Текст книги "Заботы пятьдесят третьего года"

Автор книги: Анатолий Степанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

– Буду работать.

На робкие попытки узнать, на какой ниве он хочет трудиться, презрительно заметил:

– Вы меня неправильно поняли, я буду работать над собой.

И работал. Вставал, как штык, в шесть утра, делал энергичную зарядку с гантелями, обтирался холодной водой и снова ложился спать. До двенадцати. После обеда отправлялся в историческую библиотеку, где внимательно читал любимого своего Джерома К. Джерома, Дюма-опера, Ильфа и Петрова. Вечером помогал брату Мишке готовить уроки. Пройдя за три года школьную науку еще раз, он вместе с Мишкой поступил, наконец, в неприступный до этого Цветмет.

– Коминформ не ошибается, – возразил Алик.

– Это он в политических вопросах не ошибается, а в еврейском обязательно ошибется, – сказал Яша.

– Ша, евреи! Раскудахтались! – цикнула на Яшу и Лешку Роза. – Причем здесь еврейский вопрос?

– Еврейский вопрос всегда причем, – меланхолически пофилософствовал Яша.

– Заткнись, – распорядилась Роза и спросила: – Как мама, Саня?

– В рейсе.

– А ты все холостым гуляешь?

– Некогда жениться, Роза.

– Хочешь невесту тебе поищу?

– Уж если надумаю, сам выберу.

– Ты у нас такой. Шибко самостоятельный, – зацепил Алик.

Без стука распахнулась дверь, и в черном проеме эффектно замерла яркая пышная жизнерадостная еврейская красотка Соня.

– Ты что, совсем с ума тронулась? – ужасным голосом закричала Роза. Время не знаешь, какое? Ограбят, изнасилуют, что тогда делать будешь?

– Расслаблюсь и буду получать удовольствие, – репликой из анекдота ответила Соня и осторожно сняла шляпу с широкими гнутыми полями. – Пожрать есть что?

– Саня, ты макароны все съел? – спросила Роза.

– Да что ты, там – на роту.

– Разожги керогаз и разогрей макароны.

– Мерси. – Соня повесила пальто, взбила волосы и уселась за стол.

– Чего же тогда на стул плюхнулась?

– С интересным мужчиной хочу посидеть. – Соня повела огненным глазом, улыбнулась, показав идеальные зубы. Розу осенило:

– А что? Бери ее, Саня, пока не изнасиловали.

– Куда это Саня должен меня взять? – надменно полюбопытствовала Соня.

– Замуж, – ответил Александр.

– Так я за тебя и пошла! Мне муж нужен интеллигентный и состоятельный. А ты со своими жуликами совсем огрубел. И что ты можешь мне в этой жизни предложить, кроме пистолета под мышкой? – наглая Сонька встала и двинулась к кастрюле с макаронами. Но на пути ее перехватил Алик, поднял, закрутил, умело обжимая при этом.

– Пусти, дурак, – для проформы потребовала Соня, для проформы же и отбиваясь. Алик поставил ее на пол.

– Тогда за меня выходи, – предложил он. – Хотя не шибко состоятельный, зато до невозможности интеллигентный.

– Так ты же женатый! – обиженно сказала Соня.

– Не имеет значения и не играет роли!

– Мне бывших в употреблении не надо. – Соня еще раз сверкнула пылающим взором и ушла с кастрюлей в коридор – разогревать макароны.

– Да, денек сегодня был... – подвел итог Александр и выбрался из-за стола. – Спасибо, хозяева, за заботу и угощение. Пошли, Алик.

Мир мой, моя Москва. Моя от недоступного Кремля до занюханного Малокоптевского.

Они вышил на горб заасфальтированной проезжей части Малокоптевского.

– Ты на Вильку не обижайся, – сказал Алик. – Его тоже понять можно. Сам знаешь, как ему с такой анкетой.

– Как там твои?

– А что мои? Нюшка слово "филолог" почти точно выговаривает, Варька в своем институте пропадает, а меня ноги кормят.

– Корреспондентом еще не сделали?

– Не... Литсотрудник я еще, Саня.

Они обошли огороженный забором из железных прутьев двор и миновали калитку.

