Текст книги "Заботы пятьдесят третьего года"

Автор книги: Анатолий Степанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

А там чудеса: галантерейное обхождение, крахмальные скатерти, серебряная посуда, пища, которая может присниться только бывшему аристократу, и напротив за столом вежливый, милый и такой домашний, Лаврентий Павлович.

Но, как говорится, кто нас ужинает, тот нас и танцует. Ее визиты в особняк продолжались довольно долго, ибо это устраивало и девицу, и Лаврентия Павловича. Следует, однако, заметить, что героиня моего рассказа – девушка весьма общительная и любящая поклубиться в компании. Поэтому сеансы тет-а-тет постепенно стали ей надоедать. И вот однажды за очередным ужином она и говорит: "Лаврентий Павлович, что это мы все одни, да одни. Ведь скучно так! Давайте в следующий раз я подружку приведу, а вы Иосифа Виссарионовича пригласите".

Казарян сделал паузу, достойную его соплеменника, трагика Папазяна, неожиданно и вовремя. Смирнов и Ларионов грохнули. Отсмеявшись, Александр сказал:

– Обязательно тебе надо было Сталина в эту историю впутать.

– А он и не впутался, – невинно объяснил Казарян. – Интимный суаре на четыре пуверта не состоялся. Да и вообще после этого замечательного ее монолога мою деву к Лаврентию Павловичу не приглашали. Даже в пятидесятом по этому поводу она удивлялась и обижалась со страшной силой. Меня все спрашивала: "А что я такого ему сказала?" И, действительно, что она ему такого сказала?

– Все. Разминка закончена, – решил Смирнов. – Что там у нас?

– Не у нас. У них, – пояснил Ларионов. – Ждем НТО и медицину.

– Ты же предварительный шмон делал. Должно быть, что-нибудь стоящее?

– Обязательно, Саня. Два письма при нем нашли, но все в крови. Под пулю угодили. Очкарики обещали прочитать их во второй половине дня.

– И вернулся пес на блевотину свою, – процитировал из Библии Казарян.

– Довожу до вашего сведения, – объявил Смирнов, – что разрешения на возобновления дела об убийстве в Тимирязевском лесу Сам не изволил дать. Так что все начинается с первой страницы дела об убийстве гражданина Петровского в Чапаевском переулке.

– Но ведь пойдем обязательно по старым связям! – взорвался Роман.

– Идти мы можем куда угодно и как угодно. Даже туда, куда нас в сердцах послать могут. Добудем прямые доказательства взаимосвязи двух этих дел, нам их без звука объединят. А пока надо действовать. У нас есть половина дня. Роман, тебе отработать Васина и, если успеешь, шофера Шульгина. Позже займешься Иванюком, поищешь выход на Стручка.

– Мне сейчас Шульгин интереснее, – возразил Казарян.

– Что ж, начинай тогда с Шульгина. Сережа, на тебе – завершение палагинских дел. Пальчики, пальчики и пальчики. Если все сойдется, как мы предполагаем, то быстренько передавай дела следователю. Пусть он уже без нас этапированного Сырцова дожидается. И еще просьба: спровадь мальчиков, чтобы они мне Коммерцию, Межакова Валерия Евсеевича отыскали. Отыскали и для разговора доставили.

– Коммерция ведь по палагинскому косвенно фигурирует, только и всего. Тебе-то он зачем?

– В меховом деле он тоже промелькнул. Явился на квартиру Петровского в картишки перекинуться, когда там уже засада была. По этому делу внешне чист. Но явился-то к Петровскому, а Петровского убили. Пусть доставят, он мой давний знакомец, авось разговорю.

Шофер Шульгина после заключения на свою автобазу не вернулся. И шоферить не шоферил: работал водителем троллейбуса. В парке на Ленинградском шоссе Казарян узнал, что Шульгин в смене. Работал Шульгин на двенадцатом маршруте. Слава богу, далеко не мотаться. И еще раз повезло, машина, в которую Казарян сел, шла на конечную остановку "Больница МПС".

Выкатились пассажиры, пошла малость отдохнуть кондукторша. Выйдя из кабины с путевкой в руке, Шульгин увидел в салоне Казаряна.

– Что вы тут делаете, гражданин? А ну выходите! – потребовал Шульгин.

