Текст книги "Походы викингов"

Автор книги: Андерс Стриннгольм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 41 страниц)

В каком употреблении в древности был этот обычай защищать свое дело в честном, открытом бою, это можно видеть из рассказов, везде рассеянных в сагах, о знаменитых поединках. Тогдашние люди легко раздражались при действительных или воображаемых оскорблениях. Но как честь в их глазах стоила всего дороже и умы были чрезвычайно чувствительны к обидам, то вообще поединки гораздо чаще происходили по поводу личных отношений, немало за право собственности. Никакая неприязнь не оставлась без отмщения; ни одно обидное слово не сносилось хладнокровно: за это требовали кровавой расплаты.

Впрочем, было также в обыкновении решать поединками и тяжбы о праве, особливо в темных и сомнительных случаях. На это указывает Олаус Петри в своей шведской летописи, говоря о различных родах судопроизводства в древности: «Сначала у норманнов существовал такой обычай, – говорит он. – Если кто имел тяжбу с другим и нельзя было дознаться, кто прав и кто виноват, то тяжущиеся должны сражаться: победитель выигрывает дело». Тогдашние судьи не отличались уменьем раскрывать истину: при том сами, независимые и свободные, они уважали эти качества в других и не имели духа осуждать по одним предположениям; желали для своих приговоров ясной для всех и несомненной правды; оттого в тех случаях, когда совсем невозможно было дознание истины или примирение соперников, для тогдашних судей оставалось одно только средство: отдавать дело на суд невидимых и всеведущих сил[361]361
  «И у германцев были в употреблении подобные поединки» (Тацит, Германия, 10).


[Закрыть] или соглашаться, если один из соперников вызывался доказать свое право в честном бою, по недостатку лучших доказательств.

Как свидетельствуют исландские древности, этот обычай принят был на всем Севере. Сага об Эгиле, столь же важная, как и любопытная по описаниям древних северных обычаев, рассказывает, что некто Атли, по случаю спора о наследстве с исландцем Эгилем, богатырем саги, был приглашен соперником на Гулатинг[362]362
  Guloc – полуостров и Нордфьорде в Бергенском округе; от него получил свое название Гулатингский закон Хаконя, Адальстенова приемыша; там ежегодно происходили тинги, пока еще но были переведены в Берген.


[Закрыть] в Норвегии, но когда Атли, по собственным словам саги, отправился на тинг со свидетелями, которые должны были присягать в этом, деле, Эгиль подошел к нему и сказал, что не хочет его присяги за свое добро. «Скажу тебе другой закон, – продолжал он, – выйдем здесь на поединок: кто победит, того и имение». Эгиль говорил правду: действительно, был и такой закон, и старинный обычай, что всякий, какое бы дело он ни защищал, имел право вызывать на поединок противника. Атли отвечал, что он не прочь от поединка, потому что «ты, – продолжал он, – предлагаешь мне то же, что и я предложил бы». Поединок назначен; на поприще сражения приведен вол для принесения в жертву будущим победителем. Атли и Эгиль долго обменивались тяжелыми ударами. Наконец, когда Эгиль заметил, что Атли не ранен ни одним мечом, бросился на него, повалил и грыз ему горло.[363]363
  В сагах, однако ж, встречаются редко примеры нарушения принятых правил разгорячившимися бойцами.


[Закрыть] Затем, чтоб показать свою удаль, схватил он вола за рога и бросил его с такой силой на воздух, что у него выскочили затылочные кости.[364]364
  Это тот самый Эгиль, что помогал королю Ательстану в сражении при Браунбурге в Англии.


[Закрыть]

Асгрим Уллидагримсон имел на Альтинге в Исландии тяжбу с Ульфом Уггасоном, причем Асгрим, что редко бывало, случайным образом сделал ошибку против судебного обряда и назначил в свидетели только пятерых поселян вместо девяти (Edgardsman). Ульф Уггасон воспользовался оплошностью и обратил дело в ничто. Заметив это, Гуннар из Хлидаренди, столь же благородный человек, как искусный воин, вышел вперед и сказал Ульфу: «Ты обманул людской суд; вызываю тебя на поединок».