– Неудобно стало в обход крутить, – проворчал Алик, и Смирнов оживился, встрепенулся, вспомнил:

– Ты понимаешь, Алька, удивительная штука – забор! Помнишь, как мы до войны с домом шесть враждовали? Их двор, наш двор, драки, заговоры, взаимные подлянки. Когда я вернулся, забора не было, стопили забор. Гляжу, вы с ребятами из шестого – не разлей вода. А два года назад поставили эту железную клетку. И опять все началось сначала. Наши пацаны, их пацаны, наш двор, их двор, опять стенка на стенку. Заборчик-то – тьфу, полтора метра высотой, а – разделил, разделил!

Они стояли перед смирновской дверью. Побренчав ключами, Александр открыл ее и, не входя в комнату, на ощупь включил свет.

– Зайдешь?

– Поздно. Мне-то что, я в газету с одиннадцати, а тебе с ранья пораньше жуликов ловить. Спи.

Шестеро сидели на стульях возле стены. Ни дать, ни взять – смиренная очередь на прием к высокому начальству. Или допризывники перед медосмотром. Но для просителей молодые люди были слишком молоды, а для допризывников – уже переростки. Не очередь к высокому начальству опознание.

Вошла молодая еще женщина, дородная, складная, с ямочками на щеках. Но горе сделало свое дело: затемнило подглазья, сжало рот. За женщиной было двое. Понятые из посторонних посетителей МУРа.

– Приступим к опознанию. Марья Гавриловна, кто из сидящих здесь совершил позавчера вечером грабительское нападение на вашего мужа и вас? Роман Казарян был необычно для себя серьезен и даже слегка торжественен. Прошу вас, будьте внимательны.

Женщина не волновалась. Она спокойно и тяжело вглядывалась в лица. По очереди. В каждое. Праведный гнев заставлял ее быть справедливой.

– Этот и этот, – твердо сказала она, указав на Витеньку Ящика и Сеню Пограничника.

Молодые оперативники, участвовавшие в опознании, освобожденно оживились, заговорили, а Витенька и Сеня по-прежнему сидели неподвижно.

– Спасибо, Марья Гавриловна. – Роман взял ее под руку, вывел в коридор. – Как себя чувствует Петр Афанасьевич? Мы все очень беспокоимся.

– Все четыре года, всю войну на передовой, и ничего, только два легких ранения, а тут... – Женщина, не изменившись в лице, тихо заплакала. Потом виновато улыбнулась, привычно вытерла слезы и, вспомнив, о чем ее спрашивали, ответила:

– Врачи говорят, что все страшное позади, операция прошла успешно.

– Вот и слава богу. Пойдемте, я вас провожу до машины.

Роман, не одеваясь, дошел с Марьей Гавриловной до "Победы" и, помахав рукой вслед уходящей машине, рысью – подзамерз слегка – возвратился на свой этаж и влетел в кабинет Смирнова. Смирнов допрашивал Сеню Пограничника.

– Ты зачем здесь? – выразил неудовольствие Александр. – Ты мне складских готовь.

– Все готово, Александр Иванович, – скромно ответил Казарян. Скромно, но с чувством собственного достоинства, как человек, выполнивший трудовую миссию.

– Тогда иди и жди. Я сейчас освобожусь, – милостиво разрешил Смирнов. Пограничник понял, что пауза окончена и заунывным голосом продолжил:

– Ножом я пугал только. Я не хотел... Стоял бы спокойно, все в порядке было бы. А он меня с ходу за пищик...

– Он мужик, он солдат, он не мог перед тобой, сявкой, по стойке "смирно" стоять! Ты понимаешь, что теперь тебе на всю катушку отмотают?

– Я ж не хотел... Я попугать хотел...

– Об этом следователю расскажешь. Может, разжалобить его сумеешь, а только вряд ли, – пообещал Смирнов и вызвал конвойного. Пограничника увели. Смирнов зевнул, неожиданно лязгнул зубами, удивился и смущенно объяснил сам себе, да и Роману тоже:

– Не высыпаюсь я, Рома. Такое дело. И еще какое дело: понимаешь, я на гниду даже разозлиться по-настоящему не могу. Вот в чем обида. А надо быть злым. К злости сила приходит.

Смирнов подошел к окну, глянул на волю. В саду "Эрмитаж" гуляли мамы с колясками, вовсю бегали жизнедеятельные, подвижные, как ртуть, неунывающие дети.

– Что у тебя там? Докладывай. – Он отвернулся от окна и сел на подоконник.

