Текст книги "Фелисия, или Мои проказы. Марго-штопальщица. Фемидор, или История моя и моей любовницы"
Автор книги: Андре де Нерсиа
Соавторы: Клод Годар д'Окур,Луи-Шарль Фужере де Монброн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 38 страниц)
Брат Алексис, стойко «державшийся в стременах», ответил на движения моего ходившего ходуном зада столь мощными толчками и прыжками, что в любых других обстоятельствах я испугалась бы, как бы на нас не обрушился потолок или как бы пол не провалился под нами, но в те мгновения неведомое прежде наслаждение сделало меня абсолютно бесстрашной. Да даже если бы дом горел ярким пламенем, я бы и тогда не испытывала ни малейшей тревоги! Да, правду говорят, что бывают мгновения, когда женщины становятся на диво отважными! Нет, я не припомню, чтобы когда-нибудь еще в своей жизни я была столь игривой, столь шаловливой, озорной, свободной, изобретательной и требовательной по части любовных утех, как в тот раз! Потребовался такой знаток, такой мастер своего дела, как брат Алексис, чтобы пробудить мою истинную чувственность и заставить одновременно и дарить и получать наслаждение. Я была словно одержимая! Да, можете мне поверить, в меня тогда какой-то бес вселился! Я скрестила ноги у него под коленями и столь сильно стиснула его бедра руками, что меня, наверное, скорее можно было разрезать на куски, чем заставить выпустить добычу! Ему и только ему принадлежит слава человека, сумевшего покорить меня! Вы можете удивляться сколь угодно, но скажу без всякого преувеличения: сей скромный служитель трижды, не переводя дыхания, доставил мне удовольствие вкушать радости райских садов Магомета[31]31
Райские сады Магомета – в мусульманской мифологии в раю праведникам даются в супруги «скромноокие девственницы» гурии.
[Закрыть]. Пусть вам сей подвиг и покажется почти невероятным, узнайте же, гордецы-миряне, что вам следует умерить свою спесь и смирить гордыню перед смиренными священнослужителями, а также признать перед лицом подобных проявлений мужской силы свою несостоятельность и неспособность тягаться в данном вопросе с носителями клобуков и ряс.
После такого испытания брат Алексис проникся ко мне большим уважением за проявленные мной таланты и предрек мне блестящее будущее.
– Я мог бы легко найти вам человека, к коему вы могли бы поступить на содержание, – сказал он, – но подобное положение не слишком привлекательно, ибо не дает ни солидного дохода, ни уверенности в завтрашнем дне, ибо богачи столь ветрены, столь непостоянны! Нет, в положении содержанки мало привлекательного, поверьте, уж я-то знаю! А у вас такое личико, такая фигурка и такие ножки, что вам не должно прозябать в безвестности! Итак, по здравому разумению, если взвесить все как следует, напрашивается сам собой единственный вывод: Опера – вот ваш истинный удел! Ручаюсь, вы там будете иметь бешеный успех! Я сам возьмусь за дело, чтобы вас туда поскорее пристроить. Вопрос состоит лишь в том, к чему вы больше испытываете склонность и по какой части у вас больше данных: по части пения или танца.
– Мне кажется, – робко вставила я, – что я больше преуспею в танце.
– Мне тоже так кажется, – промолвил он, откидывая юбку и обнажая мне ногу выше колена, – вот ножка, самой Фортуной предназначенная для подобных упражнений, и, клянусь честью, на нее будет направлено множество лорнетов из партера, амфитеатра и лож!
Как я и предвидела, знакомство с братом Алексисом оказалось очень ценным. Он не ограничился неопределенными обещаниями, а тотчас же написал мне рекомендательное письмо к господину де Гр., бывшему, как говорится, арендатором прелестей девиц из Оперы. Наутро мадам Тома дала мне напрокат платье поприличнее из числа имевшихся у нее в запасе, я приоделась как сумела, нащипала щеки, чтобы не казаться уж очень бледной после вчерашнего разгула и около полудня отправилась со своим драгоценным посланием к сему могущественному человеку.
