Текст книги "Походы викингов"

Автор книги: Андерс Стриннгольм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 41 страниц)

Названое братство было союзом людей, давших взаимную клятву во всех приключениях и опасностях боевой жизни и во всех случаях гражданского быта защищать друг друга и никогда не заводить между собой ссор. Вместе делали они морские набеги, в схватках с неприятелями ставили рядом свои корабли; если же оба находились на одном корабле, то один всегда становился впереди, возле мачты, где происходила самая жаркая битва.

Всегда делили они труды и опасности, добычу и славу; если после многих походов накопляли богатства и возвращались к спокойной жизни, то старались по возможности жить ближе друг к другу. Когда один приходил в бедность, другой с радушием разделял с ним свое богатство; во всех трудных случаях они пособляли друг другу советом или делом, у них была одна душа, одно чувство, одна воля. Если кому-либо из них предстояло опасное предприятие – мщение за смерть родственника сильному убийце, или угрожали ему враги, или он был объявлен вне закона, названый брат всеми силами помогал ему и разделял с ним все опасности; если же дряхлость не позволяла ему владеть секирой, то его сыновья должны были спешить на помощь другу.

Так поступил старый Ньяль, когда узнал опасность путешествия, предпринимаемого его другом, Гуннаром. Он приказал сыновьям ехать с ним вместе, хоть и знал, что они npи этом могут поплатиться жизнью. Но благородный Гуннар не принял предложения, сказав: «Я слишком много обязан тебе и не допущу, чтоб сыновья твои за меня погибли».

Ничье мщение не было вернее и неотразимее мщения названого брата, если убивали его друга, потому что обязанности названых братьев почитались священнее сыновних. Сага передает нам эти понятия старины, рассказывает об отношениях короля Ньерве и Викинга-ярла. Они был назваными братьями. Сыновья короля напали на сыновей ярла, но были побеждены и убиты, кроме одного, Йокуля, который спасся; он опять собрал своих людей, чтобы от мстить викингу и всему его семейству за павших братьев, но старый Ньерве запретил это и с угрозой сказал сыну: «Я сам пойду на помощь Викингу, если ты убъешь его, я также не пощажу тебя, чтоб не сказали о Ньерве, что он нарушил клятву, данную другу».[415]415
  Tborstein Wihupoiis sаga.


[Закрыть]

То же заставляет сага говорить Гуннлауга отцу своему Кетиллю: «Ты хочешь безвинно истребить сыновей Toрграма. Но мы говорим тебе: прежде чем это исполнится, мы явимся наносить вам удары, потому что участь братьев должна быть одинакова». – «Тяжело, – отвечал Кетилль, – сражаться с родными детьми». Он очень сердился, однако сделал, как хотели дети, для избежания войны с ними.

Нарушить верность названому брату, а еще более – поступить с ним неприязненно, почиталось бесчестьем и приписывалось внушению враждебных сверхъестественных сил или неизбежному определению злого рока; так, когда Хедин, названый брат Хегни, пришедший в неистовство от волшебного зелья Гендула, несколько раз высказывал свой умысел на Хеши, то дочь последнего, Хильдур, сказала ему: «Ты не в силах поступить иначе: в тебе действует другая воля».

Долго происходили неудовольствия между назваными братьями, Болли и Кьяртаном, в Исландии; но только частые взаимные оскорбления и сильные внушения жены, угрожавшей разводом, заставили наконец Болли идти с своими деверьями для нападения на Кьяртана, когда он будет возвращаться из своего новокупленного поместья. Кьяртану советовали не ездить с небольшой дружиной: с ним были только двое товарищей; но он не боялся родных Болли, «а враг мой, – он прибавил, – не будет моим убийцей». Болли поместился на пригорке: родные подозревали, что он нарочно выбрал такое место, чтобы предостеречь Кьяртана, и будто шутя, свели его с пригорка. Кьяртан явился; родные Болли и люди, бывшие с ним, в числе восьми человек, напали на него, но сам Болли оставался праздным зрителем, битвы и не принимал в ней участия. Несмотря на неравенство Кьяртан оборонялся храбро и многих убил; противники находились в крайности, сердились на бездействие Боли, всячески раздражали его и говорили, что они все погибнут от Кьяртана, если он теперь ускользнет от них. Болли пошел к Кьяртану с мечом. «Ты, видно, решился на недородное дело, брат, – сказал последний, – так лучше умереть от твоей руки, нежели самому убить тебя». С этими словами он бросил меч и не сделал никакого движения для победы. Болли, не отвечая ничего, ударил его мечом Гейррмундим, потом бросился в объятья умирающего брата и тот-час раскаялся в своем деле.

