Текст книги "Заботы пятьдесят третьего года"

Автор книги: Анатолий Степанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Не давали ногам покоя до часу дня. Стало ясно, что Цыган не придет. Тогда Сергей Ларионов распустил команду по домам.

Андрей жег "Лайф". Он рвал тугую меловую бумагу и по кусочкам жег в пепельнице. Алик сидел на диване и давал советы, потому что буржуйская толстая и сверкающая бумага горела плохо. Дверь их комнаты была закрыта на ключ, и поэтому Андрей занимался этим делом безбоязненно. Он жег "Лайф" и говорил:

– Два года срок немалый. Чего мы добились? Ничего. Редакционные дамочки называют нас мальчиками, а главный – нигилистами. В определении тематической политики газеты мы не играем никакой роли. По-прежнему, всем вертят старики, живущие прошлым. Они наверху и всячески стараются задавить все новое, все правдивое, все свежее, чтобы остаться наверху. Пора нам начинать атаку на них.

– Подари мне обложку, Андрей. Я кусок с заглавием отрежу, а Грейс Келли под стекло положу. – Алик любовно рассматривал соблазнительный бюст цветной хорошо обнаженной талантливой артистки.

– Алик, тебя тут один товарищ ищет! – крикнула из-за двери секретарша Маша. Алик пошел открывать.

– Подожди. – Андрей спешно вытер следы и, получив подтверждение своей мысли в машкином крике, продолжил: – Почему Алик? Почему Андрюша? До каких лет? И какое право имеет Машка обращаться к нам на амикошонское "ты"?

– Готов? – спросил Алик.

– Готов – Андрей сдул остатки пепла со стекла. – Открывай.

Они устроились на скамейке у Чистых прудов. Алик длинно плюнул в воду с остатками льда похмельной слюной и спросил у Владлена:

– Ну и что ты теперь, после демобилизации, собираешься делать?

– Собираюсь с тобой посоветоваться, – ответил Владлен.

– Нашел советчика. Я сам себе не знаю, что посоветовать.

– Другому легче, Алик.

– Пожалуй. Что ж, излагай варианты.

– Предлагаю ГВФ. Курсы годичные, и – вторым пилотом.

– Что думать-то? Твое дело, твоя профессия.

– Надоело.

– Надоело летать?

– И летать. А главное – подчиняться.

– Командовать, значит, хочешь.

– Обосноваться для начала хочу на перспективном месте.

– Пока, – догадался Алик. – А командовать – потом.

Посмеялись. Владлен глянул на Алика, приступил осторожно:

– А если к вам, в газету?

– Прямо вот так, сразу? А что ты умеешь?

– Во-первых, кое-что умею, публиковался в "Красной звезде". А во-вторых, что я, хуже тебя?

– Не хуже, Владик, не хуже, успокойся. Но ведь кое-какое образование, призвание там, опыт, наконец, не помешали бы, не находишь?

– А-а! – Владлен презрительно махнул рукой, помолчал, потом вспомнил: – Я, когда тебя искал, к Сане Смирнову заходил. А что, если в милицию?

– Там пахать надо.

– Вот Санятка пусть и пашет, а я сеять буду.

– Разумное, доброе, вечное? – недобро уточнил Алик.

– Ладно, ладно, не заводись. Если что – поможешь? В университет поступать или куда...

– Если что – помогу. Если смогу.

– Я на тебя надеюсь, Алик. А вообще, как жизнь?

– Работаю. Детей ращу.

– Как ты детей растишь, я знаю. Вчера с Варварой тебя два часа ждали. Я не дождался.

– Не догулял я свое, Владька.

– А кто догулял? Я тут с одной познакомился, многообещающая дамочка.

– И что обещает?

– Папу.

– Тогда женись.

– А что? Кстати, на свидание к ней опаздываю. Так мы договорились, Алик?

– О чем?

– Поможешь, если что. – Владлен протянул Алику руку, встал и пошел.

Встал и Алик. Дел по горло, надо было срочно сдавать в номер материал о первенстве Москвы по вольной борьбе, на котором он не был.

Один припрятался у подъезда, а второй вместе с Казаряном гостевал у Евдокии Григорьевны. Молчаливый хваткий паренек скромно сидел в углу за дверью и слушал, о чем тихо говорят Казарян и хозяйка. А те уже переговорили и о политике, и о врачах-убийцах, о Лидии Томащук, об отсутствии снижения в этом году цен, о запрещенных законом абортах. Потом все трое безнадежно молчали. В двадцать один тридцать Евдокия Григорьевна глянула на свои наручные кировские, кирпичиком, часы и вздохнула:

– Не придет он сегодня.