У всякого века своя образованность и свои обычаи, согласные с его понятиями. В младенческом состоянии народа брали перевес телесная сила. Во всех делах наиболее полагались на самих себя да на свой меч. По тогдашнему образу жизни, это казалось менее опасным, нежели кажется нам, живущим под другими условиями. Общее равновесие было следствием знакомого для всех искусства владеть оружием и равенства сил, более общего в сравнении с тем, какое допускают неодинаковые занятия и различный образ жизни нашего времени: меч одного удерживал спокойно в ножнах меч другого. Сверх того, чрезвычайно крепкое здоровье, какое мы едва ли считаем возможным при нашем изнеженном воспитании и кротких нравах, делало более сносными самые жестокие раны: на них смотрели равнодушнее, нежели в наше время. Во многих был такой воинский пыл, что они из одной отваги или для испытания силы вызывали на бой друг друга[365]365
  Про такие битвы один на один, за право или из молодечества, сочинено много песен и повестей.


[Закрыть] В сагах встречаются люди, имевшие обычай спрашивать всякого встречного, знает ли он подобного им бойца и не считает ли себя таким же. Получив утвердительный ответ, тотчас же вызывали его доказать эти слова самым делом. Гордые храбрецы не любили сносить отказа при сватовстве невест от их отцов, братьев или других родственников, чье согласие было необходимо: за то вызывали их на поединок. Также, если два жениха сватались к одной невесте, неизбежным последствием бывал поединок, на котором нередко один из женихов расплачивался жизнью. В давности поединки, кажется, были двоякого рода, потому что норманны делали различие между обыкновенными (envig) и судебными поединками (bohngang). «Ты вызвал меня на судебный поединок, – заставляет одна сага говорить бойца Берси Кормаку, – а я предлагаю тебе поединок Ты очень молод и неопытен; судебный поединок подчинен строгим и суровым правилам, которые неуместны на простом поединке». – «Тебе так же плохо пришлось бы и на простом поединке, – отвечал Кормак, – оттого подвергаюсь опасности судебного поединка и ни в каком случае не уступлю тебе и смелости». Простым поединком назывался бой один на один, без соблюдения определенных правил относительно пространства, установленного порядка ударов и тому подобного; сражались, если хотели, на голой земле, не стесняясь никакими условиями. Но судебный поединок имел свои законы и требовал строгого соблюдения их.

Глава четвертая
Изящные искусства и науки

Однако ж на Севере любили не одни телесные упражнения и не занимались ими исключительно. Для образования ума и упражнения умственных способностей в изящных искусствах не менее был важен другой род Idrotten (искусств), прекрасные игры.

Искусство скальдов пользовалось великим уваженном на Севере. Думали, что оно ведет начало от богов: асы называются слагателями песен (Liodasmidir); с ними, вероятно, явился на Север и поэтический образ выражения, Asarnal, язык богов. В песнях глубокомысленного содержания сохранялись наследованные от предков понятия и предания о сотворении мира, о происхождении и борьбе сил природы, о первых временах земной жизни и борьбе богов и народа в его долгом странствии по выходе из прежней родины; в форму благородно простых песен облекались мудрые житейские правила, предлагавшие высшее благоразумие, богатую опытность и внимательное наблюдение свойств людей; в военных песнях прославлялись дела cовременных богатырей и увековечивались подвиги павших. Древнейший поэтический образ выражения был Fornyrdalt, размеренная, стройная речь, имевшая основанием рифменные буквы или аллитерацию, подчиненную правилам со звучия в начальных буквах некоторых слов.

Почти все стихотворения скальдов разделены на строфы, состоящие обыкновенно из восьми стихов или строк (Ord, Visuord); строфы подразделяются на две половины I (Visa helmngr), а эти – на две части (Visa Fiordungr), из которых каждая составляет четверть строфы и содержит два стиха. Аллитерация состоит в том, что в двух рядом стоящих стихах встречаются три слова, начинающиеся с одинаковой буквы. Эти буквы называются рифменными и располагаются так, что третья, главная, занимает место в начале второго стиха, а первые две, побочные, помещаются в предыдущем, например:

Farved fagnadar Прощай, страна

Fold og beilla Радости и счастья!

