Текст книги "Заботы пятьдесят третьего года"

Автор книги: Анатолий Степанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

– Шестнадцать! Тридцать пять! Туда-сюда! Двадцать семь! Сорок! Шестьдесят один! Топорики! Девять! Дед, девяносто лет! Пятьдесят четыре! Шесть! Барабанные палочки!

Нижняя полоса – весь кон, средняя – половина, верхняя – выигравший не ставит в следующей партии на кон.

– Семьдесят два! Четырнадцать! Лебеди! Тридцать три! Восемьдесят семь!

– У меня квартира, – взволнованно объявил Александр.

– Ура советской милиции! – обрадовался за него Роман.

– Зачем вам выигрывать? Вы отобрать можете, – сказал Виллен.

– Так интереснее, – ответил ему Роман.

– Не мешайте работать, – рявкнул Алик.

Нежная наощупь ветхая материя мешочка, с ядреным скрипом перекатывающиеся под пальцами бочонками, затертые картонки на столе, черные бумажные шторы на окнах, – все в желтом колеблющемся свете коптилки. Господи, как недавно это было! В войну!

– Семьдесят пять! Шестьдесят шесть! Чертова дюжина! Двадцать семь! Срок до упора!

– Я кончил, – индифферентно сообщил Яша.

– Сроком до упора кончают особо опасные преступники. Ты – рецидивист, Яша, – скрывая раздражение, отметил Александр. Яша поднял на него страдальческие (лото – не домино, в паузах не поспишь) глаза и ответил лениво:

– Я – не рецидивист. Я просто выиграл.

– Проверить, – решил Леша.

– Отец, отец, а обыскать все равно надо, прокомментировал Лешино требование Роман. Проверили. Сошлось. Яша тщательно отсчитывал полкона. Новую партию начать не успели: объявился Константин. И не один. В левой руке у него была сумка, а правой он крепко держал за локоток сияющую Софью.

– Я вам дамочку доставил! – похвастался Константин.

– Твоя рама чуть меня не прикончила. И не доставил бы, – укорила его Софья.

– Но доставил! – возликовал Алик. – Софа, с твоими формами никакая рама не страшна!

– Ты по-прежнему шутишь пошло, – жеманно осадила его Софья и увидела Романа. Сказала галантерейно: – А я с этим товарищем не знакома.

– Протянула Роману руку лодочкой. Роман протянул свою.

– Софка! – заорал осененный Алик. – Жених! Вот такой жених! Интеллигентный, молодой и с армянским темпераментом!

– Алик ужасно бестактен, – сообщила Роману Софья. – А вы кем работаете?

– Помощником Александра. Милиционером, – проинформировал ее Роман. Но Алик не дал ему уйти от матримониальных устремлений Софьи:

– Софка, у него отец – знаменитый профессор. У него квартира четырехкомнатная!

– Зачем ты мне это говоришь?

– Не теряйся. Он – армянин. А у тебя – бюст, у тебя – задница!

– Дурак, – обиделась было Софья, но по-настоящему обидеться не успела: вошла Роза и приказала:

– Все со стола. Накрывать буду.

Роскошно поджаренная картошка на громадной сковороде. Квашеная капуста под лучком и с подсолнечным маслом в миске. Соленые огурцы прямо в банке с рассолом. Открыли килечку, порезали колбасу и приступили. Прошли первый этап, и Яша спросил:

– Александр, ты Тимирязевского злодея словил?

– Словили. Нам вон Алик помог, – нехорошо улыбнувшись ответил Александр.

– Он шутит, Яша, – осторожно сказал Алик.

– Я не шучу. Правда помог. Только вот дальше помогать не хочет.

– Не надо об этом, Саня, – попросил Алик.

– Надо, Алик, надо. Ты вон Колхознику позвонки разобрал, челюсть в кашу превратил. А он в младенчестве ротиком пузыри пускал, на колеблющихся ножках к мамкиному подолу мчался. Что ж ты его не пожалел?

– Саня, прости меня, пожалуйста, но я не могу.

– Гуманист! – Ты – не гуманист, ты чистоплюй.

Все, кроме Романа, ни хрена не понимали, хлопали глазами.

– Саня, – предостерегающе потребовал Роман.

– Что – Саня? Что – Саня?

– Ничего, Саня, – ответил Роман. – Переживем.