В двадцать два пятнадцать Александр Смирнов посмотрел на Ларионова, посмотрел на Казаряна и спросил уныло:

– Ну и что вы мне по этому поводу можете доложить?

– Прокол, – признал Казарян.

– Причина? – Смирнов откинулся в кресле, приготовился слушать, а слушать особенно было нечего. Только Ларионов наконец предложил:

– Иванюк маячок выставил.

– Не думаю, – возразил Казарян. – Я его замкнул прочно.

– А если? – не сдавался Ларионов.

– А если, то тогда мне башку отвинтить следовало бы.

– Твоя отвинченная башка мне без надобности, – ворчливо заметил Смирнов. – Теперь решать надо, что делать будем дальше.

– Раз леску оборвали, значит, ушли на дно, – предположил Казарян. Бреднем орудовать следует. Облавой по хазам.

– Хлопотно, долго и не особенно результативно, – оценил это предложение начальник отдела. – Сережа, а твои осведомители как?

– Попробую, но особых гарантий дать не могу.

– Есть еще шофер Арнольд Шульгин, – напомнил Казарян и хотел было развить идею, но его перебил длинный телефонный звонок – местный. Смирнов снял трубку.

– Здравствуйте, Лидия Сергеевна! – счастливо улыбаясь, будто Болошева могла его видеть, возгласил Александр. – Ну, наше дело такое сыскное – по ночам суетиться, а вы-то что так задержались? – Помолчал, слушая объяснение задержки. – Если успешное, то рад за вас. Ну а если для нас, то просто счастлив. – Положил трубку, сообщил то, о чем Казарян и Ларионов догадались и без сообщения: – Болошева к нам идет.

...Лидия Сергеевна остановилась в дверях, молча, кивком, поприветствовала всех и с плохо скрытым торжеством объявила:

– Отыскался след Тарасов!

– Чей след отыскался? – переспросил Александр.

– Лидия Сергеевна иносказательно цитирует Гоголя, – снисходительно пояснил Казарян.

Эффектного начала не получилось, и Лидия Сергеевна стала деловито докладывать:

– Сегодня утром по нашей ориентировке из Сокольнического РОМ передан в НТО пистолет "Вальтер". Проведенная соответствующим образом экспертиза установила, что именно из этого пистолета был произведен выстрел в Тимирязевском лесу.

– Ну и ну! – сознался в своем недоумении Смирнов. – Откуда он у них?

– Чего не знаю, того не знаю. Узнать – это уже ваше дело, – взяла реванш Лидия Сергеевна.

– Бойцы, я – в Сокольники! – заорал Смирнов.

– Может, сначала позвонить сокольническим-то? – предложил Ларионов.

– А что звонить, надо в дело нос сунуть! Не до разговоров! – Смирнов уже убирал со стола, запирал сейф, закрывал ящики.

– Александр, у меня к вам просьба, – сказала Лидия Сергеевна.

Уже забывший о ней Александр повернулся к ней с виноватым выражением лица:

– К вашим услугам, Лидия Сергеевна.

– Если гражданина, который пистолетом пользовался, найдете, то обувь его к нам пришлите.

– Вы думаете, это он труп переворачивал? Вряд ли.

– Да нет. Я вам не говорила, но под сосной, откуда стреляли, кое-что зафиксировала. Это не след, поэтому я не внесла его в официальные списки протокола, а так, остаток отпечатка каблука с характерным сбоем. Вдруг повезет, и обувка та.

– Будьте уверены, Лидия Сергеевна, разденем-разуем мы нашего голубчика. А если надо – умоем, подстрижем и побреем. – И Александр, будто дамский угодник, слегка склонясь, распахнул дверь перед Лидией Сергеевной. Та мило улыбнулась и ушла.

– Элегантно спровадил! – похвалил Казарян. – Ты нас с собой берешь?

– Куда я от вас денусь?

На Каланчевской улице были через десять минут. Недовольный капитан принес им протоколы, отворил следственную комнатенку и спросил:

– Я вам нужен? А то у меня дела...

– Вы вчера дежурили? – поинтересовался Смирнов.

– Вчера я отдыхал после суток.

– Ну, тогда мы сами разберемся. Вы свободны.