F – рифменная буква; в слове Fold она главная, в Farvel и fagnadar – побочная. Все рифменные буквы должны находятся в словах с ударением: многие слова в двух рифмующихся стихах не могли начинаться с таких букв, по крайней мере существительные с ударением на первом слоге.

Мало-помалу образовался особенный род стихотворений, так называемый Drottquaedi; кроме аллитерации, составляющей отличительное свойство северной поэзии, он потребовал еще более строгой, определенной меры слогов и нескольких созвучий в одном и том же стихе. Созвучия в шотландской или древнесеверной поэзии двоякого рода: полные и половинные. Полное созвучие (Adalbending) состоит в том, что в одном и том же стихе встречаются два слога, у которых гласные и согласные буквы совершенно созвучны; половинным созвучием (Skothcnding), напротив, называется такое, когда гласные неодинаковы и только согласные созвучны: эти созвучные слоги всегда имеют ударение.

Относительно аллитерации, или рифменной буквы надобно заметить, что если главная буква гласная, то и боковые должны быть гласными, но все три, по возможности, различны: относительно гласных соблюдается совершенно противное правило.[366]366
  Скальдическая поэзия представляет совершенно уникальный пример стихотворной традиции, не находя себе прямых аналогий в творчестве иных народов. Выспренность стиля, доведенная до высшей степени совершенства и сложности, сопряжена в ней с чрезвычайной сюжетной бедностью – подавляющее большинство дошедших до нас стихотворных произведений либо являются описаниями битв и боевых столкновений, либо воспевают высококачественное, часто наградное, оружие. Иная тематика, как, скажем, любовная лирика (в знаменитых стихах Харальда Сурового, обращенных к Елизавете Ярославне), является для скальдической поэзии все же исключением из общего правила. Подробную характеристику поэзии, скальдов см. в кн… «Поэзия скальдов» (М., 1979); кроме того – Стеблин-Каменский М. И «Происхождение поэзии скаладов» (Скандинавский сборник, 1958, № 3) и в других работах М, И. Стеблин-Каменского (прим. Ред.)


[Закрыть]

Самый младший род поэзии, по времени своего происхождения, хотя отчасти известный и древним скальдом был Runbenda, стихотворение с нашими рифмами в конце стиха, Runbenda правильнее, нежели Fornyrdalag, но свободнее, чем Drottquaedi; как и Fornyrdalag, она допуска прибавочные предложения, однако ж сокращенные, и, подобно Drottquaedi, состоит из почти правильных спондев дактилей или трохеев, требует аллитерации и рифмы в конце стиха. Эта рифма на древнесеверном языке называется же, как и созвучие, Hending, и разделяется на полную и половинную. Различие состоит в том, что если она сложная, то необходимо, чтобы все согласные в конце стиха были созвучны; если же двухсложная – чтобы и следующие гласные буквы в обоих словах были созвучны, чего не соблюдается при ассонансах, потому что они односложны, хоть и встречаются в многосложных словах.

Сверх того, у скандинавов рифмуются только два соединенных аллитерацией стиха, а не как у нас, первый с третьим или второй с четвертым и так далее. Впрочем, Runhenda разделялась на многие роды по числу долгих слогов; некоторые стихи имели два таких слога, другие три, иные четыре. Эгиль Скаллагримсон сочинил в честь короля Эрика Кровавая Секира драпу hufvudlosen (выкуп головы) в роде рунгенды; из этого видно, что рифма в конце стиха очень древняя, по крайней мере древнее христианства на Севере.

Считают более ста различных родов северной поэзии; но все они легко могут быть подведены под это разделение, потому что пиитика скальдов допускала чрезвычайное разнообразие. Скандинавы не разделяли на разряды множество употребительных у них родов поэзии: каждый род они называли особенным именем.

