Текст книги "Лед (СИ)"

Автор книги: Андрей Панченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

На следующий день мы подошли к самому краю шельфового ледника. Перед нами открылась широкая ледяная дорога – возможно, именно она и должна была вывести нас на Полярное плато.

Мы стояли, молчали, глядя на это пространство. До Южного полюса оставалось чуть больше пятисот километров.

Глава 22

У подножья перевала мы заложили очередной продовольственный склад. В последний рывок к полюсу я решил идти почти налегке. Двое нарт оставались внизу, на остальные мы погрузили провианта из расчёта на шестьдесят дней пути. Собачьего же пеммикана мы взяли с собой минимум. Пришло время осуществить самую неприятную и эмоциональную часть плана – забой собак. Взять с собой всех животных на перевал и плато, значило бы обречь их на голод и мучения.

Собаки были нашими верными помощниками в пути. И мы и норвежцы сделали правильный выбор. Преимущество собачьих упряжек перед другими средствами передвижения, перед теми же маньчжурскими пони, было налицо. В отличие от пони они питались не громоздким фуражом, а компактным концентратом. В попавшуюся на пути трещину срывались лишь первые собаки, а не все сразу. Собачье давление на покрытую снегом поверхность было вчетверо меньше, чем у пони, к тому же провалившихся под лед удерживала упряжь. Ну и конечно, они вполне стойко переносили пургу, привычную в их среде обитания. Единственным недостатком можно было считать лишь любовь ездовых псов повыть – хором и по любому поводу.

Безусловно, собаки гибли и по пути к плато. К моменту нашего выхода к перевалу у нас оставалось всего сорок девять собак. Часть умерло от усталости, других нам пришлось убить самим. В середине пути Тупун пристрелил трех беременных сук, хотя те, как бы догадываясь о своей участи, тянули упряжь с удвоенной силой. И вот теперь, перед горной цепью их участь должны были разделить ещё девятнадцать псов. Этот склад, у подножья ледника я назвал «Бойней». Склад предстояло затарить собачим мясом…

Собак было жалко до слёз. Они не ждали предательства от людей, самоотверженно выполняя свою работу. Они съедали лишь по брикету пеммикана в день и не нуждались ни в воде, ни в крове. Работали они много, охотно и хорошо, а на ночлегах, в том самом зимнем спасательном походе, согревали двуногих товарищей по путешествию теплом своих тел и подставляли нам свои бока как подушки. При каждой остановке для отдыха запыхавшиеся собаки весело катались по снегу, зарывали в него носы, чтобы ощутить прохладу. Если им давали время, они начинали устраивать себе удобное ложе и укладывались спать. По сигналу «Подъем!» сразу вскакивали, рычали друг на друга, но постромки не позволяли им драться. Их силы и бодрость изумительно быстро восстановились, а ведь буквально только вчера они ещё бежали с трудом, понурившись и поджав хвосты. Стоило им увидеть своего каюра, как они задрали хвосты трубой и преданно ими махали. И вот теперь нам предстояло их убить.

Это было очень тяжело… Но сделать это было необходимо. Я сто раз воздал хвалу всевышнему, что мой верный Маньяк не оказался в этом походе. Старый пес не выдержал бы пути, и его участь была бы предрешена. Маньяк остался в Гренландии, и, хотя судьба его мне неизвестна, но по крайней мере мне не придётся решать его участь самому. Я – человек не особенно чувствительный, но признаюсь, что на забой собак я согласился скрепя сердцем. Каждый каюр должен был сам разобраться с обреченными.

– Не могу! – Фрол стоял, нацелив револьвер на вожака своей упряжки, который последние два дня хромал, порезав лапу о снежный наст, и никак не мог решиться на выстрел – Может ты сам, Иссидор? Это же Ямал, я с ним больше года, он мне как родной стал!

– А я могу⁈ На чужом горбу решил в рай въехать? Мы типа мясники, а ты святой звездострадалец⁈ – Я стоял рядом, и перезаряжал дрожащими руками револьвер, у меня под ногами лежало пять собачьих тел – Хочешь вожака своего спасти, пожалуйста. Бери хер в ладошку, и в путь дорожку! Вместе с ним звиздуйте на зимовье! Не выстрелишь – дальше не пойдёшь с нами, мне такие засранцы в команде не нужны!

