Текст книги "Фальдийская восьмерка (СИ)"

Автор книги: Андрей Андросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 37 страниц)

В общем, в отличие от варваров из цивилизованных стран, здесь молотобойцев по-прежнему уважали и на их работу не посягали. По слухам, в Троеречье у них даже был какой-то союз, объединяющий самых достойных представителей древнего ремесла – обладателей кроткого нрава, несгибаемых принципов и самых больших кувалд.

– Опять за железками? – добродушно спросил вываливший пузо толстяк, курящий в кресле под навесом. – Листы или спирали?

– Привет, Харвик, – пожал его лапу Брак, в который раз подивившись размеру и каменной твердости ладони. – Мне три пластины олова, три меди, десяток черного и одну латунь, если есть.

– Латуни нет, вся вышла. И новой не будет, пока Рувис не вернется и не переплавит. Остальное… – молотобоец почесал украшенное замысловатой татуировкой пузо и вскинул глаза к висящему на стене склада листу, исчерканному пометками. – Остальное есть.

Он кликнул одного из носильщиков, принял от механика оплату и, близоруко сощурившись, принялся пересчитывать монеты.

– Я гляну? – спросил Брак.

Харвик кивнул, утер пот со лба грязно-синей повязкой и продолжил водить заскорузлым пальцем по столешнице, двигая серебристые чешуйки.

Получив разрешение, калека оставил тачку и, осторожно ступая по расползающейся щебенке, подошел к краю выработки. Не то, чтобы его сильно интересовали работающие внизу эйносы – он еще на прошлой неделе досконально изучил все, и даже свел разболтавшиеся трубы, подающие эйр к ракушкам. Да и ползающие по камням улитки были привычным делом – даже Котобои пытались их разводить, хоть и безуспешно. У местных вроде что-то получалось, но донельзя паршиво – улитки дохли куда быстрее, чем росли аппетиты поселка по металлу, поэтому моллюсков предпочитали сразу пускать на эйносы, которые и раковины наращивали быстрее, и жрать не требовали. Исключение составляли разве что счастливые обладатели спиралей из редких металлов – таких улиток берегли и надеялись на то, что потомство унаследует свойства родителя. Но здесь для Брака начинался, как говорили лесовики, темный лес. Своими секретами ракушечники предпочитали не делиться, а больше спросить было не у кого.

Куда интереснее было наблюдать за работой виксаров. Вооруженные длинными шестами, облаченные в глухие черные костюмы работники ходили между рядов созревающих ракушек, периодически тыкая в них наконечниками. Сверкало синим, проскакивал разряд, похожий на маленькую рукотворную молнию, а удовлетворенный вискар шел дальше, старательно выискивая отстающие в росте раковины.

Для Брака такой метод работы выглядел донельзя грубо, но не признавать его полезность парень не мог. Подстегнутые разрядом эйносы на какое-то время здорово повышали эффективность, зачастую подтягивая себя сразу на пару цветов ближе к оранжевому. Выгорали быстро, да и от самого разряда могли сдохнуть, но работали куда шустрее. Вискары своими секретами тоже особо не делились, но тайна шестов была известна всем – в них пихали эйносы, добываемые из усов фелинта. А вот все дальнейшие тонкости обращения с рукотворной молнией держались под надежным замком. Поди угадай, с какой силой и в какое именно место надо ткнуть, чтобы не спалить к шаргу дорогостоящий эйнос?

Наглядевшись, механик воротился к складу, где уже заканчивали загружать тачку. Поблагодарил Харвика, принял сдачу со взвешивания, после чего засобирался домой. Молотобоец был столь благостен и любезен, что Браку всеми силами пришлось отказываться от предложенного ужина – запеченной в собственной раковине улитки. До такой степени он лесной жизнью еще не проникся, все равно, что гребневую медузу сырьем жрать. Хотя местные блюдо хвалили.

Обратно парень возвращался уже почти затемно, громыхая нагруженной тачкой и вооруженный полезным советом от Харвика, а именно: “Больше жрать надо, а то чего такой мелкий”. На Приречье стремительно накатывались густые, влажные сумерки, вдоль частокола зажигались чадящие смолистые факелы, а с холмов уже протянулись иглы света от наблюдательных вышек. Скотоводы спешно загоняли в стойла истошно блеящую скотину и заправляли отгоняющие мошкару эйносы.