Чтобы иметь какое-нибудь общее обозрение этих родов, J.Olafsen в своем основательном рассуждении «О древней северной поэзии» разделил их на четыре отдела: Fonyrdalag, Drottquaedi, Toglag и Runbenda. Напротив, Rask в своем Anyisning till Nordiska Fornspraket принимает только три главных рода, основываясь на том, что созвучие или правильное повторение одних и тех же звуков составляет главный отличительный признак северного стихосложения. Эти роды суть: 1. Fonyrdalag, с аллитерацией и, по мнению Раска, может быть назван разговорным, потому что наиболее подходит к обыкновенной разговорной речи; 2. Drottquaedi, кроме аллитерации, имеет также и ассонансы и преимущественно употреблялся в похвальных одах королям и богатырям, почему Раск называет этот род богатырским; к нему причисляет и Toglag в рассуждении Олафсена; 3. Runbenda, в котором, кроме аллитерации, есть и рифма. Раск думает, что этот род всего лучше называть народным, потому что сначала он принят был в песнях народа.

Живой стих, обилие и смелость картин, глубокое, сильное чувство, нередко какая-то величавость и прелесть отличают песни скальдов. Их воинственный размер, сильный и звучный от рифменной буквы, носит отпечаток военного духа самих поэтов и века их, Странные, обветшалые слова, неупотребительные в разговоре, оживали в их поэтическом языке, чтобы отличить его от вседневного и сделать торжественнее. Он, особливо в наиболее отделанной форме, замечателен картинными, смелыми описаниями лиц и предметов, взятыми из природы и баснословия. Удачный выбор описаний, изысканные, резкие выражения были главными условиями красоты и художественности в поэзии скальдов.[367]367
  Основным источником в плане искусства поэтики скальдов для нас служит, помимо самих стихов, та часть Младшей Эдды Снорри Стурлусона, которая именуется «Язык поэзии» и является своеобразным учебником скальдического ремесла.


[Закрыть]

Так, например, небо называлось в баснословном языке череп Имира, труд или бремя карликов, шлем Вестри, Эстри, Судри и Нордри (востока, запада, юга и севера); земля – плоть или тело Имира, мать Тора, поросшая деревьями дочь Опара, невеста или супруга Одина, соперница Фригг, Ринд и Гуннлед, свекровь Сив, сестра Эдса и Дагса и т. д.; поэзия – кровь Квасира, корабль карликов, мед и море карликов, мед Одина и асов и т. д. В древней Бьяркамаль в трех строфах встречаются четырнадцать баснословных названий золота: основанием каждого служит целая басня. Число всех имен Одина, попадающихся в древних баснях и песнях скальдов, простирается почти до 200; каждый из других богов также имеет множество баснословных названий.