Я увидела перед собой высокого сухопарого мужчину, какого-то выцветшего, увядшего, словно побитого молью, флегматичного и столь холодного, столь с виду недоступного и высокомерного, что у меня душа ушла в пятки. Он был в домашнем халате с разлетающимися полами и… без штанов. В комнате ощущался легкий сквознячок, и шалун-ветерок, именуемый Зефиром, поигрывая подолом его рубашки, время от времени приоткрывал тощие, синеватые ляжки и бедра, между коими печально болтались жалкие остатки его мужественности. Но сей господин даже не сделал попытки запахнуть полы халата, видимо, не счел это нужным. Он пригласил меня в комнату и углубился в чтение рекомендательного письма.
По мере того как он читал послание брата Алексиса, он все чаще и чаще окидывал меня все более и более оживлявшимся взором. Под конец я обнаружила, что морщины на его высокомерном лице почти разгладились, из чего я сделала заключение, что дела мои совсем не так уж плохи, как мне показалось поначалу, и я нисколько не ошиблась. Да, то было доброе предзнаменование!
Господин де Гр. усадил меня подле себя и сказал, что такая красивая и столь великолепно сложенная особа, как я, не нуждается ни в чьих рекомендациях и что я была бы принята в Оперу, явись я туда самостоятельно, но он почтет за честь и великую радость составить мне протекцию и оказать тем самым большую услугу публике, подарив ей такую блестящую молодую особу. В то время как господин де Гр. декламировал мне все эти комплименты, он тщательно исследовал все мои прелести, причем предавался этому процессу с такой серьезностью, словно составлял подробнейшую опись. Демон разврата постепенно пробуждал этого старого распутника от спячки, и в конце концов он распалился настолько, что взял и сунул мне в руки свои отвратительные реликвии, более походившие на мощи, чем на часть тела живого человека. Вот тут-то мне и пришлось вспомнить все познания, почерпнутые мной в заведении мадам Флоранс, чтобы заставить ожить и восстать эту бесформенную массу и вывести из состояния крайней подавленности, в каком она пребывала, очевидно, уже давно, ибо сначала сей орган оставался совершенно бесчувственным к моим действиям. Я уже начала было отчаиваться, но мне пришла в голову игривая мысль – в качестве последнего средства пощекотать ему промежности и зад. О, чудо! Заснувшее, казалось, вечным сном орудие вдруг вышло из летаргического сна и предстало передо мной в совершенно новом облике. Я воспользовалась счастливым мигом удачи и, чтобы достойно увенчать мои труды, принялась столь уверенно и быстро действовать обеими руками, что чудовище, находившееся во власти давно забытых дивных ощущений, совершенно покоренное, извергло мощный поток слез радости и благодарности.
Мои старания не пропали зря! Господин де Гр., очарованный моими прекрасными манерами и выдающимися талантами, поспешно оделся и тотчас же повел меня к господину Тюре, исполнявшему в то время обязанности директора Оперы. Мне очень повезло и здесь, ибо месье Тюре нашел, что я вполне в его вкусе, и без колебаний допустил меня в веселый круг живых, резвых и проказливых девиц Королевской Академии музыки, как еще именовали Оперу. Он даже был столь любезен, что пригласил нас остаться у него отобедать.
Так как я не люблю однообразия в описываемых сценах, то не стану ничего рассказывать о том, что произошло между мной и господином Тюре в тот же вечер. Достаточно будет сказать, что сей славный человек оказался столь же похотлив, как и господин де Гр., и оснащен подобными же мощами. Я вернулась под крышу мадам Тома, сгорая от нетерпения поведать ей, какой эффект возымело рекомендательное письмо брата Алексиса. Мы проговорили до рассвета о моих будущих успехах, а после полудня я вновь вступила во владение своими прежними апартаментами, справедливо рассудив, что в моем нынешнем положении мне нечего опасаться преследований со стороны полиции, ведь, как известно, актрисы королевских театров – Оперы, «Комеди Франсез» и «Опера-Комик» – имели особый привилегированный статус, каковой позволял даже особе, не достигшей совершеннолетия, ускользнуть от родительской опеки, а также ставил их практически вне власти полиции.
