Текст книги "Заботы пятьдесят третьего года"

Автор книги: Анатолий Степанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Вот он финал. Ах, хорошо, ах, хорошо! Хорошо вспомнить, что можно испытать наслаждение от музыки, хорошо ощущать себя в душевном единении с теми, кто вместе с тобой испытывает это наслаждение, хорошо сидеть в кресле с закрытыми глазами и просто слушать. Все. Конец Эгмонту, конец первому отделению.

Роман открыл глаза. Поднялся с кресла. В шестом ряду, справа, вставал Миша Мосин. Роман направился к нему.

– Ромочка! – обрадовался Миша Мосин. – Сколько зим, сколько лет!

Гуляли в фойе, разговаривали об искусстве.

Идя в Большой зал консерватории, Казарян полагал, что после первого отделения возьмет Мишу Мосина под руку и выведет на улицу Герцена, где задаст ему ряд интересующих его, Казаряна, и Московский уголовный розыск вопросов. Но пожалел и этого не сделал. Не Мосина пожалел. Во втором отделении была Девятая. Договорились встретиться после концерта.

Кончилось все. Ослабленные и невнимательные, они закуривали в скверике, в котором еще не поселился размахивающий руками Чайковский. Подбежала дамочка в очках, схватила Мосина за рукав, защебетала оживленно.

– Мосенька, сегодня Курт был неподражаем, не правда ли?

– Иначе и не могло быть. Он с нами прощался, Лялечка.

– Это не трепотня, Мося, это действительно так? – жалостно спросила дамочка.

– Это действительно так. Днями Курт Зандерлинг навсегда уезжает от нас в ГДР, – торжественно доложил Мосин.

– Горе-то какое! – деловито огорчилась дамочка, поцеловала Мосина в щеку, подхватила на лету падавшие от удара о мосинский нос очки и убежала.

– Миня, а почему тебя Мосей стали звать? – поинтересовался Роман.

– Ты с успехом мог бы задать другой вопрос: Мося, а почему тебя Миней назвали? – раздраженно ответил Мосин. – Но мне кажется, что ты отлавливал меня не для того, чтобы задать этот вопрос. А совсем-совсем другой. По палагинскому делу. Так?

– Проницателен ты, Миня.

– Профессия такая.

– А какая у тебя профессия?

– Юрист, Рома.

– Не юрист, а юрисконсульт фабрики канцтоваров "Светоч". Это не профессия и даже не должность. Это крыша, голубок мой.

Мося засмеялся и смеялся долго. Отсмеявшись сказал:

– Господи, до чего же милиционеры одинаковые! Сразу пугать.

– Я не пугаю тебя. Я позицию определяю, с которой ты и должен выступать в разговоре со мной. Я – представитель правоохранительных органов, а ты – жучок, существующий и существующий неплохо на сомнительные доходы.

– Из пушек по воробьям, – как бы "а парт" кинул реплику Мосин.

– Воробей – это ты?

– Выстрел-то мимо меня и поэтому по воробьям. – Вопросы будешь задавать? – с места в карьер начал Мосин.

– А как же! – обрадовался Казарян.

– Тогда без предисловий начинай. Я тороплюсь, меня симпатичная гусыня ждет.

Казарян взял его под руку и вывел на улицу Герцена, и пошли они к Манежной площади.

– С палагинской коллекцией хорошо знаком?

– Да.

– И знаешь, как она хранилась в доме?

– Да.

– Через тебя никто не пытался начать переговоры с Палагиным о продаже коллекции или части ее?

– Палагинской коллекцией интересуются только специалисты и фанаты. И те и другие знают, что Палагин ничего не продает. Так что подобной попытки не может быть в принципе.

– Кстати, Миня, а сам-то ты что-нибудь коллекционируешь?

– Конечно. Но моя страсть – сугубо по моим средствам. Я по дешевке собираю русскую живопись начала двадцатого века, которая стоит копейки и которая через двадцать пять лет сделает меня миллионером.

– А хочется стать миллионером?

– До слез, Рома.

– При такой жажде можно и форсировать события, а?

– Какие, собственно, события?

– События, приближающие тебя к миллионам.

– Дорогой Рома, при твоем ли роде деятельности заниматься эвфемизмами? Спроси коротко и ясно: "Гражданин Мосин, не вы ли за соответствующее вознаграждение навели уголовников-домушников на коллекцию Палагина?"