Такие преступления против законов братства редки встречаются в сагах: они считались неслыханными. Чаще видим примеры благородного соревнования братьев во взаимных пожертвованиях и черты такого самоотвержения, что, если один из них умирал, другой не хотел пережить его. Когда Эйвинд Серкнер в Исландии узнал о смерти Ингемунда, то сказал одному своему приемышу: «Ступай и расскажи другу, Гаутреку, что увидишь теперь: полагаю, что и он последует моему примеру». Он вынул из-под плаща меч и умертвил себя. Гаутрек, услышав о том, сказал: «Друзья Ингемунда не должны жить долее. И. я поступлю по примеру брата Эйвинда». Сказав это, он закололся.

«Вместе жить, вместе умереть» – любимая поговорка названых братьев. Эта неразрывная дружба храбрых, служившая отрадой и защитой в разных превратностях жизни, составляет самый обильный предмет рассказов в сагах. Тогдашнее время бессилия государственной власти и ненадежной общественной безопасности придавало особенный самобытный оттенок такой дружбе. Ей помогали одинаковые занятия, образ мысли, нравы, привычки, воспитание. Разнообразие предметов и отношений в то время еще разделяли деятельности душевных сил. Глубокие и сильные впечатления были доступнее сердцу. Жизнь была ближе к природе. Наша образованность больше говорит уму, нежели сердцу.

Подобно дружбе, и ненависть норманнов не знала прделов. Всякий, дороживший уважением других, не мог хладнокровно сносить обиды или оставлять без отмщения смерть друга либо родственника. Слабость и робость не годились в те времена. Немного мужества и мало утешения ожидали от того, кто никогда не видел крови. «Ты когда не видать человеческой крови» было позорным упреком для мужчины. Даже в детских играх не могли терпеть мальчиков, не убивших хотя бы одного зверя. Эгиль Склимсон на 12-м году жизни убил уже двух человек; тех же лет был и Торкель Крафла, когда умертвил Торкеля Ульфа из Хельгиватна в Исландии. Такие вспышки горячности в детях нравились больше слабой боязливости, предвещавшей никаких храбрых подвигов. Обыкновенно говорили: «Лучше бейся с врагами, а не будь труслив!» Храбрым не станет стареющий воин, коль в детстве был трусом». Оттого-то кровь лилась нередко за самые незначительные оскорбления и одно убийство вызывало другое, как возмездие.

Но этим людям незнакомо было коварное злодейство и любое дело, носившее образ робкой жестокости. Они могли зарубить врага, но не безоружного, и тайное убийство причислялось к делам бесчестным. Кто не делал явно своих ошибок не подвергал себя их последствиям, тот навлекал на себя неизгладимый стыд; по крайней мере, необходимо было, чтобы убивший другого покидал свой меч в его ране: в то время оружие не принадлежало еще к числу туэемных изделий, и по мечу легко можно было узнать убийцу; вынувший из раны меч становился мстителем убитого.

Но в некоторых только случаях, если убитый пользовался большим уважением или был знатного рода, полагали, что это убийство должно быть искуплено смертью многих; в противном случае, мщение падало толъко на убийцу и одного из близких его родных; хотя и знали, что мстители найдут в юных детях убитого, однако ж не любили заносить оружие на грудь младенцев. Мудрая Брюнхильд советовала своему любимому, Сигурду, никогда не воображать быть в безопасности от потомков убитого, потому что «всяк считает в его юном сыне, хоть и укрощен деньгами».