Итак, началась моя жизнь служительницы подмостков. Кроме обычных уроков танцев, проводившихся в огромном здании склада, где хранились костюмы и декорации, уроков для актрис, еще не зачисленных в штат, каковых я никогда не пропускала и где занималась весьма усердно, мне, заметив во мне проблески таланта, давал еще и частные уроки знаменитый танцовщик Мальтер, по прозвищу Дьявол, исполнявший обычно в балетах партии дьяволов, демонов и злых духов. Я делала стремительные успехи и уже через три месяца занятий была с состоянии вполне удовлетворительно держаться на ногах в любом балете.
День моего дебюта на сцене был отмечен одним забавным эпизодом, научившим меня, однако же, многому и послужившим мне своеобразным предостережением. За молодыми актрисами, хористками, танцовщицами королевских театров давным-давно закрепилась репутация девиц весьма нестрогого, если не сказать легкого, поведения и веселого нрава, но существовали неписанные запреты, нарушать которые не дозволялось никому. Один из этих запретов гласил: можно предаваться греху совокупления где угодно, но только не под крышей театра, каковой почитался храмом искусства. И вот как раз в день моего дебюта одну из моих товарок застали на месте преступления прямо в театре! Едва узнав о сем чудовищном преступлении, женская часть труппы собралась в полном составе, и сей женский конклав потребовал, причем единодушно, чтобы к виновной были приняты самые суровые меры наказания. Юная правонарушительница, обливаясь горькими слезами, предстала перед грозным судилищем, чтобы выслушать приговор. Сам господин Тюре и главный инспектор королевских театров господин Шамаре были склонны простить раскаявшуюся грешницу, но председательствовавшая на заседании импровизированного трибунала певица Мари Карту, а также ее помощницы Фаншон Шопин, Дезегль и Карвиль (кстати, все известные своими многочисленными амурными похождениями) заявили, что попустительство и всепрощенчество в подобных случаях могут возыметь самые печальные последствия и что новообращенные весталки, приободренные безнаказанностью, вскоре погрязнут в распутстве и непристойностях, каковые позволяют себе девицы из Опера-Комик. Госпожа Карту в заключение своей обвинительной речи провозгласила, что для театра, бывшего со дня основания школой самого галантного и изысканного обращения, школой самой тонкой обходительности, учтивости и любезности, было бы бесчестьем и ужасным позором терпеть в своих стенах столь низменную и открытую проституцию. Под конец, распалясь, она воскликнула, что если виновная не будет наказана самым строжайшим образом, то отныне и впредь не найдется ни одной честной и порядочной девицы, желающей переступить порог Оперы! Фаншон Шопин вскочила и, яростно брызгая слюной, потребовала, чтобы грешницу немедленно исключили из штата, другие дамы поддержали ее, и господин Тюре, лишний раз убедившись, что противодействовать актрисам на постоянном гонораре – дело неблагодарное, а главное – бесполезное, был вынужден сдаться и объявил, что юная преступница отныне безвозвратно лишается всех своих привилегий, звания актрисы королевского театра и права появляться на подмостках.
Примерно недели через две после моего дебюта, когда я влачила довольно жалкое существование среди юных служительниц Терпсихоры и начинала уже впадать в отчаяние по поводу моих неуспехов, я получила утром при пробуждении любовную записку следующего содержания:
«Мадемуазель, я имел честь видеть вас вчера в Опере. Ваше личико мне чрезвычайно понравилось. Если вы хоть в малейшей степени предрасположены к тому, чтобы иметь дело с человеком, испытывающим определенные затруднения в искусстве любви, томящимся по вас и готовым заплатить за краткий миг общения с вами весьма приличную сумму, будьте любезны известить меня о вашем согласии и назначить час встречи незамедлительно. Остаюсь вашим преданным слугой… и т. д.»