– Считай, что спросил.

– Не я.

– Жаль. – Казарян обнял Мосина за плечи. – А то как бы было хорошо!

– Не столько хорошо, сколько просто. Для тебя.

– В общем, я тебе, Миня, верю. Хотя нет, все наоборот. В общем, я тебе, Миня, не верю, но в данном конкретном случае верю.

– Тоже мне Станиславский! Верю! Не верю!

– Хватит блажить-то. Давай вместе подумаем. Я поначалу был убежден, что наводка зрячая. А вот окружение прошерстил и усомнился.

– А если темная, Рома?

– Откуда? Среди окружения фофанов для темной наводки нет.

– Есть идея, Рома.

– Поделись.

– А что я с этого буду иметь?

– Миня, могу тебя заверить: от моих благодеяний миллионером станешь.

– Да я шучу, шучу! Хотелось бы просто от тебя в знак признательности небольшой сувенирчик. У твоего папаши в чулане лентуловский этюд пылится. Только и всего!

– Договорились. А ты мне в ответ – театральный экскизик Добужинского. Я помню, у тебя их несколько.

– Это же баш на баш! Мне-то какая выгода?

– Как знаешь, Миня, как знаешь!

Мосин отчаянно махнул рукой:

– Ну, что мы с тобой, право, как на базаре! Бери идею задаром.

– Значит, Лентулов менять прописку не будет.

– Как это не будет? – возмутился Мося. – Мы же с тобой договорились: ты мне Лентулова, а я тебе – Добужинского.

– Ладно. Отдавай идею задаром.

– Вы в своей конторе на Петровке небось думаете, что вы самые умные и проницательные. А у некоторых на плечах тоже не кочан капусты.

– Кстати, насчет эвфемизмов. Некоторые – это ты?

У казаряновской альма-матер – юрфака – они перешли на другую сторону улицы, свернули налево и мимо старого здания МГУ, мимо американского посольства выруливали к "Националю".

– Абсолютно верно. Я. Так вот, у которого на плечах не кочан капусты вне зависимости от вас размышлял о краже и пришел к выводу, что наиболее вероятный источник о палагинской коллекции и о квартире – обслуга. Прикинул: жактовские деятели, приходящая прислуга, персональная портниха жены и, наконец, столяр-краснодеревщик, который уже много лет строит Палагину разнообразные вместилища для его коллекции.

Слесаря, водопроводчики, домработница, портниха, электрики, конечно же, могут дать кое-какие сведения о квартире Палагина. Но исчерпывающие сведения, а главное – все о коллекции, может дать только Петр Федосеевич, краснодеревщик. Я его знаю сто лет, Палагин его знает сто лет, все его знают сто лет, и поэтому почти с уверенностью можно сказать, что на сознательную зрячую наводку он никогда не пойдет. А вот втемную его использовать могли.

– Завтра с утра мы с тобой, Миня, в гостях у Петра Федосеевича.

– А ты сегодня Лентунова подготовь. Там масло, ты пыль влажной тряпочкой сотри, подсолнечным маслом протри и опять насухо вытри. – Мосин подошел к окну кафе, глянул в щель между неплотно задвинутыми гардинами, сообщил: – Юрий Карлович с Веней кукуют. Обрадовать, что ли, советскую литературу?

– Валяй. Подкорми классиков с доходов праведных.

– Компанию не составишь?

– Мне, Миня, пьянствовать в общественных местах не положено. Особенно с тобой.

– Грубишь, хамишь, а зачем?! Будь здоров тогда. – И Миня небрежно кивнул Казаряну. Наказав Казаряна за милицейскую грубость, он тут же добавил, ибо не забывал ничего и никогда: – Завтра в девять часов утра я жду тебя у метро "Дворец Советов".

У Александра было прекрасное настроение, потому что Ларионов подходил к концу своего доклада о проделанной по делу о палагинской краже работе.

– Кое-что о Леониде Михайловиче Берникове я подсобирал. – Ларионов сверился с бумажкой, – Л.М.Берников, 1896 года рождения, образование незаконченное среднее, с 1933 года постоянно работает в системе промкооперации, в основном в должности председателя различных артелей. К судебной ответственности не привлекался, однако в знаменитом текстильном деле сорокового года фигурировал как свидетель. В настоящее время заведует производством артели "Знамя революции", изготовляющей мягкую игрушку.