– Мне с тобой, Арнольд, поговорить надо, – тихо сказал Казарян.

Не отвечая, Шульгин исчез в кабине и вышел из нее уже не с путевкой, а с монтировкой в руках.

– Мотай отсюда, паскуда! Быстро, быстро! – приказал он Казаряну.

– Ты меня, Нолик, видимо, спутал с кем-то, – не вставая с сиденья, лениво протянул Казарян. – Ты присаживайся, присаживайся. Сейчас мы с этим недоразумением разберемся.

И извлек из кармана красную книжечку. С монтировкой в руках Шульгин подошел поближе, разглядел знак конторы на корочках и опустился на сиденье через проход от Казаряна. Спросил устало:

– Что надо?

– В связи с твоими телодвижениями порядок вопросов несколько изменится. Сразу же, по горячему – кто к тебе приходил в последнее время и почему ты этого гостя столь невзлюбил, что посланца его готов по куполу монтировкой огреть?

– Приходили тут.

– Значит, не один, а несколько. Твои меховые собратья, естественно?

– Они.

– Так кто же?

– Куркуль и этот пацан с ним, Стручок, что ли.

– Что хотел от тебя Куркуль?

– Хотел, чтоб я у них баранку покрутил.

– Откуда у них машина?

– Я тоже спросил. Сказал, что не моя забота.

– Когда они приходили?

– Позавчера. Сюда же.

– А когда ты должен был баранку крутить?

Шульгин, вспомнив, улыбнулся и ответил:

– Не успел он сказать. Я им тоже монтировку показал.

– Гражданский твой гнев, Арнольд, я одобряю. Но Куркуль в ответ на угрозу, конечно, сказал тебе что-то?

– Сказал, что придут ко мне еще. Вот вы и пришли, а я вас встретил.

Казарян красной книжечкой, которую забыл положить в карман, почесал перебитый свой нос, – думал. Потом поразмышлял вслух:

– Многое, многое сходится... И время, и фигуранты... Вот что, Арнольд, я спешу очень, а мне с тобой еще о многом поговорить надо. Завтра ко мне в МУР можешь заглянуть?

– Могу. Я через день работаю.

– Тогда завтра к десяти. Пропуск тебе будет заказан. – Казарян пожал руку Шульгину и как ошпаренный бросился вон.

В таком деле и своих кровных на такси не жалко.

Через пятнадцать минут он был на Пресне и звонил в дверь квартиры Иванюков.

– Кто там? – басом спросил через дверь Геннадий.

– Я, Геночка. Казарян из МУРа. Открывай!

– Не могу, – мрачно ответствовал Геннадий. – Меня отец снаружи закрыл, а ключи с собой забрал.

– Тебя – на замок?! – изумился Казарян. – Ты же уркаган, Гена, для тебя любой замок – тьфу!

– Вот и любой. Сижу здесь, кукую.

Не положено, конечно, но отмычка у Казаряна была. Он извлек ее из кармана и осмотрел запоры. Два английских и один русско-советский простой, под длинный ключ с бородкой. Английские изнутри без ключа открываются. Следовательно, загвоздка – в русско-советском.

– Ах, Гена, Гена! А еще воровать хочешь! – посочувствовал заключенному Казарян. Затем он осторожно вставил отмычку в замочную скважину. Ласково и вкрадчиво повращал ее туда-сюда. Есть, соединилось. Щелкнуло раз, щелкнуло два, и – вуаля! – Здравствуй, Бим!

– Здравствуй, Бом! – уныло ответил начитанный Геннадий Иванюк. Казарян вошел в переднюю и поправил Гену:

– Здравствуйте, Бом. Со старшими надо на "вы".

– Тогда не получается как положено.

– А у тебя вообще ни хрена не получается, Гена. За что тебя под арест? – Казарян, не спросясь, отправился в столовую, сел на зачехленный стул. – Не стесняйся, мы люди свои.

Геннадий не садился, стоя в дверях, обмозговывал, что говорить, а что утаивать. И сказал:

– Отец застукал, когда мы с Виталькой разговаривали.

– Уже интересно, – констатировал Роман. – Виталька, насколько я понимаю, – это Стручок. Да ты садись, садись, Гена. Когда состоялось это злосчастное для тебя свидание?