Брак миновал ворота, предъявив для приличия красную повязку – охранники его знали, но правила соблюдали неукоснительно. У Старого с этим вообще было строго, явно сказывалось военное прошлое с их заморочками по части подчиненных. Хлюпая намешанной за день грязью, парень пересек площадь, где у кабака уже столпились вечерние зеваки. Появление нового механика встретили радостным улюлюканьем – назревала игра в сводилку, а еще один садм среди участников здорово повышал разброс ставок и зрелищность процесса.

– Хромец, ты сегодня участвуешь? – спросил смутно знакомый тип из рыбаков.

– Куда я денусь, – ответил Брак. – Кто-то же должен показать усатому, из какого места должны расти руки. Тачку отвезу и вернусь.

– Хромец участвует! – заорал кто-то у стола для ставок. Народ оживился, а калека, улыбаясь, пошел к мастерской. Сменил кожаную куртку на выстиранную и отремонтированную цеповскую, сгрузил железки на стол, прихватил простенький фонарь, полный дохлых светлячков, после чего отправился обратно.

Участие в вечерних забавах вообще стало для Брака настоящим откровением. По первости он, следуя старым привычкам, проводил вечера один в мастерской, ковыряясь с железками и вздрагивая от непривычных звуков. Потом рискнул выбраться в кабак, где моментально обзавелся приятелями и слушателями, жаждавшими из первых рук узнать историю чудесного спасения. После первого посещения он и начал надевать летную куртку – непривычная расцветка и крой выделялись среди однообразных одежд лесовиков и развязывали языки даже угрюмым промысловикам и горжеводам. Браку внимание льстило, куртка привлекала новых клиентов в мастерскую и служила зримым доказательством правдивости его истории.

А потом, неделю спустя, дело дошло и до сводилки. Нехитрой, по сути своей, игры, где от участников требовалось за кратчайший промежуток времени испарить воду из железного ведра. Правил было всего несколько: не отрывать посудину от стола, не ломать ведро и не лезть руками в воду. Последнее было скорее рекомендацией для самых тугодумных, тех, кто в запале мог здорово обвариться паром или кипятком. У Котобоев свой аналог сводилки тоже был, правда без ведер и по совершенно другим принципам, но суть оставалась прежней – показать свое мастерство.

Несмотря на кажущуюся простоту, тонкостей в игре хватало. Можно было греть само ведро, можно было закинуть внутрь раскаленных железяк, либо орудовать длинным стержнем, мешая жидкость. Или даже совмещать все это разом, жалея об отсутствии третьей руки и уворачиваясь от бьющего в небо пара и струй кипятка. Брак по первости пытался просто кидать в воду раскаленную добела железную болванку, но после первого же взрыва лишился ведра, участия в дальнейшей игре и самоуважения.

Если ведро и выдерживало, то стоило ему дернуться от удара раскаленного пара по стенкам, как тут же раздавался звон судейского молотка, означавший выбывание участника. Вот и приходилось ухищряться, лить металл тонкой струйкой и тщательно следить за нагревом, не допуская ударного испарения.

Там, за игрой в сводилку, Брак и познакомился с Кевнером, с которым они шли ноздря в ноздрю. Калека грел быстрее и сильнее, зато у лодочного мастера было куда больше опыта и ножей в рукаве, вроде знания о том, каким металлом лучше воспользоваться. Они оба вчистую проигрывали старому Рувису из “Дома Отцов”, который опустошал ведро с непринужденной легкостью за какой-то десяток секунд, но тот свою берлогу покидал не каждый день, давая возможность молодым механикам померяться длиной сводилок.

Сегодняшний вечер не стал исключением. Брак решил поэкспериментировать с медью и латунным прутком, а Кевнер приволок с пристани странной формы железку, напоминавшую три крохотных, насаженных на единую ось гребных винта. Они обменялись дежурными оскорблениями, взяли по пиву и принялись дожидаться, когда закончатся остальные участники. В небо били подсвеченные разноцветными фонарями струи пара, подбадривали участников зеваки, а со стороны тогвианского храма доносился заунывный, но мелодичный перезвон фалгарн вечернего обряда.

