Текст книги "Фелисия, или Мои проказы. Марго-штопальщица. Фемидор, или История моя и моей любовницы"
Автор книги: Андре де Нерсиа
Соавторы: Клод Годар д'Окур,Луи-Шарль Фужере де Монброн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 38 страниц)
– Ах, добрейшая моя покровительница, – поспешила вставить словечко и я, – надеюсь, у вас никогда не будет повода сетовать на мою неблагодарность.
– Не стоит так далеко загадывать и давать пустые клятвы, все обещали мне одно и то же, все вели одни и те же речи, и все благополучно позабыли про свои обещания. Что же вы хотите, почет голову кружит, тут уж ничего не поделаешь. Если бы вы знали, сколько хорошеньких хористок в Опере обязаны мне своим успехом, скольких я направила на путь истинный! Я руководила ими в начале их карьеры, обучала хорошим манерам, дала начатки знаний и умений в столь тонком деле, как ремесло актрисы, а они теперь делают вид, будто бы знать меня не знают! Да, милочка, если бы вы знали, сколько их, вы бы вынуждены были признать, что умение быть благодарным не относится к числу тех добродетелей, что в чести у людей в наше время. Но как бы там ни было, оказывать кому-либо услуги – дело доброе, богоугодное и приятное для того, кто его совершает. Да, кстати, мой маленький котеночек, а вы, такая прехорошенькая, никому еще случаем не оказывали услуг определенного рода?
– Кто? Я, сударыня? – изумилась я несколько наигранно. – А кому же я могла оказывать услуги в моем-то плачевном, жалком положении? Да и какого рода услуги?
– Ну хорошо, милочка, вы, как я вижу, меня не понимаете либо не хотите понять. С вами надо разговаривать более простым и ясным языком. Так вот, я хотела бы знать, сохранили ли вы еще свою невинность?
При столь неожиданном вопросе кровь бросилась мне в лицо, я покраснела как рак и совершенно растерялась.
– Ну что же, можете не отвечать, я и сама вижу, что не сохранили, – сказала моя благодетельница. – Не беспокойтесь, ничего страшного. Да это вообще-то и не важно, так как у нас есть такие чудодейственные средства, такие мази и притирания, изобретенные лучшими врачевателями, что мы ее при надобности тотчас же восстановим, и вы у нас вновь станете девственницей. Однако мне самой необходимо знать, как у вас с этим обстоят дела, и подобные вопросы у нас – процедура обычная, так что не смущайтесь. Все девицы, избирающие себе в качестве профессионального поприща полусвет, проходят через подобное испытание. Ведь вы понимаете, что всякий купец должен досконально изучить свой товар, чтобы не вышло промашки и конфуза.
Читая сию проповедь, мадам Флоранс безо всякого стеснения задрала мне юбку выше головы. Она вертела меня и так и сяк, ощупывала, оглаживала и похлопывала по всем местам с таким тщанием, что ничто не укрылось от ее многоопытного взора.
– Прекрасно, – сказала она наконец, – я вами весьма довольна. Ущерб, причиненный вам и допущенный по неосторожности и незнанию, невелик и, как я и ожидала, дело тут легко поправимо. У вас, хвала Господу, одно из самых прелестных тел, что мне довелось видеть, а повидала я на своем веку девичьих тел предостаточно, можете мне поверить, и при разумном руководстве вы можете извлечь из него для себя пользу в ближайшем будущем. Однако быть красивой еще недостаточно для успеха, надо следить за собой и ухаживать за Своими прелестями, а потому одной из заповедей нашей профессии является та, что вы должны запомнить навсегда: ни в коем случае нельзя пренебрегать водой, губкой и мылом. Да, содержание своего тела в чистоте – первейшее и необходимейшее условие нашего ремесла, а у меня сложилось впечатление, что у вас нет привычки часто прибегать к помощи губки и мыла. Быть может, вы даже не знаете, как это делается? Идемте же, я вас научу. – И моя благодетельница довольно проворно впихнула меня в крохотную каморку, не более шкафа, где она заставила меня усесться верхом на какое-то невиданное мной прежде приспособление, именуемое биде, и преподала мне первый, как она сказала, урок гигиены.