Куницкий выстрелил. Через три часа разделанные на части туши собак были заложены в склад, и мы начали подъём по перевалу. В моем походном календаре я отметил дату, сегодня было первое ноября 1895 года.

От перевала веяло холодом, каким-то особым – не простым зимним морозом, а ледяным дыханием иного мира. Мы двинулись наверх, каждая упряжка нагружена до предела, люди молчаливы, сгорблены. Ветер гнал по склону облака снежной пыли, и дорога всё время казалась бесконечной лестницей в небо.

Снег скрипел под полозьями, склоны свистели сквозняками, собаки рвались вперёд, хотя и после «Бойни» их стало почти вдвое меньше. Оставшиеся, будто чувствуя, что и их может постичь та же участь, что и погибших товарищей, тянули с упрямой силой, захлёбываясь паром и сопением. Иногда, на особенно крутом подъёме, нарты соскальзывали в сторону, и тогда вся цепочка начинала буксовать – кто-то падал, кто-то подхватывал постромки, кто-то ругался сквозь зубы. Но никто не останавливался дольше, чем на минуту.

С каждым десятком шагов путь становился тяжелее. Казалось, что сам склон сопротивляется нам: снег проваливался, ледяные наста ломались под ногами, а порыв ветра то и дело норовил сдуть нас вместе с санями обратно вниз. Временами я чувствовал, что силы кончаются, что в груди уже не лёгкие, а раскалённые мехи, но оборачивался и видел за спиной – длинную, цепкую, измученную, но несломленную вереницу людей.

С каждым метром, что мы поднимались вверх, дышать становилось тяжелее. Гипоксия, физическое утомление, переохлаждение, обезвоживание организма, а проще говоря горная болезнь начинала мучать и людей, и собак.

В первый день подъёма мы прошли почти двадцать километров, а поднялись всего на семьсот метров. Наш путь был извилистым, как горная река, и невероятно сложным. Направление движения я не отслеживал, задачей было просто подняться на плато. Навигационные приборы сейчас были попросту бесполезны, вершина перевала, как и солнце по-прежнему скрывались в густом тумане. Однако я не боялся сбиться с пути, сейчас у нас была только одна дорога – наверх.Обсервацией мы займемся уже на древнем шельфовом леднике, если конечно на него поднимемся…

Во второй день подъёма мы двинулись в путь в четыре часа утра. Ночь почти не принесла отдыха, палатка гремела на ветру, примус чадил, и казалось, что сон не приходит вовсе. Люди ворочались, кашляли, пили тёплую воду, кто-то бормотал во сне. Но с первым сигналом «Подъём!» все поднялись без лишних слов. Мы знали: чем дольше будем задерживаться внизу, тем тяжелее потом.

Уже через час после выхода дыхание превратилось в мучение. Воздух был сухим и разреженным, каждый шаг требовал усилия, будто мы поднимали не только собственное тело, но и груз в несколько пудов на плечах. Собаки тоже чувствовали эту тяжесть: они не бежали, а шли, вытянув шеи и опустив уши, но всё равно тянули нарты с какой-то обреченной покорностью. Иногда приходилось останавливаться, чтобы помочь им руками вытолкнуть полозья из настов и трещин.

День тянулся мучительно долго. Казалось, мы топчемся на месте: шаг за шагом, час за часом, но вершина перевала не становилась ближе. Усталость вошла в мышцы, в голову, даже в кости. Подъёме на ледник оставлял у меня ощущение, будто каждый метр пути требует нашей крови…

К вечеру мы достигли ледяной террасы. За этот переход мы поднялись на тысячу семьсот метров, пройдя путь длинной в тридцать пять километров. Здесь ветер стих, но на нас обрушился другой враг – туман. Белая пелена скрыла всё: верх, низ, даже собственные следы. Мы разбили лагерь прямо среди серого марева. Снег был мокрым, тяжелым, палатка промерзла сразу. Собаки легли кучами, прижимаясь друг к другу. Люди ели молча, никто не решался поднять глаза. Усталость была такой, что даже слова казались лишним грузом.

