Текст книги "Фелисия, или Мои проказы. Марго-штопальщица. Фемидор, или История моя и моей любовницы"

Автор книги: Андре де Нерсиа

Соавторы: Клод Годар д'Окур,Луи-Шарль Фужере де Монброн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 38 страниц)

Глава XVIII
Глава, готовящая читателей к интересным вещам

Монсеньор всегда был очень внимателен к друзьям. Мое болезненное состояние вызывало у него живейшее беспокойство; в течение некоторое времени я так сильно отличалась от своего привычного образа, что он испугался, не угрожает ли мне какая-нибудь серьезная болезнь. Желая меня развлечь, монсеньор приготовил в тот самый день приятный сюрприз. Д’Эглемон получил из Парижа ноты изумительной музыкальной новинки, предназначенной для камерного исполнения. Друзья решили, что я должна ее услышать. Шевалье, два молодых талантливых офицера, с которыми он недавно познакомился, и Джеронимо, блистательно игравший на басе, вполне могли составить маленький оркестр. Музыкальные пьесы должны были перемежаться небольшими ариями в исполнении Аржантины и Камиллы. После импровизированного концерта предполагался ужин. Все собирались много смеяться и пить.

Я пока ничего не знала об этом плане, а потому очень удивилась, увидев перед собой действующих лиц будущего спектакля. Монсеньор появился одним из первых; сестры привели с собой одну красивую и очень милую синьору (чтобы число мужчин и женщин было равным). Итак, на вечере должны были присутствовать три итальянки, Сильвина, наша хозяйка и я, монсеньор, его племянник, два офицера, Ламбер и Джеронимо.

Музыка оказалась прелестной. Музыканты, вдохновленные гением композитора и присутствием прекрасных дам, старались изо всех сил. Фьорелли состязались между собой, и Камилла, несмотря на большее мастерство, не могла превзойти необыкновенную выразительность и замечательный тон голоса сестры. Я была очарована их пением и в душе честно призналась себе, что мне далеко до этих соблазнительных сирен. Каждую из них вели характер и страсти: арии, выбранные Камиллой, были горды, блестящи и способны продемонстрировать весь диапазон голоса певицы и блеск ее таланта. Мы восхищались точностью и четкостью исполнения сложнейших пассажей, силой и одновременно мягкостью голоса, великолепными тремоло Камиллы. Аржантина тихо и мягко пела совсем простые арии, подчеркивавшие страстные порывы влюбленной души и сердца, пожираемого тайной ревностью. Несчастливы те, кому эта неподражаемая певица не смогла внушить щемящей любви, которой была переполнена ее душа, и не очень искушенны те из слушателей, что предпочли ей трюки коварной Камиллы!

Музыка привела нас в самое благостное расположение духа. На всех лицах читались желание и сладострастие. Ужин получился бы прелестным, если бы папаше Фьорелли не пришла в голову фантазия – а следом за ним и ревнивому мужу итальянской синьоры – явиться к нам за своими родственницами, отправившимися на вечер без разрешения. Непредвиденное препятствие повергло нас в отчаяние. Мы решили держать совет, и монсеньор пришел к выводу, что лучше оставить у себя непрошеных гостей, чем позволить им увести наших дам. И, хотя такое решение было нелучшим, оно прошло большинством голосов. Госпожа Дюпре, не любившая многолюдных собраний, исчезла, как только слуга объявил, что ужин подан, а Ламбер, которому предстояло на следующий день рано утром отправляться за мрамором, объявил, что уйдет в полночь. Все эти обстоятельства и стали причиной удивительных событий, вполне заслуживающих того, чтобы я посвятила им целую главу.

Глава XIX
Оргия

Когда монсеньор брался устраивать вечер, можно было быть уверенным, что его участники найдут там все, что обостряет и удовлетворяет чувства: он все предвидел, все было исполнено. Его гениальность устроителя праздников вершила чудеса импровизации. Поданная еда была невероятно изысканной. Самые редкие вина, в бесчисленном множестве стоявшие на столе, утоляли жажду и возбуждали любопытство сотрапезников. Роскошные букеты цветов и обилие разнообразнейших фруктов эффектно дополняли сказочно красивую картину ужина.