– По делу проходило одиннадцать человек. Пятеро деловых, остальные так, с бору по сосенке. Семеро получили лагеря от трех до восьми, остальные в колонии для малолетних.

– Кто попал под амнистию?

– Все, Саня. Все.

– Черт бы нас побрал! Полную колоду тасовать. Обожди, я сам вспомню, кто там был. С покойничка начну. Леонид Жданов по кличке Жбан. Самсонов, кличка Колхозник, Алексей Пятко, кличка Куркуль, твой тезка Роман Петровский, кличка Цыган, и, наконец, Георгий Черняев, кличка Столб. Точно?

– Вот что значит незамутненная лишними знаниями память. Точно, Саня.

Смирнов на подначку обиделся:

– Помолчал бы, эрудит! Расскажи лучше по порядку: как там было.

– У них свой человека на фабрике был. Васин Сергей Иосифович, разнорабочий. Он неделю всех сторожевых собак приваживал – кормил, ласкал. В тот день он незаметно на территории остался и друзей своих потравил к чертовой матери.

– Чем травил?

– Цианистым калием. У них все, как у больших было. Подогнали грузовой ЗИС, затемнили вохровца, домкратом продавили стены склада...

А склад – времянка, на соплях. Огольцы в это время стражников у проходной дракой развлекали. А остальные – по досочке, накатом, контейнеры в кузов своего ЗИСа, спокойно и не торопясь. И также спокойно отбыли.

– А что, культурно!

– Если б не дурак Колька Колхозник, не знаю, как бы казаковская бригада это дело размотала. Его на Перовском рынке с чернобуркой засекли. Опохмелиться ему, видите ли, надо было немедленно.

Весь товар нашли?

– Если бы! Пять контейнеров – три с каракульчой, два с чернобурками исчезли бесследно.

– Ну, с кого же начнем разматывать?

– Я думаю, с Васина этого и огольцов. Они все по адресам, дома, а деловые – те на хазах отлеживаются.

– Малоперспективно, Рома. Завалили Жбана стопроцентно не они, и знать ни черта не знают.

– Не скажи. Деловым связь нужна, информация, а может быть, и наводка. Через кого, как не через однодельцев? Есть шанс, Саня. Да и с кого-то надо наконец начинать.

– Наверное, ты прав. Но все-таки... Я тебя про обрубленные концы спрашивал. Не обнаружил?

– Явного ничего нет. Но кое-каких свидетелей на месте следователя я бы помотал. Ведь ушли куда-то пять контейнеров.

– Ладно. Я дело потом сам посмотрю. Авось среди свидетелей своих клиентов отыщу. А сейчас зови, Рома, Лидию Сергеевну и Андрея Дмитриевича.

– Док уже бумажку передал.

– И что в ней?

– Шлепнули Жбана в отрезке времени от двадцати тридцати до двадцати одного тридцати. Пуля, пройдя лобную кость, застряла в затылочной. Передана в НТО.

– Поэтому Болошева и возится до сих пор.

– Продолжаю. Учитывая температуру от минус шести до минус десяти, полное окоченение, при котором возможен переворот тела, наступило не ранее двадцати четырех часов.

– Хотел бы я знать, кто его переворачивал, – сказал Александр.

– Нам бы чего попроще, Саня. Узнать бы, кто убил.

В дверь постучали.

– Антре! – по-хозяйски разрешил Казарян. Смирнов хотел было сделать ему за это выволочку, но не успел – вошла Болошева.

– Легка на поминках, как говорит мой друг-приятель Яша Гольдин, обрадовался он. – Как дела, Лидия Сергеевна? Что скажете?

– Отстрелянная пуля и гильза – от одного пистолета "вальтер" образца 1936 года, находившегося на вооружении офицерского состава немецкой армии во время войны. Этот пистолет по нашей картотеке ни разу не проходил. Так что могу сказать только одно – ищите "Вальтер". Теперь о следах. Убийца следов не оставил.

– Как так? – перебил Смирнов.

– А так. Стоя под деревом, он вытоптал на снегу площадку, которая днем, при солнце, оплыла совершенно. Ушел же он по твердо утрамбованной, к тому времени замерзшей, широко раскатанной лыжне. Читабелен лишь след человека, перевернувшего труп.

– Почему вы решили, что этот след принадлежит человеку, перевернувшему Жбана? – вновь перебил Александр.