Остаток дня прошел в таких же мелких заботах, о коих рассказывать совсем неинтересно. Но на другой день усилиями мадам и служанок меня преобразили с головы до пят во исполнение данного мне обещания. Итак, теперь я была одета в бесподобное платье из розовой тафты, с бесчисленными оборками и воланами, с нижней юбкой из тончайшего бледно-розового муслина, а в придачу ко всей этой невиданной роскоши у меня на поясе висели часы! Настоящие изящные часики, которые по незнанию я тогда приняла за золотые (но на самом-то деле они были сделаны из так называемого томпака, то есть из сплава меди, цинка и серебра с небольшим добавлением золота; из томпака тогда делали фальшивые драгоценности). Я находила себя просто обворожительной в этом новом наряде, столь сильно изменившем мой облик. Я впервые ощутила приятное покалывание удовлетворенного тщеславия при виде устремленных на меня завистливых взглядов моих товарок и смотрела на свое отражение в зеркале со смешанным чувством гордости, самодовольства, самолюбования и восхищения.
Надо отдать должное мадам Флоранс: среди всех так называемых настоятельниц монастырей Венеры, то есть содержательниц борделей, она была ревностной и преданной, даже фанатичной поклонницей идеи порядка, определенной благопристойности и предусмотрительности. Да, она пеклась о самых вроде бы незначительных пустяках, обращала внимание на каждую мелочь, умела предвидеть любую случайность и обеспечить клиентов всем необходимым в любой час дня и ночи. Кроме тех пансионерок, что проживали в ее доме и всегда были на месте, чтобы никто из высокопоставленных и богатых посетителей не застал мадам врасплох и не ушел бы неудовлетворенным, она содержала в городе «резервные части», как она, посмеиваясь, говорила, для особых случаев и для замены девиц, по той или иной причине временно «пришедших в негодность». Но это еще не все: у мадам Флоранс в доме был целый склад прекрасных платьев на любой рост, размер и вкус, каковые она предоставляла на время бедным новообращенным жрицам богини любви вроде меня, что приносило ей немалый доход, так как за платье следовало вносить отдельную плату.
Опасаясь, как бы я не потеряла прелести своей свежести и наивности, мадам Флоранс в тот же вечер послала предупредить кое-кого из своих самых лучших клиентов, самых щедрых и часто посещавших ее заведение, о том, что она нашла настоящее сокровище. В результате столь мудрой предусмотрительности мне не пришлось долго скучать в томительном ожидании гостя, желающего вкусить прелестей невинной девицы. Господин, коего мадам именовала президентом де N, оказался гораздо более расторопным, чем все остальные, и гораздо более пунктуальным, как потом выяснилось, чем он выказывал себя на заседаниях суда, куда ему надлежало являться по долгу службы. Итак, сей господин прибыл к нам с визитом как раз тогда, когда я только-только завершила свой туалет. Лакей доложил о дорогом госте, и тотчас же в залу поспешно вступил весьма среднего росточка человечек, одетый в черное, с видимым усилием передвигавшийся на слабых, худосочных ножках, прямой как палка, державшийся крайне скованно, словно на нем был корсет. На голове гостя красовался огромнейший парик, завитый крупными буклями и столь обильно напудренный, что излишки пудры осыпались его владельцу на плечи и грудь. Вдобавок он благоухал амброй и мускусом так, что любой, даже очень большой любитель пряных ароматов и сильных духов мог бы упасть в обморок.