Изобретение таких взятых из природы описательных названий отдавалось на волю изобретательной способности и дарования скальдов. Некоторые из них можно поместить здесь: солнце называлось мировое пламя, катящийся шар, прекрасное светило дня, окно небесной тверди, воздушное пламя, небесный огонь, позлащатель облаков, отверстие, озаритель, светило земель, украшение, спутник юга, светило земли, ужас мрака, светозарность мира, отрада народов, щит облаков, пожиратель железа и т. д.; море – земля корабля и мореходцев, путь и тропа руля, корабельного носа, рыбы, железа, морского короля, кольцо или лента островов, кровля кита, гнездо лебедей, обитель песчаных отмелей, морской травы, подводных камней, земля рыбачьих снастей, морских птиц, попутного ветра, пояс холодной земли, зыбкое лоно и т, д.; ветер – пагуба деревьев, губитель леса, паруса, корабельных снастей, смертоубийца, собака, волк; огонь – смерть леса и жилищ, солнце домов; корабль – медведь крученых канатов, лошадь морских королей, конь моря, корабельных снастей или ветра, зверь пролива, морской медведь, конь мачт и т. д.; война – буря, бряцание, шум оружия, щитов, Одина, валькирий, военных королей, буря копий, проливной дождь Одина и т. д.; щиты описывались военными кораблями; также назывались: солнце корабля, месяц передней части корабля, забрало корабля, ясень Улля, подошва Хрунгнира и колесо Хильд (три последних – мифологические названия); щиты имели прежде рисованные края, называвшиеся кольцами, и описывались названием этих колец; наступательное оружие, секиры и мечи, называются огнем крови или ран, также огнем Одина; секиры – именами чародеек, с прибавлением названий крови, ран, леса или деревьев; наступательное оружие описывалось именами змей и рыб; метательные назывались градом, снегом, ударами; мужчина вписывался по его свойствам, занятиям, раздором, морским путешественником, по охоте, оружию, кораблям или именам каких-нибудь его владений, также назывался по родам, от которых происходил или которых был родоначальником; он пробовал оружие (Reynir) и наносил смертельные удары (vidr). Скальды обыкновенно называли мужчину либо дубом и ясенем, либо рощей, либо другими мужеского рода именами деревьев и дополняли эти описания именами смертельного удара, корабля или имущества; мужчина назывался также именами асов и исполинов; последние были позорные, а имена эльфов в числе любимых. Женщина описывалась названиями напитков, которые подносила гостям, была покупательницей (Saig) или продавщицей (Log) вещей, которые подавала: Saig и Log означают таюке деревья, оттого и женщина описывалась всеми женскими именами растений. Ее называли также именами драгоценных камней, потому что Steina sorvi называлось женское ожерелье; сверх того, она описывалась названиями всех асиний, валькирий, норн и богинь, также исчислением ее занятий, обязанностей или происхождения и всего того, что составляло круг ее занятий.

Исчисление всех древних, частью изысканных и запутанных, описаний и поэтических имен, употребляемых; тогдашними поэтами, могло бы быть предметом особенного сочинения. Вейнгольд, в своих «Altnordisches Leben» |(Berlin, 1856 г.), вот что говорит о поэзии скальдов:

В природе немцев залегла глубоко склонность к созерцанию. Народы, по более счастливому географическому положению и выгодному стечению исторических событий, сделавшие успехи во внешнем быту, почти насмешливо называют немцев «народом мыслящим». Но эта созерцательность не туманная, как думают: она направлена к действительности и старается запасти людей посохом на дорогу жизни. В немногих словах, с которыми слито какое-нибудь иносказательное мнение, она силится высказать общее житейское правило; преобладающая склонность народа не медлить усваивать его себе и передавать по наследству из рода в род.

Так, у немцев рано составился богатый запас поговорок, в чем и Север имеет свою долю. В сагах нередко встречаются эти поговорки с таким оговорками: «В старину говорили, что…; правду говорят старики…; вот и вышла правда, что…; так й сбылось, как говорили в старину, что…», а иногда и без этих оговорок. Они обнимают всю жизнь: о них можно сказать то же, что и вообще о немецких. И Север имеет эти пословицы или апологические поговорки, относящиеся к какому-нибудь известному случаю или особенному происшествию и предлагающие какую-нибудь общую истину, по большей части в шуточной форме. Это остатки старых прибауток, нравственный смысл которых сохранился,

Север начал рано собирать эти отрывочные изречения и житейские правила в большое целое, естественно, поэтическое. Для этой афористической поэзии образонался даже особенный род куплетов, Liodabattr, состоящих из шести коротеньких строчек, более удобных для необходимо кратких предложений поговорки, нежели эпическая строфа со своими восьмью короткими стихами или четырьмя полными длинными строками, очень приличная для какого-нибудь доклада.

Одна из песен Старшей Эдды, Хавамаль (Речи Высокого), – великий памятник северной склонности собирать изречения в одно большое стихотворение. В нем собраны правила, как надобно путешествовать, вести себя в гостях; предложены краткие правила приличного поведения за столом, с отношением и к нравственности; за тем следуют поговорки о дружбе, о приобретении, о телесном здоровье, о чести, хорошей славе, осторожности; все это оканчивается странствованием Одина, которому вложено в уста и это стихотворение.