Сыну своему, Гуннару, говорит так: «Пусть сын идет путями отца; волчатам не долго везет счастье; для всякого участие тем легче, а примирение тем медленнее, что сын жив». Но, хотя в сагах встречаются иногда примеры, чти по убийстве отца стараются каким бы то ни было образом избавиться и от сыновей, чтобы обезопасить себя от мщения их, однако ж это принадлежало к числу поступков не только редких, но и имевших причину обыкновенно в других самолюбивых видах, например, когда присваивали королевство и сокровища убитого, то старались обеспечить для себя награбленное добро умерщвлением наследников.

Мщение норманнов не было так кровожадно и не доходило до такой ужасной степени, как на Востоке; оно основывалось у них на чувстве справедливости и требовало одного возмездия. Бывали примеры, что все жители одною двора мвместе сжигались; но так обыкновенно поступали разбойники и дикие викинги. Когда мстители искали преступника в доме, то приказывали удаляться оттуда женщинам и детям: нападение на безоружных и беззащитных почиталось злодейским и постыдным делом.

Когда Греттир, высокорослый и сильный исландец, услышал, что Свейн-ярл выгнан из Норвегии и вместо него царствует Олаф Харальдсон, или Толстый, он, с другими молодыми исландцами, поплыл на купеческом корабле в Норвегию поискать себе счастья у короля. Пристали у Хердаланда и оттуда поплыли в Трондхейм. Ночью поднялась сильная буря: едва-едва прибились к берегу; люди, бывшие на корабле, погибали от холода. На другой стороне бухты увидали огонь, и купцы просили Греттира, чтобы он, как человек сильный и искусный на все, переплыл через бухту и достал огня. Он исполнил просьбу, подошел к дому, вошел в него и схватил горящую головню. Увидав великана, явившегося так неожиданно, жители дома сочли его за привидение и стали бить чем ни попало. Он защищался горящей головней, которую взял из очага, и счастливо ушел с нею к своим спутникам. Они похвалили его отвагу. Когда же на другой день нашли, что дом на берегу бухты сгорел и скрыли сожженные кости людей, родилосъ подозрение, что Греттир сжег дом со всеми людьми: товарищи прогнали его, как величайшего злодея. Он отправился к королю и просил, чтобы король защитил его от этой дурной славы, которая шла про него.

Сила против силы и удар за удар было житейским нравом норманнов. Они могли вырезать красного орла[416]416
  Это делалось таким образом: возле становой кости вонзали меч в тело, вырезалили все до самых бедер и вынимали легкие. Но такие бесчеловечные поступки случались в крайнем раздражении и гневе.


[Закрыть] на ntke врага, но причинить насилие слабому или умертвить считалось постыдным. В набегах на чужие земли они свирепствовали с огнем и мечом, однако ж не убивали младенцев и не искали удовольствия и славы в изобретении новых мук и страданий.

Воровство почиталось особенно гнусным пороком. Исландский Горд очень сердился, что названый его брат, Гейр, воровал. «Грабить, – сказал он, – гораздо лучше». Обычай викингов, говорили, таков, чтобы доставать себе богатство грабежем и хищением, но укрываться после этого – похоже на бегство. В одном походе в Куронию исландец Эгиль взят был в плен поселянами; ночью удалось ему вырваться; он освободил также своих единоземцев вместе с несколькими женщинами и с большой добычей отправился назад на корабль, но на дороге ему вообразилось, что он поступил как вор, а не как викинг; чтобы не сказали о нем того, он поспешно воротился, зажег шинок, где пили его враги, прокричал имя и потом погубил их огнем и железом.