Гена сел, как в гостях, на краешек стула. И ответил:

– Позавчера утром. Я думал, отец еще спит, и к Витальке на улицу вышел. А отец из окна увидел.

– Зачем приходил к тебе Стручок?

– Не знаю.

– Как это не знаешь? Раз приходил, значит, что-нибудь ему нужно было.

– Да ничего ему не было нужно. Просто так приходил.

– А что говорил?

– Говорил, что худо ему, что податься некуда. Что в переплет попал ни туда и ни сюда. Завидовал, что я в стороне. – Упреждая казаряновский вопрос, Геннадий добавил: – Имен никаких не называл. Я спрашивал, а он только рукой махал. Жалко его.

– Ты к нему хорошо относишься, Гена?

Совсем не боялся сейчас Казаряна Иванюк-младший. И не скрывал от него ничего:

– Он мой друг, Роман Суренович. Лучший друг. И человек он очень хороший. Простой, добрый, последнее готов для других отдать.

– Слушай меня внимательно, Гена. Если он придет к тебе еще раз, уговори его прийти к нам. Что угодно сделай, но уговори. Не нам, милиции, – ему поможешь. В смертельную заваруху он влез. Он друг тебе, так спасай друга!

– Я постараюсь, Роман Суренович, я постараюсь. Если придет – конечно.

Роман поднялся, хлопнул Геннадия по плечу. Встал и тот.

– Тебя опять закрыть на замок?

– Закройте, если можете. А то отец узнает, что вы были, еще больше шуму поднимет.

– Ну, пошли.

В дверях, перед тем, как они должны были закрыться, Геннадий сказал:

– Я так понял, Роман Суренович, что он по Рижской линии, за городом кого-то ищет. Сказал, что сильно железнодорожной милиции глаза намозолил, боится теперь с Рижского вокзала ездить. Это вам пригодится?

– Пригодится. Спасибо, Гена, – поблагодарил Казарян, закрыл дверь и запер ее на замок.

Навестил Васина, благо это по пути. Но Васина дома не оказалось, а жена его Нина с гордостью сказала, что муж ее уже работает и ни с какой шпаной не общается. Закончив с ней беседу, Казарян заторопился: наступала вторая половина дня.

У Смирнова – сбор всех частей. Неизвестно как, но расселись в его кабинете. Казарян, Ларионов, Андрей Дмитриевич, Лидия Сергеевна, трое молодых оперативников, Семеныч без Верного. Смирнов оглядел народ и решил начать с Семеныча:

– Что-нибудь дополнительно нашел, Семеныч?

Семеныч встал как положено, откашлялся, прикрываясь ладошкой, доложил:

– С пяти тридцати, как до конца рассвело, мы с Верным обследовали все закоулки фундамента и вокруг него. Нами были обнаружены две пули, которые не были замечены оперативными работниками. Пули я передал в НТО.

– Молодец, – похвалил Смирнов. – Останешься послушать или к себе пойдешь?

– К Верному пойду, кормить его пора, – сказал нелюбопытный Семеныч. Он свое главное дело сделал: умыл оперативников и отстоял честь собаки.

– Тогда иди, – разрешил Смирнов. Семеныч быстренько исчез. – Теперь Андрей Дмитриевич.

Андрей Дмитриевич, не вставая, развел руками:

– Говорить, собственно, нечего. Первая же пуля, попавшая в шею Цыгана, была смертельной. Выстрел произведен с расстояния пяти-шести метров, так как на коже не обнаружено порохового ожога. Второй выстрел, в сердце, был произведен в упор, уже в лежащего. Добивали для верности. Вот и все. О времени инцидента и смерти вы осведомлены достаточно точно и без помощи медицины.

– Спасибо, Андрей Дмитриевич. – Смирнов ласково посмотрел на Лидию Сергеевну: – Лидия Сергеевна, ваше слово.

– Егоров, который был с вами на месте преступления, всю ночь и до часу дня работал с вещественными доказательствами и следами. Вот его материалы. – Болошева протянула Смирнову бумаги.

– А сам он где? – недовольно спросил тот.