– Ах, Флоранс, на сей раз ты превзошла самое себя! – воскликнул он, окидывая меня жадным взором с головы до пят. – Да, вот что воистину можно назвать прекрасным, очаровательным, божественным! Нет, и в самом деле, ты просто превзошла все свои прежние достижения! Я говорю абсолютно серьезно, честно и откровенно, ибо мадемуазель просто восхитительна! Она во сто раз краше того портрета, что ты изволила мне нарисовать в твоем послании! Клянусь честью, это ангел! Настоящий ангел! Я говорю тебе правду-истину и даю тебе в том слово судьи. Нет, я просто очарован, околдован, я схожу с ума! Нет, ты только посмотри, какие глазки! Я должен немедленно их поцеловать, ибо долее я не могу сдерживаться!
Мадам Флоранс, рассудив, какой оборот принимают дела, сочла, что присутствие третьего лица становится абсолютно излишним, потихоньку удалилась, оставив нас одних.
Господин президент не стал тратить времени даром и приступил к делу, однако же не теряя собственного достоинства. Он вежливо взял меня за кончики пальцев, как истинную светскую даму, и подвел к дивану, куда и уложил меня. Какое-то время он с восхищением созерцал мои прелести и нежно гладил меня во всех самых тайных местечках, а затем он заставил меня принять позу, прямо противоположную той, что я привыкла принимать во время любовных утех с Пьеро. Хоть я и была удивлена безмерно, но мадам настоятельно мне советовала быть во всем послушной воле гостя и постараться быть любезной. Я последовала ее совету и была, быть может, даже слишком любезна. Так вот, этот злодей, воспользовавшись моей наивностью, проделал со мной то, что распутники-мужчины проделывают друг с другом, хотя о таком у нас с мадам уговору не было. Увы, я утратила и мою вторую невинность. По судорогам, сводившим мое тело, и по крикам, вырывавшимся у меня против моей воли во время сего противоестественного соития, господин президент понял, что я нисколько не разделяю его восторгов и не получаю никакого удовольствия. Чтобы вознаградить мое долготерпение и заставить забыть о перенесенных мучениях, он сунул мне в руку два золотых луидора.
– Это лично вам сверх положенной платы, дитя мое, – промурлыкал он, – не говорите ни слова про эти денежки мадам Флоранс. С ней я сам расплачусь сполна, причем внесу, как говорим мы, судейские, пошлину не только за себя, но и за вас. До свидания, маленькая владычица души моей, но дайте-ка я на прощание еще разок поцелую вот эту аппетитную ямочку, вот эту не менее аппетитную ложбиночку и эту милую ручку. Надеюсь, мы с вами вновь увидимся на днях. Да, да, мы непременно с вами свидимся, и еще не раз, ибо я безмерно доволен вами и вашими прекрасными манерами.
В тот же миг он вышел, ступая мелкими, торопливыми шажками, не сгибая коленей, почти на цыпочках, так что паркет лишь тихонько скрипнул под его черными остроносыми ботинками. То, что со мной произошло, изумило меня до такой степени, что я не знала, что и думать. В конце концов я пришла к выводу, что либо господин президент ошибся, либо таков действительно был способ браться за дело у людей его круга. Из сего следовало, что если и в самом деле такой образ действий сегодня в моде, то мне нужно попытаться к нему приспособиться, привыкнуть. Я ведь ничуть не лучше и не хуже других. Не так уж я изнежена, щепетильна и впечатлительна. Да что там говорить, в моем положении не приходится привередничать и проявлять излишнюю разборчивость. Да, разумеется, в любом деле первые шаги всегда трудны, но, однако же, не существует ничего, к чему нельзя было бы привыкнуть со временем. Ведь привыкла же я к прыжкам Пьеро, к его сопению, кряхтению, к его потному тяжелому телу, а ведь вначале сия наука давалась мне не без труда. Вот так я рассуждала про себя, когда в самый разгар этого интереснейшего внутреннего монолога в комнату вошла мадам Флоранс.
– Ну, милочка, – сказала она, с довольным видом потирая ручки, – не правда ли, господин президент – прекрасный и прелюбезнейший кавалер? Он дал вам что-нибудь за труды?
– Нет, мадам, – ответила я, смиренно потупив глазки и моля Господа о том, чтобы краска стыда за мой обман не бросилась бы мне в лицо и не выдала меня во второй раз с головой.