Капитан удалился. Смирнов закурил, Ларионов устраивался за столом, а Казарян, не садясь, раскрыл папку. И ахнул:

– Алька!!!

– Что с Алькой?! – заорал Александр.

– Да успокойтесь, с ним – ничего. А вот делов наделал. Читай. Казарян протянул папку Александру.

Тот сел на привинченный стул и приступил к чтению. Ларионов зевнул, смахнул со следовательского стола несуществующие крошки и шепотом (чтобы Смирнову не мешать) осведомился у Казаряна:

– Где этот-то, с "Вальтером"?

– Не "этот-то", Сережа, а Николай Самсонов по кличке Колхозник. И этот-то Колхозник – в больничке, сильно поврежден нашим с начальником другом. Повредил его Алик вчера вечером, и поэтому он тетушку свою сегодня не смог повидать.

– А Цыган почему на связь не вышел?

– Задай вопрос полегче.

Смирнов оторвался от чтения, закрыл папку, передал ее Ларионову и сказал Роману, подмигнув:

– Боевой у нас, Рома, дружок.

– Если наш дружок с испугу в полную силу бил, то я не завидую этим двоим. – Казарян, увидев, что Ларионов отложил папку, спросил: – Что скажешь?

– Скажу, что бумаги надо читать внимательнее.

– Не понял.

– Цыган не пришел на связь потому, что оголец, сбежавший из трамвая, поднял атанду по малинам. Так-то, Роман Суренович.

– Одна из версий. – Казарян не желал сдаваться без боя.

– Он прав, Рома, – подвел черту Смирнов. – Поехали в больничку, бойцы.

Шофер "газика" дрых, уронив голову на баранку. Смирнов безжалостно растолкал его:

– Поехали.

– Куда?

– Большие Каменщики, четыре, – назвал адрес Смирнов, усаживаясь рядом с шофером. Шофер включил зажигание и бормотнул как бы про себя:

– Конспираторы! Большие Каменщики! Таганская тюрьма, так бы и сказали.

– Ты глубоко заблуждаешься, уважаемый виртуоз вождения, – вежливо поправил его с заднего сиденья Казарян, – Таганская тюрьма – это Большие Каменщики, дом два. А дом четыре – это таганская тюремная больница.

– Один ляд! – решил шофер и резко тронул с места.

Дежурный врач достал из шкафа две папочки – медицинские дела полистал их, притормаживая на отдельных листах, и удивился, отложив дела в сторону:

– Он их что, копытом, что ли?!

– Он боксер, – пояснил Казарян.

– Разрядник?

– Мастер спорта.

– Худо, – огорчился врач. – Под суд пойдет за превышение мер обороны.

– Кулак против пистолета – это превышение? – засомневался Казарян.

– Это смотря какой кулак.

– И смотря какой пистолет, – добавил Казарян. – Могу сообщить вам, что пистолет – офицерский "Вальтер", с помощью пули делающий в людях очень большие дырки.

– Хватит, – прекратил их препирательства Смирнов. – Что с этими... Пострадавшими?

– У Самсонова раздроблена челюсть и повреждены шейные позвонки. У Француза (фамилия-то какая, прямо кличка!) сломана скульная кость. Вот что, оказывается, можно наделать голыми ручонками, – игрив был дежурный врач, развлекался как мог, коротая ночное время.

– Говорить могут? – спросил Смирнов.

– Смотря кто.

– Самсонов в первую очередь.

– Этот вряд ли. Впрочем, пойдемте, я вам его покажу.

...Они прошли тюремным коридором, и надзиратель, гремя ключами, открыл больничную палату. Все как в обычной больнице, но воняло тюрьмой, ощутимо воняло.

– Ну, тут у вас и дух, девки... – вспомнив "Петра Первого", процитировал из любимой книги Казарян.

– Это не у нас, это у них. Или у вас, – отпарировал врач.

Не забинтованы лишь глаза, но они были закрыты.

– Человек-невидимка, – сказал Ларионов.

– Когда заговорит? – спросил Смирнов.

– Через две-три недели, не раньше.

– А Француз?

– Завтра можете допросить.

– Теперь вот что. Мне нужны одежда и обувь Самсонова.

– Тоже завтра. Старшина-кастелян будет к восьми часам утра.

...Делать больше в этой конторе было нечего, и они поехали на Петровку. В машине Казарян мерзко хихикнул.

– Хи-хи, – произнес он, – хи-хи.