– Извините меня, ребята, – еще раз покаялся Алик.

– Э-э, да что с тобой разговаривать, – Александр махнул рукой. Яша, оценив накалившуюся обстановку, глянул на Софью и отдал распоряжение:

– Сонька, пой!

Софа сходила в соседнюю комнату, принесла гитару с фиолетовым бантом, уселась, кинула ногу на ногу, показав кругленькую коленку, пристроила инструмент между ногами и титьками, запела. Софа за богатого интеллигента замуж хотела, Софа изысканного Вертинского пела:

– В бананово-лимонном Сингапуре,

Где плачет и смеется океан,

Вы брови темно-синие нахмуря...

Константин пробрался к Александру, положил руку на плечо.

– Не злись на Альку, начальник.

– Я не на него, я на себя злюсь.

– Не ври, Санечка, – встрял в разговор Алик и улыбнулся.

– Обалдуй, – без сердца уже сказал Александр. Софа пела. Сильно дефонируя, но с неподдельной страстью. Уже больно жизнь, про которую она пела, была хороша.

Во время второго этапа прибежала младшенькая Элеонора, от подружки прибежала, поклевала малость со всеми и пошла спать. Объявился, наконец, и Мишка. Со свиданья, надо полагать: в Лешкином пиджаке и галстуке. Этому налили соответственно небольшим его годам. Он выпил, молниеносно нахватался пищи до отвала, осоловел, расплылся по стулу и улыбчиво щурился на все – на лампу, на родителей, на разговоры.

После второго этапа танцевали под патефон. Мужики, ногами изображая фокстротные кренделя, с удовольствием по очереди тискали королеву бала Софью.

Третий этап был краток: допили и стали прощаться. Размягченные, добрые, любящие друг друга и всех, они, благодаря за шикарный прием, лобзали Розу, Яшу, Лешку и особо тщательно Софью. И, вспомнив, Мишку тоже. Выкатились.

На улице глотнули свежего воздуха и загалдели. Обняв Александра за плечи, Алик кончил:

– Санек, ты на меня не сердишься? Не сердишься, да?

– Да иди ты, знаешь куда? – добродушно ответствовал Александр.

Костя натужно выкрикивал:

– Разбрелись все кто куда, и нет двора! А как вот так, когда, все вместе, хорошо! Держаться надо друг за друга, тогда и не утонем!

– А почему мы должны тонуть? – недоумевал Виллен.

– Потому что мы тяжелее воды, – объяснил Роман.

Расставаясь, хлопали друг друга по бицепсам.

– Ты на меня не сердишься? – в последний раз спросил Алик у Александра, который в ответ улыбнулся. Алик понял, что прощен и сказал: Мы с Вилленом пойдем?

Виллен жил в Шебашевском, и им было по пути. Они ушли.

– Пойду и я, – решил Костя, – завтра мне в первую смену.

На проезжей асфальтированной части Малокоптевского Александр и Роман остались вдвоем.

– Что делать будем, Саня? – спросил Рома.

– Не знаю.

– Сережка сегодня с фотками по основным свидетелям прошелся. Твердо опознать Стручка никто не смог. Ну, найдем мы его, ну, возьмем мы его. Он в отказку от всего будет играть. Небось по хазам натаскали. И будем мы все гоняться неизвестно за кем, как собака за собственным хвостом.

– Что вы с Серегой предлагаете?

– Оформлять Колхозника и закрывать дело.

– Рубить концы?

– Мы свое отработали, убийца найден.

– Хорошо говоришь – "мы"!

– Тогда просто – убийца найден.

Пришла Валя и не было в том ее вины: появлением своим в "Загородном" позвал. А сейчас вроде и не надо было – после встречи с ребятами успокоился, расслабился, устал. И, ощущая ненужность происходящего, понимая душевное непотребство свое, был с ней внимателен, нежен, добр до слез. До ее слез.

Сам полистал бумажки из канцелярской папочки, еще полистал, останавливаясь на особо заинтересовавших местах, закрыл папочку, встал, прошелся по кабинету и спросил, не глядя на Смирнова:

– И что вы предлагаете?

– На ваше усмотрение, – с трудом выдавил из себя еще одно непотребство Александр.

– Убийство раскрыто и я могу рапортовать начальству. – Сам все ходил по ковру, стараясь наступать на симметричные части узоров. Спел задумчиво: – "Все хорошо, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо!"