– Вот, держите, этот золотой луидор он поручил мне передать лично вам. Надеюсь, это будет далеко не единственный знак его внимания и его благорасположения, ибо мне показалось, что он остался очень вами доволен. Но хочу предупредить вас, дитя мое, что не стоит думать, будто все наши клиенты столь же добры и платят столь же щедро. Увы, в нашем деле, как и во всякой коммерции, бывают неплохие барыши, но порой случаются и значительные потери… что же, хорошее всегда бывает своеобразной компенсацией за дурное. Как гласит пословица, не бойся убытка, тогда придут и барыши. Раз хочешь получить прибыль, приходится брать на себя и определенные обязанности, а они не всегда приятны. В самом деле, наше ремесло было бы настоящими перуанскими копями, если бы не небольшие недоразумения, интрижки, заканчивающиеся для нас лишь ущербом, и хитрые уловки некоторых клиентов, так и норовящих заполучить все и удрать, не заплатив ни су. Но терпение, дитя мое, терпение, говорю я вам. Скоро мы получим неплохую прибыль, потому что на днях в Париж съедутся по каким-то своим делам епископы, а вместе с ними прибудет огромное количество церковников. Так вот, я смею льстить себя надеждой, что нас прямо-таки засыплют звонкими монетами. Ничуть не рискуя впасть в грех суетности, тщеславия и пустого бахвальства, могу смело утверждать, что у моего заведения – прекрасная репутация. Ах, милочка, если бы я имела столько тысяч ренты, сколько я принимала у себя почтенных прелатов и аббатов, то я сейчас занимала бы очень видное положение в обществе и была бы одета как королева, ела бы и пила на золоте! Но не будем гневить Бога, надо признать, что мне, в общем-то, не стоит жаловаться на судьбу. Хвала Господу, у меня есть средства, чтобы поддерживать свое бренное существование, и я вполне уже могла бы отойти от дел, но тот, кто печется лишь о собственном благе, не угоден Господу. Прежде всего в жизни надо иметь какое-то дело, достойное занятие. Недаром же говорят, что праздность – мать всех пороков. Если бы каждый и всякий был занят чем-нибудь полезным для общества, никому бы и в голову не пришло причинять ближнему зло.
В то время, когда мадам Флоранс поучала меня, декларируя с подходящим ханжески-серьезным выражением лица все эти скучные нравоучения, я зевала не переставая. Наконец она заметила, что я откровенно клюю носом, и велела мне отправляться в мою комнату и прежде всего совершить церемонию с биде. Я не могу удержаться и не сделать краткого отступления от моего повествования, дабы сказать здесь, что так называемые честные и добропорядочные женщины нам, дамам полусвета, а если говорить проще, продажным девицам и шлюхам, обязаны очень и очень многим. Они не только обязаны нам наличием столь удобного предмета, как биде, но и изобретением огромного, прямо-таки невероятного количества всяческих очаровательных маленьких хитростей, делающих жизнь более приятной. Они обязаны нам также существованием и постоянным совершенствованием искусства увеличения женских чар и прелестей, дарованных каждой представительнице женского пола при рождении самой природой, искусства выставления напоказ и подчеркивания всех достоинств и искусства сокрытия всех недостатков. Ведь это именно мы научили их украшать себя драгоценными камнями, перьями редких птиц и цветами. Мы научили их постоянно преумножать свои чары в глазах мужчин, появляясь перед ними всякий раз в новом обличье, мы научили их уверенной, свободной и легкой поступи, искусству вести приятную беседу, умению преподнести себя в выгодном свете, держать осанку и в любой ситуации не забывать про хорошие манеры. Мы, дамы полусвета, во всем являемся для них примером, и потому они уделяют нам столько внимания и столь пристально за нами наблюдают. Ведь именно от нас они получают новинки моды и все эти безделицы, коими они бывают так очарованы. Короче говоря, нас можно сколь угодно долго чернить, хулить и поносить, но нельзя не признавать очевидного: добропорядочные женщины приятны и милы только потому, что они научились подражать нам. Они привлекают к себе внимание только тогда, когда их добродетель приобретает некий запашок греховности и когда в их поведении и манерах начинает проявляться нечто от поведения и манер шлюхи. И да послужит это мое отступление вящей славе нашей, да послужит оно тому, что нам воздадут должное по справедливости, и да заставит оно общество принести нам извинения за столь часто наносимые оскорбления! Однако же вернемся к нашему повествованию.
