Текст книги "Фелисия, или Мои проказы. Марго-штопальщица. Фемидор, или История моя и моей любовницы"
Автор книги: Андре де Нерсиа
Соавторы: Клод Годар д'Окур,Луи-Шарль Фужере де Монброн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 38 страниц)
В сонме отъявленных глупцов особой глупостью был отмечен некий финансист, человек воистину гигантского роста, бледный как полотно, который, страшно грассируя, пытался нашептывать мне самые абсурдные любезности, какие только могут исходить изо рта смертного, но говорить тихо у него не получалось, так что весь амфитеатр был в курсе его сердечных дел. И если бы он один! Если банкир сидел слева, то справа всегда оказывался старый, беззубый командор, произносивший столь витиеватые комплименты, что, пока дослушаешь до конца, заснешь от скуки или вовсе умрешь! Однако же и сей навеватель мрачных снов изо всех сил старался, чтобы я прониклась приязнью к его особе и по достоинству оценила его крохотные глазки, утонувшие в сети глубоких морщин, причем успеха он пытался достичь при помощи многочисленных слащавых цитат из романа «Астрея», принадлежащего перу Оноре д’Юрфе. Держась на некотором расстоянии от сих многоопытных матадоров, молодые фаты бросали мне пламенные, призывные взгляды и говорили друг другу, что я очаровательна, бесподобна, божественно хороша, ангелоподобна, что своей красотой и блеском я затмеваю звезды… Говорить они тоже старались тихо, но так, чтобы я слышала все же кое-что, а потому от их болтовни у меня голова раскалывалась и гудела; когда же я смотрела в их сторону, они скромно потупливали глаза, чтобы попытаться уверить меня в том, что их восторги по поводу моей несравненной прелести вполне искренни и бескорыстны, ибо они якобы не желали, чтобы сии лестные слова достигли моего слуха.
Когда я думаю о том, сколько безумств совершают мужчины ради женщин такого сорта, как я, мне начинает казаться, что мы обладаем какой-то особой властью, что наши чары обладают какой-то особой притягательностью… или что мужчины просто слепые и безмозглые животные. Как бы там ни было, но страсть, которую питают во Франции к нам, превратилась в настоящую манию, потому что мужчины почитают для себя за честь иметь дело с актрисками, хористками и танцовщицами, а не с самыми знатными дамами королевства, известными своей добродетелью и талантами. Быть может, подобное безумие следует приписать мужскому тщеславию, глупому желанию заставить всех и вся говорить о своей персоне? И правда, похоже, мы придаем нашим любовникам определенный вес в обществе, делаем их известными. Тот, кто затерялся бы в толпе в силу своей личной незначительности, невзрачности и недостатка ума, может рассчитывать на то, что как только он вскочит в нашу пышную колесницу, так тотчас же приобретет известность, ибо он войдет в моду. Сколько существовало и сколько и поныне здравствует нечестных дельцов, махинаторов и плутов, о которых никто бы никогда не узнал, если бы они не прославились тем, что поделились с нами тем, что сумели наворовать?! Именно мы вытаскиваем этих людишек из мрака безвестности и заставляем всех с восторгом и завистью повторять их имена и суммы непомерных, безумных трат, что они совершают, дабы угодить нам. Да вот, зачем далеко ходить, к примеру, разве не мадемуазель Пелисье, актрисе из Оперы, которой сам Вольтер посвятил несколько стихотворений, обязан громкой славой господин Дюлис, богатейший торговец из Голландии? Ну кто бы знал о нем? Голландцев в Париже много, а торговцев – еще больше… А надо сказать, что для торговца известность – вещь первейшей необходимости! И сей богатый еврей вошел в нашу историю именно благодаря сладкоголосой сирене, то ли укравшей у него бриллианты, то ли получившей драгоценные камни в уплату за свои милости, но, как оказалось впоследствии, делившей эти милости между торговцем и музыкантом Франкером. Да, именно благодаря всем этим увлекательным приключениям память господина Дюлиса увековечена не только в анналах Королевского суда, куда он обратился, вчинив актрисе иск на огромную сумму и требуя возврата бриллиантов, но и в литературе, ибо господин Вуасси написал на сей сюжет весьма смешную комедию. Пройдут годы, а может быть, и столетия, и наши потомки не только будут знать, что когда-то жил на белом свете такой человек, что он был очень богат и не слишком счастлив в любви, но к тому же они будут знать и то, что бедняга умер в нищете, как говорится, на соломе, обобранный до нитки хитроумной содержанкой. Вот такие преимущества приобретает тот, кто попадает в расставленные нами сети! Ну что же, если человек разоряется, посещая нас, если он теряет честь и доброе имя, то, по крайней мере, ему служит утешением то, что о нем говорят в высшем свете…