– Похоже, Сережа, похоже, – оценил ларионовскую работу Смирнов. – Я понимаю, у тебя времени не было, но все-таки... В УБХСС на него ничего нет?

– Я по утрянке к Грошеву успел заглянуть. Говорит, что единственное у него – подозрения.

– Что делать будем?

– Романа подождем и решим.

– А где он запропал? – вдруг высказал начальственное неудовольствие Смирнов.

– Звонил в девять, сказал, что к одиннадцати, к полдвенадцатому будет. У него там что-то по наводке выклевывается.

И действительно выклевывалось, потому что оперуполномоченный Роман Казарян сиял как медный, хорошо начищенный таз. Он вошел в кабинет Смирнова вольно-разболтанной походочкой, оглядел присутствующих, небрежно поздоровался:

– Привет! Трудитесь? Ну-ну! – И кинул себя на стул.

– Привет, гражданин Ухудшанский! – ответствовал его начальник Смирнов.

Казарян поморгал-поморгал, понял, посмеялся сдержанно, отреагировал:

– Точно отмечено. Исправлюсь, товарищ майор. Так что же у вас новенького? – Но надоело, и он торжественно сообщил: – Пока вы тут в бумажки играете, бюрократы, я, по-моему, кончик ухватил.

– И я кончик ухватил, – скромно, но с достоинством, сообщил Ларионов, а Смирнов задал им детскую загадку:

– Два конца, два кольца, посредине – гвоздик. Что это такое, друзья мои?

– Это дело о краже в квартире гражданина Палагина. Правильно? отгадал Казарян.

– Правильно, – подтвердил Смирнов. – Два конца есть. А где же гвоздик?

– На пересечении двух концов, – объяснил непонятливому начальнику Казарян.

– А если прямые не пересекаются, если они – в параллели?

– У Лобачевского все пересекается.

– Но Ты, Рома, не Лобачевский.

– Я – лучше, я – выдающийся сыщик современности. Мы когда-нибудь о деле поговорим?

– Давно жду, – признался Смирнов. – Начинай.

– Сегодня утром Миня Мосин рекомендовал меня, как заказчика, персональному краснодеревщику Палагина Петру Федосеевичу. Я сказал, что мне необходимы стенды-шкафы для коллекции миниатюр XIX века, камей и медальонов, и, зная о прекрасной домашней коллекции Палагина, хотел бы иметь нечто подобное. И подсунул ему планчик квартиры, будто бы моей, а на самом деле вариацию на темы палагинских апартаментов. Обрадованный маэстро по этому плану воспроизвел расположение стендов палагинских, отметив центральную, более ценную часть экспозиции, как его, мастера, профессиональное достижение.

Тотчас коллекционер, предъявив удостоверение, превратился из коллекционера в милиционера и попросил ответить Петра Федосеевича на вопрос: "Не приходил ли к нему еще кто-нибудь с подобным моему предложением?"

Оказывается, с полгода назад с подобным предложением обращался к нему один гражданин. Петр Федосеевич даже примерный экскиз набросал по его заказу, но больше этот человек не являлся...

– Стоп, – прервал его Смирнов. – Человечек этот и есть фигура твоего красноречия?

– Отнюдь. Это единственная характеристика, которую мог дать Петр Федосеевич.

– Два конца, два кольца, а посередке – гвоздик. Сережа, как ты считаешь? – спросил Смирнов.

– Похоже, Саня, – ответил ему Ларионов.

– Может, объясните, о чем вы? – обиделся за свое неведение Казарян.

– Сережа вышел на деятеля промысловой кооперации Леонида Михайловича Берникова, у которого в последнее время прорезался интерес к заезжим домушникам. А при Берникове вьется некто, характеристика которого и с Сережиной стороны ограничивается одним-единственным словом – "человечек".

– Горячо! Ой, как горячо!!! – заорал Казарян.

– Пока что лишь тепло, Рома, – осадил его Смирнов. – Ну да, у нас есть серьезнейшие основания подозревать гражданина Берникова Леонида Михайловича в желании вложить свой капитал, тайный капитал, не совсем законным образом в ценности на все времена. А дальше что? Дальше ничего. Пока коллекция не будет обнаружена, и так, чтобы мы могли доказать, что она – в берниковском владении, он чист перед законом.