Присутствие двух итальянцев несколько стесняло нашу свободу, но мы прекрасно компенсировали это гурманством. Отдав должное закускам, мы выпили и вина, но в меру. А вот папаша Фьорелли, человек необразованный и жадный (к тому же прожорливый!) выхлебал просто неприличное количество драгоценной жидкости. Его приятель, более молодой и весьма приятный кавалер, в течение некоторого времени вел себя безукоризненно, однако, по мере того, как напитки лились в его утробу, он начинал доставлять честной компании больше беспокойства, чем приятных ощущений. Ламбер тоже много пил. Итальянки, все, за исключением Аржантины, не отставали от мужчин, шевалье и две его подруги чокались, пели, орали, оголялись, иногда ругались, заигрывали с соседками. Особенно досаждали они синьоре, чей муж тоже сидел за столом. Монсеньор, Джеронимо и я были очень смущены и недовольны и пили более чем умеренно, однако, пробуя то дорогое вино, то ликер, мы слегка опьянели, но не более того. Шевалье тоже был пьян только наполовину, а вот Сильвина опьянела гораздо сильнее. Когда Ламбер собрался наконец домой, его пришлось провожать, ведя к карете под руки. Что до папаши Фьорелли и его приятеля-шута, они дошли до последней крайности. Итальянская синьора, поняв, что муж не в состоянии следить за ее поведением, в конце концов напилась и первой приступила к тем ужасным безумствам, что начались после ужина.

Руки сотрапезников шарили по телам друг друга, губы и груди познали множество ласк прежде, чем мы вышли из-за стола. Не пожелали прекращать застолья только два наших итальянских гостя. Если они и проявляли признаки жизни, то лишь для того, чтобы потребовать еще вина или поклясться, что не покинут этот дом, пока в нем останется хоть капля горячительного. Синьора Камилла неусыпно следила за пьяницей-отцом и даже вызвала лакея, чтобы тот оказал ему помощь в случае чего. Вся остальная компания, за исключением исчезнувшего шевалье, перешла из столовой в гостиную, оставив двери открытыми…

О целомудрие! О стыдливость! Как вы слабы перед вышедшими на битву Венерой[17]17
  Венера – римская богиня любви, отождествлялась с греческой Афродитой.


[Закрыть] и Вакхом[18]18
  Вакх – имя греческого бога вина Диониса, которого также называли Бахус.


[Закрыть]! Впрочем, разве так уж необходимо сопротивляться им? Возможно, самые чистые души радуются своему поражению, признавая силу и могущество великих богов…

И сегодня, вспоминая тот вечер, я не перестаю удивляться. Едва войдя в гостиную, один из офицеров, распаленный похотливыми взглядами Сильвины, потерял всякое самообладание, увлек ее к оттоманке и принялся исследовать самые секретные местечки красавицы. Она в ответ только смеялась. Вскоре исследователь, ободренный успехом первых попыток, забылся настолько, что потерял всякое уважение к обществу. Его партнерша, растерянная и одновременно довольная происходящим, охотно разделяла с ним плотские утехи. Замужняя итальянская синьора последовала примеру Сильвины и бросилась в объятия другого офицера, такого же дерзкого, как его товарищ. Аржантина убежала и спряталась за шторами, не желая быть свидетельницей непристойных сцен. Монсеньор, ведомый приличиями и сдержанностью, последовал за ней. Все забыли обо мне и моем новом любовнике, а мы застыли от ужаса посреди гостиной… Случайно встретившись взглядом, мы кинулись прочь. Моя дрожащая рука оказалась в ладони прекрасного Фьорелли, мы добежали до моих покоев, где я и закрылась, твердо решив, что вернусь к остальным, только насладившись любовной игрой с Джеронимо.