Мадам Флоранс, в столь красноречивых выражениях провозгласившая себя ярой противницей праздности и лености, не дала мне времени на погружение в тягостные, черные мысли. Она поспешно вошла ко мне и заговорила сладеньким голоском:
– Дитя мое, в мои намерения не входило докучать вам просьбами через столь краткий промежуток времени, но нужда заставляет меня это сделать. Ваши приятельницы все заняты тем, что ублажают ораву вертопрахов-плюмажников, как мы именуем между собой наших бравых вояк. Но дело не в них, вам я не хотела их представлять хотя бы потому, что платят эти ветреники довольно плохо, а я вовсе не желаю принуждать вас работать даром. Итак, речь не о них, а о том, что ко мне несколько неожиданно нагрянул очень милый человек, субарендатор одного очень крупного откупщика из числа моих самых верных и надежных друзей. Это мой старый знакомый, наш завсегдатай, один из лучших клиентов, и еженедельно я получаю от него два золотых луидора, так что мне бы не хотелось обидеть его отказом, проявив по отношению к нему крайнюю степень неблагодарности и нелюбезности. Ну, что вы думаете на сей счет, милочка? Двумя луидорами пренебрегать не следует, в особенности когда для того, чтобы их заработать, требуется такая малость.
– Не такая уж и малость, как вам кажется, – буркнула я в ответ. – Если бы вы испытали то, что довелось испытать мне, вы бы так не говорили. Уверяю вас, мадам. Если бы вам причинили такую боль, что причинил мне господин президент, боль, которую я до сих пор ощущаю. (Надо сказать, что у меня действительно было такое ощущение, будто в некоторых местах у меня содрали кожу.)
– О, дитя мое, – прервала мадам Флоранс мои сетования, – не стоит опасаться всех и каждого, уверяю вас, многие клиенты не столь опасны, как господин президент. Тот, кого я вам предлагаю развлечь, удовлетворится легким флиртом и шутливой игрой, милыми проказами, уверяю вас! Ему не требуется ничего сверх того! Я вам ручаюсь в том, что его ласки будут весьма непродолжительны и необременительны. Уверяю вас, вы с ним прекрасно поладите! Ну так как, вы согласны? По рукам?
Мадам Флоранс, получив наконец мое согласие, вернее, вытянув его из меня будто клещами, представила мне самого жуткого с виду сборщика налогов, каковых мне и вам доводилось встречать. Да, вид этого «красавца» был прямо-таки убийственный! Вообразите же себе квадратную голову, сидящую на широченных плечах грузчика за неимением шеи как таковой, на столь же квадратной физиономии – маленькие глазки, в коих светятся недюжинные хитрость и жестокость. Над глазками располагается очень узкий лоб, изборожденный глубокими морщинами и отделенный от этих двух злобных буравчиков лохматыми, кустистыми бровями. Чуть ниже красуются крючковатый нос хищной птицы, широкий тройной подбородок и обвислые щеки. Вообразите себе также выпирающий живот в форме груши, поддерживаемый двумя толстенными ляжками, переходящими в неожиданно худосочные кривые ножки, заканчивающиеся в самом низу плоскими ступнями, ужасно напоминающими гусиные лапы. Все эти разнородные части, словно взятые взаймы у совершенно непохожих друг на друга людей, и составляли единое целое, а именно тело сего финансового гения и любимца фортуны. Я была настолько поражена видом сего монстра, двигавшегося, к тому же, словно марионетка, что даже не заметила, когда и каким образом из комнаты исчезла, буквально испарилась мать-настоятельница нашей обители.