– Вы просили только выводы, дорогой Александр Иванович, – не сдерживаясь, съязвила Лидия Сергеевна.

– Но все-таки? – смиренно настоял Александр.

– Человек перевернул труп ногой. Естественно, что центр тяжести его тела переместился на носок левой опорной – в это мгновение – ноги. И, как следствие, отпечаток оказался с углублением носовой части стопы.

– Ясненько.

– Отпечаток сделан калошей на обувь сорок третьего размера и принадлежит человеку весом семьдесятсемьдесят пять килограммов и ростом метр семьдесят пять – метр восемьдесят. У меня все.

Москвичка, интеллигентка хренова, не может галошу назвать галошей. Как же, обязательно – калоши. Александр почесал нос:

– Не богато.

– Чем богаты, тем и рады. – Элегантная Лидия Сергеевна, закончив служебные дела, позволила себе мягко, с оттенком неподчеркнутого превосходства, улыбнуться.

– У вас чудесные духи, чудесные! – восхищенно воскликнул Роман. – Уж на что я знаток, и то определить не могу, какие.

– "Коти" – вдруг засмущалась непоколебимая Лидия Сергеевна. – Мне брат из Парижа привез.

– Да, брат на Монмартре развлекается, – поразмышлял Роман Казарян, а вы в Марьиной Роще, на хазе с уголовниками веселитесь.

– Каждому свое, Ромочка.

Роман Казарян, армянин московского разлива, любил Москву, и Москва любила его. Отец Романа, тифлисский армянин, уникальный знаток античной литературы, преподавал в МГУ, в ГИТИСе, в Литературном институте. Влюбленный в древних греков до такой степени, что во время его лекций студенты, попавшие под гипноз его темперамента, вопреки рассудку, считали его очевидцем всех исторических катаклизмов Эллады, он воспитывал сына в стоических традициях Спарты.

Пока дело касалось физических упражнений, Роман не сопротивлялся. Закаленный с детства, он хорошо начал в боксе. На ринге они и познакомились с Аликом, два первенства бились жестоко, с переменным успехом. Алик ушел из среднего в полутяж, делить стало нечего, и они подружились.

Но когда отец стал посвящать сына в прочие особенности античной жизни, желая сделать его своим преемником, вольнолюбивая натура Романа, более приспособленная к реалиям сегодняшнего дня, бешено взбунтовалась.

Он ушел на улицу. Обаятельный, легкий, быстро сходящийся с людьми, Роман стал известной личностью в пределах Садового кольца. Он был вездесущ. Он ладил с приблатненными из "Эрмитажа", дружил с футболистами из московского "Динамо", поражал начитанностью и истинно московской речью простодушных актеров. Он стал завсегдатаем танцевального зала при ресторане "Спорт" на Ленинградском шоссе, постоянным посетителем ипподрома, поигрывал в бильярд, его обожал весь – поголовно – женский джаз из "Астории". Казалось, его знали все. От шорника до Шверника, как он любил говорить.

На третьем курсе юрфака он малость приутих. Сдал наконец хвосты, обаял преподавателей и без труда закончил курс наук. К удивлению всех разномастных знакомцев, он пошел работать в МУР, под начало к Александру Смирнову, с которым сдружился на государственных экзаменах. С течением времени его самодовольная уверенность, что он досконально знает Москву, рассеялась как дым. Москва была слоеным пирогом, и слои эти невозможно было пересчитать. Люди, общаясь в своем горизонтальном слое, наивно полагали, что они осведомлены о московской жизни в достаточной степени. Но в достаточной степени они были осведомлены только о жизни своего слоя. Проникший до МУРа в десяток слоев, Казарян нацелился теперь идти вглубь их, по вертикали. Он любил Москву, он хотел ее знать.

Васин до ареста жил в Тишинском переулке, недалеко от Белорусского вокзала. Роковое это соседство – рынок и вокзал – в годы войны, в скудные послевоенные годы своей готовностью достать и продать все, рождало в слабых душах алчность, страсть к скорой наживе. Обманом купить подешевле, просто выманить, взять незаметно, украсть.