Но я возвращаюсь к повествованию о своей жизни. Прошло уже целых три недели с тех пор, как я обнаружила некоторые признаки недомогания особого рода и принялась очищать себе кровь при помощи настойки из корней земляники, водяной лилии и прочих растений, с добавлением селитры, когда одна продавщица подержанных туалетов предложила мне оказать кое-какие услуги одному священнослужителю, прибывшему в Париж в составе какой-то депутации церковников. Хотя я чувствовала себя довольно сносно, но до полного выздоровления мне было еще далековато, вернее, я знала, что приближаться к моему цветнику, к моему саду наслаждений еще небезопасно, потому что существует риск пребольно уколоться об острые шипы моих роз и потом долго страдать от последствий этого укола.
Если бы речь шла о заключении полюбовного соглашения с мирянином, я бы, наверное, измучилась угрызениями совести из-за того, что подвергла невинного, ничего не ведающего человека опасности подхватить дурную болезнь; но так как мне предстояла иметь дело со священнослужителем, то я помышляла только о том, как бы мне половчее ощипать сего петушка, да так, чтобы в случае чего не отвечать за последствия. Как говорится, на всякого плута найдется еще больший плут! В чем состоит профессиональная деятельность священнослужителей? В навязывании всегда, везде и всем так называемых христианских добродетелей и христианской морали, прикрытых покровом ханжеских нравоучений; эти лживые святоши произносят проповеди, в коих поучают нас и советуют делать то, что сами они не станут делать и за сто тысяч экю (а нам-то они велят, скажем, заниматься умерщвлением плоти даром); так вот, короче говоря, так как эти обманщики в этом мире только и делают, что жиреют за наш счет, да еще и тайком посмеиваются над нашими несчастьями, я сочла, что совершу деяние, скорее достойное похвалы, чем хулы, если по непредвиденной случайности дам одному из представителей этого сословия повод жаловаться на меня, ведь то будет своего рода акт возмездия… Итак, все хорошенько обдумав и взвесив, я согласилась принять посланца Церкви, приняв твердое решение поскорее заполучить все, что у него имеется, вплоть до брыжей и сутаны.
И вот он явился… Представьте же себе человека, столь густо поросшего шерстью, что сразу же приходит на память несчастный царь Аркадии Ликаон, превращенный разгневанным Зевсом в волка. У него было узкое и ужасно бледное лицо с ярко-алыми губами, что предвещало бешеный темперамент и выдающуюся похотливость. Склонность к невоздержанности и сладострастию сквозила во всех его притворно-скромных, лицемерных взглядах… Но справедливости ради следует признать, что сей служитель Господа, против моих ожиданий, проявил при первом же появлении воистину неслыханную щедрость, ибо он преподнес мне очень дорогие часы с боем, как тогда говорили – с репетицией. Это было настоящее произведение искусства, сотворенное знаменитым часовщиком Жюльеном Леруа, из чистого золота, с нанесенным на корпус тончайшим узором из переплетающихся линий, к тому же сие чудо было усыпано бриллиантами! Нет, никогда я не смела ожидать ничего подобного от носителя сутаны! Я смело могу признать, что никогда еще ни один священнослужитель столь ярко не опровергал пословицу: скуп и беден как священник. Напротив, он был так богат и щедр, что за две недели я получила от него подарков на тысячу экю, не меньше! Уж не знаю, приступил ли он к распродаже церковного имущества, ограбил ли дарохранительницу или таковы действительно были его доходы от совершенных таинств, но он, похоже, был готов продать ради ублажения моих прихотей не только все имущество матери Церкви, но и все духовенство в придачу, и так бы, наверное, все и было, если бы я в один прекрасный день не сообщила ему о моем недомогании и не обвинила бы в том… его. Как только он удостоверился в истинности моих слов, вся любовь превратилась в ненависть, и он, в припадке бешенства, едва не перешел к насильственным действиям.