Глава XX
Удовольствия иного рода

Наступил наконец тот счастливый миг, которого мы оба так давно ждали (из-за нерешительности и невозможности открыться друг другу). Вы, мои тонкие читатели, переживавшие подобные радостные мгновения, можете оценить очарование момента.

Как он был хорош, мой дорогой Джеронимо, как красили его лицо желание и предощущение счастья! Джеронимо был великолепен, когда стоял на коленях подле меня: грудь его трепетала, он не осмеливался исполнить наши общие мечты и вожделения, хотя по моему состоянию вполне мог бы догадаться, что я ни в чем ему не откажу! Казалось, руки Джеронимо боялись коснуться моих прелестей, словно он страшился обжечься… или обжечь меня своим огнем. Его губы не отрывались от моих, он не давал мне сказать ни слова, как будто я могла взять назад разрешение, сделавшее его счастливым. Наше продвижение к вершинам счастья и наслаждения ничуть не напоминало стремительный полет стрелы, летящей в цель: мы продвигались медленно, осторожно. Невыразимое удовольствие оттягивало взрыв, не давало пламени желания превратиться в огромный костер. В тот момент, когда души и тела наши слились в одно целое, мне показалось, что я умираю…

Прошло несколько минут, и мы смогли лучше оценить источник вновь открытого наслаждения, лаская друг друга, шепча тысячи нежных слов в ожидании второго слияния. Раны сердца затянулись, очень довольные друг другом, опьяненные страстью, мы клялись в вечной любви…

Очень скоро мой новый любовник вновь овладел сокровищем, хозяином которого стал благодаря любви. Когда человек внезапно попадает в темную комнату с улицы, залитой солнечным светом, он вначале не различает там ни одного предмета, так и Фьорелли, придя в себя, с удивлением смотрел на меня, признаваясь, что в бреду первого оргазма не заметил редкого совершенства моего лица и тела.

Восхищение возродило желание Джеронимо, и он сумел разжечь мое изощренными ласками – прелюдией высшего наслаждения. Мы соединились, утоляя страсть… Мне трудно описать то состояние блаженства, какое мы оба испытывали… Еще дважды мы улетали в поднебесье в объятиях друг друга… Только усталость могла бы прервать наше восхитительное сражение, но тут кто-то постучал в мою дверь, и постучал весьма настойчиво… пришлось сдаться… ответить… открыть…

Глава XXI
О том, кто стучал в мою дверь, и о тех забавных вещах, которые мне стали известны

Открыв, я увидела ужасно напуганную Терезу. Войдя, она сказала:

– Все будет кончено, мадемуазель, если кто-нибудь в этот критический момент не обретет немного разума и здравого смысла и не предупредит угрожающего всем нам несчастья! Уже несколько часов перед домом стоит толпа, люди кричат, что хотят знать, что здесь происходит, и собираются выломать двери. Повсюду в доме ужасно шумят. У госпожи Дюпре слышатся крики – к ней ворвался бешеный господин д’Эглемон, и Бог знает, что он там творит! Кто-то утверждает, что с бедной дамой что-то сотворили, другие хихикают и говорят, что, напротив, она замечательно провела время. Этот толстый боров Фьорелли (прошу прощения у месье) ругается, как дьявол, угрожая одной из дочерей, которая не желает удовлетворить некоторые его капризы… Рядом с ними кто-то смеется, плачет, кричит, храпит… Никто не знает, что все это значит, но мы в ужасном затруднении. Слуги не смеют ни на что решиться, хозяева не показываются. Господина Ламбера нельзя будить из-за тех глупостей, что натворил с его подругой господин шевалье, – будет ужасно, если между ними вспыхнет ссора. Мадемуазель, Богом заклинаю вас вернуться в гостиную! Прикажите этим господам прислушаться к тому, что происходит на улице, напомните монсеньору, какой урон будет нанесен его репутации, если станет известно, что его видели в этом доме, ведь в толпе, желающей ворваться в дом, наверняка есть и его враги!