– А сам он спит, – ответила Болошева. – Наше начальство, в отличие от вашего, считает, что человек не должен работать по двадцать четыре часа в сутки, и поэтому погнало его домой, полагая, что его записка в достаточной для оперативной работы степени освещает суть дела. Той же точки зрения придерживаюсь и я. Еще вопросы будут, Александр Иванович?

– Сегодня нас все умывают, Саня, – поделился своими наблюдениями с руководителем Казарян, – Семеныч умыл, Лидия Сергеевна опять же...

– Мне продолжать? – игнорируя казаряновскую реплику, спросила Болошева. Смирнов кивнул. Она кивком же поблагодарила его и продолжила: Я занимаюсь баллистической экспертизой. Нам были представлены сначала четыре пули, а потом еще две...

– Значит, две не нашли, – перебил ее Смирнов и тут же извинился: Пардон!

Смешливый Казарян, сдерживаясь, не рассмеялся – хрюкнул. Лидия Сергеевна опять на него не отреагировала:

– Начну с пуль, которые были выпущены в Петровского. Выстрелы произведены из револьвера английского производства "виблей", часто именуемого "бульдогом". Револьвер в нашей картотеке не фигурирует. Оставшиеся четыре пули сильно деформированы, так как попадали в металл и камень. За исключением одной. Сравнительный анализ позволяет с достаточной точностью сказать, что все четыре пули выпущены пистолетом австрийского производства "штейер". Этот пистолет также в нашей картотеке не значится.

– Ничего себе! Еще два неизвестных ствола! – констатировал Ларионов, а Смирнов спросил:

– Лидия Сергеевна, "штейер" – это машинка, которую, помимо магазина-обоймы, через ствол заряжать можно?

– Вы не ошибаетесь, Александр Иванович.

– И последнее, Лидия Сергеевна. Две пули от "бульдога" обнаружены в теле убитого?

– Нет. Первая пуля, которой Цыган был смертельно ранен в шею, не найдена. Ожидая Цыгана, убийца залег, и выстрел произведен снизу. Пуля, легко пробив мягкие ткани, ушла в неизвестность.

– А не могло быть такое – первый выстрел, выстрел из "штейера", был произведен в шею, а добивал убийца Цыгана из револьвера?

– Один шанс из ста: это в том случае, если убийца не совсем нормален. Мыслимое ли дело – наклоняться, не будучи полностью уверенным, что не получишь в ответ пулю от легкораненого?

– Логично. Дети, скажите тете Лиде "спасибо", – скомандовал Смирнов. Опергруппа, как один, поднялась и по слогам, будто школьники в классе, отчеканила:

– Спа-си-бо!

Не смутил ироничный рык Лидию Сергеевну. Она насмешливо глянула на Смирнова и сказала:

– Не за что. Тем более за "тетю Лиду".

И вышла, чтобы не дать возможности Смирнову подобрать достойный ответ.

– Сегодня один-ноль в ее пользу, – зафиксировал счет Казарян.

– Я ушел, Саня, – сообщил Андрей Дмитриевич и удалился. Трое молодых преданно смотрели на Смирнова. Тот осведомился у них:

– Ребята, вам задания дали?

– Мы их с Романом задействовали, – сообщил Ларионов, и ребята согласно покивали.

– Тогда вперед, орлы! Вас ждут великие дела! – Ребята быстренько выкатились. Смирнов полистал записку эксперта и предложил:

– В Перекидку?

Начал умевший читать абзацами Казарян, за ним листы принимал Смирнов, и уже последним изучал материалы Ларионов. Казарян отстрелялся за несколько минут. Смирнов с Ларионовым еще водили носами по строчкам, а он топтался у окна, разглядывал "Эрмитаж" свой ненаглядный, надо полагать, думал. Смирнов дочитал, дождался Ларионова, спросил:

– Ты уже помозговал, Рома. Что скажешь?

– Существенны для нас только записка и письмо. Начну с записки, поскольку она коротка и в принципе ясна. "Он будет в час ночи у "Всех святых". Простенько и со вкусом. Кто-то сообщил Цыгану, что еще кто-то будет ждать его в час ночи у "Всехсвятской", насколько я понимаю, церкви. То есть совсем рядом от того места, где через полчаса, если допустить, что свидание и убийство произошли в один и тот же день, Цыган получит две пули. Теперь два вопроса. Первый: кто автор записки? Второй: кто должен был явиться к часу ночи?