– Хорошо! – поднял кружку довольный Кевнер, после чего саданул донышком по столешнице. – Хорошо же!

– Хорошо, – кивнул Брак, поплотнее запахивая куртку и ковыряясь вилкой в тарелке с жареной рыбой. – Хоть ты и сжульничал.

– Для слабых телом и разумом естественно винить других в собственных неудачах, – наставительно поднял палец Сорен, сменивший судейский молоток на шампур со свининой и теперь активно им жестикулирующий. – Но ты действительно сжульничал. Больше я такую ебулду не допущу.

– Это не ебулда, – возмутился Кевнер. – Это внутренний винт трубопровода для откачки воды из третьего бака, между прочим. Жизненно важная запчасть.

– Ебулда, – пьяненько улыбнулся Нейген, успевший после сплава налиться пивом по самые уши и осоловело икавший.

– Ебулда, – согласился Брак.

– Вас молотобойцы покусали? Встаете на пути стремительно наступающего прогресса со своими заплесневелыми предрассудками. Всем понравилось.

– Кев, всем понравилось бы, даже если бы ты сводил без штанов. Особенно, если бы ты сводил без штанов. Люди как птицы, падки на все маленькое и блестящее.

– Когда это ты успел стать знатоком содержимого моих штанов, Сорен? – усмехнулся в усы механик.

– Когда снимал мерки, неблагодарная ты скотина, – буркнул скорняк. – У меня все записано. Хромец, будешь байки травить сегодня?

Брак покачал головой, рассеянно вертя в руках серую шкурку лесного визжика – кто-то из охотников занес плату за капкан. В перепалке он почти не участвовал, с вялым интересом прислушиваясь к болтовне за соседним столом, где ужинал экипаж горжи. На улице молотобойцы, как обычно, мерялись мускулами с лесорубами, выясняя, чье ремесло древнее и почетнее, а рыбаки в углу кабака увлеченно резались в кости, звонко стуча стаканчиками по дереву. Калека вздохнул и убрал в карман фигурку скиммера – он с удовольствием свел бы партию в забойку, но в Приречье других игроков не было, а постигать мудреные правила новые друзья не хотели.

– …дника больше нет. Сары рвут и мечут, доми вяло оправдываются. Ходят слухи о большом походе на степь.

– Пора бы, – затянулся трубкой усач в синей повязке, – Кланы давно нарывались, но это уже совсем за гранью.

– Война? – заинтересованно спросил высокий, худой горжевод в плаще. – Хорошо, если низовья почистят, вы из задницы мира разом окажетесь в центре событий.

– Вряд ли, дураков идти войной на степь нет, – возразил первый говоривший, – Звери молчат, как обычно. Но кто-то из кочевников вышел на Доминион, Коты вроде. Винят во всем Гиен.

– Коты могут, – кивнул усач, – У них с псинами грызня была, по слухам. Они по сравнению с остальными еще адекватные, мы им металл на эйносы дважды в год меняем. А Гиенам туда и дорога, чем меньше степных ублюдков у границ леса, тем лучше нам. И так сидим, как на углях, уже третий год.

– После Двуречья то?

– Угу.

Брак добела сжал пальцами кружку и стиснул зубы. Гомон за соседними столами будто отошел на задний план и утих, оставив для восприятия лишь едва слышимый разговор.

– Теперь точно станет меньше, – сказал высокий. – На псин спустили всех собак.

За столом негромко рассмеялись.

– Ну, кто-то должен быть во всем виноват. Не орать же на весь мир, что дружно обгадились, да еще и незнамо как.

– Сары и доми роют носом, в Триречье награду кликнули по всему западу. А на севере так вообще… У вас их нет, кстати?

– Гиен? – задумался обладатель синей повязки. – Нету. Кто-то из Люторогов на вырубке работает, еще один по лесу шастает. Про других не знаю. Сам знаешь, проще арма среди камней отыскать.

– Жаль, они синью платят. Ждите в гости ловцов.