– Жаль, что из больницы уехали, – заметил Ларионов. Можно было бы тебя сдать.

– Не та больница, Сергей, – ухмыльнулся Смирнов. – Ему в Кащенко надо.

– Хи-хи, – не унимался Казарян. – Хи-хи.

– Ты чего? – уже обеспокоенно вопросил Ларионов.

– А ничего. Картины разные выдумываю, – ответил Казарян. – Стилягу того из трамвая вспоминаю. Как он без лондонки остался. Единственный потерпевший.

– Хи-хи, – мрачно подытожил Смирнов.

Борода был поклонником многочисленных талантов Казаряна-старшего, а Романа, которого он знад с титешнего возраста, любил, как любят непутевых сыновей.

– Ромочка, запропал совсем, дурачок, – говорил Борода, нежно держа Романа за рукав и задумчиво разглядывая небритую (щетина у Казаряна по-армянски росла, с дьявольской скоростью) личность блудного сына.

– Работы много, Михаил Исаевич, грустно поведал Роман.

– Зачем тебе работа, Рома? Ты был замечательным бездельником, остроумным, обаятельным. И все тебя любили. А теперь что? Скучный, усталый, злой. Бросай работу, Рома, что это за работа – жуликов ловить!

Борода подмигнул Александру, давая понять, что шутит и широким жестом пригласил в зал. В ресторан ВТО после двенадцати ночи, в ресторан ВТО после спектаклей.

Дом родной. Знакомые и полузнакомые все лица, перекличка от стола к столу, общий шум, общий крик, общие шутки, общий смех. И выпить с устатку, и пожрать от пуза, и потрепаться, и поругаться. Заходи, друг, заходи!

Борода устроил их в фонаре за маленьким (чтобы не подсаживались) столиком. Неярко горела старомодная настольная лампа под домашним оранжевым абажуром, освещая жестко накрахмаленную полотняную скатерть. Смирнов положил руки на стол и понял:

– Надо руки помыть, – и пошел в уборную.

Официантка Галя благожелательно ждала заказа.

– Пожрать нам, Галюща, так, чтобы в полсотни влезть, – распорядился Казарян.

– А выпить?

– И денег нет, и не надо.

– А то принесу?

– Не надо, – твердо решил Казарян.

– Устал, Ромочка?

– Озверел, Галочка.

Вернулся из сортира Смирнов. Ларионова они не уговорили, он к семейству рвался. Да и не уговаривали особо, им вдвоем побыть надо было. Казарян в ожидании тоже положил руки на стол, брезгливо на них глянул, сказал с сожалением:

– Неохота, но следует помыть, – и удалился. Александр оглядел маленький фонарный зал. Уютно, доброжелательно, покойно. Он вытянул под столом ноги, закрыл глаза и тотчас открыл их: звякнул поднос. Быстроногая Галочка расставляла закусь. Возвратившийся Казарян благодарно поцеловал ее в затылок:

– Кио в юбке, волшебница, радость моя...

Мелкие маринованные патиссоны для аппетита, свежий печеночный паштет под зажаренным до бронзового благородного блеска лучком, крепенькие белые грибы, деленная острым кухоным ножом на куски загорелая тушка угря. И три бутылки "Боржоми". Галя красиво расставила на столе все это и пожелала:

– Кушайте, ребятки.

Роман разлил боржом по фужерам. Вода бурлила, исходя пузырьками. Одни пузырьки прилипали к стеклу и сплющивались, теряя идеальную форму шара, другие мчались вверх и, домчавшись, самоуничтожались, взрываясь мельчайшими брызгами. Попили бурливой водички, отдышались, пряча благодетельную отрыжку и посмотрели друг на друга.

– Третьего Алик отпустил, – сказал Смирнов.

– Зачем?

– Ты что, Алика не знаешь?

– Меня он на ринге не отпускал. Добивал, если была возможность.

– Так то на ринге.

– Давай поедим, а? – предложил Казарян, и они приступили к еде. Не торопясь, истово, поглощая все подряд. Но поглотить все не удалось: к их столу, волоча за собой стул, подходил Марик Юркин, характерный комик, восходящая звезда. Восходящая звезда была миниатюрным милым пареньком, которая, напиваясь, превращалась в большую скотину. Сейчас же – почти трезв. Поставил стул к их столику, ухватил за руку пробегавшую мимо Галочку и заказал репликой из анекдота:

– Галчонок, сто грамм и вилку! – и улыбнулся всем, и оглядел всех, ожидая ликующей реакции. Поймав вопросительный взгляд Гали, добавил серьезно: – Поторопись, родная.