На третий день мы пошли дальше. Высота давала о себе знать всё сильнее. Каждый шаг отзывался стуком в висках. Тупун кашлял не преставая, буквально захлебываясь этим кашлем, ему приходилось тяжелее всего. У других отнимались пальцы рук, у Арсения один раз помутилось сознание, и он едва не сорвался в трещину. Но никто не жаловался. Мы были слишком близко к тому, ради чего шли.

– Как думаешь Сидор, долго нам ещё так вверх переть? – На очередном привале, когда мы повалились на нарты без сил, со мной рядом уселся Ричард, он единственный из нас казался не подверженным горной болезни, только бледное лицо выдавало то, что у него тоже гипоксия – Я не вижу вершины, и это меня сильно беспокоит. Ещё одни день пути Тупун и Арсений могут попросту не выдержать. Они задыхаются.

– Не знаю я, Ричард, сколько нам ещё идти, я так же, как и ты тут в первый раз – Прохрипел я, хватая ртом воздух, у меня никак не получалось отдышаться. – Поднимемся сегодня на сколько сможем и устроим днёвку или две, для акклиматизации. Тупун и Фомин должны дойти, они крепче, чем ты думаешь, да и выхода у них нет никакого.

Туман не рассеялся, и путь представлял собой бесконечное вязкое усилие. Сани тянули из последних сил. Иногда собака падала и не вставала. Тогда её отстёгивали, стреляли в голову, а тушу укладывали на и так неподъёмные сани. Дефицитным в центральной Антарктиде мясом мы разбрасываться не могли… Никто не говорил об этом вслух, но каждый понимал – внизу, на «Бойне», мы потеряли почти половину упряжек, а здесь теряем остатки.

На высоте две тысячи сто метров, найдя подходящее место, мы встали лагерем на долго. Здесь нам пришлось забить ещё четыре собаки, которые совсем выбились из сил. Убитые псы послужили пищей оставшимся. За этот короткий подъем мы потеряли семь собак, и теперь у нас их оставалось всего двадцать три.

Отдых с обильной пищей подкрепил собак и людей, симптомы горной болезни стали отступать. Мы задержались в лагере дольше, чем я рассчитывал. И хотя сердце рвалось вперёд, к цели, разум подсказывал – нужно дать людям и собакам время привыкнуть к новому, разряженному воздуху. Без акклиматизации мы бы просто сгорели, получив отёки легких, не пройдя и половины пути до плато.

Первые сутки отдыха прошли в вязкой апатии. Люди лежали, тяжело дыша, и даже разговоры велись шёпотом. Примусы работали безостановочно – мы старались топить побольше снега, чтобы обеспечить обезвоженные организмы водой. Сухой, морозный воздух вытягивал влагу из тела так, что губы трескались, а язык казался деревянным. Я настоял на обильном питании: тюленье мясо и жир, собачье мясо для псов, увеличенный паёк пеммикана. Организм требовал калорий, иначе горная болезнь раздавила бы нас.

На второй день стало немного легче. Симптомы горной болезни у большинства полярников начали отступать: дыхание ровнее, кашель тише, головная боль отпускала. Только Тупун ещё страдал – кашель не прекращался, и я боялся, что у него начнётся воспаление лёгких. Арсений понемногу оживал, хотя всё ещё оставался слабым. Собаки, наоборот, оправились быстрее. Получив мясо павших товарищей, они оживились, стали тянуться, возиться в снегу, словно забыли о прошлых лишениях. Их сила восстанавливалась на глазах, и это радовало: без них мы бы застряли здесь навсегда.

Мы устроили тренировочные, разведывательные выходы налегке – без нарт, только с альпенштоками. Поднимались на несколько сот метров выше, затем спускались в лагерь. Система, которую я вычитал у альпинистов, оказалась верна и для полярного пути: «поднимайся высоко – спи низко». Каждый такой рывок давался тяжело, но на третий день мы заметили явное облегчение. Даже Тупун, сумел подняться с нами и спуститься обратно.