Сообщение Терезы ужасно меня встревожило; Джеронимо, напоминавший Марса лишь в объятиях Венеры, побледнел и застыл как изваяние. Я была мужественнее моего любовника и приготовилась защищать нас. Вернувшись в гостиную, я нашла монсеньора, который, обливаясь жарким потом, боролся с Аржантиной, она мужественно защищалась, платье и волосы ее были в беспорядке. Золотые монеты, рассыпанные по полу, свидетельствовали о том, что прелат попытался купить то, чего не смог добиться ни нежной дружбой, ни силой. Мой приход спас нежную Аржантину – она сразу же бросилась в мои объятия, пряча заплаканное лицо. Оттоманка была занята сладострастной синьорой, сменившей там не менее распутную Сильвину, которая удалилась со своим кавалером в спальню.

Итальянка спала: одна ее нога свешивалась до пола, другая лежала на покрывале; зарывшись лицом в ее юбки и присев голым задом на паркет, спал ее утешитель, а подушкой ему служила пухлая ляжка дамы. Через открытую дверь я могла видеть пару, спавшую в той позе, в которой их покинуло наслаждение. Чуть дальше папаша Фьорелли, словно житель Содома, избежавший ужасного несчастья, обрушившегося на его родной город, благодаря милости Божией, ниспосланной за редкие добродетели, терзал несчастную Камиллу, понуждая ее заняться жалким членом и возродить его, – ну точь-в-точь библейский патриарх. Приятель Фьорелли-старшего – муж итальянской синьоры – валялся у ног лакея, безропотно принимая от него оплеухи, которыми тот отвечал на непристойные предложения.

Глава XXII
Чем закончился вечер удовольствий

Мне с большим трудом удалось привести в чувство наших молодых людей, и все-таки я оторвала их от дам (которые даже ничего не заметили!). Шевалье, вооружившийся палкой, открыл дверь и раздавал удары направо и налево. Вокруг него все теснее смыкался круг враждебно настроенных граждан, но тут на помощь ему пришли два друга офицера. Нападавшие испугались и дали деру, причем самым шустрым досталось меньше всего побоев.

Старик председатель не мог бежать достаточно быстро из-за огромного веса своей жены, так что они стали нашими заложниками. Их узнали, а потому обращались почтительно, даже впустили в дом. Госпожа председательша приняла решение упасть в обморок и сделала это весьма изящно, председатель же очень беспокоился о своей дочери Элеоноре, потому что ее кучера хорошенько вздули. Мы закрыли двери, один из офицеров стал на часы, и никто больше не осмелился подойти к дому. Жирная председательша, выждав для приличия несколько минут, пришла в себя. Мы начали переговоры и довольно быстро пришли к согласию. Все происходило в покоях госпожи Дюпре, где находились председатель, его жена, шевалье, один из офицеров, Тереза и я; остальная компания дрожала или с трудом приходила в себя наверху; вскоре к нам присоединились обе сестры, их брат спустился последним, скорее мертвый, чем живой. Не было только монсеньора – он не показывался из-за председателя (и правильно делал!).

Наши военнопленные рассказали, что многие любители изящных искусств, зная о нашем вечере, ждали, что после ужина будет звучать музыка, потому и собрались вокруг дома, несмотря на холод. Однако вместо концерта они услышали ужасный шум и, в соответствии с провинциальным здравым смыслом, начали громко высказывать различные предположения, причем у каждого была своя версия. Председатель совершенно серьезно утверждал, что все закончится громким уголовным процессом, но наши молодые люди с апломбом уверяли, что горожане до смерти рады были выйти из этой свары целыми, так что, мол, ничего не случится, тем более, что самые любопытные получили по заслугам за то, что призывали взломать входную дверь.

Таким образом, никто не беспокоился о последствиях избиения толпы палками, а шпаги из ножен офицеры не вытаскивали.