– Мы разговариваем, Марик, – строго объяснил Роман.

– Вы не разговариваете, а едите, – резонно заметил Марик. – А разговаривать будем втроем.

Объявилась Галя, держа в одной руке графинчик и рюмку, в другой вилку. Демонстративно бросила все это перед Мариком, который тут же налил рюмку, вилкой пошарил в грибах, выбирая грибок посимпатичнее, нашел, выпил, закусил и выдохнул удовлетворенно.

– Все? – поинтересовался Роман.

– Минуточку, – одернул его Марик и налил из графинчика вторую. Последнюю. Он бусел на глазах. Выпил, грозно глянул на Романа. – Ты как со мной разговариваешь, сопляк?

– Готов, – понял Роман, встал, за шиворот поднял Юркина, взял его под мышку (под правую руку), левой рукой захватил стул и направился к выходу, к понимающему швейцару Тихону. Марик болтал ногами (аккуратно) и языком (непотребно), но никто на это внимания не обращал: привыкли, что каждый день Юркина в конце-концов выкидывают. Роман сдал его Тихону и вернулся.

– С чего это он так сломался? – поинтересовался Александр.

– Не умеет. А гулять хочет, как знаменитость из легенды.

– Что делать будем? – помолчав, задал главный вопрос Смирнов.

– Отпустил его Алик или он сам сбежал – не имеет значения, Саня.

– Имеет. Если Алик его отпустил, то опознавать не будет.

– Зачем тебе третий? Грабежом этим пусть район занимается. А Самсонова нам отдадут. Чует мое сердце – он.

– Самый глупый. Дурачок подставленный, – вспомнил Костины слова Александр.

– Вот мы и займемся дурачком.

– А кто его подставил?

Галочка принесла филе по-суворовски. Алик поцеловал ей локоток и попросил:

– Санкцию на обыск, Галочка.

– Сорок три шестьдесят, – ответила догадливая Галочка и, получив от Казаряна две бумажки по двадцать пять, ушла за кофеем. Заметав филе, они откинулись на стульях и закурили.

– Решили колодец до воды копать? – огорченно понял Роман.

– А куда деваться?

– Альку прижать надо.

– Прижмешь его, как же! Сначала отпустил, а потом милиции сдал? Мы же благородные, мы слово держим.

– Тогда свидетели.

– Свидетели от страха того паренька не видели, они на пистолет смотрели. Алька-то бил, прицеливался куда ударить и, ясное дело, рассмотрел его. Если даже паренька найдем, на честном, без подтасовки проведенно опознании свидетели его не отыщут.

– А мы с подтасовкой, Саня.

– Противно. У меня предчувствие, что паренек из твоих подопечных.

– У меня не предчувствие, а уверенность. Даже знаю кто: Стручок, Виталий Горохов. Так что давай с подтасовкой.

В окно бешено стучали. Роман отодвинул занавеску. С улицы Горького на них смотрело лицо, кошмарное от того, что прижалось носом, губами к немытому стеклу. Восходящая звезда помостков и экрана, обнаружив их, ликовала – кривлялась и грозила.

Вдруг оказалось, что завтра – Первомай. Праздники пришли и прошли. Льдина на Чистых прудах превратилась в серый пятачок. Алик отвлекся, глядя на этот пятачок.

– Ну? – поторопил его Александр.

Алик еще раз посмотрел на фотографию. Даже в черно-белом изображении угадывался выдающийся румянец Стручка.

– Молоденький какой, – сказал Алик.

– Ну?! – поторопил Александр.

Туго забинтованная пасть Николая Самсонова молчала. Гражданин со звонкой фамилией Француз оказался мелким хулиганом, сявкой, которого Колхозник использовал втемную, на одно это дело, и теперь выйти по-быстрому на концы можно было только через Стручка.

– Не знаю я этого паренька, Саня.

– Ты смотри, смотри внимательнее! – злобно приказал Александр.

– А чего смотреть? Не знаю, значит, не знаю.

– Эх, Алька, Алька, а еще друг называется!

– Я тебе, Саня, друг, а не майору милиции.

– А Саня – майор милиции, и больше ничего.

– Если так, то жаль.

Александр поднялся со скамейки, встал и Алик. Стояли, изучали друг друга. Два здоровенных амбала. Александр покачался на каблуках, сказал на прощание:

– Стыдно тебе будет, чистюля, когда свидетели его опознают.