– Жаль. – согласился усач. – Как думаешь, в Триречье согласятся на полунемого лесовика, если мы его как следует отмоем и подарочной ленточкой перевяжем?

– Если это тот, о ком я думаю, вам еще и приплатить придется, – хохотнул длинный. – А про мертвяков слышали? В Подречье ходят слухи, что…

Слушать продолжение Брак не стал, сил не было. Встал из-за стола и, махнув рукой удивленным таким поведением друзьям, побрел в мастерскую. Врезался в какого-то лесоруба, сбивчиво извинился и похромал дальше, едва слыша доносящееся вслед недовольное бухтение.

В сарае Брак тщательно запер дверь, залил эйр в фонарь, заставив светиться высушенные трупики светлячков, после чего упал в кресло, все еще пахнущее смолой и свежей стружкой. С тоской оглядел широкий железный верстак, заваленный мелкими деталями, груду вещей в углу, из которой гордо торчал резной посох с искусно вырезанной фигуркой совы на набалдашнике – поделку кого-то из лесорубов. Провел рукой по пузатому боку компрессора для заправки банок, новенькому, буквально позавчера законченному и толком еще не обкатанному, из-за чего при работе он немилосердно стучал вразнобой.

Брак в одно движение смел рукавом хлам с верстака, водрузил в центре столешницы фигурку скиммера и слепо уставился на мерцающие в полумраке обводы крохотного корпуса. Откуда-то издалека раздался едва слышимый, но с каждой секундой нарастающий перезвон колокольчиков.

– Всегда помни о доме… – пробормотал калека, цитируя надпись с прощального подарка старшего механика. – Я помню, Час. Я не забыл.

Глава 13

Стук в дверь бывает разный, ведь найти двух совершенно одинаковых людей не удавалось еще никому. Да и один и тот же человек в разные моменты стучит по-разному. Трезвый Джус, к примеру, стучал мелким, дробным перестуком, живо напоминавшим о сорванном захвате старого, подыхающего движка. Пьяным он вообще не стучал, а ломился, зачастую используя для этого подручные предметы.

По стуку многое можно сказать о посетителе. А по реакции на него – о владельце жилища. Кто-то подпрыгнет на стуле от вкрадчивого постукивания соседа, пришедшего спросить флягу эйра до завтра. А кто-то, занявший кри не в то время и не у тех людей, в ответ на требовательный грохот ударов выйдет в окно, позабыв надеть исподнее.

К этому стуку Брак готовился восемь суток, не считая первой ночи после подслушанного в кабаке разговора. Ее пришлось потратить на размышления и планирование, а после – ворочаться до утра на ставшей вдруг слишком колючей и неудобной лежанке под несмолкаемый перезвон колокольчиков в голове.

Удивительно, сколько всего может успеть человек, если его не дергать. В клане у Брака никогда не было слишком много свободного времени – приходилось разрываться между джусовым траком, мастерской, хлопотами по обустройству стоянки и мелким ремонтом всякой вышедшей из строя всячины, которая плодилась у Котобоев быстрее, чем степные мыши. Ничего удивительного – кочевники всегда в движении, от состояния техники зависит все. Любая пропущенная мелочь может приковать всю Семью к одному месту на долгие часы, а то и дни. А это потери эйра, воды, запасов и возможной добычи. Вот и приходилось механикам всем скопом сводить треснувшую ось, костеря неуклюжего Холика, не умеющего толком держаться за рычаги.

Из-за всего этого, из-за возни со скиммером и попыток скрыть подготовку к Поиску, свой первый и единственный жахатель Брак сводил полгода. Пробовал, экспериментировал, осторожно расспрашивал других механиков, подбирал сплавы… А вслед за жахателем последовала возня с дротиками для него, с восстановлением и подгонкой банок. Звучит страшно, но отсутствие времени сыграло куда большую роль, чем неопытность и растущие из задницы руки.

В Приречье такой проблемы не было. Если подумать, у калеки тут вообще не было проблем. Запри дверь, не принимай клиентов, на стук отвечай, что занят. От тебя очень быстро отстанут, особенно, если нет незакрытых заказов. И все – в твоем распоряжении весь день и вся ночь. И Брак, впервые с момента своего появления в поселке, воспользовался этой возможностью сполна.