На четвёртые сутки я дал команду свернуть лагерь. Впереди нас ждал край плато – ровное, бескрайнее, пугающе пустое пространство. Но теперь у меня не было сомнений: мы смогли перетерпеть первые удары высоты. Мы готовы были идти дальше.

Однако дальше команда встретилась с огромными трудностями. Впереди простирались зоны глубоких трещин на высоте больше трёх тысяч метров над уровнем моря и крутой ледник. Я сильно беспокоился, альпинистского оборудования, кроме нескольких веревок и альпенштоков у нас с собой не было. И тем не менее, после нескольких попыток найти подходящую дорогу к вершине, нам всё же удалось отыскать относительно пологий ледник для подъёма.

Температуры всё это время держались на уровне минус двадцати градусов по Цельсию при штормовых ветрах. Постоянный напор ветра приносили новые проблемы, наши лица были обморожены, у некоторых аж до кровавых язв на щеках.

Только к вечеру шестнадцатого дня мучительного подъёма склон начал выравниваться. Под ногами чувствовалась иная плотность снега – гладкая, сухая, словно утрамбованная веками ветров. Ветер стих, и туман начал редеть. Впереди простиралась белая пустыня, без конца и края. Она выглядела мёртвой, впрочем, она такой и была. На полярном плато Антарктиды животные отсутствуют, так как это место слишком суровое для жизни. Животный мир Антарктиды представлен в основном в прибрежной полосе материка и на прилегающих островах, где встречаются пингвины, тюлени, киты и морские птицы. На самом же ледниковом щите и плато, где постоянно снег и лед, из живых существ мы были первыми.

Мы стояли на краю плато, как на кромке суши, дальше которой – один только лёд и небо. Ветер стихал, и тишина звенела, будто в уши заткнули вату. Я дал команду: «Лагерь. Двое суток – чиним снарягу, отдыхаем!», без ремонта и восстановления сил дальше идти было глупо.

В неглубокой седловине за снежной грядой возвели иглу, чтобы обеспечить более надежную защиту от ветра. Собакам вырыли длинный лаз и бросили туда настил из ящиков, чтоб не лежали на голом льду. Первым делом – вода и жир. Примусы зашипели, пахнуло керосином и копотью. Пока снег таял в котлах, я прошёлся по людям: пальцы, носы, щёки – у половины лица в трещинах, у двоих – кровяные язвы. Выдал мазь (сало с камфарой), велел мазаться густо, поверх – марля и маска. Туман отступил, вовсю светило солнце, а значить надо подумать заранее о глазах – раздал всем очки со сменными фильтрами.

Вечером устроили разбор нарт. Сняли полозья, выправили «винтом» поведённые. На тёплых камнях (грели на примусе) выровняли планки, подшили новыми шурупами. Полозья натёрли смесью сала с парафином – скольжение сразу стало иным, «масляным». Резервы брезентовых чехлов пустили на заплаты, у Фомина рука золотая – игла мелькала, как у портнихи. Верёвки проверили узел за узлом, всё слабое – вон; петли на постромках сдвинули ближе к упряжи – тянуть легче.

Собакам – двойной паёк: мясо, жир, немного пеммикана для «вкуса». Ходовых вожаков оставили возле нарт на ночь – чтоб без драк и нервов отъелись и отоспались. Молчун, вожак моей упряжки с серой мордой, лежал, вытянув лапы, и смотрел на нас ясными глазами – как человек, всё понимающий, но не вмешивающийся. Я почесал его за ухом и впервые за много дней не ощутил щемящей вины: «Дотянем, старина. Должны».

Людям – горячее дважды. Суп из тюленины, чай крепкий, к чаю шоколад. Хлеба у нас нет, от постоянного перетаскивания и швыряния ящиков с провиантом галеты крошатся в пыль, зато сало есть, и это наше золото. Мы едим его большими кусками, сегодня – без ограничений.