Васин жил в одном из домов, построенных в конце двадцатых годов в стиле нищенского конструктивизма. Захламленный двор, занюханный подъезд, зашарпанная лестница. На третьем этаже, оглядевшись, Роман обнаружил квартиру номер двадцать три. Следуя указаниям, изложенным на грязной картонке, дважды позвонил. Дверь открыл маленький корявый мужичонка в ватнике и ушанке. Оценив экипировку хозяина, Казарян вежливо осведомился:

– А что, в квартире очень холодно?

– Нет, – удивился мужичонка.

– Гора с плеч. Тогда зовите в гости, Васин.

– А я уходить собрался, – негостеприимно возразил тот.

– Поход ваш придется отложить. Я из МУРа. Оперуполномоченный Казарян. Вот мое удостоверение. – Роман был жесток, точен, сугубо официален. Пугал для начала. С шелчком захлопнул удостоверение, предложил безапелляционно: – Пройдемте в ваши апартаменты.

В убого обставленной комнате Роман снял кепку, сел без приглашения на продавленный диван. Васин обреченно стащил с головы ушанку и примостился на венском стуле.

– Давно в Москву прибыли? – задал первый вопрос Казарян.

– Вчерась.

– Что ж так задержались?

– Попробуй на поезд сесть. Уголовниками все было забито.

Такого Роман простить не мог. Спросил насмешливо:

– А вы не уголовник?

– Я дурак.

Непрост, непрост был корявый мужичок Васин.

– Ну, вам виднее. С однодельцами еще не встречались?

– А зачем?

– По старой, так сказать, дружбе. По общности интересов. По желанию получить часть того, что находится в пяти ненайденных контейнерах. Нами не найденных.

– Глаза бы мои до самой смерти их всех не видели.

– До вашей смерти или их?

– До моей, до моей! – закричал Васин.

– Перековались, стало быть, на далеком Севере. Что ж, похвально. Тогда, как на духу, а они вами не интересовались?

Васин расстегнул телогрейку, потер ладонями портки на коленях, вздохнул. Решался – говорить или не говорить. Решился сказать:

– Нинка моя говорила, что дня четыре как тому Виталька забегал: справлялся, не приехал ли я.

– Виталька – это Виталий Горохов, который вместе с вами проходил по делу?

– Он самый.

– Еще что можете мне сообщить?

– Все сказал, больше нечего. Мне бы, товарищ Казарян, от всего бы от этого отряхнуться поскорей, как от пьяного сна...

Ишь ты, и фамилию запомнил. Не прост, не прост досрочно освобожденный по амнистии Васин Сергей Иосифович. Роман встал, сказал брезгливо:

– Товарища на первый раз я вам прощаю. А вот собак тех, отравленных вами, не прощу никогда. До свидания, Васин, до скорого свидания, при котором вы расскажете все, что к тому времени будете знать о своих однодельцах. Я понятно излагаю?

– Так точно. – Васин вскочил, вытянул руки по швам. В лагере приучили.

От Тишинского до Первой Брестской ходьбы – пять минут. Жорка Столб набирал свою команду не мудрствуя лукаво, как говорится в казенных бумагах, – по районному принципу.

Резиденция Виталия Горохова (пока еще по прозвищу Стручок) находилась во флигеле, в глубине старинного московского двора.

Уже на подходе к неказистому этому одноэтажному строению Казарян услышал, что там глухо не музыкально поют:

– Из-за вас, моя черешня,

Ссорюсь я с приятелем.

До чего же климат здешний

На любовь влиятелен.

Дверь квартиры выходила прямо во двор. Звонка не было. Казарян кулаком, тяжело, чтобы услышали, забарабанил в филенку. Открыла улыбающаяся, сильно наштукатуренная баба, открыла, видно с надеждой увидеть желанного гостя. А увидела Казаряна.

– Чего тебе?

– Мне бы Виталия повидать.

– Ходят тут, понимаешь! – вдруг заблажила баба. – Знать тебя не знаю и знать не хочу.

Баба орала, а Роман смотрел, как девочка лет пяти игрушечной лопаткой устраивала бурю в неглубокой луже.

– Тише, тетка, – сказал он безинтонационно, – С милицией разговариваешь.

– Я тоскую по соседству

И на расстоянии.

А без вас я, как без сердца,

Жить не в состоянии.

Дверь была открыта, и отчетливо слышалось, как выводили: с пьяным темпераментом, на крике, с деревенским подвизгом.

– Безобразие какое-нибудь сотворил? – нормальным голосом спросила усмиренная баба. Казарян не ответил, сам спросил:

– Гулять-то начали не рано ли?