Вообще гнушались всякими поступками, обличавшими воровство, робость и низость. Везде хотели видеть неустрашимость и мужество, величие и силу. «Орлы поражают тело», – говорили в те времена. Добро и зло проистекало из одного и того же источника. Чрезвычайная щекотливость относительно чести, вооружавшая норманна на отмщение несправедливостей и обид, делала его страсти искателем славы, великого имени, честного одобрения; тоже мстительный дух, не знавший никаких препятствий давал ему также уклоняться от исполнения данного слова, а сила и твердость духа хоть и исключали всякое сострадания, зато не допускали излишней чувствительности, которая могла бы останавливать норманна в тех случаях, когда он сознавал себя справедливым. В ненависти мщении, в дружбе норманны действовали очень сильно. Когда насилие и обида возмущали самые святые чувства их или когда военный пыл овладевал ими, они были страшны. У них были свои пороки и недостатки; мы также знаем свои. Они не скрывали их; мы в этом отношении гораздо искуснее скандинавов. Вся разница состоит в неодинаковых понятиях, образе и порядке жизни. Дома они были прекрасные и рассудительные отцы семейств: порядок, простота, нравственность не покидали их домашнего быта.

Молодые люди не были равнодушны к женской красе. Столь же доступные для любви, как и для дружбы, скандинавы приносили прекрасному полу такие жертвы, каких нельзя бы и ожидать от того времени; похвала и любовь красавицы были сильным побуждением к подвигам. Ее благосклонность, как награда храбрости, составляет главную часть северных богатырских песен. Для нее норманны пускались в самые отчаянные предприятия; считалось особенной славой достать себе жену каким-нибудь отважным подвигом.

Существовал такой обычай на пирах, что воины, разгоряченные крепким пивом, между разными обетами за кабком, клялись достать себе славную красавицу или погибнуть в случае неудачи. Нередко случалось, что любовник успевший снискать расположение родственников своей милой, покидал свой город, убегал с нею в лес и селился глуши. Следы этого старинного обычая похищать девиц и отнимать их силой встречаем в древних законах, запрещающих подобные поступки; эти законы предписывают, чтобы мужчина обращался с сватовством к родственникам девушки, а не уводил ее силой.

Вообще женщина наполняет собой жизнь Севера. Она занимает главное место в его сагах. Она присутствует на пирах, народных собраниях, при всяких торжествах. Когда собирались на пир, женщины садились за стол рядом с мужчинами, пили из одного с ними кубка и в этом не отставали от них; они посещали общественные игры, с особенных высоких мест смотрели на игру в мяч, на состязания в стрельбе из лука, в борьбе и других военных упражнениях.

Молодые люди не были равнодушны к женскому вниманию, какое обращали на себя лучшие из них. В домах дочери пользовались свободой, дозволяемой приличием. Знатные имели свои терема (Jungfrnbur); но это не мешало им принимать участие во всех домашних делах; они могли выходить и выезжать, им дозволялось принимать посещения мужчин, принадлежавших к родственникам, или коротким знакомым дома.

В пример можно привести Ингигерду, дочь Олафа Скеттунга. Два королевских скальда, Гицур Сварте и Отар Харрте, привели к ней своего земляка, исландского скальда Хильти Скеггасона, посла норвежского короля, Олафа. Он никак не мог склонить Олафа Скетконунга к миру со своим королем. Королевна приняла их очень ласково: они долго пировали у нее; Хяльти был с большими угощениями, и Ингигерде так полюбилась его беседа, что она просила скальда навещать ее чаще. Хяльти исполнил просьбy; заведя речь о короле Олафе, он успел получить признание Ингигерды, что она постарается внушить отцу лучшее мнение об его государе. Это, впрочем, не удалось, но благодаря рассказам о прекрасных свойствах своего короля хитрый Хяльти вызвал у королевны признание, что она не прочь от супружества с королем Олафом.

Если отец хотел почтить гостя, то, по обыкновению, прекрасная дочь хозяина подносила гостю кубок с вином и немного отпивала из него. Из примеров приведем два следующих Во времена Ингьяльда Илльраде седерманландский король, Гранмар, с большими почестями принимал у себя морского короля, Хьерварда Ильфинга, случайно приставшего к берегам его. Он велел своей красивой дочери, Хильдигунн, поднести вождю викингов серебряный кубок с пивом. Подошедши к королю, она сказала ему приветствие: «Желаю счастья вам и всем Ильфингам и здоровья Рольфу Краке».[417]417
  Древний король Дании, сын короля Хельги и завоеватель Ютландии.