– Да понимаю я все это, Саня! – Казарян уже не сидел барином, а бегал по кабинету. – Главное – лошадь – в наличии, а телегу мы ей быстренько приделаем!

– Начинается черная маета, ребята, – сказал Смирнов. – Давайте прикинем, что и как. Первое: обнаружение и опознание человечка. Кто берет?

– Я, – вызвался Ларионов.

– Второе, – Берников. Его контакты, его времяпровождение, его интересы, и, главное, его берлоги, как официальные, так и тайные.

– Я, – решил Казарян и тут же стал ставить условия: – Но только предупреждаю, Саня, все эти дела – и мои, и Сережины, требуют серьезного подкрепления. Нам необходимы каждому по два оперативника в помощь, это по самому минимуму. Иди к начальству, размахивай письмом Комитета по делам искусств, ручайся, но людей обязательно выбей.

– Людей я постараюсь выбить.

– Не постарайся, а выбей! – поддержал Казаряна Ларионов. – Хватит на амнистийные трудности ссылаться, кончилось уже все, выбей, и никаких разговоров.

– Разговоры будут, – вздохнул Смирнов. – Но выбью.

Людей – молоденьких, только что принятых в МУР пареньков, – дали.

Человечка Ларионов определил на раз, два, три. Вернее, сложил из двух человечков одного. По фотографии Вадик определил своего человечка, а Петр Федосеевич – своего. А на фотографиях фигурировал один и тот же человек: Дмитрий Спиридонович Дудаков, завскладом артели "Знамя революции", где начальствовал производством Леонид Михайлович Берников.

Ларионов приставил к Дудакову двух горячих пареньков из пополнения, а сам ринулся на подмогу Казаряну.

Леонид Михайлович Берников, наделенный ярко выраженным холерическим темпераментом, незаурядной энергией, требовал к себе внимания пристального и непрерывного: Казарян, наблюдая вместе с Ларионовым за тем, как грузит в полуторку узлы и этажерки Леонид Михайлович Берников, продекламировал из Фета:

Как первый луч весенний ярок!

Какие в нем нисходят сны!

Как ты пленителен, подарок

Воспламеняющей весны!

– разумея под подарком нынешней воспламеняющей весны Леонида Берникова.

Начальник производства артели "Знамя революции" усадил в кабину жену Зою, а сам вместе с дочкой забрался в кузов. Полуторка тронулась.

На дачу, на дачу! Катили по Ярославскому, Дмитровскому, Ленинградскому, Можайскому, Калужскому, Рязанскому шоссе полуторки и трехтонки, набитые нарочито небогатым дачным скарбом. Матрасы и одеяла, корыта и умывальники, табуретки и столы, керогазы и примусы, ночные горшки и зеркала. Прочь от надоевшего за зиму города, прочь от коммунального многолюдства, прочь от знакомых лиц, избитых каждодневных единообразных перемещений, прочь от столичной неволи. К улочкам, заросшим желтыми одуванчиками, к вечерней – с туманом – прохладе, к извивающейся речушке, к волейбольным площадкам меж сосен, к выдуманной дачной свободе.

Роскошествовали в собственных, ютились у знакомых, снимали у круглогодичных. Ввергали семейный бюджет в кризисное состояние, залезали в долги, отказывали себе в самом необходимом... Но – на дачу, на дачу!

Для того чтобы ни свет ни заря мчаться под нежарким солнцем раннего утра к электричке, для того чтобы поздним вечером, изнемогая под непосильной тяжестью авосек и рюкзаков, возвращаться к временному своему очагу и тут же засыпать от усталости на неудобной раскладушке.

Но не таков был Леонид Михайлович. Поселив семейство в Кратове, то ли у дальних родственников, то ли у ближайших друзей, он посещал милый теремок на берегу пруда лишь в выходные дни, отдавая будни трудам и заботам в Москве.

Ужасно деловой, он в синем сатиновом халате метался, руководяще размахивая руками, по производственным помещениям и территории артели, в солидном костюме из чисто шерстяной ткани "Метро" навещал свое кооперативное начальство, в бобочке из крученого шелка требовательно появлялся у смущенных смежников. Работа.