Он потратил полдня и остатки зелени на то, чтобы перетаскать от Зубца больше тонны пластин из разных металлов. Закупил сушеной рыбы, пива, сменял большую часть хлама в лавке, приобретя старые, но вполне рабочие гогглы. После чего заперся в мастерской и сводил, сводил. Пахал как проклятый, не давая себе времени на передышку, ложась спать с головной болью лишь для того, чтобы, проснувшись, вновь вернуться к верстаку. Злость на себя помогала сконцентрироваться, а усталость отгоняла назойливый перезвон, даря по ночам милосердное бездумное забытье, надежно защищающее от вновь напомнивших о себе кошмарах.

Лодочный сарай за это время успел насквозь провонять эйром и гарью, пару раз едва не загорелся, но с честью выдержал испытание. Чего не скажешь о Браке, который на седьмой день едва узнал себя в отражении. Из радужной пленки застоявшейся под лодочным причалом воды на него смотрел угрюмый, осунувшийся подросток лет четырнадцати, не жравший пару недель по причине бесконечной работы кайлом на выработке. Волосы сальные и растрепанные, сменившие черный цвет на невнятно-серый с подпалинами, кожа из просто бледной стала почти белой, растрескавшись и туго обтянув скулы. Глаза запали, обзавелись выразительными темными мешками и выглядели на чумазом лице инородным явлением, как круглые блестящие окна верхней палубы на закопченном корпусе “Вдовушки”.

Представать перед будущими гостями в таком виде было нельзя, поэтому весь седьмой день Брак старательно отсыпался, отмывался, отъедался и наводил справки в кабаке и на пристани, по возможности вежливо посылая к шаргу всех жаждущих срочных услуг выползшего из своей берлоги механика. Даже волосы кое-как подстриг, тем самым омолодив себя еще сильнее. Мера была вынужденная, но по-другому уродливую подпалину на темечке было не скрыть – от усталости плохо продышался перед сведением, что едва не закончилось печально.

Если выглядел Брак в лучшем случае на пятнадцать, то ощущал себя на все восемьдесят. Во всяком случае, старейший член Котобоев – беззубый ворчун Ластерак – в нескончаемом потоке жалобного бубнежа именно так описывал свое состояние. Когда тело начинает сбоить и ломаться, словно древний как сама степь трак, где замене не подлежит только левый задний якорь. Да и то лишь потому, что его сменили на прошлой неделе и он не успел еще толком наобщаться с остальными частями грузовика, сохранив остатки юношеского задора.

Брак как раз заканчивал собирать походный рюкзак, упихивая в него моток паутинки и большой кусок ноздреватого, серого мыла, неуловимо пахнущего падалью вперемешку с вездесущим ароматом хвои, но прекрасно пенящегося и сдирающего грязь и масло с настойчивостью ядреного щелока, когда раздался долгожданный стук в дверь. Не осторожное пошкрябывание незнамо зачем припершегося Нейгена, не стеснительный грохот очередного лесоруба, а уверенные, размеренные удары человека, который твердо знает, зачем пришел. Раздавшийся вслед за ударами голос, вальяжный и явно привыкший командовать, эту догадку подтвердил.

– Сводила! Как там тебя… Открывай, у меня нет времени ждать.

– Гразгова отрыжка, говорил же не орать! – проорал калека в ответ, спешно вскакивая из-за верстака. – Сейчас впущу.

Брак, чувствуя себя девицей на Сходе, собирающейся на свою первую свиданку, в последний раз глянул на свое отражение в воде, поправил криво сидевшие гогглы, добавил пару живописных разводов масла на щеке, после чего накинул летную куртку и пошел открывать. Протез он прикрыл штаниной, но хромоту скрыть не пытался.

Посетителей было двое. Первым вошел высокий, молодой парень в том возрасте, когда юноши незаметно для окружающих превращаются в мужчин. Красивый, с длинными волнистыми волосами светло-русого оттенка, с тонкими чертами лица и светло-серыми глазами, наверняка сражавшими встреченных девиц наповал. Одет он был под стать своей внешности – в приталенный длиннополый плащ, украшенный причудливой вышивкой, и залихватски сдвинутую набок войлочную шляпу с затейливо изогнутыми полями и высокой тульей. На Брака он взглянул мельком, после чего отошел в сторону, пропуская следующего посетителя, и принялся с любопытством разглядывать мастерскую.