[Закрыть] Потом она выпила кубок до половины и подала его Хьерварду. Принимая кубок, он схватил ее руку и просил сесть возле него и пить с ним. Она заметила, что у викингов не принято пить из одного кубка с женщинами, «Но на этот раз, – отвечал Хъервард, – я забываю наши правила, чтобы пить вместе с тобой». Они сидели рядом целый вечер и много разговаривали. На другой день викинг просил у Гранмара руки Хильдигунн – и получил ее.

Эйстейн Бели, один из зависимых королей Рагнара Лодброка, также велел дочери, Ингеборг, поднести кубок этому королю.

Северная, женщина не знала принуждения, снедавшего жизнь ее у других народов; она была свободнее, и участь ее во многих отношениях счастливее древних греческих женщин. На Севере она была украшением мужских обществ; скандинавы любили ее беседы. Она имела сильное влияние на мужчину; с ней соединялось много событий и приключений; много ужасных ссор выходило из-за нее. Когда спросили исландского старшину, Хрута, хороша ли племянница его, юная Халльгерд, он отвечал; «Так хороша, что наверное будет несчастьем для многих мужчин». Его предсказание сбылось. Сочувствие к женской красоте видно во всех старинных сагах и песнях. Самый язык скандинавов так богат особенными наглядными описаниями женственной красоты, что в этом отношении нисколько не уступает другим. Хавамаль (Речи Высокого) так воспевает власть любви над умами северных людей:

Нередко бывает мудрец безрассудным от сильной страсти.[418]418
  Речи Высокого, 94.


[Закрыть]

Отцы заботились о чести дочерей столько же, как и о своей собственной. Честность и целомудрие не только считались лучшим украшением девушки, но и составляли одно из условий, без которых она теряла всякое право на уважение и не могла ожидать себе приличного жениха. Ни один отец не терпел шатунов, Husgaungur: так назывались молодые люди, навлекавшие на себя подозрение частыми посещениями к девушкам. По древним исландским законам, изгнание грозило всякому, кто насильно поцелует свободную девушку или позволит себе другую личную шалость; если же это случалось по доброму согласию девушки, а ее родные приносили жалобу, то виновный присуждался к денежной пене в три марки. Готский закон говорит следующее: «Если возьмешь женщину за руку, плати полмарки и в случае жалобы ее; если за локоть – плати восемь эйриров; если за плечо – пять эйриров, если за грудь – плати эйрир и т. п.». За самый наглый поступок с женщиной закон не налагает и пени: «Многие терпят наказание, – прибавляет он, – когда дойдет до того». Та же заботливость о правах видна и в постановлениях относительно неосторожных шалостей с женщиной, когда при этом случае обнажится голова ее или изорвется платье и т. д.

Приключение Уни, или Уборни, сына шведа Гардара, показывает, как поступали норманны в тех случаях, когда свободная девушка поддавалась соблазну и лишалась чести. Он с 11 товарищами прибыл в Исландию и зимовал там у Лейдольфа, давшего ему приют со всеми товарищами. Дочь Лейдольфа, Торунн, допустила Уборни соблазнить себя и сделалась беременной. Соблазнитель весною бежал со всеми товарищами; Лейдольф догнал, его, требовал., чтобы он воротился и, для сохранения чести его дочери, женился на ней. Когда Уни отказался, стали сражаться. Лейдольф опять пригнал беглеца к своему двору; у Уни пало много товарищей. Он обещался жениться на оскорбленной девушке и жить на дворе Лейдольфа, но в отсутствие Лейдольфа бежал в другой раз. Рассерженный отец опять догнал его и изрубил со всеми товарищами. Древние законы Швеции называют падшую девушку miskwina копа fadhurs ok modbor – женщина, зависящая от милосердия отца и матери; родители могли поступить с ней как хотели: или прощали ее, или лишали прав честной дочери. Строгие правила древности в подобных случаях и немногие примеры таких падений в сагах вызывают предположение, что родители редко могли сетовать на беспорядочное поведение дочери. Страстные желания спокойнее на Севере, у народов с строгими семейными нравами и у людей, ведущих постоянно трудовую жизнь.