– Их дело – опознавать, мое – стыдиться.

– Хреновину-то не надо нести. – Александр вырвал фотографию из рук Алика, спрятал в карман. – Я слово в сорок пятом дал Ивану Павловичу извести всю эту нечисть. И изведу.

Алик ткнул пальцем в смирновский пиджак, в то самое место, где лежала теперь фотография, улыбнулся во все свои тридцать два зуба, спросил:

– Паренек этот – нечисть?!

– Если ты его выгородишь, станет нечистью.

– Запомни, тетка, если ты меня обманешь, я тебя за укрывательство упеку! Сроком на два года! – пообещал Казарян.

Наштукатуренная баба всплеснула руками:

– За что, за что? Я ж тебе в прошлый раз все выложила, все, как есть! Он мне двадцать шестого сказал, что к бабке в Талдом поедет, и больше я его не видела.

– Нет его в Талдоме.

– А я-то тут при чем?

– Насколько я понимаю, ты матерью ему приходишься? Мне память не изменяет?

– Да где ж мне теперь с ним управиться? – Баба негромко зарыдала.

– Непохмеленная, что ли? – спросил Казарян, глядя в окно. Во дворе девочка, которая совсем недавно была в шубке, копалась лопаткой в снежной луже, кружилась теперь вокруг своей оси, хотела, чтоб вздымался подол легкого платьица.

– Не ты меня поил, не тебе спрашивать, – басом обиделась баба.

– Ну, тогда извини. Но помни, когда он объявится, звони мне тут же по телефону.

– Кровинушку свою в тюрьму упрятать? Так, что ли?! – баба постепенно наглела.

– Тогда выбирай. Или кровинушку, или тебя. А то и тебя и кровинушку вместе.

– Да я разве что говорю?

– Говоришь, говоришь! – Казарян резко поднялся с дивана и локтем зацепил полочки со слониками. Слоны попадали, как на сафари. – А, черт! Генка Иванюк не заходил?

– Не заходил.

Казарян осторожно расставил слоников по местам. Баба тоже встала, придирчиво поправила салфетку. Ожидала, когда он уйдет.

– Я тебя навещать буду, – пообещал Казарян.

– Куда от тебя денешься? – баба открыто радовалась его уходу.

Он распахнул дверь и солнце ударило ему в глаза. Посреди двора продолжала крутиться девочка.

Иванюк-младший с ходу раскололся:

– Вчера вечером приходил. Денег просил.

– Что ж ты мне не позвонил? Мы же договорились, Гена! – вскричал Казарян. Он вскинул руки, с поднятыми руками походил по богато обставленной иванюковской столовой, изображая огорчение от такой неумелости своего сообщника. Развлекал себя Казарян.

– Я звонил, я сегодня все утро вам звонил, а вас не было! – Гена стоял, колотя себя кулаком в грудь, гудевшую от ударов.

Казарян уже сидел на стуле, воткнув локти в колени и руками обнимая многодумную голову.

– Что тебе Стручок говорил? – не поднимая головы, спросил Роман.

– Говорил, что домой ему возвращаться сейчас никак нельзя. Хотел было у бабки пожить, но боится, что там найдут. Пристроился у одних, но там платить надо.

– Где это – "у одних"?

– Не знаю. Правда, не знаю.

– Ты ему денег дал?

– Дал. Двести рублей.

– Откуда у тебя деньги?

– Мама ко дню рождения подарила. Мне тридцатого восемнадцать лет исполнилось.

– Совершеннолетний ты теперь у нас. Значит, сажать тебя по всей строгости можно.

– Вы все шутите. А мне жить как?!

– Так, чтобы не было мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы. Так, чтобы мы тебя не сажали. Усек, Геннадий Иванюк?

Геннадий Иванюк усек.

Иванюк-то усек, а Виталий Горохов – нет. Смешно, но Стручок, как большой, лег на дно. А то пусть его район ищет. Ведь трамвайный грабеж их дело.

– ...Лидия Сергеевна для верности по поводу самсоновского башмачка целый научный симпозиум собирала. Его каблучок. Стоял под сосной Николай Самсонов в тот вечер. С "вальтером" в руках. Так-то, – как бы не отвечая на романовские вопросы, по сути дела до конца ответил на все Сергей Ларионов.

– Считаешь, что надо рубить концы? – спросил Казарян, сам считая, что так и надо делать.