И вот тогда я сама напала на глупого святошу, я прибегла к наилучшему оружию, к коему иногда прибегают мои товарки: к наглости, бесстыдству и цинизму. Уперев руки в боки, как заправская торговка с парижского рынка, я холодно и твердо заявила аббату, что нахожу его излишне смелым из-за того, что он не убоялся нанести мне оскорбление, заподозрив у меня наличие дурной болезни, хотя именно от него я эту гадость и подцепила. Далее я продолжала говорить все с той же твердостью, буквально потрясшей этого недостойного носителя сутаны, что он вполне заслуживает того, чтобы я приказала вышвырнуть его в окно; что на его примере я убедилась в правоте тех, что утверждает, будто в большинстве своем священнослужители – отъявленные распутники и развратники; что он, без сомнения, шлялся ради удовлетворения своей похоти по всяким подозрительным местам, где его и наградили даром Венеры. В заключение я сказала, что, если бы мне отчасти не было его по-человечески жаль, я бы непременно сообщила о его пороках духовному судье и моим показаниям церковный суд наверняка поверил бы, так что он был бы заключен в такое местечко, где ему бы воздали по заслугам в соответствии с его подвигами и где он принужден был бы каяться в своих грехах до конца дней. Сия страстная и лаконичная обвинительная речь возымела действие, каковое я и ожидала. Несчастный неудавшийся апостол благочестия был уничтожен, раздавлен, унижен и напуган до такой степени, что убрался из моего дома без звука, и более с тех пор я о нем ничего не слышала.
Пусть сей рассказ послужит уроком церковникам, пусть узнают они, что позор и всеобщее презрение обычно являются им платой за их бесстыдное, скандально поведение. Если они желают, чтобы их уважали, пусть прежде всего научатся уважать самих себя и вести себя должным образом! Всем прекрасно известно, что чистота нравов и помыслов не зависит от того, какую одежду – мирскую или церковную – носит то или иное лицо. Известно также и то, что страсти, бушующие под рясой священнослужителя, нисколько не уступают тем, что одолевают дворянина, военного, судейского, простого горожанина или крестьянина. Но то, что простительно мирянину, непростительно для представителя Церкви, ведь само звание принуждает его сохранять благопристойность, от чего мирянин свободен. Так пусть же человек, претендующий на роль пастыря, возьмет на себя труд блюсти приличия хотя бы внешне, пусть он проявляет чудеса изворотливости, дабы скрыть свои пороки и низменные страсти под личиной добродетели и набожности, пусть он произносит свои проповеди и по-христиански очаровывает и околдовывает толпы верующих; если он поступает так, он честно исполняет свой долг, а требовать большего означало бы требовать невозможного, вернее, сие означало бы противоречить законам природы, ибо только ей, а не существу, созданному ею, принадлежит право творить чудеса. Так пусть же церковник сам не подставляет себя под удар, пусть он не дает повода упрекать себя во всяческих грехах, пусть позолота мудрости и добродетели покрывает все его общеизвестные поступки (и скрывает помыслы и тайные деяния); короче говоря, пусть он обманывает ближнего, но только так, чтобы о том никто ведать не ведал, ибо он за это заплатил; а в остальном оставим его наслаждаться жизнью с миром…
Аббат аббатом, а я запомнила то глубокое разочарование, которое сквозило в его горьких и оскорбительных словах, высказанных мне по поводу моих услуг, и поняла, что с другим мужчиной, мирянином, не боящимся церковного суда, я бы не отделалась легким испугом за свои проказы и вполне могла подвергнуться не только риску быть побитой, но и в прямом смысле убитой, что заставило меня обратить пристальное внимание на свое здоровье. Я принялась столь скрупулезно следовать советам моего лекаря, что вскоре совершенно исцелилась и пришла в состояние, вполне пригодное для заключения новой сделки. Ждать мне пришлось недолго.