– Так что же нам делать, Иван Васильевич?

Сам наконец посмотрел на Александра и сказал совсем о другом:

– А ведь справились мы, Саша, справились! Вернули покой Москве. Когда они к нам явились, а имя им – легион ей-богу, страшно стало! Но, как говорится, глаза страшатся, руки делают. Сделали наши ручки, сделали! Ну, согласись!

– Так ведь то шпана была. Она количеством брала.

Сам заржал, как стоялый конь. Александр глянул на него вопросительно.

– Сынок мой, поэт хренов, все один стишок гундосит последнее время беспрерывно. Свой ли, чужой – не ведаю:

Наивное трюкачество

Стараться ради качества.

Нам более приличиствует

Бороться за количество.

– Гимн нашей отчетности, – мрачно изрек Александр.

– А ты что – против отчетности? Насколько я понимаю, ты пришел ко мне, чтобы закрыть дело и чтобы в твоей отчетности полный ажур был.

– И в вашей.

– Не хами начальству. Впрочем, и в моей тоже. Концов рубить много придется?

– Достаточно.

– Давай по порядку.

– Убийство по решению правила. Кто инициатор толковища, тот, по сути дела, и сообщник преступления, соучастник убийства. Колхозник только тупой исполнитель.

– У тебя же по этому правилу ни черта нет. Одна, брат, теория. Давай дальше.

– Правило собиралось явно по меховому делу. Когда его разматывали, совсем забыли про исчезнувшие контейнеры, удовлетворились найденным, а из-за этого немалого остатка могут быть отнюдь не малые, выходящие на чистую уголовщину, преступления.

– Достаточно убедительная гипотеза. Но гипотеза! Еще что?

– Существование неизвестного лица, разработавшего операцию со складом, объединившего всю эту разношерстную компанию и, по всей видимости, обладающего не найденными нами ценностями.

– Так сказать, профессор Мориарти. Это из Шерлока Холмса, Саша.

– Если бы, Иван Васильевич.

– Теперь предполагаемые выходы на связи.

– Стручок.

– Ноль. И ты сам знаешь, что ноль.

– Одноделец Васин.

– Шестерка, которую при таком повороте событий не задействуют никогда.

– Шофер грузовика Арнольд Шульгин.

– Или знает все, или ничего. Девяносто девять шансов из ста, что был тогда использован втемную и не знает ничего. Третий ноль, Саша. Два ноля это сортир, а три... Прямо уж и не знаю, как назвать все это.

– Значит, будем рубить концы? – догадался Смирнов. – Нам было поручено расследовать убийство в Тимирязевском лесу. Выяснили, что сводя свои счеты, один амнистированный уголовник застрелил другого амнистированного уголовника. В конце концов, убийца был обнаружен. Следовательно, мы исполнили, и добросовестно исполнили свои обязанности.

– А вдруг опять стрелять начнут?

– Из чего? Среди них бродил только один ствол.

– Будет охота, найдут, из чего стрелять.

– Начнут стрелять – станем искать стрелявших. Что еще у тебя, Смирнов?

– Кто перевернул труп?

Сам разозлился. Подошел к своему столу, к креслу, но не сел, стоял, упершись руками в зеленое сукно. Постоял, подрожал ноздрями.

– Кто-то перевернул труп! Труп! А живого человека превратил в труп Николай Самсонов, по кличке Колхозник. Вот он-то и пойдет в суд. Вы свободны.

Смирнов вернулся к своим.

– Как дела? – осторожно спросил Ларионов.

– Оформляйте все для передачи в прокуратуру.

– Гора с плеч! – Казарян рухнул на стул, показывая, какое он испытывает облегчение.

Смирнов сказал:

– Пойдем ко мне.

...В его кабинете уселись на привычные места. Смирнов погладил рукой пустой стол, признался:

– Дурацкое ощущение, что что-то не сделал. А делать нечего.

– Как это нечего? – удивился Ларионов. – Дел – навалом.

– Тогда излагай, – решил Смирнов и зевнул.

– Ограбление квартиры нумизмата Палагина, – начал Сергей, но Александр сразу же, азартно, забыл даже, что спать хочется, перебил:

– Квартирами пусть район занимается!