– Делать больше нечего, – его словами обозначил ситуацию Ларионов.

– А что Санька думает?

– Нет его, – раздраженно ответил Ларионов. – Как ушел с утра, так и нет. Его ищут все. Сам звонил, требовал на ковер. А его нет.

– Резюмируем: Колхозника – под суд, и закрываем дело. Так, Сергунька?

– Только так.

– Но где же все-таки Санек?

Рядом с дворовыми воротами, неподалеку от крюковской голубятни, с довоенных еще времен (видимо, строители домов два "а", два "б" и два "в" забыли) стоял чугунный локомобиль, вросший в землю своими железными колесами по втулки. Площадка между локомобилем и голубятней была утрамбована ногами трех дворовых поколений до мраморной твердости и гладкости. Здесь танцевали всегда.

Добрый Костя Крюков разрешил, и шустрая юная смена подключила к его проводке радиолу и двухсотсвечовую лампу. Музыка уже звучала, но еще не танцевали: рано, только-только подползали сумерки. В их объявляющейся серости вдоль акаций и молодых тополей Малокоптевского с гулом метались ошалевшие майские жуки. За ними, стараясь сбить их содранными в ажиотаже рубашками, носились не менее ошалевшие пацаны.

Здесь под небом чужим я, как гость нежеланный,

Слышу крик журавлей, улетающих вдаль...

– рвался с самодельной, из рентгеновской пленки сделанной пластинки вольнолюбивый голос Лещенко. Вообще-то с репертуаром танцулек было худо. Борясь с тлетворным западным влиянием, промышленность, выпускавшая пластинки, внедрила в массы падекатр и краковяк, и поэтому массам приходилось пользоваться довоенными Утесовым, Шульженко, Козиным и Эдди Рознером.

Они сидели на округлой туше локомобиля, ощущая задами еле заметную неровность чугунной поверхности. Они сидели на локомобиле и сверху рассматривали отрочество и юность – свое прошлое. Алик, Лешка Без, Виллен Приоров. Чтобы неунизительно помириться с Саней, всех собрал Алик.

Любовь нечаянно нагрянет,

Когда ее совсем не ждешь.

И каждый вечер сразу станет

Так удивительно хорош,

– раскрыл молодежи смысл происходящего Леонид Утесов, и танцы начались. В основном шерочка с машерочкой, но иногда и храбрец лет семнадцати попадался. Конечный продукт бифукаторства от соприкосновения с существом иного пола впадал в ужас. Потея, он преодолевал его, на то он и храбрец.

Нет, не на храбрецов надо было смотреть. Смотреть надо было на нежных и трепетных дев, которых они последний раз видели лет пять назад прыгающими через веревочку.

– Кадры растут, как грибы, – глубокомысленно и мрачно заметил Лешка Без.

– А вон блондиночка в голубом, чья это? – спросил Виллен.

– Макаровых, – ответил всезнающий Алик.

– Гляди ты! – обрадовался Виллен. – Вроде недавно я на Ольгу глаз клал, а теперь и соплячка Наташка на подходе! Передовое семейство.

Алик поднял руку, призывая к вниманию, и, точно поймав момент, три взрослых обалдуя оглушительно запели вместе с Утесовым:

Сердце, тебе не хочется покоя.

Сердце, как хорошо на свете жить.

Сердце, как хорошо, что ты такое!

Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить.

Танцевавшие тотчас, как в игре "Замри!" застыли на месте, ответственный за музоформление кинулся менять пластинку, а из голубятни на рев явился Костя Крюков, строгавший там что-то по голубиному хозяйству.

– Завидно? – поинтересовался кто-то сверху. – Лезь к нам!

"В парке Чаир распускаются розы..." сладко понеслось с новой пластинки. Костя молча вскарабкался на локомобиль, страстно потянулся, зевнул, лязгнув стальными зубами, передернулся от озноба и, послушав музыку, спросил:

– Хорошо?

– А то! – отвечал Лешка Без.

– Саню ждете? – спросил догадливый Константин.

– Его, – подтвердил Алик и вдруг обрадовался страшно: – Гля, еще один!

Войдя во двор, остановился, в нерешительности осматриваясь, Ромка Казарян.

– Кондехай, сюда, вертуха! – по-блатному заблажил Алик. Роман обернулся на крик, направился к ним.