Вечерами – заботы. Заботился он о тридцатилетней искусственно платиновой блондинке Зиночке Некляевой, чей бревенчатый обихоженный домик в селе Хорошеве, охраняя покой владелицы, он навещал ежевечерне и, как водится, охранял его еженощно.

Золотая рыбка (на посылках) Дмитрий Спиридонович Дудаков при Зиночке исполнял обязанности чичисбея, ловя ее желания и угадывая ее капризы.

– Квартира на Зацепе, дача в Кратове, артель, домик в Хорошеве, загибал пальцы Смирнов. – Неделю водите, и только-то?!

– И только-то, – раздраженно откликнулся Казарян. – Больше никуда и ни с кем.

– Не узнаю тебя, Рома, – укорил Смирнов. – Неужто трудно блондинку Зинку пощупать, пока Леонид Михайлович горит на работе?

– Не беспокойся, со временем пощупаю, – пообещал ему Казарян, и от такого обещания Смирнов, естественно, забеспокоился:

– Я в переносном смысле говорю.

– Я тебя так и понял.

– Зинкин дом и дворовая пристройка – наиболее перспективные объекты, – подал голос Ларионов.

– А почему не дача?! – возразил Смирнов. – Дача-то наверняка куплена на его деньги подставным родственничком.

– Людей там много, Саня, – разъяснил Ларионов. – Близких и дальних родственников. Каждый смотрит в оба и мечтает увидеть что-нибудь такое, что поможет вырвать у богатого главы семейства хоть малую толику.

– Дудаков?

– Этот вообще комнату снимает. Кстати, с ним бы по картотеке пройтись. До того сер, что следует обязательно проверить.

– Он сер, а ты, приятель, сед, – перефразируя Крылова, продекламировал Казарян.

– Сед я, – сказал Смирнов. – Ростов запросили?

– Запросили. Приметы отправили, теперь картинок для опознания ждем. Только что это дает? Ну, опознает его мой осведомитель, и что? Берников откажется, домушник откажется – следов-то никаких не оставил – и все. Только спугнем их. Коллекцию надо у Берникова искать, – сделал вывод Ларионов.

– А ведь если бы не амнистия, Берников не рискнул бы, – вдруг сказал Смирнов. – А тут разгул, так сказать, преступности. Тогда можно хватать под шумок, кто в этом навороте разберется. Он и схватил. Цап – и сидит тихонько, в норку забившись.

– К чему твой психологический экскурс? – поинтересовался Казарян.

– Характер гражданина Берникова это проясняет. И обывательскую его ограниченность в оценке событий, – ответил Смирнов.

– Все общие рассуждения, Саня. А как его с поличным прихватить? вздохнул Ларионов.

– Исходя из общих рассуждений, – невинно ответил Смирнов.

Зиночке было скучно оттого, что Леонид Михайлович, как всегда по воскресеньям, отбыл в Кратово. Она прямо и заявила об этом Дудакову, который тоже не прыгал от веселья:

– Скучно, Митька!

– Давай водки выпьем, – нашел Дудаков выход из положения.

– Тебе только бы нажраться! – поморщилась Зина и предложила сама: – А что, если в Татарово на пляж махнуть?

– Спятила! Вода еще знаешь какая холодная?!

– А мы загорать. – Она глянула в окно, стала убирать со стола грязную посуду и остатки царского завтрака. – День-то какой!

Дудаков понял, что сопротивляться бесполезно. Изволил только тактично намекнуть:

– Бутылочку бы с собой нелишне захватить.

День-то какой! Еще по-весеннему трепетна и мягка пронзительно-зеленая, светлая листва, а уже жаром отдает от асфальта.

Зина сразу взяла быка за рога: в ожидании неторопливого воскресного троллейбуса стала загорать, закрыв глаза и подставив лицо лучам яростно палившего с безоблачного неба солнца. Два паренька подтянулись к остановке и стали ждать троллейбуса.

В троллейбусе-то еще лучше. Влетел в открытые окна теплый ветер и стал гулять среди немногочисленных пассажиров, заставляя трепетать, как знамена, женские косынки, круглым горбом надувая мужские рубашки, лохматя волосы и принуждая всех радостно щуриться.

От троллейбусного круга, от пятачка идти до пляжа минут пятнадцать.

– Далеко-то как идти еще! – выразила неудовольствие Зина.