В поле моего зрения вскоре появился некий милорд, каковой и предложил мне знаки своего почтения, свои фунты стерлингов и свою меланхолию. Это был плотный, коренастый и коротконогий человечек, походивший на большой палец ноги, ходивший всегда вперевалку, словно утка, и снабженный таким огромным мужским достоинством, что оно болталось у него чуть ли не до лодыжек. Достоинства его ума вполне отвечали достоинствам его тела, так что приходилось только удивляться столь идеальному соответствию. Возможно, кое-кто из читателей и будет поражен тем обстоятельством, что в моем подчинении всегда почему-то оказывались самые мерзкие, самые отвратительные животные, но надобно заметить, что люди приятные и достойные восхищения во всех отношениях не всегда относятся к числу самых богатых и щедрых, да к тому же им редко требуются наши услуги, так что к нам обращаются лишь отменные дураки и уроды, отягощенные солидным состоянием. Да будет вам известно, нами руководят лишь соображения выгоды, а потому любая разряженная в пух и прах обезьяна, обладающая толстым кошельком, может быть уверена, что ее ожидает у нас гораздо лучший прием, чем самого любезного и красивого кавалера в мире, у которого кошелек пуст. Такова чудодейственная сила звонкой монеты!
Золотые гинеи моего лорда мгновенно преобразили этого уродца в моих глазах и превратили в истинного Селадона. Надо признать, что он принудил меня вести довольно странный образ жизни все то время, что я находилась у него на содержании. Дело в том, что почти все наше время было посвящено еде: мы без конца ели, ели, ели… Мы поглощали толстые ломти свежезажаренной говядины с кровью, бараньи отбивные на косточках, бараньи и свиные котлеты, куски телятины, плававшие в маслянистом соусе вместе с листьями капусты (что у нас обычно дают лишь домашним животным, мирно жующим в хлеву свою жвачку). Иногда нам подавали еще целого жареного поросенка с яблоками (это было его любимое блюдо). Что касается напитков, то вкус моего лорда тоже не отличался изысканностью и тонкостью. От бургундского и прочих лучших французских вин его, видите ли, тошнило. Так что ему нужно было то гадкое дешевое пойло, дерущее глотку, которым обычно допьяна напиваются в самых грязных придорожных кабаках грузчики и крючники. Разумеется, не были также преданы забвению столь любимые англичанами пунш и трубка, ибо настоящий сын Альбиона без сих непременных атрибутов сочтет, что и не обедал вовсе. Итак, когда милорд наливался, как бурдюк, этим пойлом, когда он до отвала набивал себе брюхо, так что принимался громко рыгать, когда он наконец накуривался своего вонючего зелья до одури, он… засыпал, положив ноги на стол.
Я не свыклась бы с такими низостями и гадостями, я не стала бы долго терпеть подобное беспутство, разгул и сквернословие, если бы не нашла в том своей выгоды, причем выгоды весьма существенной. По отношению ко мне милорд выказывал невиданную щедрость, и я пользовалась его благородством без зазрения совести, то есть вытягивала все, что хотела. Правда, от меня кое-что требовалось, но вовсе не то, чего следовало ожидать Нет, как ни странно, речь шла вовсе не о телесных услугах, а о развлечениях иного сорта: нужно было всего-то хулить, чернить и поносить последними словами моих соотечественников, пить за здоровье короля Георга[36]36
Английский король Георг III (1683–1760) принадлежал к Ганноверской династии.
[Закрыть] и проклинать Папу Римского и Чарльза-Эдуарда, именуемого Претендентом и желавшего воссесть на престол Британии и восстановить династию Стюартов. Потакая сим невинным прихотям милорда, я получала полную свободу опустошать его карманы в свое удовольствие! Разумеется, я не упускала такой возможности, и однажды, осушив бокал вина за здоровье Его Величества, я умудрилась получить за это обещание купить мне все, что я пожелаю. И в результате получила-таки от англичанина подарков на целых триста луидоров! Неплохо за один выпитый бокал! Я сказала моему простаку, что хочу сшить себе новое утреннее платье, и так как мне известно, что вкус у него просто изумительный, то я прошу его сопровождать меня в походе по лавчонкам на улице Сент-Оноре.