Ответственный врубил лампу под жестяным рефлектором, и танцующие отделились от остального мира четким световым конусом. Роман влез на локомобиль и спросил тонким голосом:

– Терем-теремок, кто в тереме живет?

– Я – мышка-тихушка, – признался Алик.

– Я – лягушка-мокрушка, – продолжил игру в воровские профессии Виллен, но Костя Крюков раздраженно прервал эти игры:

– Шуточки, у вас, фрайера!

– Так их, Костя, – одобрил его Роман. – Фрайерам все шуточки. Санятка где?

– Ждем! – ответил Алик.

– Он с тобой утром беседовал? – только у него спросил Роман.

– Беседовали, беседовали! – ответил Алик.

– Ясненько. Следовательно, ты Стручка не опознал.

– Какого еще Стручка?

– Созревшего. Для всяких веселых дел.

– Любите вы, милиционеры, загадками говорить.

– Ладно, Алик, можешь не придуриваться. Я все понял.

– Не вяжись ко мне, мент! – потребовал Алик, на заднице, как с горки, съехал вниз по чугунной покатости локомобиля и кинулся в танцы.

Молодежный коллектив вибрировал в фокстроте пятнадцатилетней давности. Алик оком завсегдатая "Спорта" выбрал девицу поперспективнее и пошел с ней преследуемым комсомолом стилем.

– Ты – Фарида? – догадался он про партнершу в танце.

– Ага.

– А Тайка что же на танцы не ходит? – это он про ее молодую тетку.

– Она замуж вышла.

– За татарина небось?

– Не за русского же!

– Мы – русские? Ты на меня погляди! Наверняка твой прапрапрадед с моей прапрабабкой побаловался.

– Какие вы глупости, Алик говорите!

– Велик аллах, а Магомет пророк его! – изрек нечто мусульманское Алик. Фокстрот иссяк. Алик держался за мускулистую татарскую талию до тех пор, пока Фарида не вырвалась.

Она вырвалась и целомудренно убежала. Он глянул ей вслед и увидел, что на границе света и темноты стоит Саня.

– Ты что здесь делаешь? – спросил Александр.

– Танцуя, жду тебя, – ответил Алик и оповестил: – Братцы, он явился!

– Ноги, ноги стали зябнуть, – жалостливо просипел Костя Крюков, и вся компания ссыпалась с локомобиля. Александр оглядел их и обреченно предложил:

– Ко мне?

– У тебя тесно. К нам. И Розка пожрать что-нибудь откинет, – решил Лешка Без и, не слушая иных предложений, направился к воротам. Поплелись за ним.

– А то ко мне, – предложил Виллен. – Я теперь один, сеструху к тетке отправил.

– Как же отправил-то? – удивился Алик. – Ведь ей в этом году десятый кончать.

– Там окончит, – ответил Виллен. – Зато мне – полная лафа! Не надо воспитывать, не надо уроки проверять, на надо готовить, не надо убираться. Много чего теперь не надо.

– Полное счастье от того, что голодный и в грязи живешь? – ехидно поинтересовался Александр.

– Зато, свобода, – возразил Алик.

– Этой свободой пользуйся один. А мы уж к Розе пойдем, – Костя всегда был четок и определенен.

– Стоп! – скомандовал Алик. – Кто побежит?

– Открыто только у Лозовского, – дал информацию Виллен.

– Тогда я, – вызвался Костя. – На велосипеде – десять минут. Скидываемся.

Скинулись. Костя побежал назад к голубятне, к велосипеду...

– ...Сколько же вас! – обрадованно удивилась Роза. Не утруждая себя вставанием, Яша от стола приветствовал всех молчаливым поднятием руки.

– Еще один будет! – дополнительно обрадовал Розу сынок. – Костя Крюков по делу на десять минут отлучился. Готовь пожрать, мамахен.

– Знаю я эти дела. Вы пока в домино играйте, а я что-нибудь посоображаю.

– В домино не выходит. Нас шестеро, – доказательно возразил Яша.

– Ну, тогда в лото! – решила Роза.

Яша, не поднимаясь со стула, дотянулся до настенного шкафчика и извлек из него скрипящий голубой в белый горох мешочек и затрепанную колоду продолговатых картонок. Объявил:

– По пятаку за карту. Кто первым кричать будет?

– Я! У меня голос громкий! – вызвался, демонстрируя этот голос, Алик.

Разобрали – кто по две, кто по три карты, поставили на кон соответственно, подобрали инструмент для закрытия номеров – копейки, пуговицы, полушки, – и началось.