Как только на улице не осталось ни одного горожанина, а председательская чета удалилась, сопровождаемая одним из наших офицеров, в дом пустили полицию. Мерзких итальянишек отнесли их лакеи, синьора, столь дерзко наставившая рога ревнивцу-мужу, чувствовала себя очень смущенной и робко умоляла нас сохранить происшедшее в тайне, что ей и пообещали со всей возможной учтивостью. Монсеньор в сопровождении племянника пешком отправился в епископскую резиденцию, очень величественный в голубом плаще и шляпе с тесьмой. Джеронимо взял на себя заботу о сестрах. Весьма недовольная госпожа Дюпре закрылась у себя в спальне. Я помогла раздеть и уложить в постель Сильвину, которая еще не до конца пришла в себя. Тереза, сделав все дела, явилась приводить в порядок мою постель, я легла, хотя совершенно не хотела спать, а служанка-соперница отпустила в мой адрес несколько фривольных, но вполне искренних комплиментов.

Глава XXIII
Неприятные разоблачения. Неудобства милосердия, которые не должны отбить охоту к добрым чувствам у чистых сердец

Комендант гарнизона принадлежал к светскому обществу, а потому единственное удовлетворение, которое он дал прибежавшим к нему на следующий день горожанам, получившим львиную долю палочных ударов, заключалось в том, что он попросил наших молодых людей объясниться с обиженными в его присутствии. Впрочем, обвинители не только не почувствовали себя отомщенными, но и получили суровую отповедь за то, что собирались взламывать нашу дверь. Никто из слуг не жаловался, хотя уже рано утром к госпоже Дюпре явились просители, умолявшие ее обратиться в суд. Но госпожа Дюпре была доброй женщиной, к тому же в этом деле ее интересы были неотделимы от наших. Она любила всех нас и понимала, что никто не хотел причинить ей зла. Госпожа Дюпре очень холодно приняла представителей наших врагов, и напрасно начальник буржуазной полиции, этой клики тупиц, пытался склонить ее на свою сторону, у него ничего не вышло. Ненависть и зависть производят много шума, но никому не могут причинить серьезного вреда, а праздные бездельники, которые всегда ждут, чем кончится дело, чтобы высказать свое мнение, вволю поиздевались над теми, кто получил пощечины.

Ламбер уехал рано утром, так ничего и не узнав о ночном приключении, хотя оно касалось его напрямую. Госпожа Дюпре, отдыхавшая после ужина у себя в комнате, посвятила нас в суть дела. Вот что с ней произошло.

Шевалье, почувствовавший необходимость выйти из-за стола, был довольно сильно пьян. Когда он возвращался, то подвернул ногу на лестнице и упал, уронил подсвечник и наделал много шума. Госпожа Дюпре как раз собиралась ложиться в постель и снимала нижнюю юбку. Напуганная звуком падения, она открыла дверь и, увидев, что это шевалье, к которому она чувствовала большую симпатию, пришла ему на помощь. У шевалье была огромная царапина на ноге. Услужливая вдова очень расстроилась и предложила сделать ему перевязку, после чего, ничуть не опасаясь, пригласила раненого в свои покои.

В этом месте истории госпожи Дюпре слуга объявил о приходе шевалье. Прекрасная вдова покраснела, на ее лице присутствовала смесь стыда, гнева и одновременно легкого интереса. Д’Эглемон казался не таким спокойным, как обычно. Сильвина, утомленная и недовольная собой (она понимала, что накануне позволила себе много лишнего) тоже была не в своей тарелке. И только я не испытывала никаких угрызений совести – никто ведь не знал о моей вчерашней эскападе, – была совершенно спокойна и не чувствовала ничего, что могло бы помешать мне удовлетворить нетерпеливое любопытство.

Общество ранило молчание. Наконец шевалье решился прервать гнетущую тишину, увидев, что из глаз прекрасной госпожи Дюпре потекли горькие слезы, которые она мужественно пыталась сдерживать.

– Возможно ли, моя прекрасная госпожа, – нежно сказал д’Эглемон, сжимая ее руки в своих, – возможно ли, что неприятности вчерашней ночи так сильно расстраивают вас, заставляя меня чувствовать разрывающие сердце угрызения совести?