– Так братва – Начал я, когда мы обедали – Слушайте график отдыха! Ночью сон – ровно восемь часов всем лежать, без разговоров и глупостей. Топим снег заранее – два котла «на утро», чтобы не было утреннего метания. Ремонт – только до команды «отбой», после – спать, иначе завтра будете как варёные. Всем всё ясно?

Ни у кого возражений не было, все уже еле стояли на ногах.

На рассвете второго дня занялись маркировкой дороги назад, надо было выставить вешки чтобы найти спуск с плато при возвращении. Отобрал четыре пустых керосиновых канистры, в крышки – по древку от запасных палок для лыж, на древках – полотнища из чёрного брезента, промасленные и присыпанные сажей. Снег здесь белый как смерть, и только чёрный виден за версту. На каждый флаг – снежная пирамида в рост человека, сверху – «шишка» из замёрзшего навоза собак – чтобы ветром не сдуло. Между вехами – расстояние прямой видимости, но не больше двух сотен метров. На главной пирамиде оставил записку в железной коробке: дата, состав партии, курс и расстояние на юг, остаток провианта и горючего. Подписал: «Волков. Полюс – по прямой». Смешно, конечно, писать «по прямой» там, где прямых линий не существует, но бумага любит уверенность.

Навигацию свёл к простому: ходовой компас и солнечный, потом проверил секстаном и теодолитом. Эти измерения я буду проводить ежедневно, заодно проверять одометром на нартах по пройденному расстоянию.

Ночью ветер вернулся, но иглу хорошо держало напор, впервые за несколько последних дней мы спали, не слыша его завывания. Внутри тепло по-походному – то есть не холодно.

Утро третьего дня я сам разбудил всех очень рано, нам оставался последний рывок к цели!

Глава 23

Полюса мы достигли двадцать восьмого ноября 1895 года и достигли его первыми! Последние десять дней пути до цели наш отряд шел вперед как единый слаженный механизм и подгонять никого было не надо.

На Полярном плато стояла удивительно безветренная и солнечная погода. Антарктика как будто сжалилась над нами, посчитав что уже достаточно испытала нашу силу и волю. Мы шли спокойно, шаг за шагом, не торопясь и не задерживаясь. Нарты скрипели по насту, собаки тянули ровно, без рывков, будто и они понимали, что мы близки к финишу. Каждый из нас устал, но эта усталость стала привычной, почти незаметной, как постоянный шум в ушах, который перестаёшь замечать. Вечером, закончив дневной маршрут, мы не ленились и возводили иглу, чтобы на обратном пути сэкономить силы, свой путь мы по-прежнему помечали снежными гуриями.

По утрам вставали быстро: растопить снег, приготовить чай и пеммикан, собрать лагерь – всё это давно делалось молча и автоматически. Разговоров почти не было, экономили силы, а главное – слов уже не требовалось. Каждый знал, что и когда делать. Даже ночью, когда мы ворочались в спальных мешках, никто не жаловался – все понимали, что впереди ещё несколько переходов, и там, на пустом белом круге координат, нас ждёт конец пути.

Солнце слепило глаза, и мы шли в очках, чтобы не обжечь сетчатку. Иногда, когда ветер всё же поднимался, мелкая снежная пыль забивалась в усы и ресницы, хрустела на зубах. Но в целом погода оставалась редкой для этих мест – тихой. Мы почти перестали надеяться на такие дни, а они, словно в награду, держались всю последнюю неделю.

Ближе к концу пути мы шли налегке: часть груза уже съели, часть оставили в двух дневных переходах до полюса, организовав ещё один склад. Сани стали легче, шаг – увереннее. Последние километры казались бесконечными: белая равнина, ни малейшего признака, что вот он – Полюс. Только приборы говорили, что мы всё ближе и ближе.

– На месте! – Арсений оторвался от секстанта и его обветренное и обмороженное лицо расплылось в довольной улыбке – Мы на полюсе!

– Нет дружище – Я тоже держал секстант и производил обсервацию – Километров десять не дошли.

– По моим расчётам мы его немного в стороне оставили – Куницкий ткнул рукой в право от меня, он стоял возле установленного на треногу теодолита.