– Письмо Комитета по делам искусств, – пояснил Казарян. – Коллекция Палагина – монеты, среди которых даже древнегреческие медали, ордена, имеет государственное значение.

– Комитет по делам искусств, Союз писателей, ансамбль песни и пляски – все наши начальники! Дожили! – разрядился Смирнов и спросил спокойно: Ну и что там с нумизматом?

– Старичок забавный, – заметил Казарян. – С ходу меня достал. Оказывается, с папулей моим приятели. Вчера, как тебе известно, я домой изволил поздно вернуться, а он у нас сидит, меня ждет. Мой Сурен уже носом клюет, ранняя птичка, но Палагин, интеллигент хренов, не уходит, ибо волнует его только одно: как бы преступники золотые его и серебряные раритеты по глупости не переплавили.

– По делу, – прервал его Смирнов.

– А я – по делу, – обиделся Казарян, – нам его раритетами вплотную заниматься придется. Так что все это прямо дела касается.

– До вчерашнего дня дело это вел район, – прекращая пикировку, дал вводную Ларионов. – И, надо отдать им должное, вел грамотно и толково. Дверь вскрыта, когда дома никого не было. Палагин находился на заседании своего комитета, общества, то бишь сдвинутых по фазе нумизматов, а дочка (он вместе с дочкой живет, старой девой) гостила у брата в Люберцах. У того жена заболела, сидеть с детьми некому было. Взята не вся коллекция, только самая ценная ее часть. Барахло не тронуто, знали, где и что лежит. Палагин поначалу и не догадывался, что его обокрали.

– А когда догадался? – поинтересовался Александр.

– А у него вроде молитвы перед сном – осмотр всех своих драгоценностей. Только к ночи и трехнулся.

– У районных версии имеются?

– Районные – они и есть районные. Пошли по местным, по своим.

– Ну а что? Неплохой метод, – одобрил районных Смирнов.

– Неплохой, но не для этого дела, – возразил Казарян.

– У вас что, уже версия? – удивился Смирнов.

– Версии, – поправил Ларионов. – Но не у вас, а у Казаряна.

– Ну, Роман, у нас – голова.

– Твою иронию с презреньем отметаю. Версий у меня еще нет, поскольку нет материалов для них. Но две основные линии, по которым должен идти поиск, ясны уже сейчас. Конечно же, в любом случае – наводка, и наводка зрячая. Итак, ход первый – опытный, неглупый, ясно представляющий ценность палагинской коллекции, домушник-скокарь находит человека, хорошо знающего Палагина, его окружение, его привычки и, естественно, его квартиру. Потом берет этого человека в долю и, полностью информированный, получает отличную возможность спокойно, без помех ковырнуть скок.

В данной ситуации фигура номер один – вор. Параметры этой фигуры: в меру интеллигентен, умен, предельно осторожен, не подвержен воровскому азарту. Судя по работе, квалификация высокая. Фигура номер два – наводчик. Из ближайшего окружения Палагина, потому что коллекционеры крайне неохотно пускают к себе домой малознакомых людей.

Ход второй. Кто-то весьма состоятельный мечтает владеть палагинской коллекцией. Подходы через третьих лиц с предложением продать ее терпят неудачу...

– Почему через третьих лиц, почему не впрямую? – перебил его Смирнов.

– После предложения продать вряд ли разумно идти на ограбление. Сразу же – первый подозреваемый. Продолжаю, Сей гражданин за весьма порядочную сумму – такой квалифицированный слесарь-домушник, как наш, за мелочевку на серьезное дело не пойдет – нанимает скокаря и точно объясняет ему, что и где брать. В этом случае фигура номер один – наниматель. Фигура номер два – технический исполнитель, вор. Параметры и той, и другой фигуры – весьма и весьма размыты.

– Ты и вправду молодец, Рома, – серьезно похвалил Казаряна Смирнов. Твои соображения считаю хорошей основой для оперативной разработки. Конечно, хотелось бы, чтобы прошел первый вариант. Очень хотелось бы...

– Они, по сути, равноценны, Саня, – встрял вальяжный от похвалы Казарян.

– Не скажи, не скажи. В первом варианте вор – почти наверняка москвич, и москвич, хорошо нам известный. Мы его можем просчитать. Наводчика – тоже. Просеем всех знакомцев Палагина через мелкое сито, и он у нас в решете останется. Второй же вариант – полная неизвестность. Кто этот наниматель? Фанатик-коллекционер? Лауреат? Человек, желающий выгодно вложить капитал в непреходящие ценности? Иностранец, мечтающий сделать состояние?