– Ну так что, – рявкнул с порога держатель субаренды, – так и будем стоять? Неужто мы тут для того, чтобы сидеть или стоять сложа руки? Что это вы застыли как вкопанная? Ну же, черт побери, подойдите-ка ко мне поближе, у меня не так много свободного времени, чтобы заниматься созерцанием ваших прелестей или пустыми разговорами! Меня ждут дела и мои собратья по профессии. Так провернем наше дельце поживее. Так, давайте ваши ручки… Вот так, возьмите это и держите… Ах, какая же вы неловкая! Сожмите кулачок и подвигайте им. Вот так, вот так! Чуть покрепче и побыстрее… Нет, остановитесь… Теперь начните сызнова… Быстрее… Тише… Ну вот, прекрасно…
Когда сии упражнения были закончены, он швырнул мне пару луидоров и пустился наутек столь же поспешно, как бежит тот, кто спасается от преследующих его кредиторов.
Когда я размышляю над тем, сколь жестоким, чудовищным и странным испытаниям подвергаются порой те, что именуют себя дамами полусвета, я не могу вообразить себе, что может быть что-либо ужаснее, отвратительнее, унизительнее их положения. Я полагаю, даже участь каторжника или придворного шута и то в тысячу раз легче. И действительно, что может быть хуже выпавшего нам жребия быть обязанными удовлетворять любые прихоти первого встречного, непременно улыбаться болванам и наглецам, которых мы в душе презираем, ласкать и нежить предметы, вызывающие у людей добропорядочных всеобщее отвращение?! Разве можно представить себе положение более жалкое, чем наше, когда нам ежедневно и ежечасно приходится потрафлять весьма странным извращенным вкусам и прихотям, постоянно носить маску фальшивой любезности и приветливости, скрывать истинные чувства, смеяться, петь, пить вино, предаваться всяким мерзостям разврата, по большей части против своей воли и с превеликим отвращением? Как мало и плохо знают нас те, кому наша жизнь представляется непрерывной чередой увеселений и удовольствий! Те вечно пресмыкающиеся, раболепствующие, всеми презираемые карлики и шуты, что обитают при дворах властителей мира сего, те жалкие людишки, что удерживаются там только благодаря тому, что ежедневно и ежечасно совершают самые низменные, самые постыдные поступки, принуждая себя к самой грубой лести и к вечному притворству, не испытывают на своей шкуре и половины тех унижений и мук, что испытываем мы! Уверяю вас, та горечь, что накапливается в их уязвленных людской жестокостью сердцах, не идет ни в какое сравнение с той горечью, что накапливается в наших исстрадавшихся душах. Я смело берусь утверждать, что если бы наши страдания зачлись нам в качестве расплаты за грехи в этом мире, то среди нас не нашлось бы ни одной, что не была бы достойна занять место в мартирологе, то есть в списке мучеников, и не имела бы права претендовать на звание святой! Увы, так как движущей силой и целью проституции является низменный денежный интерес, то в награду нам достаются чаще всего презрение, публичное унижение, самые тяжкие оскорбления и позор. Чтобы понять, сколь ужасно и отвратительно наше ремесло, надо самому побыть в шкуре шлюхи. Я не могу без содрогания вспоминать, сколь суровым испытаниям подвергалась сама в первые дни моего ученичества, или послушничества, если угодно. Да и то сказать, я ведь оказалась не в самом дурном положении, а ведь скольким пришлось во сто крат хуже, чем мне! Правда, кое-кто ныне с победоносным видом разъезжает в золоченой карете, обитой изнутри бархатом. И кто теперь может подумать, что эта особа в баснословно стоящем туалете, чья показная роскошь так и бьет в глаза, нагло подчеркивая извращенный вкус ее негодяя покровителя, гнусного распутника, так вот, повторяю, кто может теперь подумать, что эта особа в прошлом была всего лишь забавой для лакеев? Кто может сейчас вообразить, что эта же особа была когда-то объектом гнусных притязаний самого низкого сброда и была принуждена сносить все их самые мерзкие выходки? Кому может теперь прийти в голову, что у нее на теле до сих пор остались следы от ударов, нанесенных этими негодяями? Да, как бы ни казалось наше положение приятным и даже притягательным для стороннего наблюдателя, оно от этого при всем его внешнем блеске не перестает быть самым унизительным и самым ужасным из всех, в какое только может попасть человек.