Хотя я еще и не имела обширных познаний о высшем свете и о мире богачей, хотя еще и не очень умела различать людей по стилю их письма, я без особого труда догадалась по лаконичным и решительным оборотам речи в данном послании о том, что задела чувствительные струны сердца какого-то финансового гения. Знакомства со столь высокопоставленными и богатыми особами представляют для девиц вроде меня величайшее счастье, сама возможность каким-то чудом войти в избранный круг слишком драгоценна, чтобы даже помыслить ее отклонить по каким бы то ни было соображениям, если она вдруг представляется. А потому я и не подумала выказать себя полной дурехой и упустить выпавшую мне счастливую карту только потому, что сей господин испытывает определенные затруднения. Я тотчас же написала ответ, в самых учтивых выражениях заверивший моего поклонника в том, что я высоко ценю оказанную мне честь и чрезвычайно рада тому, что именно мне отдано предпочтение среди стольких очаровательных молодых особ, являющихся украшением сцены Оперы. Я также написала, что с моей стороны было бы черной неблагодарностью ответить на его благородное и великодушное предложение отказом, а потому, если ему не терпится меня увидеть, то и я в равной мере сгораю от нетерпения и жажду поскорее лично засвидетельствовать ему мое нижайшее почтение.
Видимо, нетерпение увидеть меня и в самом деле было велико, ибо не прошло и часа, как я отослала ответ, а у дверей дома уже остановился превосходный экипаж, заряженный породистыми скакунами; и экипаж, и сбруя, и лошади, хотя и не были, как говорится, сногсшибательными, но явно свидетельствовали о благосостоянии и даже богатстве их счастливого обладателя. Я вышла на лестничную площадку, чтобы церемонно приветствовать гостя и выказать тем самым ему свое почтение. Портрет моего поклонника можно легко набросать, используя три-четыре слова: то был низкорослый, коренастый человечек лет шестидесяти, ужасно, отталкивающе уродливый. Войдя в мое скромное жилище, он пробормотал, краснея и заикаясь, несколько галантных фраз, смысла которых я ни за что бы не уловила без тяжелой колбаски из пятидесяти луидоров, стеснительно сунутой мне в руки. Ах, вероятно, самые неприятные и наводящие скуку речи найдешь восхитительными и исполненными поэтического красноречия при таком-то сопровождении! Я не только сочла все, что он мне изволил сказать, верхом изобретательности, галантности и возвышенного стиля, но и начала обнаруживать в его чертах благородство, изысканность и исключительность, ускользнувшие от меня при первом, крайне поверхностном взгляде. Вот что значат хорошие манеры и умение себя вести! Человек должен быть всегда уверен, что производит должное впечатление и непременно понравится, если начинает со столь блестящего и благородного жеста.
Надо сказать, что я приготовилась к визиту дорогого гостя и была в очаровательном дезабилье, кокетливом и вызывающе соблазнительном. Причем я его столь искусно где надо распахнула, а где надо – прикрыла, что мои прелести одновременно и ясно угадывались под легкой тканью и в то же время оставались отчасти сокрытыми легкой завесой тайны. Так что я вполне могла предполагать, какой эффект они произведут на визитера. И я нисколько не ошиблась в своих расчетах: мой финансовый гений нашел меня очаровательной, восхитительной, бесподобной! Жадность бросаемых на меня взглядов и невероятная ловкость его рук позволили мне пребывать в твердой уверенности, что вот-вот наступит развязка… И что же вы думаете?! Да ничего! Вот именно, ничего! Ровным счетом!.. Примерно три четверти часа продолжались фривольные игры, а затем все сорвалось… мой клиент дал маху! Я оказалась в самом жалком и унизительном положении женщины, обманувшейся в своих надеждах! Сие злоключение нагнало на меня тем больше страху, что подобное случилось со мной впервые. К тому же я ужасно испугалась, что сей досадный промах мой финансист допустил по моей вине, ибо он, быть может, обнаружил во мне какой-то скрытый дефект, о котором я и понятия не имела, но который может положить конец моей карьере… пойдут всякие слухи… и тогда придется распрощаться с мечтами о жизни если не в богатстве, то в достатке. К счастью, мой клиент успокоил меня, сказав, что подобные маленькие недоразумения случаются с ним достаточно часто и что именно их он и имел в виду, когда в записке упоминал о «затруднениях в любви».