– Ну уж прямо – иностранец! – возразил Ларионов. – Они у нас тихие.

– А Кастаки?

– Кастаки не в счет.

– Все в счет, Сережа. Какой он наниматель, – не будем загадывать. Но, во всяком случае, ловкий и хитрый. Будет ли такой нанимать московского домушника, чей почерк и связи, в принципе, нам, МУРу, известны? Не думаю. Скорее всего – сделка с залетным гастролером, который, провернув операцию, растворяется в воздухе. И перед нами – пустота. Исчезнувший неизвестно куда гастролер и наниматель, не имеющий никаких контактов с преступным миром.

– Да, картиночку ты нарисовал. – Казаряновской вальяжности заметно поубавилось. – Двенадцатый стул, исчезнувший в недрах Казанского вокзала. Только Остапу Бендеру было веселей: одиннадцать – за, один – против. А у нас – два стула, пятьдесят на пятьдесят.

– Срочно разрабатываем первый вариант, – решил Смирнов. – За Сережей – картотека по домушникам, за Романом – окружение Палагина.

– А за тобой? – не утерпел Роман.

– За мной – общее руководство. Помогать тому, кому делать нечего. Кстати, Роман, наш клиент с Красноармейской где содержится? В Матросской тишине?

– У нас пока. Потрясти этого Угланова имеет смысл, это идея, Саня! Ему скучно, на допросы не водят, и без допросов доказано, что грабанул нашего знаменитого мастера слова он, и только он; думать о том, сколько дадут, надоело. Так что для него беседа с симпатичным оперативником на отвлеченные темы – необходимая и желанная развлекуха.

– Кто у нас симпатичный оперативник? – Смирнов оглядел своих бойцов.

– Симпатичные все. Но самый симпатичный – я, – признался Казарян.

– Тогда потряси его, Рома. На отработку первого варианта вам два дня. Приступайте.

В пустынном до таинственности коридоре Центрального Комитета комсомола четко звучали твердые каблуки. У двери с черной табличкой, на которой золотом было написано имя хозяина кабинета, стук шагов прекратился.

Владлен Греков вошел в приемную комсомольского вождя. Ему тренированно улыбнулась секретарша:

– Вас ждут.

– Наслышан, наслышан, – поднялся ему навстречу владелец кабинета, невольно покосившись на телефонный аппарат с гербом. – Проходи, садись, будем разговаривать.

– За меня уже, наверное, сказали. – Владлен застенчиво сел на край кресла, сжал коленями нервно сложенные вместе ладони. – Просто я готов и очень хочу работать.

– Люблю вас, военную косточку, за ясность и определенность. Такие, как ты, очень нужны в комсомольской работе. Ты даже представить себе не можешь, как страдает дело от несерьезности, мальчишеской расхлябанности, крайней засоренности голов основной массы руководителей первичных организаций и даже функционеров центральных органов. Четкости в исполнении заданий, дисциплинированности, отсутствия каких бы то ни было колебаний в проведении генеральной линии, – именно тех качеств, которыми так славна армия, – недостает нам, комсомольцам. Ну, так решаем: в отдел военно-физкультурной подготовки, инструктором.

– Николай Алексеевич, вы должны понять меня...

– Почему вдруг на "вы"?! – грозно удивился сорокопятилетний заматерелый хозяин кабинета. – Мы с тобой – комсомольцы, соратники по Союзу молодежи. Так что ты это чинопочитание брось. Вот в этом мы хотим отличаться от армии. Так что ты говорил?

– Я на юрфак МГУ, на вечернее, документы сдал. Хочу продолжить образование, хочу со временем стать на боевые рубежи охраны социалистической законности Родины. А военно-физкультурные дела весьма далеки от будущей моей работы.

– Резонно, резонно, – владелец кабинета широко зашагал. – Что ж, тогда – общий отдел. Тебе там отыщут работенку по профилю. Завтра можешь ознакомиться, я там скажу кому надо. Ну, как там поживает Сергей Фролович? Давно-давно не виделись. Все бушует, неугомонная душа?

– Разве он может быть равнодушным или просто спокойным? Такой уж человек! Вы сами знаете, Николай Александрович.