Мы все втроем одновременно посмотрели друг на друга, и расхохотались. Знакомая до боли ситуация. Мы вроде как пришли, но сам полюс с точностью до миллиметра определить не в состоянии.

– На лыжи? – Ричард уже вставлял ногу в крепление, и вопрос задал скорее риторический.

– На лыжи! – Кивнул я головой, передавая секстан Арсению. – Делаем как обычно, удаление десять километров, идем кругом, проводим измерение, потом сверяем данные и сужаем круг! Нельзя дать никому и шанса, усомнится в том, что мы не промахнулись!

Два дня мы нарезали круги и ходили вдоль и поперек предполагаемой точки условного Южного полюса. Мы сильно постарались, чтобы у конкурентов, если они конечно сюда дойдут, не было даже капли сомнения, что именно наша команда была тут первой. Щелкал фотоаппарат, вдоль пути наших пробегов появлялись не высокие снежные пирамиды, пока наконец на третьи сутки мы не пришли к общему мнению, что мы наконец-то точно на месте. Всё это время солнце совершало вокруг нашего лагеря круги, не скрываясь за горизонтом.

На полюсе мы установили запасную палатку, намертво закрепив её растяжками, возвели трехметровый снежный гурий и флагшток с Российским флагом. По традиции, на него вначале установили мой старый самодельный флажок, бывавший со мной на Северном полюсе, а потом уже вывесили взятый с собой шёлковый триколор.

В металлический тубус из-под карт мы вложили записку: дата, точные координаты, список участников и краткое описание проделанного пути. Туда же я положил и послание к Нансену и Адамсу. Вдобавок к записке каждый из нас оставил в палатке какой-то свой личный предмет – пуговицу, маленький компас, портсигар, трубку.

Фотографироваться пришлось по очереди, чтобы кто-то один всегда был за камерой. Собаки сидели рядом – для них этот день ничем не отличался от других, но мы всё равно заставили их встать в кадр, ведь без них нас бы здесь не было.

После того как все формальности были выполнены, мы сели прямо на ящики у флагштока. Достали остатки шоколада, которые берегли на этот случай, а я вытащил спрятанную в моих нартах бутылку коньяка, и мы выпили её за очередное достижение нашей команды. Вот и всё празднование, ничего особенного – обычная рутина покорителей полюсов. В такие моменты особенно ясно понимаешь, что сам факт присутствия на полюсе – это не громкие слова, а работа: всё записать, всё закрепить, всё подготовить для дороги обратно.

В общей сложности на полюсе мы провели четыре дня и первого декабря тронулись в обратный путь. Погода пока держалась, но мы знали, что рассчитывать на такое на протяжении всего обратного пути глупо. Солнце продолжало ходить кругами по горизонту, и это только сбивало чувство времени: мы могли идти шесть часов или девять, но ощущение оставалось одинаковое – бесконечное белое поле, одно и то же небо.

Это был обычный дневной переход, к которым мы уже за столько времени привыкли. Шел третий день нашего похода назад к базовому лагерю, когда шедший впереди Тупун внезапно остановился, вглядываясь куда-то вдаль.

– Начальник! – Он повернулся в мою сторону и укал рукой немного правее нашего маршрута – Идёт кто-то!

– Ну ка… – Я схватил со своих нарт бинокль у навел его на указанную инуитом точку.

В нескольких километрах от нас в сторону полюса двигалась группа людей на нартах с собачей упряжкой. В том, что это были норвежцы у меня, не было сомнений. У англичан попросту нет собак, и на нартах мог передвигаться только Нансен.

– Норвежцы – Опустив бинокль я повернулся к Арсению – Одни нарты, пять собак и четыре человека.

– Да, и нас они тоже заметили, поворачивают в нашу сторону – Арсений тоже смотрел в бинокль – Тяжело идут кстати, еле ноги передвигают.

– Привал! – Я поднял руку, привлекая к себе внимание своей команды – Ставим палатку и греем воду, надо встретить гостей, похоже у них проблемы.