Глава девятая
Супружество

Честные правила и красота женщины имели для северных жителей двойное достоинство, если соединялись с здравым умом, с чувством собственного достоинства и твердым духом. Верили, что эти качества переходили от нее к детям, почему особенно уважались знатными женихами. На это указывают слова Лодброка: «Я выбрал для своих сыновей такую мать, которая передала им бесстрашное сердце».

Зато девушка требовала от мужчины воинственности, доказанной храбростью в морских походах; она любила статный, высокий рост и воинственную осанку; мужественная наружность больше нравилась ей, нежели красивая, обличавшая, по тогдашним понятиям, трусость и слабость, вовсе не приличные мужчине[419]419
  «Белый человек – лентяй и нерешительный», – старая поговорка в Исландии. И нанашем Севере есть пословица: «Беленькие ручки отцу с матерью не кормильцы».


[Закрыть]***; она отвергала стариков, однако ж военную славу жениха предпочитала его юности. Так, в одной саге норвежская королева, Ингеборг, делая выбор между двумя женихами, отдает руку пожилому королю, Геттрику, но отказывает Олафу, несмотря на его цветущую молодость. Она сравнивает их с двумя деревьями: одно с зрелыми плодами, а другое едва пустило весенние мочки; «дурно, – прибавляет она, – покупать неверную надежду». Рангвальд-ярл, намереваясь внушить Ингигерде, дочери Олафа Скетконунга, склонность к ее жениху, королю Олафу Дигре, говорил ей особенно про его подвиги и подробно рассказывал, как в одно утро он взял в плен пятерых королей и присвоил их землю и богатства. В этом же смысле поет Рагнар Лодброк: «Друг девушек должен быть отважен при звуке оружия». Домоседы, никуда не выезжавшие из отечества, не удостаивались никакого внимания девиц: подле таких они едва могли сидеть.

Равенство происхождения было особенно важным условием, как со стороны жениха, так и невесты. Астрид, сестра короля Олафа Трюггвасона, хотела лучше несколько лет повременить с замужеством, нежели выходить за человека без имени (Tignar-name). В том же смысле отвечала жениху Рагнхильд, дочь Магнуса Великого, когда дядя обручил ее с Иваром Хаконсоном: «Вижу, – сказала она, – что я сирота: если бы жив был мой отец, он не выдал бы меня за поселянина, хоть этот жених и красив, и в уважении у всех, да и опытен во всех искуствах (Idrotten); отец выдал бы меня не иначе, как за короля».

Равенство звания было общим правилом при древних супружесгвах. Женщина неохотно отдавала руку тому, кто был не такого высокого происхождения и звания, как: сама она; зато ей очень нравилось принадлежать человетсу из высшего сословия. Много примеров встречается в сагах, что мужья высокого рода, женившись на незнатных девушках, считали низшее происхождение своих жен достаточным предлогом развода, если бывали влюблены в какую-нибудь знатную женщину. Так, Рагнар Лодброк хотел развестись с Кракой, дочерью норвежского поселянина, чтобы жениться на Ингеборге, дочери упсальского короля; но когда Крака открыла ему, что она дочь славного героя Сигурда Фафнирсбани, и настоящее имя ее Аслауг, Лодброк оставил ее у себя и не думал, больше об Ингеборге. Харальд Гренске, вестготландский король, женат был на Acre, очень красивой и превосходной женщине. Но влюбившись в Сигриду Сторраду, вдову шведского короля, Эрика Сегерселла, и мать Олафа Скепданунга, он хотел развестись с Астой, как ни счастлив был с нею. Но она ночью зажгла тот дом, где спал этот король с другим, незначительным королем, сожгла их, чтобы «отбить охоту, – говорила она, – у малых королей ездить в чужую землю и сватать меня».