– О, с превеликим удовольствием! – ответил милорд. – Превосходная идея! Конечно, мой совет будет вам небесполезен! Я действительно с первого взгляда скажу, что вам подойдет, а что – нет.
Клянусь, вам никогда не угадать, что я выбрала, руководствуясь принципом «скромность и умеренность»! Так вот, я остановила свой умильный взор на двух рулончиках тканей (всего-то по тридцать локтей длиной каждый): то была затканная золотой и серебряной нитью парча… Я рассудила, что серебряный цвет прекрасно подойдет для верхнего платья, а вот золотистая парча будет чудесно выглядеть на обшлагах рукавов, словом, пригодится на отделку любого туалета.
Но это еще что! Я постоянно находила повод заставить милорда совершать чудовищные, невообразимые траты! И мне достаточно было для того привести в качестве примера благородства и щедрости некоторые удивительные деяния французов, одаривавших своих содержанок, и милорд, не желая ни в чем уступать соперникам и из ревнивой зависти мечтая их во всем превзойти, проявлял чудеса мотовства, ибо он не мог и помыслить о том, чтобы кто-либо из смертных мог равняться в богатстве, великолепии и щедрости с уроженцем Британских островов. Вот таким образом его глупая британская спесь принесла мне за четыре месяца 5 тысяч фунтов стерлингов в звонкой монете и еще на такую же сумму драгоценностей.
Возможно ли, чтобы люди были столь глупы, чтобы оспаривать друг у друга честь называться наибольшим мотом во славу родины? Возможно ли, чтобы кто-то позволял продажной девке пожирать свое состояние ради чести своей нации? Можно подумать, что слава и честь народа зависят от широко разрекламированных экстравагантных проявлений щедрости одного из его представителей! Однако же для некоторых это так и есть, в том числе и для моего англичанина. Кстати, следует заметить, что милорд, хотя и не обладал приятной внешностью, да и прочими достоинствами не отличался, был весьма высокого мнения и о своей особе, и о своем орудии в частности. Он утверждал, что никто во Франции не сможет с ним тягаться ни по части физических упражнений, ни по силе, ни по ловкости, ни по мастерству в искусстве любви; он говорил, что никто не исполняет любые упражнения с большей грацией, стремительностью и точностью, чем он. Короче говоря, по его словам, выходило, что он является выдающимся мастером в любом деле: в прыжках, в борьбе, в фехтовании, в танцах, в стрельбе, в умении сидеть верхом и заставить лошадь выполнять любые прихоти всадника, а также и в любви. Но, как говорится, сколько веревочке ни виться, а кончику быть. Как бы там ни было, милорд со своим дурацким бахвальством частенько попадал впросак, ибо судьба обычно наказывает хвастунов. Так случилось однажды и у меня на глазах. Дело в том, что милорд иногда предавался у меня одной милой забаве вместе с господином де Гр., когда они попеременно пытались нанести друг другу удары сапогами в грудь или живот, на спор, разумеется. Конечно, милорд всегда утверждал, что удар его сапога (коим и быка можно было бы свалить) достиг цели, а вот его соперник, как говорится, промазал. Господин де Гр. довольно долго сносил все насмешки спесивого англичанина с самым великолепным хладнокровием, но в конце концов это ему надоело, и они уговорились, во избежание бесполезных споров, отметить концы своей обуви. Господин де Гр. смешал в небольшом горшочке сажу из камина с оливковым маслом и получившейся в результате сих действий мазью каждый вымазал носки своих сапог. Тотчас же после этого бойцы встали в боевую стойку и постарались угостить друг друга на славу. И милорд получил хороший удар прямо в живот, туда, где находится желудок, только на сей раз этот толстошкурый боров не мог отрицать удачи господина де Гр., ведь опровергнуть наличие жирного черного пятна на его белом кружевном жабо было невозможно. Разумеется, он принялся оправдываться и молоть какую-то чушь про то, что его противник нанес удар раньше, и опять что-то залопотал про славу любого вида британского оружия… Короче говоря, оскорбленный до глубины души тем, что отныне отмечен этим знаком поражения, он вновь долго драл глотку и в конце концов предложил еще раз померяться силой и ловкостью, будто одного раза ему было мало. Господин де Гр., взбешенный столь наглым поведением англичанина, на какой-то миг забыл обо всем на свете, в том числе и о выгоде, и не упустил случая отомстить милорду за все слышанные от него оскорбления в адрес французов: он изловчился и нанес ему удар прямо в физиономию, заставив таким образом закрыть разинутую пасть. Сие приключение закончилось для милорда весьма прискорбно, ведь вместе с черной кровью, хлынувшей у него через мгновение изо рта, такой же черной, как у медузы Горгоны, он выплюнул и два своих передних зуба. Однако ничто не могло исправить этого дурака, ничто не могло заставить его унять свой бойцовский нрав и умерить тщеславие, и вскоре он, немного оправившись, предложил нашим взорам не менее смешную бурлескную сцену.