– Ты картечницу продаешь? – привыкший командовать голос растерял всю свою вальяжность, сменив ее на сиплое пыхтенье.

В дверной проем с трудом протиснулся второй – рыжий настолько, словно его волосы свели из вылежавшей на солнце меди. Грузный до ожирения, коренастый, одетый в цветастый зеленый халат с широкими рукавами, он выглядел дивной островной птицей, за каким-то шаргом залетевшей в обычный сельский раповник. Впечатление дополняли огромные, завитые кверху усы все того же красно-желтого оттенка, крохотное пятнышко бороды и круглые очки с синеватыми линзами.

Брак был настолько впечатлен зрелищем, что не сразу нашелся, что сказать. Когда же спохватился, гость уже втек себя внутрь сарая и теперь брезгливо разглядывал покрытые подпалинами стены и засыпанный флюсом пол, поводя при этом крупным носом и напоказ морщась.

– Продаю, – прокашлявшись, ответил Брак и протянул для рукопожатия руку. – Брак Четырехпалый, механик из вольных торговцев.

– Не молод ты для механика? – брюзгливо спросил рыжий, проигнорировав приветствие.

– Я – Кандар. Кандар Ярвус, – представился красивый парень, неловко извернувшись и пожав левой рукой протянутую ладонь. – А это – Раскон Медногривый, капитан лучшего в низовьях корыта, чьи достоинства перевешивает лишь его же несомненное величие.

Брак не понял, чьи достоинства парень имел в виду, корыта или капитана, но на всякий случай кивнул и даже слегка поклонился расфуфыренному незнакомцу, чьи достоинства, несомненно, перевешивали. Тот выглядел настоящим сараком, такие любят пафос и подобострастие.

– Мне почти восемнадцать, – ответил калека на вопрос капитана. – Чем могу помочь?

– Ты глухой или на память жалуешься? – удивленно приподнял очки Раскон. Глаза у него оказались ярко-зелеными, под стать всему остальному. – Картечница. Мне сказали в вашей рыгальне, что здесь ее продают, ты это подтвердил. Соврали?

Брак понял, что свое поведение надо срочно менять, иначе придется дожидаться следующей подходящей горжи с менее привередливым капитаном. Поэтому он молча поклонился, прошел в центр сарая и картинным жестом сорвал драное покрывало с возвышающегося на постаменте оружия.

– Гхм, – хмыкнул капитан и кивнул Кандару. Тот подошел к стоящему на лафете жахателю-переростку, с любопытством заглянул в глубины короткого, толстого ствола, после чего глубокомысленно заявил:

– Скраппер.

– Гхм.

– Картечница, – поправился парень и полез куда-то под лафет.

Калека только в этот момент осознал, что именно казалось ему неправильным в облике и поведении Кандара – у того ниже локтя отсутствовала правая рука. Вместо живой кисти из рукава выглядывала матово блестящая трехпалая клешня протеза, в которой сейчас была зажата рукоятка увеличительного стекла.

Брак загляделся, впечатленный тем, насколько дотошно горжевод изучает оружие. Настолько увлекся, что не сразу услышал обращенный к нему вопрос.

– Гравик хороший?

– Какой был, – пожал плечами Брак. – Синий, но старый. Если не пережигать, лет десять еще протянет.

Кандар кивнул и вновь полез в недра лафета. За стеной сарая кто-то шумно мочился.

– Ну что там? – не выдержав спросил Раскон. Он поискал взглядом место, куда можно присесть, но стулом побрезговал, поэтому остался стоять, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

– Картечница новая, едва вчера сведенная. Детали не обкатались, но это даже хорошо. Лафет старый, поворотный, верх всего на сорок-сорок пять, зато шустрый. Схема как на цеповых турелях, только кривоватая.

– Кривоватая? – уточнил капитан.

Брак промолчал.