Мы расставили нарты полукругом, натянули брезент и развели в примусах огонь. Вода зашумела в котелках, воздух наполнился слабым запахом чая и пеммикана. Собаки почуяли чужую упряжку и начали беспокойно лаять, но Тупун с ребятами быстро успокоили их.

Через полчаса к нам подошли четверо. Впереди, с лыжными палками в руках, шёл высокий сутулый человек в потертом анораке. Лицо его было исхудавшим, глаза запали, но в движениях угадывалась привычная выносливость. Я сразу его узнал – это Нансен. Рядом плёлся его помощник, ещё двое тянули за собой измождённых собак. Нарты выглядели полупустыми, кое-где обмотанными верёвками вместо лопнувших деталей.

– Добрый день, господа, – сказал я по-английски, выходя навстречу. Голос мой прозвучал непривычно громко среди тишины плато.

– Добрый… – Нансен остановился, снял капюшон и кивнул. Голос у него был хриплый, будто он давно не разговаривал. – Волков… Мы опоздали? Значит всё зря…

– Да мы были первыми, так уж вышло Фритьоф – ответил я, протягивая руку – С этим ничего уже не поделать.

Он пожал мою руку крепко, но вяло. Арсений сразу подал кружку горячего чая. Нансен сделал глоток и прикрыл глаза. Остальные его спутники жадно хватали кружки, даже не садясь.

– Мы шли к полюсу быстро как могли, вышли одновременно с Адамсом, буквально в один день – наконец произнёс Нансен. – Собак было мало, и они падали одна за другой. Мы сами загнали их, сократив привалы и ночные стоянки до минимума. Впрочем, Адамс делал тоже самое… Эта проклятая гонка с англичанами!

– И что Адамс? – Задал я вопрос о судьбе второго конкурента.

– Из его десяти пони девять пали по дороге, последнего они застрелили перед подъёмом на ледник – Нансен скрипнул зубами – Дальше они пошли, волоча свои нарты сами. На леднике мы их обогнали, всё же у нас ещё оставались собаки. Мы опережаем их как минимум на три-четыре дня. Впрочем, всё это было бесполезно…

Нансен оглядел наши груженные провиантом нарты, упитанных и сильных собак, наше снаряжение и нас самих. На фоне норвежцев мы смотрелись как регулярная армия с автоматами, против полуголых туземцев с копьями. Я молча стоял и ждал, пока норвежец продолжит.

– Одни нарты и часть припасов пришлось оставить возле ледника, чтобы облегчить груз и идти быстрее, – Наконец снова заговорил Нансен – Мы сократили рационы и себе, и псам, керосина у нас всего на десять дней, и у Адамса ситуация не лучше. Не знаю, что теперь делать… Мы держались только на надежде, что будем первыми.

Я внимательно посмотрел на него. На коже лица обветренные трещины, губы в крови. В глазах – упёртость, но и облегчение, что они наткнулись на нас.

– Значит, вовремя встретились, – спокойно сказал я. – У нас ещё есть провиант и топливо. Отдохнёте, потом пойдём вместе. Тут без вариантов, и без обид. Если продолжите идти вперед, то погибните.

Нансен молчал, уставившись в одну точку. Его спутники уже сидели у примуса, грея руки над паром от котелка.

– Нет. – Наконец снова заговорил норвежец – Я не могу повернуть. Пусть я буду вторым, но я до полюса дойду!

– Вы погибните – Покачал я головой.

– Пусть так, но норвежский флаг будет стоять рядом с русским! – Нансен упрямо сжал губы – Да и не нужно нас хоронить раньше времени Волков. У нас есть пять собак, а это свежее мясо на несколько дней. На полюсе мы пробудим не дольше дня, пойдем по вашим следам и тратить время на обсервацию нам не придётся, после чего немедленно повернём назад.