Мы отправились на увеселительную прогулку в Булонский лес в открытой коляске. Милорд, преисполненный благородного желания продемонстрировать нам свое несравненное мастерство в искусстве править лошадьми, заставил кучера переместиться на запятки, а сам торжественно уселся на его место. Пока наш экипаж катил по прямой широкой дороге, без выбоин и рытвин, все шло хорошо, но как только милорду пришло в голову свернуть на узкую боковую аллею, так тотчас же он увидел, что навстречу нам четверка лошадей, бегущих крупной рысью, влечет громоздкую карету. Нужно было немедленно податься влево, чтобы уступить дорогу этому грохочущему монстру! Решение следовало принимать мгновенно, и вот потому-то милорд и забыл, что обращается к лошадям по-английски. А надобно сказать, что в коляску нашу были впряжены славные молодые лошадки из Лимузена, кои иностранных языков не знали. И они сделали прямо противоположное тому, что милорд от них требовал! Невежественные (как потом утверждал англичанин) животные вдруг понеслись прямо на карету, и два экипажа, конечно, зацепились друг за друга колесами. Восседавший на козлах кареты возница подумал, что нашей коляской правит какой-то нерадивый и неумелый подмастерье, он ловко накинул милорду на шею петлю, употребив для сей цели свой кнут, и сбросил его на землю. Наш незадачливый Фаэтон[37]37
Фаэтон – сын бога солнца Гелиоса; взялся управлять солнечной колесницей и не справился с ней, за что Зевс поразил его молнией.
[Закрыть] страшно разгневался и оттого, что свалился, и оттого, что его так обласкали. Он сорвал с головы парик и шляпу, скинул камзол и бросил вызов оскорбившему его действием грубияну. Кучер, парень сильный, крепкий, жилистый, с готовностью принял вызов и засучил рукава, обнажив огромные ручищи. Однако милорд, неустрашимый и неукротимый, словно бог войны Марс, встал в боевую стойку, то есть отставил одну ногу назад, уперся и выставил вперед сжатые кулаки. Кучер-француз, не ожидавший, а быть может, и не знакомый с такими тонкостями кулачного боя, захотел угостить заезжего гостя хорошим тумаком, но не тут-то было: удар был отбит, да к тому же и сам нападавший получил сначала одну, потом – вторую, а следом за ней – третью затрещину. Подобный стиль борьбы явно не был знаком силачу-парижанину, и у него настолько помутилось в голове, что он потерял равновесие и грохнулся мордой в песок. Однако, придя в себя и утерев кровь с носа и усов, он поднялся и решительно двинулся вперед, чтобы взять реванш. Британский герой, неколебимый как скала, изготовился нанести ему новый удар в челюсть или в глаз, но кучер, от обиды позабывший про правила хорошего тона и про то, что уговор был «биться на кулачках», заехал ему каблуком тяжелого сапога прямо в живот, отчего милорд растянулся, нет, вернее, распластался на земле, словно лягушка. Мой англичанин оказался все же на диво крепким, ибо он тотчас же вскочил на ноги и завопил, что удар был нанесен не по правилам, а потому потребовал, чтобы ему дали незамедлительно его шпагу, дабы он мог проткнуть этого негодяя насквозь. Однако мы не сочли его жалобу справедливой, к тому же мы посчитали, что удар был нанесен в соответствии со всеми правилами, по каким только может быть нанесен удар сапогом. Когда первый приступ гнева прошел, обретший дар членораздельной речи милорд поведал нам, что в Англии законы о борьбе строго-настрого запрещали обмен ударами ногами, мы же его с нашей стороны заверили, что во Франции подобные законы никогда не