По первому у меня твердое убеждение, что автором записки является Виталий Горохов, Стручок. Фото записки и письма нашим НТО сделаны выше всех похвал. Я ж видел их залитыми кровью – ни черта не разберешь. А по фоткам – ну, просто чистовик! Так вот: не надо быть графологом, чтобы с ходу понять – записка написана полудетским почерком человека, еще недавно водившего пером номер восемьдесят шесть по линованной бумаге.

Думаю, что в своих путешествиях по Рижской линии Стручок отыскал неизвестного третьего и передал ему по просьбе Цыгана или письмо, или устное предложение о встрече. Я уже говорил, как запуган, по словам Геннадия Иванюка, Стручок. Еще бы! Меж двух огней попал.

– Пропадет, блатарь сопливый, – пожалел Стручка Смирнов.

– Пропадет! – согласился Казарян и продолжил: – Теперь о том, кто согласился на свидание. Фигурантов по меховому делу, по сути, осталось двое: Куркуль и Столб.

– Столб, – поправил Смирнов, – Куркуль отпадает. Их со Стручком визит к Шульгину – подтверждение, что они – в одной команде с Цыганом.

– Именно об этом я и хотел сказать. Команда всеми правдами и неправдами стремится узнать, где Столб. Зачем? Единственный ответ: по твердому убеждению Куркуля и Цыгана Столб совершил в свое время отначку похищенного. Столб понимает это, соглашается на свидание, заманивает самого активного и опасного из команды, Цыгана, в укромное место и ликвидирует его. По записке у меня все.

– Подожди. Почему неглупый и осторожный Цыган пошел в это укромное место?

– Точно, Саня! – с лету поймал смирновскую догадку хитрый Казарян. Тайником заманил, ямой, которая в этих катакомбах!

– Нету там ни хрена, – сказал Смирнов, – хотя еще разок посмотреть не мешает. Пусть ребятки для практики займутся. И не убивать он его вел. Столб о чем-то хотел поговорить с Цыганом, договориться. Если только убить, чего проще. О чем он хотел говорить с Цыганом, о ком?

– Работенка, – мрачно резюмировал Смирнов.

– О письме давайте, – вставил наконец Ларионов.

– Роман, прочти его еще раз вслух, – попросил Смирнов.

Роман взял из справки скрюченную, как кусок засохшего сыра, фотокопию и прочел:

– "Ромка, родной! Нет ни дня, минуты, нет ни секунды, чтобы я о тебе не думала. И ты должен так, потому что мы все равно обязательно будем вместе. Он уговорил меня, что пока нам с тобой лучше не видеться, но я последнее время сомневаюсь в этом. Рома, я стала его бояться. Вроде бы он желает нам добра, но мне все равно страшно. А может, я просто дура? Не умею писать письма, да я и не писала их никому. Живу себе помаленьку, с местными ни с кем не дружу, гуляю одна, хожу поезда встречать. Знаю, что ты не можешь приехать, а все равно встречаю и надеюсь. Он мне про Леньку сказал, с ухмылочкой так сказал, а я заплакала. Какой бы ни был этот Ленька, а все же я на него зла не держу. Ты, пожалуйста, не ревнуй к покойнику. Писать больше не о чем. Люблю тебя и хочу, хочу, хочу увидеть тебя как можно скорее. Твоя, вся твоя Ри".

– Черт-те что, – подумав, сказал Сергей. – Имечко тоже – Ри.

– Что же ты понял? – спросил Смирнов.

– Во-первых, не из дамочек – постоянного контингента Цыгана. Девица, и молодая девица. Импульсивна, я бы сказал, экзальтированна, из допустимо интеллигентной семьи, но воспитания крайне небрежного. Влюблена в Цыгана, как кошка.

– А кто это "он"? – поинтересовался Ларионов.

– Чего не скажу, того не скажу, – признался Казарян. Смирнов взял из его рук фотокопию, еще раз просмотрел текст и подытожил раздраженно:

– Сережа, за тобой – все бабские связи Цыгана. Ты, Роман, возглавляешь группу, которая будет прочесывать Рижскую дорогу. Больше пока ничего в башку не приходит. Да, что можете сказать по карманной клади Цыгана и следам?