– Оставьте меня, месье, оставьте, вы оскорбили меня, воспользовались моей доверчивостью, сделали несчастной до конца дней!

– По правде говоря, госпожа Дюпре, все это не заслуживает…

– Все люди, месье, чувствуют и оценивают события по-своему! Я…

– Конечно, конечно, мадам! И все-таки, окажите мне любезность, взгляните на меня…

– Коварный человек, оставьте меня! Вы заслужили мое вечное презрение и ненависть. Для вас нет ничего святого, вы не цените ни гостеприимство, ни слабость женщины, ни ее чувства к благородному человеку – вашему другу!

– Признаю все свои прегрешения, мадам! Я – чудовище (негодяй стоял на коленях и был, как всегда, очень соблазнителен). Моя очаровательная госпожа Дюпре, я вел себя недостойно, но разве стоит обличать зло, которое не можешь исправить? Вы хотите осложнить ситуацию? Хотите, чтобы она имела ужасные последствия?

– Как? – вмешалась Сильвина, проявляя живейший интерес. – Речь, как я вижу, идет о крайне важных вещах?! (Обвиняемый по-прежнему стоял на коленях, покорный, виноватый, готовый принять любое наказание.)

– Избавьте меня, мадам, – заговорила вдова, – избавьте от необходимости рассказывать о случившемся бесчестье.

– Я помогу вам, мадам, – вмешался виновный шевалье. – Вчера, милые дамы, я имел несчастье потерять рассудок – со мной это случилось впервые в жизни… я…

– Мы все об этом знаем, равно как и о вашей ране, – нетерпеливо перебила его Сильвина.

Шевалье невольно улыбнулся и продолжил:

– Итак, мадам искала, чем меня перевязать, и так хотела облегчить мои страдания, что забыла скрыть от нескромных мужских глаз изумительной красоты шею, совершенное тело, едва прикрытое рубашкой и самым простым корсетом!.. Ноги, великолепные, обнаженные наполовину ноги!.. Спрашиваю вас, какой мужчина сумел бы устоять перед такими прелестями, да еще будучи, так сказать, под парами?! Теперь, в нормальном состоянии, сердце мое скорбит, я не могу думать о случившемся без ужаса!

Госпожа Дюпре, смягчившаяся против своей воли, была тем не менее вынуждена сказать, соблюдая приличия:

– Хватит, месье! Эти похвалы вовсе не льстят мне – я слишком дорого заплатила за то, что имела несчастье понравиться вам!

– Я продолжаю, дамы… Да, я был дерзок. Я посмел коснуться рукой понравившегося мне тела… упругость, белый атлас, такой тонкий и нежный, – все это окончательно вывело меня из равновесия… Боже, я сам себе отвратителен… но это проклятое опьянение… Щадя целомудрие мадам, закончу в двух словах. Да, я действовал грубо, госпожа Дюпре не боялась меня, и первые мои движения – по правде говоря, весьма смелые – не напугали ее… Я схватил мадам… она закричала… Я сделал несколько попыток… она закричала еще громче, но я уже собой не владел. К несчастью, кровать была совсем близко, мадам упала на нее в самой выгодной для меня позе… Я этим воспользовался: у нее уже не было сил кричать, и…

– Прекрасно, – сказала Сильвина, внимательно выслушав сию интересную исповедь. – Хотите ли вы, друзья мои, чтобы я высказала свое мнение об услышанном? Госпожа Дюпре не станет сердиться?

– Я согласна, мадам, – стыдливо ответила новоявленная Лукреция.

– Целиком полагаюсь на госпожу Сильвину, – поддержал ее наш красавец Тарквиний. Мы все с нетерпением ждали, что скажет Сильвина, готовившаяся начать и имевшая очень важный вид. Прежде, чем начать, она сделала паузу, подобно оратору, завершившему выступление. Пожалуй, я тоже переведу дыхание.