– Я его счас позову, – пообещала Казаряну какая-то баба и убежала. Через минуту появился Виталий Горохов, хлипкий еще юнец, белесый, румяный и пьяненький.

– Чуть что, сразу Горохов! – с ходу атаковал он. Меня Советское правительство простило, а милиция все теребит, ничего я такого не делал и знать ничего не знаю.

– Ты четыре дня тому назад Васина искал. Зачем он тебе понадобился?

Виталий Горохов по прозвищу Стручок похлопал глазами и занялся непривычным для себя делом. Думал. И выдумал:

– Он мне еще с тех времен полста должен. А я сейчас на мели. Вот и пошел к нему. Думал, что возвратился. А он не прибыл еще.

– Ну, это ты врешь, – сказал Казарян. – Кто тебя к Васину посылал?

– Не верите, да?! Раз сидел, значит, не верите!! – Стручок накачивал себя, чтобы для убедительности вызвать блатную истерику: – Тогда хватайте, тащите, в тюрьму сажайте!!!

– Ты меня на стос не возьмешь, портяночник, – для ясности перейдя на феню, сказал Казарян. – И стойку со мной не держи. Не хочешь со мной калякать и не надо. Но запомни: ты на них шестеришь, и, если что, – они тебя сдадут первого.

Не дожидаясь ответа, он повернулся и ушел. Но ушел недалеко: перейдя Брестскую, он вбежал в подъезд дома напротив и, поднявшись на пролет, стал у окна. Отсюда хорошо просматривался выход их флигелька. Ждал он недолго.

На ходу натягивая пальтишко, выскочил из флигелька Виталий Горохов. Покрутился на месте, оглядываясь. Выбрался наконец за ворота, посмотрел направо, посмотрел налево и успокоенно двинулся быстрым шагом по своим неотложным делам. Спускаясь по лестнице, Роман тихо смеялся.

Вести такого – милое дело. Наперед знаешь, где клиент будет проверяться. Тем более, что уже догадался, куда его несет. Несло Горохова на Пресню к Генке Иванюку, однодельцу. Все, как по расписанию. На улице 1905 года Стручок исчез в подъезде дома номер шестнадцать. Выбрав местечко поудобнее – за частым забором, – Казарян стал ждать. Минут через десять выскочил Горохов, суетливо и откровенно проверившись, побежал домой, допивать водку и песни петь.

Роман, прождав положенный контрольный час, тоже побежал домой, на Петровку.

Перво-наперво заглянул к начальству. Смирнова не было, и он отправился на свое рабочее место. Ларионов поднял голову от бумаг, с трудом понял, что пришел Казарян, и, ни слова не сказав, продолжил свое увлекательное занятие: чтение бумажек.

Хевра брала ствол, брала грязно, подло и неумело. Постового милиционера ударили ножом сзади. Он, теряя сознание, успел вытащить пистолет и выстрелить, достав в плечо одного из бандитов. Они в ярости и страхе топтали его ногами, добивая. Потом побежали. Бежали в открытую, глупо и непрофессионально. Через три минуты милиция знала о происшедшем, через пятнадцать район был оцеплен, а через сорок Смирнов обложил кособокую с кривыми окнами избушку в Новогирееве.

Александр выбрал булыжник поприкладистее и, остерегаясь, запустил им в окно. Раздался звон разбитого стекла. Теперь они его могли слышать. Подойдя с непростреливаемой стороны поближе, он громко и отчетливо произнес:

– В связи с чрезвычайными обстоятельствами мне даны неограниченные полномочия. Я имею право не брать вас живьем. Со мной рядом товарищи и друзья убитого вами милиционера. Уйти отсюда вы сможете только двумя способами: в наручниках или в катафалке. Предлагаю сдаться. Предлагаю в первый и последний раз!

– Гад! Падло! Пес рваный! – завыли, завизжали, закричали в избушке. И дважды выстрелили. Из двух стволов. Эти не сдадутся. Пьяные или намарафеченные. Смирнов, не торопясь, отошел к своим.

– Сколько их там точно? – спросил у капитана, руководившего оцеплением.

– А стволов?

– Сейчас услышал два.

– Я тоже услышыл. Еще могут быть?

– Черт его знает!