Никто и вообразить не может, не испытав на себе, до какой крайности, до каких бесчинств могут дойти мужчины в разгуле обуревающих их страстей, до какого падения в распутстве! Я знавала немало таких, что в приступах сладострастия желали либо жестоко избивать жриц любви, либо сами подвергнуться жестокому наказанию. Случалось и так, что я сама принимала участие в подобных оргиях. Иногда и мне доводилось хлестать, стегать, пороть мерзких извращенцев, а потом я после хорошей взбучки, устроенной мной клиенту, бывала принуждена сносить от него побои, причем, разумеется, по силе и болезненным ощущениям в несколько раз превосходившие те, что нанесла я. Без сомнения, приходится только изумляться тому, что еще находятся достаточно терпеливые девицы, способные переносить такие издевательства и вообще вести подобный образ жизни. Но на что только не толкают жадность, лень и мечты о счастливом будущем!
В течение тех четырех месяцев, что я провела в заведении мадам Флоранс, я прошла полный курс ученичества в своем новом ремесле дамы полусвета и могу сказать об этом без ложной скромности и без риска быть обвиненной в хвастовстве. Могу также утверждать, что, когда я покинула сию замечательную школу, я приобрела столь богатый опыт, что могла соперничать со всеми сластолюбцами и развратниками как прошлого, так и будущего в глубоких знаниях искусства доставлять и получать наслаждение и в практическом применении сих знаний.
Маленькое злоключение, положившее конец моему долготерпению и подвигнувшее меня принять решение покинуть заведение мадам Флоранс, чтобы жить, так сказать, самостоятельно и работать на себя, относится к тому разряду злоключений, к коим всякой даме полусвета следует быть готовой. Сейчас объясню, что это такое.
Однажды к мадам Флоранс с «визитом вежливости» заявилось целое отделение мушкетеров, шумных, грубых, громогласных, на диво здоровых и крепких, да еще вдобавок ко всему ужасно жадных, ибо кому же не известно, что у мушкетера в кармане только вошь на аркане. Вероятно, им наскучило ежедневно воздавать почести Вакху и им взбрело в головы совершить жертвоприношение Венере. К несчастью, в этот день нас дома было только двое, да еще в довершение всех напастей моя товарка была больна и в течение нескольких дней принимала так называемую «охладительную микстуру», дабы сбить жар, что делало ее совершенно неспособной оказать этим господам какие-либо услуги. Таким образом получилось, что я оказалась одна на всех! Напрасно я в самых учтивых выражениях пыталась вразумить их и приводила доводы рассудка, что не смогу удовлетворить потребности всех. Увы, все мои усилия оказались тщетны и пришлось мне волей-неволей подчиниться. В течение каких-нибудь двух часов я выдержала тридцать штурмов! Возможно, некоторые благочестивые святоши и захотели бы оказаться на моем месте, чтобы перенесенные ими муки зачлись бы им на небесах для обретения их душами спасения и вечного блаженства! Что же касается меня, бедной грешницы, то я была весьма далека от мысли, чтобы со смирением и великой покорностью сносить грубости и по-христиански благословлять моих мучителей. Нет, я отнюдь не была овечкой и не переставая осыпала их всеми вообразимыми проклятиями, пока продолжалась эта пытка. Положа руку на сердце, все это было уже чересчур, а лишнее – оно и есть лишнее. Я была, так сказать, накормлена радостями плоти досыта, вернее, даже объелась до такой степени, что у меня началось несварение желудка, иначе говоря пресыщение.