Итак, перед нами вовсе не народная, но более искусственная, афористическая поэзия; она больше напоминает нам Томазия Цирклера, нежели Фрейданка. Из Хавамаля очень знаменательное сделано извлечение в Loddfefnismal такого же содержания, но имеет поучительную форму наставления молодому человеку. Но какая разница между этим стихотворением и нашим Winsbeke! И здесь обнаруживается неспособность северной поэзии к истинной жизни. Как скоро кто-нибудь на Севере уклонялся от торной дороги, с ним случалось то же самое, что бывает с искрой, падающей с очага; она тлеет все меньше и меньше и наконец потухает совсем. Но Север имеет образец истинной дидактической поэзии в Rigsmal («Песне о Риге»), излагающей в живом рассказе мнение о начале трех сословий в государстве, если только можно назвать сословием несвободных людей.

Не могу сказать, проникла ли в народ афористическая поэзия; и на Севере могло быть так же, как и в других, местах, где поэты говорят для образованных сословий, а народ находит удовольствие в кратких пословицах. Для нас важность таких пословиц уже не совсем ясна: мы забыли их при заученных в школе правилах и напыщенных фразах. Но в народе они еще живы, да и сам народ живет по их правилам: без пословицы не сумеешь побудить к чему-нибудь мелкого ремесленника и крестьянина. Но и в этом кругу они не единственные деятели: рядом с ними водворились назидания церкви и библейские тексты. Зато в древнее языческое время они ни с кем не разделяли власти; они содержали житейские правила и, без сомнения, в неизменном виде передавались от старцев молодому поколению. При темноте и умышленной запутанности, которые недавно простерлись над нашей стариной, не будет излишним нарочно заметить здесь, что эти поговорки передавались не в училище друидок

У немцев не было ни друидов, ни бардов, не было и сословия поэтов; прекрасная свобода, представлявшая всякому из народа развивать доброе дарование, как он сам хотел, не терпела, чтобы Божьи таланты ограничивались исключительно известной школой. Как всякий домохозяин приносил жертвы и молитвы и исправлял религиозные обряды в качестве при родного жреца, так и занятие поэзией принадлежало всякому, у кого только было поэтическое дарование.

Кто будет говорить о скальдах как о цеховых мейстерзингерах, тот докажет, что ничего не знает о них. Правда, что всякий, желавший петь и быть рассказчиком, должен бы многому научиться, но это не было школьное учение. Дух северной поэзии создал себе известные формы и образы, от которых никто не мог отказаться: надо было ознакомиться с ними. Начинающий поэт должен был усвоить себе тот запас иносказательных имен, из которых слагается остов северян поэзии. В то время, от которого дошли к нам имена скальда ни одно живое существо, ни одна неодушевленная вещь и назывались своими настоящими названиями: для того существовали описательные имена, заимствованные из качеств лиц или вещи, их действий, или истории. Знание этих описательных форм, употребляемых древними скальдами, служило доказательством образованности; изобретение новых трудных и темных имен обнаруживало остроумие и ученость поэта. Не зная всех северных саг и мифов, нельзя было ни писать стихов, ни находить в них удовольствие.

Поэзия, например, называется кровью Квасира, кораблем карликов, медом их, также исполинов и т. д. Переход, как видите, велик – впрочем, легко найти его границы, только из известного иносказательного воззрения истекают эти описательные формы. Их источник двоякий: воззрение на природу и саги. Из последних берется то, что находилось к лицу или вещи в баснословном отношении, а первое находит сходство вообще между явлениями природы и внешнего мира с описываемым предметом, Гонялись за метафорами: эта страсть и в северном мире, как и везде, привела к напыщенности и преувеличениям.

Первый шаг с проложенной дороги древненемецкого рода поэзии тотчас вывел на ложный путь. Чем более избирались сухие предметы, тем несостоятельнее оказывалась суровая северная природа для того, чтобы дать голым событиям живой и свежий образ; тем хлопотливее гонялись за искусственной отделкой и вскоре дошли до того, что стихотворение, если его метафоры перевести на простые слова, становилось сухим донесением. Едва ли может существовать другая поэзия, так мало удовлетворительная, приносящая так немного истинного наслаждения. В основании поэзии скальдов было не чувство и здравое воображение, а расчетливый рассудок. Она постоянно предлагает загадки, которых разрешение, правда, изощряет остроту ума некоторых людей, зато другим не приносит никакой пищи.