соблюдались, потому что мы, французы, полагаем, что было бы бесчестно запрещать использовать все четыре конечности в случае необходимости защиты своей жизни и чести. Гнев милорда мало-помалу утих, и, в конце концов, удовлетворившись нашими доводами, он простил кучера-грубияна, даже дал ему луидор, а сам весело вновь взгромоздился на козлы, с превеликим усилием сдерживая невероятную радость от того, что одержал у нас на глазах столь блистательную победу. Правда, надо признать, что все свидетели сей комической сцены были от милорда в восторге и провожали его восхищенными выкриками и одобрительным свистом. Но таковы, видимо, все англичане, они от природы наделены даром повергать всех в изумление и приводить в восхищение; и пожалуй, никто не сможет оспорить тот факт, что сыновья гордого Альбиона лучше всех владеют искусством кулачного боя.
Вскоре после сего выдающегося проявления воинственного характера неотложные домашние дела призвали милорда в Англию. Так как он нисколько не сомневался в том, что я буду сильно удручена от такой потери, то он мне в утешение и для того, чтобы польстить моему тщеславию, сказал, что, покидая Париж, он сожалеет лишь обо мне и о… бое быков.
После отбытия милорда на родину я подсчитала свой капиталец и обнаружила, что у меня уже вполне достаточно денег для того, чтобы содержать дом и вести приятную жизнь в довольстве, неге и праздности, ни в чем себе не отказывая; но на собственном опыте я постигла ту истину, что жажда наживы не только не уменьшается при увеличении доходов, нет, напротив, она только возрастает. Я поняла также и то, что скупость и страсть к накопительству являются верными спутниками богатства; желание обеспечить себя как можно лучше, надежда на более высокие доходы постоянно заставляют нас отодвигать срок отдохновения и наслаждения тем, что мы уже имеем. Правда, наши потребности постоянно возрастают по мере того, как увеличивается наше состояние, и таким образом мы порой испытываем жестокий голод, я имею в виду денежный голод, будучи достаточно состоятельными и даже богатыми. Казалось бы, чего мне еще было желать: я имела около 12 тысяч ренты… И все же мне было мало! Я не собиралась подавать в отставку ранее того срока, когда рента будет составлять 20 тысяч; однако, и то правда, для девицы с моей внешностью для достижения такого результата не потребовалось бы при определенном везении непомерно огромного срока. И как о том свидетельствуют новые милости, коими осыпала меня судьба, я имела все основания претендовать на большее и стремиться к лучшему. Действительно, мой англичанин не успел, верно, прибыть в Дувр, как ко мне прибыл претендент на его место, один из членов коллегии королевских откупщиков, коих у нас в шутку именовали «академиками откупа», потому что их, как и членов Французской Академии[38]38
Французская Академия (Институт) была основана Ришелье в 1634 году.
[Закрыть], было сорок. Я приняла сего господина со всеми надлежащими знаками почтения к его набитым луидорами сундукам. Однако же честь, оказанная им моей особе, не ослепила меня совершенно, и я даже сказала ему, что так как я уже однажды решила посвятить себя исключительно иностранцам, то посему оставляю за собой право считать нашу сделку аннулированной, как только мне представится случай заполучить богатого иностранца, и что только на таких условиях я приму его дары. В ответ господин откупщик заметил, что я очень разумная молодая особа и что он согласен, а потому контракт наш и был заключен.