Сами девушки не могли располагать своей рукой. Отцы считали себя вправе заботиться о счастье дочерей; в то время, когда влияние родовых связей было очень сильно, все дела, имевшие отношение к ним, считались весьма важными для мужчин и не могли отдаваться на волю женщины. И сыновья слушались отцов, но больше из сыновнего почтения, нежели из подчиненности; отвечая сами за свои поступки, они могли и располагать ими, когда приходили в возраст мужества и переставали жить на отцовском хлебе. Но дочери находились в безусловной воле отцов. «Как отец, я больше всех имею право располагать невестой, – говорит Тор карлу Альвису, – меня не было дома, когда просватали ее; но я один могу обручать ее: тебе она не достанется без моей воли на то и никогда не будет твоей женой». Когда красивая исландка, Халльгерд, была просватана за Торвальда против ее воли и отзывалась с неудовольствием на такой выбор, отец сказал ей: «Неужто думаешь, что я посмотрю на твою гордость и из-за нее нарушу данное слово? Коли не согласишься по доброй воле, тебя заставят».[420]420
  Сага о Ньяле. X.


[Закрыть]

Однако ж редко бывало, чтобы отцы в каких бы то ни было случаях пользовались во всей строгости отцовской властью. У них было слишком много чувства чести, чтобы тиранствовать над слабым полом; при брачном сватовстве они сначала узнавали расположение дочерей и матерей их и нередко отдавали это на их волю. И братья поступали большей частью так же относительно своих сестер, если со смертью отца наследовали его неограниченное право располагать их супружеством. Если же не было и братьев, это право переходило к ближайшему родственнику (Giftoman). Женщина состояла под полной опекой мужчины: никакой договор ее не имел законной силы без совета и утверждения близкого родственника.

Жених прежде всего должен был обратиться к отцу невесты и передать ему предложение, bon. Оттого и сватовство называлось у скандинавов bonord, просьба; кто отправлялся в путь за сватовством, о том говорили, что он состоит в сватовстве. В путь за сватовством (bonords-for) он надевал лучшее платье и отправлялся с отцом или ближайшим родственником. Когда предложение сделано и принято благосклонно, начинали договариваться о брачных условиях. Жених объявлял, сколько имения назначает будущей жене: это называлось Mundr, Kvanar-mundr, женский дар; он объявлял дар, который назначался отцу ее, что называлось vingaeg, дружеский дар; отец невесты, со своей стороны, назначал сумму приданого, что было для его дочери вознаграждением за потерю прав на отцовское наследство. Это носило название Fylgdh, Hemfylgdb, Hemgaef, Oniynd. Дары состояли в золоте, серебре, рабах, скоте и домашней рухляди. Атли в женские дары Гудрун дал много украшений, тридцать рабов, семь хороших служанок, много серебра; Висбур подарил невесте, дочери Ауда Богатого, золотую цепь и тридцать больших дворов. Вестготский закон в дары королевской невесте назначает 12 марок золота или, в залог того, два двора. По норвежским законам, самая меньшая сумма даров была назначена в 12 ерд, даже для бедных. Пока женщины не имели законных прав на наследство, эти дары с приданым составляли собственость жены и выдавались ей по кончине мужа В случае развода она удерживала эту собственность, переходившую, по ее смерти, к ближайшим родным ее. Но если она умирала бездетной, то приданое ее возвращалось к ее ближайшим родичам или наследникам.

Такой договор о дарах и приданом был непременным условием законного брака и, по сходству с торговой сделкой, потому что заключались условия, на каких дочь семейства поступала в собственность мужа, назывался Briid-kир, покупкой невесты. Договор утверждался в. Присутствии родных обеих сторон. Потом обручали жениха и невесту и соединяли им руки. В древности при обручении они менялись кольцами; хотя любящие дарили их друг другу, но они еще не считались знаком faestning, или законного обручения, – молоток Тора, положенный на колени невесте, освящал брак. На невесту надевали покрывало. Это обручение называлось faest, потому что жених, обручаясь с невестой, собственно укреплял ее за собой, faesta saer копи (по-шведски faesta sug qvinnan – обручиться с женщиной, собственно укрепить ее за собой). Сходка же, для этого состоявшаяся, – faestninga staemma. После того он назывался facstiniadr, жених (ныне faestmari), а девушка – faesteqvinna, faestmoe, невеста.