И действительно, добряк-финансист сказал мне чистую правду: в течение года, что я жила с ним душа в душу, подобные недоразумения случались с ним регулярно по два раза в неделю. Но как бы там ни было, множество девиц были бы счастливы оказаться на моем месте, так как мой благодетель был очень и очень щедр. Он снял для меня квартиру на улице Сент-Анн, обставил ее прекрасной мебелью, накупил мне роскошных туалетов, оплачивал все счета, да еще давал в придачу ежемесячно сто пистолей! Я уж начала было составлять себе маленькое состояние, когда непредвиденная случайность привела его самого к разорению, вследствие чего наша с ним связь прекратилась.
Как известно, в Опере все зависит от того, какую ты приобретешь репутацию. Ничто не придает актрисе больше веса в этом мире, ничто так не способствует ее славе и процветанию, как слух о том, что она стала причиной банкротства одной, а еще лучше – нескольких богатых и знатных особ, что она является разорительницей мужчин и пускает их по миру, а они, бедняги, совершая из-за нее тысячи безумств, отправляются заканчивать свои дни в приют для бедных. Я имела возможность убедиться в том на собственном примере: крах моего финансового гения удивительным образом поспособствовал моему процветанию, ибо у меня появилась куча поклонников, вернее, обожателей всех возрастов и рангов. Все они были готовы предоставить в мое распоряжение свои кошельки, все жаждали взять меня на содержание и позволить мне проматывать их состояния! Однако я не хотела принимать решение по столь важному вопросу, не проконсультировавшись предварительно с господином де Гр. и в особенности с братом Алексисом, коему я была столь многим обязана. Я поступила так, как сочла должным, и получила от них весьма полезные советы, которые я и хочу обнародовать здесь в качестве свидетельства моей непреходящей благодарности двум этим выдающимся деятелям, а также в качестве необходимейшего руководства для всякой девицы, желающей извлечь пользу из своих прелестей. Итак, перед вами…
Советы молодой особе, вступающей на путь дамы полусвета
Всякая особа женского пола, желающая преуспеть на сем поприще, должна следовать примеру всякого торговца и иметь в виду лишь собственные интересы и выгоду.
А потому:
1. Сердце ее должно оставаться всегда недоступным для истинной любви; вполне будет достаточно того, если она станет делать вид, что страстно любит своего клиента, а также научится внушать сие чувство к себе самой.
2. Тому, кто щедрее других оплачивает ее услуги, всегда и во всем следует отдавать предпочтение перед его соперниками; причем они должны знать об этом.
3. Сей юной особе следует как можно меньше, насколько это возможно, заключать полюбовных сделок с людьми благородного происхождения, ибо отпрыски знатных семейств по большей части высокородные глупцы и прохвосты, обманщики, мошенники и плуты; самыми же надежными, щедрыми и мягкосердечными кавалерами являются богатые старые финансисты, надо только знать, как приняться за дело.
4. Если молодая девица, ступившая на путь дамы полусвета, достаточно умна, она прогонит прочь от себя щеголей и хлыщей, пытающихся исполнять при подобных делах роль сердечных дружков, ибо кроме того, что от этих ленивых животных нет никакого проку, от них, напротив, может произойти большой ущерб хозяйству, так как они не только ничего сами не приносят подобно трутням, но еще и норовят унести то, что добывает своим трудом сама девица, уподобляясь пчеле.
5. Однако же, если подвернется какое-нибудь приятное мимолетное увлечение или легкая интрижка, сулящая выгоду, пусть сия девица не упускает случая доставить себе удовольствие безо всяких колебаний и без угрызений совести из-за своей неверности, ибо неверность в данном ремесле – вещь обычная, вернее, даже общепринятая и общепризнанная, вроде обязательной платы священнику за совершение определенных служб.