Мы не будем распространяться здесь о пиитике скальдов; упомянем только, что сами по себе простые звуки у них перепутаны и слиты вместе. Не только вставочные предложения, даже междометия без всякой связи (так называемые дополнительные предложения) вставлены в другие предложения, так что иногда такая строфа походит на опрокинутую шахматную доску, на которой снова надобно расставлять шашки.

Истинной причиной такого насилования (назвать исственностью будет слишком снисходительно) – к метафорам и описательным названиям: она делает сочетания слов, которые не умещаются в ограниченном пространстве одного стиха, но, разбитые на части, переносятся, в следующий. Вообще, напрасно будем искать чувство прекрасного в поэзии скальдов; они не умели находить для своих мыслей приличной формы выражения; слишком тяжелая и грубая, чтобы сделаться мягче и теплее, их поэзия могла нравиться причудливому и испорченному вкусу. Странно извинение, что этот образ выражения получил начало от необходимости облекать в поэтические образы чисто рассудочные, исторические предметы. Поэты умеют озарять мыслью и историческое событие и согревать его теплотой чувства; до времени поэзии скальдов знали это и северные oбитатели.

Но простые стихи, звучащие нам, особливо в песнях Эдди, постепенно выходили из употребления: почитатели потребовали чего-нибудь нового, что было бы противоположно простому. Так, королевское стихотворение, Drottquaedi, представляет самый жалкий образец искусственного и неественного. Сообразно с тем, краткие стихотворения потеряли свою цену: ее имели одни только драпы, в которых считалось от 70 до 80 строф. Так, объемистость и внешний вид пользовались уважением. Тогда смотрели на стихотворчество, как на механическую работу, и сравнивали его с деревянной постройкой (Staftr); рифменные буквы составляли основание отдельных стихов; из этих состоят строфы, соединение строф называется Balkr. Из балкров слагают стихотворение, убранное вычурными и странными прикрасами из описательных названий, вдоль и поперек обшитое планками или перемешанное вставочными предложениями и словами. Как король не может жить в маленькой хижине, так не прилично для него и небольшое стихотворение. Здесь должна быть комната, просторная для всякою рода занятий.

Кто хотел быть скальдом, для того достаточно было учиться, однако ж нигде не упоминается об училище, учрежденном с этой целью. Та часть Младшей Эдды, которая учит стихотворству и полагает предмет поэзии в описательных названиях и синонимах, потом говорит о ее родах, не может быть принята здесь в соображение, как ученый труд XIII и XIV веков; она составлена по образцам стихотворений скальдов для изучения их, а не как руководство для них самих.

Можем сказать прямо, что училищем была общественная жизнь. В числе развлечений на больших собраниях и пирах занимали главное место не песни и музыка, как в Германии и Англии, а чтение стихотворений, истинно знаменательное слово для Севера. Рано заслушивались его мальчики и даже девочки и пробовали свои силы в подражаниях. Об Эгиле Скаллагримсоне рассказывают, что он писал стихи на четвертом году возраста; об Эйнаре Скалагламе, что он еще в очень ранней молодости весьма счастливо выходил на поприще скальда.

Легко усваивали себе основные формы и изучали начала, по которым составляют описательные названия. Остальное зависело от собственного таланта и избранного направления. Притом пособляла память, очень изощренная на Севере, как и везде, в то время, когда необходимость наставляла полагаться на нее, а не на письменность. Когда Орвародд, ужаленный роковой ехидной, чувствует приближение смерти, он разделяет 80 своих товарищей на две половины: первые сорок складывают ему курган, другие слушают стихотворение, которое он читает про свою жиань. Оно состояло из 71 строфы и потом передано памятью слушателей. В пример сильной памяти у скальдов можно привести Огува, прочитавшего в один вечер королю, Харальду Хардраде, до 60 мелких стихотворений; сверх того у него еще осталось их в запасе до 30.