Мой откупщик был высок ростом, довольно хорошо сложен, да и внешность у него была сносная, если не сказать приятная; что же касается внутренних качеств, то он был просто невыносимой скотиной, как и большинство его собратьев по профессии. Он выступал столь важно, так надувался спесью, что, казалось, считал саму землю недостойной носить такое чудо! Он относился с холодным презрением ко всем на свете, исключая только самого себя, ибо считал себя гением во всех областях человеческого знания; обо всем он говорил непререкаемым тоном, всем и вся всегда противоречил, но горе было тому, кто осмеливался противоречить ему; он желал, чтобы его слушали все, но сам не желал слушать никого. Короче говоря, сей палач наступал на горло жертве и требовал, чтобы сия жертва еще ему аплодировала и возносила хвалы.
Однако же мне от господина откупщика была большая польза. Перво-наперво что он сделал, появившись в моем доме, так это ввел новые порядки на моей кухне, то есть избавил меня от необходимости давиться теми грубыми и невкусными блюдами, что отвечали дурному вкусу милорда. На смену простецким блюдам в духе сельского сквайра пришла роскошь и тонкость блюд французской кухни, причем не обычной, а кухни во вкусе богатых финансистов. С утра до вечера у меня был накрыт стол на восемь персон, и кроме нас двоих всегда присутствовали поэты, художники и музыканты, которые в интересах своих желудков, как верные рабы, курили фимиам тонкой лести моему Крезу[39]39
Крёз (560–546 гг. до н. э.) – последний царь Лидии, чье имя стало обозначать богатого и щедрого человека.
[Закрыть]. Мой дом превратился в своеобразный трибунал, в коем судили и рядили об искусстве, хороших авторов разбирали по косточкам, раздирали на части и смешивали с грязью, а авторов плохих щадили и порой даже ставили в первый ряд, говоря, что они составляют славу французской словесности. Я была свидетельницей того, как этот сброд осмелился поднять на смех славного аббата Пелегрена, автора многочисленных прелестных эпиграмм, мадригалов, комедий и трагедий. Надобно сказать, что я лично была знакома с сим прелюбопытным служителем Господа и представителем литературной богемы. Так как за отправление церковных обрядов сей добрый пастырь стеснялся (в отличие от многих своих собратьев) брать высокую мзду, то он прозябал в нищете, хотя и получал кое-что от директоров театров за свои творения. Мало того, что он прекрасно писал сам, он еще и перевел на французский язык стихи Горация[40]40
Гораций Флакк Квинт (65 н. э. – 8 гг. н. э.) – римский поэт, чьи стихи благодаря своей глубине и образности, точности и искусству слова были признаны образцом европейской лирики.
[Закрыть]; кроме того, он еще и положил на музыку множество духовных песнопений, в том числе и псалмы Давида. Сей бедный священнослужитель производил довольно странное впечатление, так как из-за бедности своей всегда был одет в какие-то грязные лохмотья, к тому же его прекрасная добрейшая душа был заключена в ужасно распутное тело. На протяжении всей своей горестной жизни он всегда служил мишенью для едких и несправедливых насмешек, хотя обладал острым умом, поразительной прозорливостью и невероятно тонким вкусом и оригинальностью суждений. Я должна, просто обязана сказать, к его чести, что если и научилась отличать хорошее от дурного, если у меня развился вкус к прекрасному, если я не подхватила крайне заразную болезнь, именуемую «лихорадкой остроумия», то только благодаря его мудрым советам и наставлениям. Именно аббат Пелегрен открыл мне глаза на откровенное ничтожество наших парнасских трутней, именно он поведал мне, что истинный разум, истинное остроумие есть божественный огонь, чистый и ясный благословенный дар Небес, коим люди сами завладеть не в силах; аббат поучал меня, что надобно остерегаться путать счастливых гениев, одаренных милостью свыше сим священным огнем, с теми незначительными писаками, что толпами бродят по Парижу и коих люди действительно умные лишь в насмешку называют «блестящими умами», ибо подобное «звание» почитается среди людей достойных чем-то вроде оскорбления и позорной клички. Достопочтенный аббат с горечью говорил мне не раз, что, хотя ремесло писателя является одним из самых благородных занятий на свете, теперь положение стало таково, что заниматься им считается делом постыдным, поскольку эти негодные, мерзкие насекомые и козявки, именующие себя писателями, создали профессии крайне дурную репутацию.