6. Пусть вышеозначенная девица соблюдает умеренность в еде и питье, позволяя себе съесть сладкий кусок только в том случае, если он ей достается даром, а все деньги, получаемые от благодетеля, ей следует вкладывать с выгодой для себя под хорошие проценты, отдавая только надежным людям, с тем, чтобы впоследствии обеспечить себе приличную ренту.
7. Если честь составить счастье сей девицы оспаривают друг у друга двое, француз и иностранец, то пусть сия девица без колебаний отдаст предпочтение второму. Вне зависимости от того, чего требуют от нее, казалось бы, правила хорошего тона и чувство любви к отчизне, ей такой выбор будет к гораздо большей выгоде, в особенности если она имеет дело с каким-нибудь почтенным дельцом из лондонского Сити, ибо эти люди, в глубине души очень скупые, могут легко швыряться деньгами из-за своего тщеславия и гордыни, из желания прослыть богаче нас, французов.
8. Сия девица из осторожности и для пользы собственному здоровью, а то и жизни, должна избегать знакомства с обитателями Нового Света, именуемыми американцами, а также с испанцами и неаполитанцами, памятуя о справедливости изречения, известного еще со времен Гомера[32]32
Гомер (приблизительно VIII в. до н. э.) – поэт, стоявший у истоков греческой, а следовательно, европейской литературы; автор эпических поэм «Илиада» и «Одиссея».
[Закрыть] и Вергилия[33]33
Вергилий Публий Марон (70–19 гг. до н. э.) – римский поэт, прославленный создатель эпической поэмы «Энеида».
[Закрыть]: «Бойся данайцев, дары приносящих».
И наконец, в качестве заключения советуем сей молодой особе не выказывать, а еще лучше не иметь вовсе собственного мнения и характера, а как можно тщательнее и лучше изучать и мнение, и характер своего любовника с тем, чтобы уметь под них подладиться настолько, чтобы они как бы стали ее собственными.
Подписано: господин де Гр. и брат Алексис.
Я желаю всем девицам, занимающимся нашим ремеслом, затвердить наизусть сей профессиональный кодекс, чтобы он навсегда запечатлелся в их памяти, желаю им следовать сему уставу столь же скрупулезно, сколь следовала я, и извлечь для себя такую же пользу.
Но вернемся же к нашему повествованию после этого небольшого отступления. Итак, жертвой, пришедшей на смену финансовому гению, стал некий барон, сын богатого купца из Гамбурга, редкий простофиля, тугодум и увалень. Надо сказать, что во Франции вообще невысокого мнения о немцах, их считают глуповатыми, неловкими, невоспитанными, грубыми, а некоторые даже утверждают, что немцы – самый варварский народ из всех народов Европы. Так вот, я думаю, что никогда в Германии не рождалось более глупое и более неприятное животное, чем мой барон. Он был длинен и худ, как жердь, кривоног и косолап, туп и глуп до последней степени, а кроме всего прочего он был ярко-рыжий, веснушчатый, да вдобавок еще и пьяница, каких не сыскать. Сей возведенный во дворянство господин, получивший титул за звонкие папашины талеры, был надеждой и идолом семейства; он путешествовал для завершения образования, то есть с целью присовокупить к тем качествам и достоинствам, коими его с избытком наградила природа, те познания, что приобретаются в обществе, а в особенности в высшем свете. Единственным достопочтенным домом, в котором обитали порядочные, честные люди, из всех тех, что посещал барон в Париже, был дом его банкира, каковой имел распоряжение предоставлять ему любую сумму денег по первому требованию. Знакомства барона в обществе ограничивались двумя-тремя подхалимами, дармоедами и паразитами, что любят поживиться за чужой счет, да несколькими завсегдатаями сераля мадам Лакруа, где его всегда радостно встречали все ее птички и кошечки.