После столь жестокого испытания мадам Флоранс поняла, что напрасно пытаться удержать меня у себя. Итак, она по доброй воле согласилась со мной расстаться, правда, с тем непременным условием, что я стану являться в ее заведение по первому зову, если того потребуют обстоятельства. Мы расстались, преисполненные друг к другу взаимного уважения и живейшей привязанности.
Я купила несколько предметов меблировки, разумеется, подержанных, но еще вполне приличных, коими обставила маленькую квартирку в доме по улице Аржантей, где я намеревалась проживать и заниматься своей скромной коммерцией, счастливо избегая преследований со стороны полиции. Но что значит людская предусмотрительность, когда сама Судьба против нас! Гнусная клевета низких завистниц привела к тому, что мое тихое и мирное полузатворничество было нарушено самым бесцеремонным образом в тот момент моей жизни, когда я меньше всего этого ожидала. Увы, планы мои были разрушены, разбиты, стерты в пыль.
Среди тех мерзопакостных, бесстыдных развратников, коих я тайком принимала у себя, нашелся-таки один, который, то ли оставшись неудовлетворенным, то ли по естественной злобности, то ли просто потому, что надо было свалить на кого-то вину, вдруг вздумал объявить меня виновной в том, что с ним приключилась одна из тех неприятностей, что так часто приключаются с людишками этого сорта, то есть в том, что он якобы подхватил от меня дурную болезнь. Я холодно и с надменным видом выслушала все его обвинения и, разумеется, отвергла их. От моей суровой отповеди он разъярился еще больше, принялся громко вопить и обзывать меня весьма нелестными прозвищами, а три старые шлюхи, жившие по соседству и ужасно завидовавшие моим скромным успехам, донесли в полицию о моем роде занятий и столь преуспели в своем доносительстве, что однажды вечером ко мне заявились блюстители порядка, силой увели меня из дому и препроводили в Бисетр. Быть может, вы, мои добропорядочные читатели, не знаете, что такое Бисетр? О, это ужасное место! Нечто среднее между больницей, богадельней и тюрьмой, где в отвратительных условиях якобы лечат тех, кто подхватил дурную болезнь. Первое испытание, коему я там подверглась, состояло в том, что меня внимательнейшим образом осмотрели и истискали своими грубыми лапами четверо студентов-медиков, помощников хирургов, каковые в один голос объявили, что кровь у меня испорчена, а потому все так же хором приговорили меня к сорока процедурам по очищению крови, причем приговор был окончательный и обжалованию не подлежал. Итак, после того как я была должным образом подготовлена к довольно сложной процедуре, то есть вымыта так, что с меня чуть не слезла кожа, я для начала была принуждена принять рвотное и слабительное, дабы очистить желудок, потом вдобавок мне еще поставили клистир и пустили кровь, и только потом все мое тело умастили каким-то особым составом, маслянистым и вонючим, в котором, как мне сказали, содержатся тысячи и тысячи малюсеньких невидимых глазу шариков, и вот эти-то шарики при движении якобы разжижают лимфу и возвращают ей природную текучесть.
Вы не должны удивляться тому, сколь хорошо мне известны специфические термины искусства врачевания. У меня было даже слишком много свободного времени, чтобы выучить их в течение того срока, что я находилась в руках моих мучителей, якобы очищавших мне кровь. А вообще-то найдется ли такая тема, на которую мы, дамы полусвета, будем неспособны поддержать беседу? Разве существует такая профессия, такое ремесло, о которых нам не предоставляется возможность услышать от наших клиентов? Бравый вояка и судейский крючок, ростовщик и философ, священник и актер, откупщик и богатый торговец – все эти столь несхожие между собой люди в равной мере нуждаются в наших услугах и приходят к нам в поисках услады. И каждый из них говорит с нами на свойственном его профессии особом жаргоне. Ну и как же нам было не стать при столь обширных возможностях учеными дамами? Вот мы ими и стали.