– А мы не торопясь, – подбодрил ее Дудаков. Настроение у него было замечательное: в авоське, привалившись к свертку с закусью, отдыхала перед боем бутылочка. Мимо заборов начальнических дач спустились к пляжу. Несмотря на то, что вода действительно была холодна, все же кое-какой народец на пляже колбасился.

Дудаков и Зина присели на песочек и, сидя, обнажились. Зина расстелила на песке принесенное из дома одеяло и раскинула на нем богатые свои, по-зимнему белые формы. Дудаков же продолжал сидеть, слегка стесняясь бледно-голубого тельца, густо испещренного мрачно-синими картинками. Не человек, а выставка графики: тут и деревенский пейзаж с церковью, и свидание двух приятелей с пивными кружками, и жанровая зарисовка на темы свободной любви, и ню (вроде бы даже Леда с лебедем), и нечто из немецкого позднего романтизма, повествующего о похищении орлом глубоко несчастного от этого юноши. Ну и, естественно, там и сям разбросанные каллиграфические лозунги: "Не забуду мать родную", "Нет в жизни счастья", "За друга в огонь и в воду".

Перед тем, как дремотно закрыть глаза, Зина осмотрела экспозицию и спросила без интереса:

– Кто это тебя так изукрасил?

– Сам. Молодой был и глупый.

– Как же ты до спины доставал?

– Товарищи помогли.

– Это за которых в огонь и в воду? – догадалась Зина и, не ожидая ответа, сладострастно задремала. Через некоторое время из дремоты ее вывел комплимент, произнесенный оглушительным шепотом:

– Нет, ты посмотри, какая женщина, Сережа!

Неизвестно, посмотрел ли Сережа на женщину, но женщина – это уж точно – украдкой посмотрела на говорившего. Могучий армянин тоже поймал этот взгляд и улыбнулся. От такого обходительного нахальства Зина гордо отвернула голову.

– Сережа, это женщина моей мечты! – продолжал настаивать армянин.

– Девушка, – поправил его неизвестный Зине Сережа.

– Откуда знаешь?

– Кинокартина такая была – "Девушка моей мечты".

– Так то – кино, а это – жизнь! – темпераментно прокричал армянин, а тот, кого он называл Сережей, вежливо обратился к Дудакову:

– У вас случайно чем открыть бутылку пива не найдется?

– А ты зубами, – грубовато посоветовал Дудаков.

– Не умею.

– Дай, – потребовал Дудаков.

Сережа протянул ему темную бутылку. Дудаков зацепился клыком за рифленый край крышки и сорвал ее. Теплое пиво аккуратной шапочкой явилось на свет.

– Буксы горят после вчерашнего, – объяснил Сережа свою жажду и припал к горлышку. Наблюдая за его ходящим кадыком, Дудаков нравоучительно заметил:

– Не очень-то, мужик, тебе пиво поможет. Покрепче бы чего нибудь.

– А может, не надо? Заведусь опять, – слегка посомневался Сергей.

– Надо, надо, – настаивал Дудаков.

– На круг далеко идти.

– У меня для начала имеется, – успокоил его Дудаков. – А потом ты ответишь.

Дудаков потянул к себе авоську и перебрался поближе к Сергею. Его место осторожно занял армянин.

– Девушка! – позвал он, но девушка глаз не открывала. Тогда он сказал: – Девушка, у вас купальник разорвался!

– Где?! – бодрым голосом вскричала Зина и села, подтянув ноги, прикрываясь.

– Вот здесь, – армянин осторожно, пальчиком, указал на купальниковое декольте.

– Так это же вырез, специально так задумано, – хихикнув, сказала Зина.

– Специально так задумано, чтобы сводить кавказского человека с ума, да?

– Будем, – решил Дудаков и чокнулся с Сережей. Граненые стаканы глухо брякнули.

– Будем, – подтвердил Сережа, и они взяли по сто двадцать пять одним глотком. Передернулись, закусили охотничьими сосисками. У Сережи открылись глаза, и он, увидев этими новыми глазами своего приятеля, решил позаботиться о нем:

– Рома, давай по самой маленькой!

– Э-э-э, что мне ваша водка! – брезгливо поморщился армянин. – Я пьян и без нее! Такая женщина, такая женщина! Голова кружится, никакой водки не надо!

– Какие глупости вы говорите, – укорила его сияющая Зина.

– Почему глупости? Разве правда – глупость?! Я правду говорю!