Господин де Гр., столь же ревностно пекшийся о наших интересах, как о своих, рассудил, что было бы очень и очень жаль, если бы сей голубок не попал в нашу голубятню. Он дал понять господину барону, что неприлично столь высокопоставленному и знатному лицу вести образ жизни, не соответствующий его высокому положению и благородному происхождению, он также надул ему в уши, что ничто так не украшает молодого человека из лучшего общества, ничто не делает ему столько чести и ничто так не свидетельствует о его изысканном вкусе, как наличие содержанки из числа актрис королевского театра и что именно в этом избранном кругу наши великосветские юноши приобретают прекрасные манеры и обучаются хорошему тону.
Получив весьма мудрый и дельный совет, господин барон тотчас же признался господину де Гр., что уже давно сгорал от желания завести интрижку с какой-нибудь премиленькой актриской из Оперы, а затем добавил, что счел бы себя чрезвычайно польщенным и бесконечно счастливым, если на эту роль соглашусь я. «Черт побери! – деланно изумился господин Гр. – Да у вас превосходный вкус, сударь, как будто вы провели в Париже уже лет десять, а не прибыли совсем недавно! А знаете ли вы, что на моей памяти еще не появлялось на наших подмостках столь очаровательное создание, как Марго? Не прошло еще и месяца, как она стала свободна, и сейчас находится в большом затруднении, так как получила множество самых лестных предложений и теперь не знает, на какое же ответить согласием. Ее осаждают толпы поклонников со всех сторон! И надо же было вам остановить свой выбор именно на ней! Боюсь, у вас много опасных соперников… Но доверьте это дело мне, я возьму на себя труд провести переговоры и, быть может, все и сладится ко всеобщему удовольствию… Мне внушает определенную надежду знание умонастроений этой барышни: между нами говоря, ей чертовски нравятся иностранцы! Вам также надлежит знать, что, в отличие от многих ее товарок, денежный интерес менее всего руководит мыслями и чувствами Марго, и поверьте, сударь, она всерьез полюбит того, кто будет вести себя с ней честно и благородно. Вы и представить себе не можете, как сильно и искренне была она привязана к своему последнему любовнику! Правда, он был достоин подобных пылких чувств, ибо никто еще никогда не обходился с любовницей столь благородным образом. Порой она тщетно пыталась скрыть от него свои маленькие нужды (ибо вы, надеюсь, понимаете, что красивая особа, находящаяся у всех на виду и привлекающая всеобщее внимание, нуждается в кое-каких мелочах, чтобы выглядеть прилично). Так вот, сей господин, ее покровитель, обладал поразительной способностью раскрывать ее маленькие секреты и с удивительной прозорливостью предугадывать ее нужды. Когда он являлся к ней с подарками либо предлагал деньги, между ними разыгрывались настоящие баталии, в коих каждый являл миру пример столь необычных для нашего времени качеств, как бескорыстие и благородство. Уверяю вас, сударь, сцены эти бывали настолько трогательны, что даже такой многоопытный человек, как я, проливал слезы умиления!»
Придя в восхищение от похвал и восторгов, расточаемых мне господином де Гр., барон настоятельно просил и даже умолял его употребить все свое влияние и приложить все силы для того, чтобы уладить это дело как можно скорее и любой ценой, сколь бы высока она ни была. Однако я, опять же по совету моих добрых друзей, не спешила с ответом, желая в еще большей степени распалить воображение и похоть барона. Итак, я приняла решение не торопить события и подождать еще несколько дней, прежде чем осчастливить барона согласием. Наконец состоялось наше первое свидание в Опере во время репетиции балета «Иеффай», и ему представилась счастливая возможность почтительно поцеловать мне ручку за кулисами. Я нисколько не была рассержена тем, что мой новый воздыхатель видел меня во время репетиции, ибо именно на репетициях танцовщицы обычно предстают во всем блеске своей красоты и именно там они стараются продемонстрировать своих поклонников другим таким же танцовщицам на зависть, причем, разумеется, стремятся они похвастать и роскошью своих нарядов, и щедростью (а вернее, мотовством и расточительностью) своих глупых покровителей, и чем расточительнее ведет себя любовник, тем больше славы и чести актрисе.