– Кривоватая, но можно поправить, тут латунь на поворотке. Скорее всего специально, чтобы не колупаться с установкой. Ствол хороший, тяжелый, но без каверн. Если первый раз не разорвет, будет работать. Зарядка примитивная, засыпная…– Кандар сощурил глаза и пошуровал рукой в недрах скраппера. – Где-то на большое ведро. Гравик должен потянуть.

Раскон картинно закатил глаза и все-таки опустился на жалобно скрипнувшее кресло. Выудил из рукава флягу и принялся шумно пить.

– Ага, пружина тут… – бормотал однорукий. – Ручка? Плоская или..? Брак, какая тут пружина?

– Лента, – ответил калека.

– За каким шаргом тут лента?

– А из какой жопы я здесь нормальную рожу? – незаметно для себя начал переходить на секретный язык механиков Брак. Тот самый, где четыре слова из пяти для окружающих непонятны, но несомненно оскорбительны.

– Пластину вкорячил бы.

– Шаргов упор.

– А стоймя? Ты не мог упор с задницы?

– На соплях выйдет и трубу перебьет на повороте.

– Сопли у тебя в голове. Смотри…

Раскон зевнул и посмотрел на хронометр. Закинул в рот комочек жевательной смолы, прикрыл глаза и засопел.

– Гхм.

– А чего он пузатый такой?

– Красивое.

– Красивое. На банки хватало? Там сплав или?

– На разрыв. Не гонял его толком еще. Сплав медяхи и…

– Гхм!

Спорящие парни одновременно повернули головы от компрессора, служащего постаментом для поворотного механизма. На лицах у обоих было крупными мазками намалевано недовольство наглым вторженцем в таинство неистового заклепочничества.

Раскон тяжело встал с кресла, потянулся и недовольно заявил:

– Уже полтора часа возитесь. Дольше я в этом клоповнике не выдержу. Кандар, давай вкратце.

Тот выпрямился, убрал увеличительное стекло в карман и бодро отрапортовал:

– Примитивный, надежный, простой. Кого-то мне напоминает. Заправляется медленно, зато от своего компрессора, можем на нос воткнуть без лишних труб. Надо бы жахнуть разок для проверки ствола, но я уверен, Брак нам в этом поможет. Так ведь?

– Оружие – как мужская сила – его тоже проверяют задолго до первого боя, – ответил калека.

Раскон поморщился и недовольно повел рукой, Кандар хохотнул.

– Если испытание пройдет успешно, сколько ты за нее хочешь? – спросил капитан. – Только не надо тут прыгать от радости и заверять, что все точно будет хорошо. Деньги ты все равно получишь не раньше, чем мы установим картечницу на судно.

– Две фиолки, – ответил Брак, не раздумывая. – Торговаться не буду.

Все еще посмеивающийся Кандар замолчал и недоуменно посмотрел на своего спутника.

–Гхм.

Раскон тяжело вздохнул, подошел к скрапперу и задумчиво побарабанил толстыми пальцами по стволу.

– Ладно, я понял. Хорошо, что ты за нее хочешь? – слово “что” он выделил голосом.

Брак кинул взгляд на приткнувшийся в углу сарая рюкзак и ответил:

– Хочу свалить отсюда вверх по реке. В Троеречье, а оттуда на восток, к побережью.

– К чему такие сложности? – спросил Раскон, прищурившись. – Плата избыточна за простую доставку. Тебя разыскивают?

– Я бы тоже свалил, – заметил Кандар. – Здесь не место для молодых, горячих парней, вроде меня.

– Никто меня не разыскивает, – помотал головой Брак. – Меня сюда случайно занесло, а как выбираться я не представляю. Вернусь к своим с пустыми руками, да еще и после случая с цепом… Скажем так, жизни мне не будет. Мало того, что засмеют к шаргу, так еще и пеню повесят за незакрытый контракт.

– Механика, который может в одиночку свести картечницу? – недоверчиво покачал головой капитан, – Верится с трудом. От меня-то ты чего хочешь?

– Возьмете меня на горжу, в экипаж? До тех пор, пока не решу сойти. А в качестве платы я отдам скраппер, то есть картечницу. – поправился Брак, – Доделаю ее по дороге. Я разбираюсь в движках, умею работать с гравками…

– Исключено, – отрезал Раскон и повернулся к выходу. – Первого встречного на судно никто не наймет, к тому же механик у меня есть. Могу дать семь синек за картечницу, и то, если она вообще заработает.