Брак, совершенный без такого faestning, назывался поспешным, laiisa-bryllup, слабым, и считался незавершенным. Всякая законная жена должна быть, по старинному выражению, mundikeypt, куплена дарами, или, по словам вестготского закона, maedb mund ok maedl даром и словом: это значило, что она была выдана замуж согласия отца и совета родных по предварительному соглашению. Она называлась mudgift копа, laghgift kопа, брачной, законной женой, а дети ее – законнорожденные, и имели право на одальную собственность. Девушка, вышедшая замуж без такого обряда, сманенная, похищенная или военнопленная, считалась наложницей, какое бы ни было ее происхождение, и дети, прижитые в таком браке, назывались frillobarn, незаконными. Когда ярл Рагнвальд увел в Норвегию Астрид, дочь Олафа Скетконунга, и, без ведома отца, обручил ее с Олафом Дигре, Олаф Скетконунг говорил, что ярл продал ее в наложницы. Когда Харальд Харфаф, увлекшись страстью к Сигфрид, красивой дочери Свассе, хотел тотчас же увести ее к себе, отец девушки заметил ему, что король должен обручиться с ней и получить ее по закону. Также и Аслауг отказалась уступить желаниям Рагнара Лодброка. «Более будет чести, – сказала она, – для наших детей, если ты возьмешь меня в жены по законному обряду».

Норманны с такой строгостью соблюдали предписания нравственности, что до брака не дозволяли никакого короткого обращения между женихом и невестой. Гордые, неиспорченные люди гнушались преступлений против девственной чести, и всякое покушение такого рода со cтoроны жениха считалось тяжкой обидой не только невесте, но и всей ее родне. Когда кто провожал невесту к другу или путешествовал с чужой женой, то древний обычай требовал, чтобы они, ночуя вместе на одной постели, клали между собой меч, в защиту целомудрия, или доску. На этот обычай намекает Эдда и другие саги.

На Севере, как и у германцев, ранние браки не были в обыкновении. Встречаются примеры, что женщины выходили иногда замуж на 16-м или 18-м году; но эти случаи очень редки; кроме того, что развитие девочек медленнее на Севере, сами родители считали для себя постыдным торопиться с замужеством дочерей. Вообще можно полагать, что женщина редко выходила замуж ранее 20-го года, а мужчина женился ранее 25-го или 30-го года.

Случалось, что брак отлагался на многие годы. Время отсрочки определялось при обручении: обыкновенно отлагали на три года, в тех случаях, если невеста была очень молода, или жених мало узнал жизнь, или предстояло ему важное предприятие. В таком случае девушка называлась Heitkona. Если он не являлся по истечении срока, невеста могла выйти за другого. Но обыкновенным следствием была кровопролитная вражда, если жених по возвращении находил, что его невеста помолвлена за другого. Особливо тяжкой обидой считалось нарушение обещания до срока: это требовало кровавой мести.[421]421
  Древнегерманские обычаи в области семьи и брака, получившие у скандинавов эпохи викингов наивысшее и завершенное развитие, явились той основой, из которой, под влиянием христианской доктрины (прежде всего культа Девы Марии), в средние века возник весь комплекс представлений о прекрасной даме и системе идеальных рыцарских отношений мужчины и женщины, что послужило одним из оснований всей европейской цивилизации (прим. ред)


[Закрыть]

Вообще, поединки за женщин случались часто. Потеря красивой девушки, разумеется, была неприятна; но, сверх того, страдало самолюбие гордых тогдашних женихов, когда они видели, что им предпочитали других, особливо если при том еще нарушалось данное обещание. Шведский закон позднейшего времени постановляет, что если «чувство женщины переменится» после законного обручения, то она обязана возвратить обручальные дары и заплатить 3 марки пени; сверх того, для восстановления доброго имени жениха, должна была подтвердить присягой двенадцати мужчин, что «она не знает никакого порока или недостатка за женихом и его родней и не знала того во время его сватовства и обручения». Тот же закон имел силу в случае нарушения обещания со стороны жениха; но тогда обручальные дары ему не возвращались. Если законно обрученная невеста три раза в один год отказывалась выходить за своего жениха, то он собирал своих родных и брал ее силой, где бы ни нашел; но она называлась законно взятой (Uag-Uigen), а не похищенной (rantagen).