Хотя на моем счету был только один разорившийся мужчина, у меня уже было достаточно драгоценностей и дорогих нарядов, чтобы я могла занимать достойное место среди наших главных султанш и сидеть на своем стуле в партере, небрежно положив ножку на ножку. Как вам, быть может, известно, подобная привилегия распространялась только на актрис, находящихся на чьем-либо содержании. Стояла зима, и в театре было холодно. И хотя все актрисы любили поражать всех дорогими и роскошными туалетами, никто и никогда прежде еще не появлялся в Опере в более пышном утреннем платье, чем я. Кроме всего прочего я была закутана в накидку из собольего меха, отделанную горностаем. Ножки же мои покоились в своеобразном ящике, обитом сверху темно-красным бархатом, а изнутри – медвежьей шкурой, в котором находилась оловянная кастрюля, наполненная кипятком, и все для того, чтобы мои нежные пальчики и пяточки не зябли. Выглядела я в сем наряде, вероятно, как настоящая королева! Я делала вид, что занята, ибо рассеянно плела какой-то узор при помощи золотого челнока. Надо сказать, что сие рукоделие было тогда в большой моде среди служительниц Мельпомены и Терпсихоры, а потом его переняли у нас и дамы из высшего света, так что впоследствии многие авторы романов изображали своих героинь в великосветских гостиных за сим занятием. Время от времени я поглядывала на часы, открывала изящную крышечку, и тогда раздавался мелодичный звон. Иногда я одну за другой открывала мои многочисленные золотые табакерки и подносила к носику либо нюхательную соль в чудесном флакончике из горного хрусталя, либо столь же роскошную хрустальную склянку с целебной настойкой для снятия жара (коего у меня не было). Я часто наклонялась, чтобы шепнуть какой-нибудь пустячок одной из моих товарок, а все для того, чтобы любопытные господа, лорнирующие актрис, могли судить о достоинствах моего тела. Короче говоря, в тот день я вела себя дерзко, бесцеремонно, даже нагло, но простаки из числа зрителей были моим поведением просто очарованы. Тот же из них, кому удавалось встретиться со мной взглядом, отвесить мне глубокий и почтительный поклон, а в ответ получить почти незаметный снисходительный кивок хорошенькой головки, почитал себя счастливейшим из смертных.
В сей миг триумфа, я, разумеется, и думать забыла о том, кто я такая, из какой грязи поднялась и каковы были мои первые шаги на жизненном пути. Окружавшая меня роскошь и угодливость, даже низкопоклонство тех, кто за мной ухаживал, кто ловил каждый мой взгляд и готов был исполнить любую мою прихоть, кто льстил мне и заискивал передо мной, – все это стерло из моей памяти всякие следы воспоминаний о прежней жизни. Я всерьез воображала себя настоящей богиней, прекрасной и всесильной. Да и как мне можно было не считать себя божеством, если меня обожествляли и поклонялись как некоему идолу самые высокопоставленные и высокородные особы? Откровенно говоря, не нас, бедных грешниц, следует упрекать и обвинять в том, что в какой-то момент мы начинаем не то чтобы зазнаваться, а прямо-таки лопаться от спеси, начинаем вести себя вызывающе нагло и позволяем себе предерзкие выходки. Нет, в том повинны мужчины, ведь именно их лесть и рабская покорность кружат нам головы, их комплименты, зачастую пошлые и безвкусные, но столь приятные для женского тщеславия. Так почему бы нам не забываться, если они сами подают нам дурной пример? Почему бы нам не выказывать свою заносчивость и спесь, коли они забывают о своем знатном происхождении, титулах, высоком положении и пресмыкаются перед нами? Увы, все это чистая правда, и как бы она ни была горька, я не могу не признать ее и не высказать ее к вящему стыду и тех, и других. Признайте же и вы, дорогие мои подруги, что все наши достоинства – мнимы и объясняются лишь странностью, если не сказать извращенностью вкуса наших обожателей, и простите мне мою смелость, что я столь недвусмысленно высказалась по поводу вас (и себя, не забывайте об этом). Но, поверьте, моя откровенность ничуть не повредит вашим интересам, ибо покуда существует высший свет, у вас никогда не будет недостатка в дураках-воздыхателях.