– Ты знаешь, ты! – поправил Николай Александрович, и послушный Владлен еле слышно пробормотал:

– Ты же знаешь...

Ларионов любовно раскладывал пасьянс из одиннадцати фотопортретов. Сначала с ряд выложил всю наличность, потом с сожалением четыре убрал совсем. Еще четыре перевел во второй ряд. Подумал, подумал – и решился: вторая четверка последовала за первой. Трое избранных смотрели на него. А он – на них.

Вошел Казарян, глянул через ларионовское плечо на фотографии, восхитился:

– Ух вы, мои красавцы! – И сел за свой чистый, без единой бумажки стол.

– А знаешь, Рома, зря мы домушниками не интересуемся. Конечно, девяносто процентов из ста – примитивные барахольщики, и правильно, что ими район занимается, но попадаются, я тебе скажу, любопытнейшие экземпляры. Любопытнейшие. – Ларионов, будто в три листика играя, поменял фотографии местами. – Как твои дела?

– Как сажа бела. Под нашу резьбу с величайшим скрипом лишь Миша Мосин, посредник-комиссионер среди любителей антиквариата, нумизматов, коллекционеров картин, с которых он имеет большую горбушку белого хлеба с хорошим куском вологодского, если не парижского сливочного масла. Напрашивается вопрос: зачем ему уголовщина?

– Напрашивается ответ: чтобы кусок масла стал еще больше.

– Будем на это надеяться. У тебя что?

– Вот эти трое.

– Что ж, надо исповедаться. – Казарян вылез из-за своего стола, направился к ларионовскому. Взял фотографии, без любопытства посмотрел и вернул их на свое место, небрежно бросил на стол. Отошел к окну. – Надо, конечно, надо. Но граждане эти, судя по обложкам, пареньки серьезные. Пойдут ли они на такое дело во время нынешней заварухи, когда – они не дураки, они про это знают – мы рыбачим частым неводом? Вот вопрос.

– Не каркай заранее, Рома. Давай действовать по порядку.

– Я не против, Сережа. – Казарян тянул время, не решаясь сказать важное. Но все же решился. – Ты знаешь, почему Серафим Угланов, по кличке Ходок, пошел брать писательскую квартиру непохмеленым? Конечно знаешь: у него не было ни копья. А почему у него не было ни копья, ты не знаешь, наверняка. А я знаю. У меня с Серафимом душевный разговор был, и он мне сказал, что накануне скока он вполусмерть укатался в карты. Все спустил, до копейки.

– Зачем ты мне все это рассказываешь? – настороженно спросил Ларионов. Он уже догадался, о чем хочет поведать ему Казарян, но не хотел, чтобы это было правдой.

– Для сведения, Сережа. Раздевал Серафима известный катала Вадик Клок. И не его одного. Среди пострадавших – кукольник-фармазон Коммерция и залетный ростовский домушник, не пожелавший никому представиться. Обращались к нему просто: Ростовский.

– У кого играли? – быстро спросил Ларионов.

– У Гарика Шведова, известного тебе ипподромного жучка, приятеля Клока.

– Что ж они, не знали, что на каталу нарвались?

– Поймать его, дурачки хотели. Боюсь, Сережа, что Санины опасения оправдаются, и нам достанется второй вариант. – Ничего не знал Казарян (официально) об отношениях Ларионова с Клоком, он и не предполагал ничего, сообщил только сведения о некоторых представителях преступного мира.

– Когда пойдем Смирнову сдаваться: сегодня вечером или завтра утром? Правда, сегодняшний вечер еще наш.

– Завтра, – не глядя на Казаряна, решил Ларионов. – Мне кое-что проверить надо.

Была пятница, поэтому его пришлось искать, искать весь вечер. Нашел-таки. Нашел в бильярдной Дома кино, временно расположенного в гостинице "Советская", в связи с ремонтом здания на Васильковской.

В светлом уютном помещении Вадик Клок гонял пирамидку с молодым лысоватым кавказцем. Кавказец, играя на выигрыш, вел партию по-маркерски осторожно, а Вадик, шикуя, рисковал. Ларионов дал ему проиграть пятьсот, а потом глазами указал на дверь. Клок, передавая кий саженному красавцу, попросил его слезно:

– На одного тебя надежда, Эрик. Попотроши Карлена как следует. За меня.