Дудаков наконец вспомнил о своих обязанностях и заметил строго:

– Ты, парень, того... Полегче.

– А что, если это твоя женщина, так и любоваться нельзя? Восхищаться нельзя, да?!

– Уж так и его, – обиделась Зина.

– Моя – да?! Моя – да?! – возликовал Роман.

– И не ваша, – парировала справедливая Зина. Уж она-то четко представляла, чья она.

– А чья? А чья?!! – продолжал бесноваться Роман.

– А ничья, – высокомерно обнародовала свою жизненную позицию Зинаида.

– Э-эх!! – простонал Роман и обхватил голову руками.

– Охолонь чуток, парень, – сочувствующе посоветовал ему Дудаков.

Роман поднял голову, оглядел всех ошалелым глазом – и бросился к Москве-реке. Охолонуться.

– Вы простудитесь! – слабо ахнула вслед ему Зина, но Роман, не раздумывая, с ходу кинулся в москворецкую пучину. Вынырнул и заскользил по воде сверкающей бабочкой. Мощный баттерфляй.

Пер по реке широкобедрый буксирчик, и команда одобрительно взирала на Романа, а он, покачавшись на крутых буксирчиковых волнах, рванул к берегу, на теплый песок, под теплое солнышко. Вода-то действительно холодная была. Зина слезла с одеяльца и закутала им синегубого армянина, а Дудаков уже подносил щедро наполненный стакан:

– Прими. В момент согреешься.

Роман принял и в момент согрелся. Дудаков и Сережа прикончили остатки и обреченно смотрели на пустую бутылку.

– На круг? – спросил Сережа.

– А что делать? – согласился Дудаков.

Натянув штаны, они пошли туда, где им станет еще лучше. Дудаков забеспокоился вдруг, обернулся и сурово предупредил свою спутницу:

– Зина, ты здесь не очень чтоб! Я скоро вернусь.

– Иди, иди, раз душа просит! – ворчливо отозвалась Зина и посмотрела, как Дудаков последовал ее совету.

Жаждущая парочка скрылась за деревьями.

– Вай, какое красивое имя – Зина! – восхитился Роман.

– Ты – армян? – догадалась Зина.

– Армян, армян! – чрезвычайно обрадовавшись, подтвердил Роман.

– А почему в Москве?

– Потому что я здесь живу, золотце ты мое.

– Армян должен в Армении жить, – убежденно сказала Зина.

– Тогда бы я тебя не встретил.

– У вас что, красивых женщин нет?

– Почему же, есть. Но таких красивых, как ты, – нет, – сказал Роман и осторожно погладил могучее ее бедро. Зина для порядка отстранилась. – И это все такому маленькому человеку!

– У вас на юге хорошо. Тепло все время и фрукты, – не желая говорить про маленького человека, мечтательно произнесла Зина.

– Хочешь поедем? – предложил Роман, бурно задышал, сбросил с плеч уже ненужное одеяльце и кинул его на песок. – Ложись!

– Зачем? – испуганно поинтересовалась Зина.

– Отдыхать будешь! Как на юге!

– Зачем мне это?! Я послезавтра на настоящий юг еду!

– Согласна, значит?! – завопил Роман.

– И не с тобой вовсе, а сама по себе.

– Зина, любовь моя, я к тебе приеду!

– А я вот и не скажу, где я буду.

– Тогда я тебя здесь буду ждать, можно?

– А я вот возьму и навсегда там останусь.

– Не надо, – взмолился он и поднял на нее глаза. Слезами наливались эти глаза, слезами!

Зина погладила его по голове и спросила с надеждой, проведя ладонью по жестким его волосам:

– Ты – страстный?

Уже хорошо принявшие, Дудаков и Сергей стояли у мраморного столика и смотрели на серый асфальт за окном, на синий троллейбус, на зеленые деревья. Картинка была яркой-яркой, как всегда с поддачи.

– А то переходи к нам в институт. Там начальник отдела кадров – мой кореш, – предложил после молчания Сергей. Они уже обдумывали возможность не расставаться никогда.

– Ты-то инженер. А я кем там буду? Старший помощник младшего дворника? Нет, я лучше у себя куковать останусь.

– Ну и сколько у вас там зарплата?

– А что зарплата, что зарплата? Мне много не надо.