– Карманная кладь – джентльменский набор маршрутника: тысяча сто двадцать три рубля 65 копеек денег, шикарный бумажник, расческа в серебре, пачка папирос "Тройка", австрийская зажигалка и – смерть бабам – темные очки, – по бумажке перечислил Ларионов. – Из этого ничего не выжмешь: есть только то, что есть. А следы, какие могут быть особые следы на песке? Так, тени следов.

– Не скажи, Сережа, – не согласился Казарян. – Тени, как ты говоришь, в какой-то степени определяют объект, который их отбрасывает. В данном случае – размер ноги. Очкарики же пишут – ориентировочный размер обуви сорок четыре – сорок пять. Не меньше. Косвенно подтверждается Столб с его ростом метр восемьдесят семь.

– Согласен, – подтвердил его правоту Ларионов.

– И я согласен, – кивнул Смирнов. – Согласен-то согласен, а что это нам дает? Опять в маету. Да, а где тот парень, Витя, которого за Коммерцией я посылал?

...Паренек Витя – младший лейтенант Виктор Гусляев – явился через полчаса и доложил:

– Еле я его разыскал, товарищ майор.

– Так тащи его сюда!!!

– Я его не смог доставить, товарищ майор, – виновато пояснил Гусляев. – Он в сорок восьмом в предвариловке сидит.

– Как это сидит?! Он что, спятил, чтобы в тюрьму садиться?!

– Был пойман с поличным во время кражи в гастрономе возле метро "Сокол".

– Что украл-то?

– Пытался стащить у гражданки одной из хозяйственной сумки кошелек.

– Совсем интересно. А когда это преступление века свершилось?

– Сегодня в двенадцать часов двадцать три минуты.

– Ой, как мне захотелось поговорить с Валерием Евсеевичем! Утром думал, что придется ловить наудачу, а теперь жареным пахнет. Так почему же ты его не приволок?

– Они без бумажки не отдают, бюрократы чертовы! – обиженно пожаловался Гусляев.

– Ну, бумажку-то мы им мигом спроворим!

Был Валерий Евсеевич Межаков по кличке Коммерция одет несколько не по сезону. В добротной стеганке, в диагоналевых галифе, в крепких и тяжелых яловых сапогах. Смирнов оглядел его со всех сторон, обойдя для этого кругом, потом спросил:

– Не жарко ли?

– Жар костей не ломит, – скромно отвечал Межаков.

– Тебя что, оперативники домой после ареста переодеться водили?

– Зачем? Таким взяли.

Смирнов легким толчком в плечо направил Коммерцию к табурету, а сам сел за свой стол. Лейтенант Гусляев продолжал стоять.

– Друг мой Коммерция, я тебя очень прошу ответить на один вопрос: от кого ты узнал, что сегодня ночью убили Цыгана? – витиевато спросил Смирнов.

Коммерция покосился на Гусляева, потом на Смирнова.

– Нам с тобой, Александр, без свидетелей, без протокола следовало бы говорить. И тебе полезнее, и мне.

– Принято, – согласился Александр. – Витя, будь добр, оставь нас одних.

– Слушаюсь, – по-военному ответил огорченный Гусляев и удалился.

– Так кто же сказал тебе, что убили Цыгана?

– А почему ты думаешь, что мне известно об убийстве Цыгана? вопросом на вопрос ответил Коммерция.

– Я не думаю, я знаю.

– Так откуда же, дорогой Александр Иванович?

Смирнов направил свой твердый, как пистолет, указательный палец на дверь, за которой скрылся Гусляев:

– От младшего лейтенанта Виктора Гусляева, драгоценный Валерий Евсеевич.

– А что он может знать?

– Хотя бы то, чем ты сегодня с утра занимался. И мне этого вполне достаточно.

– Загадками говорите, уважаемый Александр Иванович.

– Я удивлен, Коммерция. – В смирновском басе погромыхивала гроза. Ты сам напросился на разговор без свидетелей и протокола. И тут же начинаешь мне, как фофану, заливать баки. Я перестаю тебя понимать.