– Придется их брать, капитан. Я пойду, а вы отвлеките их. По окнам постреляйте, что ли. Все равно шум уже подняли.

Смирнов вытащил из-под мышки свой фронтовой парабеллум. Ладонь ощутила теплую привычную рукоятку. Пошел.

Капитан добросовестно отнесся к порученному делу. Методичный огонь по окнам не давал бандитам наблюдать за происходящим. Стоя с непростреливаемой стороны, Смирнов жестом подозвал троих милиционеров.

– Когда я пойду, вы сразу же начните выламывать дверь. Перед дверью не стойте, дрыной какой-нибудь сбоку. По-настоящему ее ломать будете только после того, как услышите мои выстрелы в доме.

Трое согласно кивнули. Жалея пальто, Смирнов по-пластунски полз к избушке. Дополз до угла, двинулся дальше, к первому окну. Добрался до него и залег. Стрелки все поняли и перенесли огонь на второе окно. За углом внушительно затрещало: трое начали ломать дверь.

Прикрыв левым рукавом лицо, Смирнов нырнул в разбитое оконное стекло. Перекатываясь по полу, он произвел первый свой выстрел в бандита с пистолетом. Второго вооруженного он увидел лишь тогда, когда тот выстрелил в него. Выстрелил, но не попал. А Смирнов в ответ попал. Потом выпустил всю обойму над головами оставшейся четверки. На устрашение.

Ворвались милиционеры. Неизвестно, кто стонал, неизвестно, кто плакал. Неиспорченных повязали. Смирнов поднялся, спрятал пистолет, стал отряхивать изрядно пострадавшее пальто. Подошел капитан, душевно доложил:

– Четверо под стражей, одного вы уложили на месте, второй тяжело ранен. Санитарная машина сейчас прибудет.

– Первый раз после фронта убиваю, – не капитану, себе сказал Александр. Достал из кармана мятую пачку "Беломора", спички, закурил и заметил, что пальцы дрожали.

– Их бы всех за Игнатьева без суда и следствия к стенке поставить.

– Поставят, – вяло успокоил капитана Александр и спросил: – А машина есть?

– Да ваша же! – удивился капитан.

– Тогда я поеду. Сами здесь разберетесь.

– Спасибо, товарищ майор.

– За что? За то, что человека убил?

– Не человека. Бешенную собаку, – убежденно произнес капитан.

– Александр Иванович, поехали, – предложил оказавшийся тут как тут шофер, мягко предложил, осторожно, как больному.

– Не понимаю я вас, Александр Иванович, – сказал шофер Вася, когда "Победа" побежала по шоссе Энтузиастов. Вася был очень молодой, а потому до чрезвычайности категоричный. – Зачем-то самим? Приказали бы любому и все.

– Что все? – не понял еще смурной Смирнов.

– Пусть выполняют! А ваше дело – руководство осуществлять.

– Стоять и смотреть, что ли?

– Зачем же стоять? Советы давать, указания. Под пули командиру лезть негоже.

Так и бубнил Вася до самого МУРа. Александр молчал. Никто не мог сделать этого, не подвергая себя смертельной опасности. Никто, кроме майора Смирнова, который в годы войны командовал ротой десантников. Не понимал этого молодой Вася.

Сразу же ворвался в кабинет Казарян.

– Позже зайди. Минут через пятнадцать. И, если можно, чайку сообрази. Покрепче.

Казарян согласно кивнул, тихо прикрыл за собой дверь. Александр сел за стол, потом вспомнил, что в пальто, встал, разделся. Снова, откинувшись, устроился в своем полукресле. Поглядел немного в потолок и вытащил парабеллум. Извлек обойму, нашел в кармане запасную и загнал ее в рукоять. Открыл сейф, достал коробку с патронами и тщательно снарядил отстрелянную обойму. Опять уселся в кресло и стал ждать Казаряна. Ни о чем не думалось.

Чаи гоняли с наслаждением.

– Ты и жасминового слегка присыпал? – поинтересовался после второго стакана Александр.

Казарян кивнул.

– Откуда взял?

– Китайский секрет, как говорится в одной детской книжке, – туманно ответил весьма довольный собой Казарян.

– Он у секретарши Верки выпросил, – буднично раскрыл китайский секрет Ларионов.

– Самого, значит, обделили, – догадался Александр.

– Ничего, обойдется. У него китайские делегации часто бывают. Еще привезут. – Суров был с начальством Роман Казарян.