– Заработает, – пробормотал Кандар. – Хрен ли ей не заработать…

Брак беспомощно смотрел, как капитан направляется к двери. Такого развития событий он не ожидал – был уверен, что, впечатлившись скраппером и чуя возможность здорово сэкономить, место в экипаже ему будет обеспечено. Понятно, что это всего лишь первая попытка, но за категоричный отказ было обидно. План в его голове подобной ситуации не учитывал.

– Но почему? – спросил калека вслед уходящему горжеводу. – Спросите в Приречье, там меня знают.

Раскон развернулся в дверях, смерил парня презрительным взглядом и сквозь зубы процедил:

– Знаешь, что я вижу перед собой?

– Обосранную халупу, – вполголоса подсказал Кандар.

– Механика? – спросил Брак.

– Я вижу перед собой очередного кланового ублюдка, который решил, что он умнее всех. Сколько тебе, ты сказал? Пятнадцать?

Брак похолодел, но ответил правдиво:

– Семнадцать. Почти восемнадцать.

Кандар хмыкнул, сплюнул и пошел к двери.

– Сам ответил, я даже за язык не тянул. Что там у тебя за история для местных дуболомов? Им хоть в уши нассы, поверят, что это пиво. Припыл по реке после нападения? Бродил по лесу, пока не наткнулся на поселение? На тебе летная куртка, так что дай угадаю… С цепа рухнул?

Брак угрюмо промолчал.

– Что, серьезно? – хохотнул Кандар. – С цепа рухнул? Гразгова блевота, Медногривый, эта – лучшая из всех.

Капитан покачал головой.

– Знаешь, клановый ты выкормыш… Вы все такие одинаковые. Молодые, наглые, считаете себя хитрыми. Знаешь, что вас всегда выдает? – он подошел к Браку и ткнул украшенным золотым кольцом пальцем ему в лицо. – Глаза. Вас, степных ублюдков, выдают глаза. Вы смотрите на всех честно и открыто, льете нам дерьмо в уши, наивно хлопая ресничками. Но там, внутри черепушек, вы насмехаетесь. Потешаетесь, что провели очередного тупого человечка, который с готовностью сожрал предложенные вами огрызки полуправды, густо замешанные на ваших собственных испражнениях, да еще и попросил добавки.

Раскон сплюнул под ноги. Лицо его раскраснелось, почти сравнявшись по цвету с воинственно топорщившимися усами. Кандар безмолствовал, с полуулыбкой стоя у двери и внимательно наблюдая за происходящим.

– В этом все вы. Слетаетесь в города, как мухи, считая всех вокруг дерьмом. Но глаза вас выдают, всегда выдают. Глаза и вонь оружейной смазки. Что там у тебя на стене, репульсор? За поясом нож, в кармане, наверняка, кастет. А первое, что ты свел, оказавшись в новом месте – это шаргова картечница размером с гору? Достаточно уметь видеть, – он постучал пальцем по стеклу очков, после чего указал пальцем на своего спутника. – Кандар умеет. Он десять лет провел в ошейнике у степных тварей, он видит их насквозь…

– Восемь, – поправил стоящий у двери механик, но Раскон не обратил на его слова никакого внимания.

– А после того, как он вырвался и нашел себе дом, знаешь что случилось? Ты знаешь, клановый выкормыш, что случилось? Его поселение сожгли, разровняли под корень, свели до состояния обугленной, дымящейся ямы в земле, – капитан уже не говорил, он орал. Дыхания ему не хватало, а лицо покраснело еще сильнее. – Но тебе плевать, да? Тебе плевать, высокомерный ты ублюдок, даже сейчас ты потешаешься надо мной, смеешься там, внутри, в голос хохочешь, думая лишь о том, что следующий приперевшийся сюда ублюдок окажется сговорчивее и купится на твои сопли. Намотает их себе на уши, после чего повезет тебя прямо туда, где ты подашь своим сигнал. И потеряет все, несчастный доверчивый ублюдок.