Красавец ослепительно улыбнулся и склонил маленькую голову с идеальным пробором в знак согласия. Клок тихо расплатился с кавказцем и побрел к выходу. Подождав немного, направился за ним и Ларионов.

Они шли бульваром к метро "Динамо".

– Что ж так неосторожно, Алексеич? – укорил Клок. Ларионов остановился, осмотрелся. Никого поблизости не было. Тогда он быстро, коротким крюком левой, жестоко ударил Вадика в печень. Вадика скрутило, и он стал оседать. Ларионов удержал его левой, а с правой дал под дых. И отпустил. Вадик сел на дорожку. Ларионов смотрел, как его корежит. Наконец Вадик хватанул воздуха почти нормально. Ларионов посоветовал:

– Вставай, а то простудишься.

– За что?

– За дело, – ответил Ларионов.

– Ты со мной поосторожнее, Алексеевич, – посоветовал Вадик, вставая. – Я тихий, но зубастый. Я и укусить могу. Смотри, Алексеевич!

– Зубы обломаешь, кролик, – презрительно отрезал Ларионов. – Пойдем на скамеечку присядем.

Сели рядом, как два добрых приятеля.

– Чего ты от меня хочешь? – завывая, спросил Клок.

– О чем я тебя вчера, скот, спрашивал?

– О чем спрашивал, то я тебе и сказал.

– Ты вчера, видимо, не понял меня. Поэтому сегодня спрашиваю еще раз: что тебе известно о последних делах домушников?

– Еще раз отвечаю: с домушниками дела не имею.

Ларионов, делая каблуками на серой земле черные полосы, вытянул ноги, засунул руки в карманы пиджака, и засвистал умело модную тогда песенку "Мишка, Мишка, где твоя улыбка". Свистал он мастерски. Клок дослушал свист до конца и сказал, тихим голосом выдавая искренность:

– Ей-богу, ничего не знаю.

– Ты кого катал у Гарика Шведова?

– Откуда мне знать. Кого привели, того и катал.

– Слушай меня внимательно, Клок. Здесь тишина, народу нет. Сейчас я встану со скамеечки, тебя подниму и разделаю, как бог черепаху. Руки-ноги переломаю, искалечу так, что мама не узнает, и брошу здесь подыхать.

– Не надо так со мной разговаривать, начальник.

– Я с тобой не разговариваю, я тебе перспективу рисую. Будешь говорить?

– Куда мне деваться, начальник.

– Про Ходока и Коммерцию мне все, что надо известно. Расскажи про третьего.

– Ростовского этого Косой рекомендовал и Ходока тоже. Скучают, говорит, мальчишечки, и лошкануть не прочь. Я их и принял. Они меня поймать хотели.

– А у тебя Коммерция – подставной, – догадался Ларионов. – Ростовский этот и Ходок знакомы друг с другом были?

– Вроде бы нет. Договорились они, по-моему, когда за водкой для начала пошли.

– Ты мне, Вадик, поподробнее про Ростовского этого.

– Судя по всему, деловой, в авторитете.

– Внешность.

– Лет тридцати, чернявый, с проседью, нос крючком, перебитый, небольшой шрам от губы, роста среднего, но здоровый, широкий. Еще что? Да, фиксы золотые на резцах.

– Имя, фамилия, кликуха, зачем в Москве оказался?

– Не знаю, Алексеевич.

Ларионов потаскал себя за нос, сощурился, улыбнулся, решил:

– Нет, бить я тебя не буду. Я добрый, я тебе право выбора предоставлю. Выбирай: или я тебя в кичман на срок определю, или блатным на толковище ссученного сдам.

– Воля твоя, а я все сказал.

– Вот что, Клок. Ты мне горбатого не лепи. Ну, сколько ты с этих домушников снял? Тысячу, две, три? Ты же – исполнитель, тебе по таким копейкам играть – только квалификацию терять. Зачем тебе домушники понадобились?

– Мне они ни к чему.

– Ну, хватит, Вадик. Поломался малость, блатную свою честь защитил, теперь говори. А то Косой скажет. Ему с тобой делить нечего, а разговорчив с нами он всегда. Так зачем тебе эти домушники понадобились?

– Мне лично они ни к чему, – со значением заявил Клок, оттенив "мне".