– Такую бабу имеешь, и денег, говоришь, тебе не надо! Не верю я тебе, Митяй! Такая профурсетка денег много требует!

– Она мне не баба, она мне друг, – заявил Дудаков и заволновался, вспомнив: – Твой кавказец там не того? Руками чтоб?..

– Руками – не страшно, – заверил его Сергей.

– И руками – запрещено!

– У тебя, у завскладом, все запрещено, все под замком. А она женщина молодая, ей удовольствия подавай.

– Я ей дам удовольствия! Пошли-ка на пляж!

– С собой возьмем? – советуясь, спросил Сергей.

– В палатке, – решил Дудаков.

И они, отоварившись в палатке, двинулись на пляж.

Зинаида и Роман бегали по песку и, повизгивая, ловили друг друга.

– Рысаки, к столу! – позвал их Сергей.

Дудаков лишь сопел осуждающе. Уселись. Зинаида приготовила закусь, Дудаков разлил по стаканам.

– За знакомство! – возгласил Сергей и поднял свой стакан.

В понедельник в 15.00 они докладывали Смирнову:

– Пальчики, которые оставил Дмитрий Спиридонович Дудаков на бутылке, принадлежат Хохлачеву Борису Флегонтовичу, находящемуся в розыске в связи с растратой, которую он совершил, будучи кассиром механического завода в Туле.

На фотографиях, присланных из Ростова, Сырцов Всеволод Сергеевич, по кличке Почтарь, домушник, осужденный в пятьдесят первом году и выпущенный в январе этого года по амнистии.

– Ну и что это нам дает? – перебил его Смирнов. – То, что Берников связан с уголовниками, только и всего. Но это, как известно, законом не запрещено.

– Ты, как всегда, прав, – обиделся Ларионов. – Но это дает нам главное: уверенность, что мы на правильном пути.

– Все в пути, в пути! Когда дойдем?! – выразил свое неудовольствие Смирнов. – Какие мероприятия предполагаете?

– Где легче спрятать лист? В лесу, – вставил Роман. – Так сказал патер Браун.

– Не морочь мне голову. Давай по делу.

– Где легче спрятать лист? В лесу, – повторил Роман. – Мы с Сережей предлагаем произвести обыск на складе, коим заведует наш многофамильный друг. Вселенский, так сказать, шмон у Митяя. Я уверен, что похищенное хранится там. Надежно, выгодно, удобно. И всегда отказаться можно: я не я, и лошадь не моя.

– Вполне, – согласился Смирнов. – Нашли мы, скажем, похищенное. И, как правильно ты говоришь, нам сообщается, что я не я и лошадь не моя.

– Ты не знаешь главного, Саня. Вернее, той маленькой детальки, которая может стать главным. Тебе неизвестно об отъезде на юг любви последней, зари вечерней Леонида Михайловича Берникова Зинки. Об отъезде, как она сообщила мне, надолго, а может быть, и навсегда. Она юг любит. Там тепло и фрукты.

– Думаете, она повезет? – спросил Смирнов.

– Уверены, – твердо ответил Казарян.

– А если Берников отправит почтой?

– Не решится. Мало ли что может случиться, Зинка – ход вернее.

– Не лишено. А если всем этим будет заниматься один Дудаков?

– Саня, ты нам сильно надоел своими "если". Еще Остап Бендер утверждал, что полную гарантию может дать только страховой полис, – грубо заметил Роман. – Но мы думаем, что Берников провожать любимую женщину придет обязательно. С чемоданом.

– Даешь разрешение на обыск склада или нет? – раздраженно спросил Сергей.

– А что с вами делать? Шмонайте!

Прокол! Какой прокол! Вконец измотанный Казарян прилег на тюки с ватой и от стыда закрыл глаза. Три часа с двадцати четырех ноль-ноль они шерстили склад. Шесть человек – Казарян с Ларионовым и четыре приданных им паренька. Рулоны разнообразной материи: шерсти, шелка, ситца, полотна, бархата; ящики с фольгой, листы с пуговицами, бидоны с краской, тюки с ватой, мешки с волосом, пакеты с мелом, брикеты сухого клея, оплетенные бутыли с денатуратом и кислотой, даже две фляги по двадцать литров с притертыми пробками – спирт. Богатое было хозяйство у Дудакова Хохлачева. За три часа все осмотрено, прощупано, истыкано, распотрошено.