Я напряженно думал. Нансен не отступит, это и ежу понятно. До полюса ему идти чуть меньше трех дневных переходов, значит на обратный путь у него останется керосина всего на неделю. Что с провизией у него не совсем понятно, так как он не говорит, но тоже не густо. А ведь ещё есть Адамс, у которого дела не лучше, чем у Нансена… Придётся делится провиантом и керосином, это как пить дать, даже собак ему дать придется, иначе, если они погибнут при возвращении, меня со свету сживут. Бросил, не помог… Но и рисковать своими людьми нельзя. У нас всё рассчитано, припасов с собой только необходимый минимум и пополнить мы их сможем только, спустившись с ледника…

– Ладно, – сказал я наконец. – Получите ящик пеммикана, тюленье мясо, трех собак и немного керосина. Но учти, Фритьоф, у нас запасы впритык. Мы рассчитали всё так, чтобы самим вернуться живыми. Без обид, но иначе мы вместе с вами ляжем в снегу.

Нансен чуть кивнул. В его глазах читалось облегчение, хотя губы всё равно были сжаты в ту же упрямую линию. Он знал цену моим словам.

Мы достали из нарт ящик, мешок с мясом, канистру и привели трех собак, убрав с каждой упряжки по одной. Собаки тянулись к рукам, явно не понимая, что их ждёт новая команда. Тупун недовольно фыркнул, но спорить не стал.

– Вот твой шанс, – сказал я. – Дальше решай сам. И советую тебе возвращаться по нашим следам, сэкономишь силы. На каждом дневном переходе будет стоять готовое иглу, и до нашей базы ближе. Кроме того, у подножья ледника, а потом на каждом градусе широты у нас стоят готовые продовольственные склады, там полно продовольствия. Мы будем экономить припасы и по мере возможности постараемся заложить для вас небольшие склады и на плато, но тут как получиться, от погоды зависит. Если пойдем быстро, то вероятнее всего помочь в этом вам сможем. Для Адамса оставь тоже послание: «русские предлагают помощь», пусть тоже идет по проложенному нами маршруту. Если мы благополучно дойдём до своего зимовья, сразу снарядим за вами спасательную партию с собаками и провиантом. Вы главное доберитесь до нас, а там уже наша «Вега» доставит вас к вашим людям.

Нансен поблагодарил коротко, без лишних слов. Они с людьми тут же принялись чинить нарты, привязывать груз и запрягать собак. Вид у них был усталый, измотанный, и… виноватый. Они нуждались в помощи, но принимать её от конкурента, который оказался подготовлен лучше не хотели. Тем более они понимали, что сейчас я фактически сокращаю шансы на выживание своей команды, чтобы спасти их.

Мы сидели вместе почти час. Собаки, улёгшись рядом, больше не тявкали – словно тоже признали чужаков за своих. Когда норвежцы немного отошли от усталости, мы уже не чужими людьми смотрели друг другу в глаза, а как будто старыми товарищами, встретившимися в самой глухой пустыне мира.

Мы проводили их взглядами, пока они уходили по нашему следу в сторону полюса. На белом плато их фигуры быстро стали точками и растворились в мареве.

– Сгинут, – тихо сказал Арсений. – Керосина у них с нашей канистрой на две недели, а дорога займёт куда как больше времени.

– Может и так, – ответил я. – Но теперь это их выбор. Мы сделали, что могли.

Мы снова запрягли собак и двинулись дальше к перевалу. Сзади оставались снежные гурии и два разных флага, русский и норвежский, отметившие место встречи наших экспедиций, а впереди – длинная дорога домой и новые заботы, которых у нас неожиданно прибавилось.

На ночном привале я, свалив на спутников все дела сел за расчёты. По всему выходило, что рационы как наши, так и собак придётся сокращать, а воды греть меньше. Теперь примусы можно разжигать только один раз в день, то есть мы остаёмся без горячего завтрака. И при всём при этом, нам надо наращиваться темп, ускорятся, а значит проходить мимо уже готовых лагерей, и строить новые. Теперь только от нашей скорости зависит судьба всех трех экспедиций. Если мы сумеем идти быстрее при меньшем потреблении калорий, то на середине пути и возле спуска на ледник у нас появятся излишки как керосина, так и провианта, и можно будет выполнить свое обещание, оставив их Нансену и Адамсу.