– Слава богу, до дела добрались, – с удовлетворением отметил Ларионов. – Так кому же они понадобились? Кому в домушниках нужда? На кого ты работал, Вадик?

Ничего не случилось. Все идет нормально. Вадик забросил ногу на ногу, кинул спину на ребристый заворот скамьи, вольно разбросал руки и начал издалека:

– В октябре я в Сочи бархатный сезон обслуживал. За полтора месяца взял прилично, устал, правда, сильно и потому решил домой поездом возвращаться, думал, отосплюсь, отдохну в пути, тем более, что с курортов народ домой пустой едет. СВ, естественно, вагон-ресторан, коньячок мой любимый, "Двин". Еду, о смысле жизни задумываюсь.

И гражданин один, скромный такой, сосед по СВ и ресторану, приблизительно тем же занимается. Следует сказать, что гражданин этот не один был, при нем человечек вертелся, но его вроде и не было.

К концу дня гражданину этому надоело, видимо, мировой скорби предаваться, и он сам – заметь, сам! – предложил в картишки перекинуться. Как ты понимаешь – не мог я отказаться. Сели втроем: я, он и человек этот, он при нем вроде холуя. Удивил он меня. Вроде чистый фрайер, но слишком легко большие бабки отдает. До Москвы я его серьезно выпотрошил, но расставались мы, улыбаясь. Он мне телефончик оставил, просил звонить как можно чаще. Благодарил за науку. Ну, иногда я ему звоню, встречаемся в "Якоре", любимое его место – "Якорь", обедаем, разговоры разговариваем.

– Последний разговор – о домушниках? – перебил Ларионов.

– Ага, – легко согласился Вадик. – Просил подходящего человечка подыскать, по возможности, не нашего, не московского.

– Зачем он ему – не говорил?

– Он не говорил, а я не спрашивал. Не знаешь – свидетель, знаешь соучастник.

– Про скок у коллекционера Палагина по хазам не слыхал ничего?

– Говорили что-то.

– А ты рекомендованного тобой ростовского гастролера с этим делом не соединял?

– Это уж ваша работа – соединять.

– Ты, как всегда, прав. Вот я тебя с этой кражей и соединю.

– Не соединишь, Алексеевич, я тебе на свободе нужен. – Вадик окончательно раскололся и поэтому окончательно обнаглел.

– Нужен. Пока нужен, – двусмысленно подтвердил Ларионов и потребовал: – Нарисуй-ка мне этого гражданина в профиль и анфас.

– Леонид Михайлович Берников. Телефон Ж-2-14-16. Живет на Котельнической набережной, серый такой дом у Таганского моста. Генеральский.

Сведения Ларионов не записывал, он их запоминал. Настроение улучшилось. Он поднялся со скамьи, подмигнул Вадику, усмехнулся:

– Кончил дело – гуляй смело. А не вернуться ли нам, Вадик, в Дом кино, шарики с устатку покатать?

– Я тут Ромку Петровского встретил. Он тебе не нужен? – вставая, предложил Вадик, как бы отстегивая Ларионову премиальные за душевное поведение.

– О чем толковали? – без особого интереса поинтересовался Ларионов.

– Да вроде ни о чем. Топтался он на месте, намеки делал, хотел о чем-то спросить, но так и не спросил ни о чем.

– На что намекал, вокруг чего топтался?

– Как бы походя вопросик закинул насчет того, знаю ли я человека при деньгах, который эти деньги вложить хочет. Я ему прямо в лоб: что предлагаешь? Он посмеялся, рукой махнул, мол, так, отдаленная перспектива.

– Ну, тогда ближайшая перспектива у него – два года за нарушение паспортного режима. У него ведь Москва минус сто. Встретишь его, так и скажи.

– От своего имени? – изволил пошутить Вадик.

– От моего имени, от имени московской милиции, как тебе удобнее. Ну что, пошли?

– Берегись, Алексеич, раскую я тебя на все четыре копыта. Год будешь мне алименты от своей милицейской зарплаты отстегивать!

Лики музыкальных гениев по стенам, лица знакомых интеллигентов в рядах, и Курт Зандерлинг с Бетховеном в обнимку. Ах, хорошо! Роман Казарян прикрыл глаза. Красивым голосом Всеволод Аксенов ритмично излагал последний монолог, и взрывами врывалась музыка.