– Зачем же сердиться, Александр? – Коммерция был готов ликвидировать легкое недоразумение. – Меня до некоторой степени смущает некорректность постановки тобой вопроса. Если бы ты спросил просто: "Коммерция, тебе известно, что Цыган убит?" – я бы тотчас ответил: "Да". Но ты с ходу требуешь персонификации источника и ставишь меня в положение весьма и весьма унизительное. В положение доносчика.

– Ладно. С этим разобрались. Следующий вопрос я, правда, тоже хотел задать персонифицирующий, начав его с сакраментального: "Кого?" Но, щадя твое обостренное чувство собственного достоинства, изложу его несколько по-другому: "Чего ты так испугался, Коммерция?"

– Я свое давным-давно отбоялся, Александр.

– Не скажи, Коммерция, не скажи. Тебя надо очень сильно напугать, чтобы ты, быстренько прибежав домой, потеплее приоделся для лагерных зим и ринулся в открытую крутить сидора у первой попавшейся гражданки. Фармазон на покое, катала на подхвате, ежедневно ужинающий стерлядкой в ресторане на бегах, польстился на кошелек со ста двадцатью рублями!

– Черт попутал.

– Я скорее поверю, что ты черта попутал. Одно только скажу: перепуганный, ты грубо работаешь. Читается как по букварю.

– Это вами читается. А народный суд, не умея прочитать, отстегнет мне пару лет, и дело с концом.

– А если я помогу народному суду прочитать текст?

– Какой именно?

– Случайный свидетель по меховому делу Валерий Евсеевич Межаков как только узнает, что освобожденные участники этого дела начинают всерьез постреливать друг в друга, быстренько совершает липовую кражу в надежде отсидеться в лагере, пока эта перестрелка не закончится естественным путем, то есть пока фигуранты не перестреляют друг друга, и гражданину Межакову нечего будет опасаться. Гражданин Межаков опасается, боится, паникует, не желая получить пулю.

Эрго: гражданин Межаков не простой случайный свидетель, а полноправный фигурант по делу.

– Блестящая версия! – восхитился Коммерция. – Только жаль, никакими фактами не подкреплена.

– Так я и стал бы излагать тебе факты!

– У тебя их нет, Александр, – убежденно заявил Коммерция.

– Считай, Коммерция, что предварительную беседу мы закончили. Теперь суть. Мне необходимо раскрыть убийство Цыгана. Это сравнительно нетрудно. Значительно труднее предварить вполне возможные грядущие убийства. Для сведения: ревизовать меховое дело я не собираюсь, хотя твоя роль в нем предыдущим следствием совершенно не изучена. Но обстоятельства, подробности того дела необходимы мне для поиска и разработки плана предотвращения последующих уголовных акций. Итак, условия: я тебя не трогаю по меховому делу, а ты – откровенно, естественно, в приемлемых для тебя и меня рамках, отвечаешь на мои вопросы. Согласен?

– Согласен.

– Вопрос первый: почему ты считаешь, что у тебя нет фактов?

– Я был связан только с Цыганом, а Цыгана нет на этом свете.

– Кто задумывал и разрабатывал план грабежа склада?

– Я, – скромно ответил Коммерция.

– Мне казалось, что ты от этого открещиваться будешь.

– Но мы же договорились, Александр! – слегка удивился Коммерция.

– Тогда подробности. На каком этапе тебя привлек Цыган?

– Когда уже был выбран объект.

– Кто нашел этот объект?

– Не знаю. Ко мне все шло через Цыгана.

– Тебе известно, почему это преступление было так быстро раскрыто?

– Откуда?! Секрет вашей фирмы.

– Могу сообщить: Колхозник для того, чтобы опохмелиться, шкурку на Перовском рынке продавал.

– Знал, что дурак, но такой! Скорей всего его кто-то спровоцировал на это.

– Я тоже так думаю. Но кто?

– Не надо больше вопросов, Александр. Я сам отвечу на все, что ты хочешь узнать. Ты думаешь, я этих законников неумытых испугался? Да плевать я на них хотел, если бы они только между собой эти пять контейнеров делили. Я испугался того, кто их сталкивает лбами, кто знает про них все, делает с ними что хочет. Вот он-то и меня, вероятнее всего, подвести под монастырь мог.

– Хоть догадываешься – кто?

– Не догадываюсь и не хочу догадываться. Себе дороже.