Прежде всего, скальду каждую минуту следовало быть готовым к сочинению стихов; ему надобно было так же скоро читать стихи, как он обыкновенно говорил. При рождении Старкада Один дал ребенку поэтическое дарование с чрезвычайной способностью к творчеству, но Тор сделал это очень сомнительным, отняв у него дар удерживать в памяти прежде написанные стихи. Скальда Сигаата хвалят, что стихи текли у него с языка, как обыкновенные слова, хоть он и не отличался красноречием в простом разговоре

Как часто короли и ярлы требовали стихов от своих скальдов, так же часто приходилось этим певцам состязаться друг с другом в сказании стихов; как будто другой Штемпфем. Эйзе-Норвежский, Харальд Хардраде шел однажды по улице со скальдом Тъодольфом и услыхал, что в одном доме кожевник ссорился с кузнецом. «Сочини мне сейчас же стихи, – вскричал он поэту, – один из этих ссорящихся пусть будет исполин Гейрред, а другой Тор!» Тьодольф тотчас сочинил несколько стихов, и король был доволен и похвалил его, как хорошего скальда.

Много говорили об этом; злые языки даже утверждали что другой придворный поэт, Сиглухалли, не так даровит. Вечером Харальд позвал в комнату карлу. Тут в полном вооружении и в награду за стихи назначил другому скальду ножик и пояс. Сиглухалли тотчас начал и получил подарок.

На другой вечер король был что-то сердит на Халли: он послал ему с карлой жареного поросенка и вскричал, чм если скальд не приготовит ему стихов, пока дойдет до него Тута, то должен будет умереть. Но поэт поторопился: Харальд похвалил стихи и обещал оставить его в покое на будущее время.

Без приготовления можно было сказать одни небольшой стихи, но и для длинных назначали скальдам краткий срок; присутствие духа и практика в быстрых импровизациях были всегда необходимы для них. Торарин написал оду в честь датского короля, Канута Великого, но коротенькую: такие стихотворения, как упомянули мы, назывались флекра. Король рассердился и приказал ему сочинить драпу на другой день к обеду, иначе он повесит его за дерзость, что написал в честь Канута флекру (draepling). Впрочем, Торарин нашелся: он воспользовался той же флекрой, прибавил припевы, присочинил несколько новых строф. Канут был доволен и богато наградил его.

Мы знаем немало скальдов, стихотворения которых хранились частью вполне, частью в отрывках; от других дошло до нас ничего, кроме имени; сверх того, мы имеем отрывки незнакомых поэтов. Большая часть были норвежцами или исландцами. Всего чаще они являлись при норвежском дворе, впрочем, не гнушались и Данией, Швецией, Англией, Россией. Их цветущее время было с IX по XI столетия. Легко понять, отчего в странах, развивших северную жизнь, всего чище и свежее эта поэзия распустилась самым пышным цветком и что с введением христианства начало блекнуть и искусство скальдов. Она была настоящим растением языческого Севера, деревянным и колючим: в ней много важных воззрений и целомудренных образов, но без теплоты и любви…

При всех великих недостатках, в которых мы беспристрастно должны упрекнуть древнесеверную поэзию, она однако ж была прилична северной жизни; вычурные и ледяные украшения этих предложений, дикий и будто отрезанный вид этих стихов – как нельзя лучше отвечают духу того времени и тех строк. Поэзия скальдов, подобно мечу, была житейской необходимостью; как меч добывал желанное золото, так доставалось оно и стихам. Подобные тем певцам, которые во время переселения народов переходили от одного немецкого князя к другому, более подобные рыцарям-поэтам XII и XIII веков, из которых многие были и витязи, люди, изучившие трудное искусство бога Браги,[368]368
  Браги Старый – первый известный по имени скальд, живший и конце VIIІ – начале IX в., позднее был причислен к асам и введен в древнескандинавский языческий пантеон (прим. ред)


[Закрыть] покидали домашний очаг, переходили горы, переплывали моря затем, чтобы найти государя, которого могли бы воспевать, а кольца его носить на своих руках.