– Намылит он загривок твоей Верке.

– Для нее – пострадать за меня будет великим счастьем.

– Трепло ты, Рома! – возмутился Ларионов. – У нее же любовь с Гришиным из НТО.

– Так то земная любовь, меня же она любит неземной, я бы даже сказал – надмирной любовью.

Отпустило затылок, перестали ломить глаза. Хорошее это дело сидеть со своими ребятами и гонять чаи.

– Ты чего ко мне рвался? – вспомнил Смирнов про первый казаряновский визит.

– Да дело было.

– А сейчас нет?

– И сейчас есть, но подождет.

– Не подождет. Давай выкладывай.

Смирнов отодвинул стакан и не спеша, с удовольствием закурил.

– Я прав оказался, Саня, – заговорил Казарян, прихлебывая чай. Огольцы задействованы на всю катушку. Кто-то через них искал Васина. По цепочке. На прямой связи, видимо, Геннадий Иванюк. Но и у него нет непосредственного контакта. Вероятнее всего – точно обусловленные по месту и времени связные. Мне люди нужны, Саня. Поводить вышеупомянутого Геннадия Иванюка.

– Где я их тебе найду? Все на прочесывании. Мне и вас-то оставили под слезные причитания.

– А что делать будем?

– Плакать, – разозлился вдруг Смирнов. – Думай! Мне за вас всех, что ли, думать?!

– Конечно, непосильная для тебя задача, – охотно согласился Казарян.

– Смотри у меня, Рома, язык в момент укорочу.

– Это каким же макаром?

– В отделение Крылова переведу.

Команда Крылова занималась карманниками. Работа хлопотная, на ногах, почти всегда безрезультатная и оттого крепко неблагодарная.

– Произвол – главный аргумент начальства, – попытался продолжить сопротивление Роман, но Смирнов внимания на это не обратил и спросил по делу:

– Кто у них за Ивана проходил? Жорка Столб?

– Вроде бы он.

– Почему "вроде"?

– Вон Сережа во мне сомнения разбудил. Сережа, скажи.

Тихий Ларионов был известен своей неукротимой въедливостью. За это и ценили. Он поставил стакан на сейф, поднялся:

– В деле странный диссонанс...

– Ты не в консерватории, Сережа, – вкрадчиво заметил Казарян. – Ты попроще нам изложи, по-нашему, по-милицейски.

– Саня, почему он меня перебивает? – невозмутимо пожаловался Ларионов.

Смирнов взглядом осадил Казаряна и кратко предложил:

– Продолжай, Серега.

– В деле странный диссонанс, – упрямо настоял на своем Ларионов и разъяснил: – Замысел – одно, исполнение – другое, а завершение совсем уж третье.

– Объясни конкретнее, – попросил Смирнов.

– Задумана вся эта операция весьма остроумно, я бы даже сказал изящно. Исполнена же несколько грубовато – ну зачем было вохровца темнить, доски, по которым контейнеры катили, оставлены, следы от машины не уничтожены. Ну а уж Колхозник со шкурками на рынке – совсем никуда.

– Выводы? – Смирнов входил в азарт.

– Два последних этапа – это безусловно Жорка Столб. Задумал же всю операцию явно не он. И никто из тех, кто по этому делу проходил. Интеллектуальный уровень преступной группы оставляет желать много лучшего.

– А что, Ромка, в Сережиных теориях что-то есть! – Смирнов тоже встал, малость побегал по комнате, подошел к окну, глянул на "Эрмитаж". Там уже горели огни, хотя было еще светло. – Все руки не доходят, с делом как следует познакомиться. Я же тебя просил, Роман, дать мне его!

– Я тебе дал, и ты спрятал в свой сейф, – бесстрастно напомнил Роман.

– А, черт, совсем забыл! – Смирнов кинулся к сейфу, зазвенел ключами, но в это время раздался другой звон – телефонный.

– Майор Смирнов у телефона, – раздраженно представился он трубке, но через паузу раздраженную интонацию сменил на деловую. – Через три минуты буду.

– Сам? – поинтересовался Роман. Смирнов кивнул.

– Дождитесь меня. Я постараюсь быстрее отвертеться.

Иван Васильевич стоял у окна и тоже смотрел на огни "Эрмитажа". На воле уже сильно посерело, и огни стали ярче.