– Я, Коммерция, искал этого человека. Но теперь этот человек раздвоился. Я-то думал, что это он так неглупо разработал план операции. Оказалось – ты.

– Спасибо за комплимент.

– Может, еще что-то скажешь?

– Сказать больше ничего не имею.

Смирнов стукнул кулаком в стенку, Казарян явился на зов.

– Рома, привет! – радостно поздоровался с ним Коммерция.

– Привет, – кивнул Роман и поинтересовался у Смирнова: – Нужен я, Саня?

– Не ты. Разыщи Гусляева. Он где-то здесь. Пусть везет Коммерцию в районное училище.

– Дал что-нибудь? – спросил Казарян.

– Ты не у него, ты у меня спрашивай, – встрял Коммерция. – Как на ипподроме спрашиваешь, на кого ставить.

– Лерик, – с угрозой сказал Казарян. – Ты зачем меня дискредитируешь перед начальством?

– Не зачем, а отчего. От скуки.

Бумажных дел по палагинскому делу хватило до позднего вечера. А утром привезли Сырцова-Почтаря, который для порядка поломался полдня. Потом мучил следователя, требуя уточнений, подтверждений и неукоснительного соблюдения протокола. Мучил Ларионова, мучил Смирнова. Отмучились и собирались домой отоспаться, когда из проходной позвонил Алик.

– Что случилось? – спросил Александр.

– Ничего, – ответил Алик. – Пойдем погуляем.

Смирнову шибко хотелось спать, но и прогуляться тоже было неплохо. По бульварам до Москвы-реки. Любимый маршрут. Спустились к Трубной.

– Как Иван Павлович? – осторожно поинтересовался Александр.

– Скоро умрет, – стараясь приучить себя к неизбежному, Алик вслух произнес страшные слова.

– Не надо так, Алик, – попросил Смирнов.

– А как? Как надо?! – заорал, чтобы не пустить слезу, Алик. – Я у них сегодня ночевал. Он не спит, понимаешь, не спит! Он задыхается, а не кашляет только сидя. Так ночь в кресле просидел.

– Может, лекарство какое-нибудь есть, чтобы не задыхался?

– Есть. Понтапон, морфий. Но он не хочет помирать блаженным кретином под действием наркотиков. Я вот все думаю: скоро, совсем скоро его не станет в этой жизни, а все его мысли о том, что будет без него, что будет с нами, что будет со страной. Сила духа это или ограниченность жуткая?

– Это храбрость, Алик. И ответственность за все, что совершил. Доброе или недоброе. Как он к аресту Берия отнесся?

– Смеялся очень над заявлением, что Берия – английский шпион. А так радовался, говорил, что пора начинать.

– Я его тоже поправил в этом роде. Разозлился он ужасно. Кричал, чтобы мы освобождались от идиотских иллюзий, погубивших его поколение. Иллюзий, что кто-то сверху решит все самым правильным образом.

– Сверху виднее, – сказал Александр.

– Ты, как попугай, за мной повторяешь. Именно так я ему и ляпнул.

– А он что?

– Он сказал, что снизу – виднее.

Они миновали Трубную и поволоклись вверх. Невыносимо остро верещал железом о железо трамвай, спускаясь на тормозах по Рождественскому.

– Помнишь, Алик, он мне сказал, чтобы я боялся профессиональных шор? Так вот, поймал я себя тут на одной мыслишке. Понимаешь, на допросах Ларионов, Ромка, да и я грешный, остроумны, находчивы, красноречивы. А допрашиваемые – несообразительны, тупы, косноязычны. Они глупы, а мы умны? Часто, но не всегда. Вся загвоздка в том, что мы играемся, чувствуя за собой силу. Силу своего положения, силу сведений, силу убеждения в том, что перед тобой преступник, человек второго сорта. И поэтому играемся с людьми, как кошка с мышкой. А это – плохая игра, потому что кошка играется с мышкой перед тем, как ее съесть. Удовлетворение от собственного превосходства, веселье злорадства – вот что значит наше прекрасное остроумие.

– А ты что, няньчиться с ними должен?

– Не няньчиться. Разобраться по-человечески.

Вот и Сретенские ворота, яркие огни, многолюдье.

– По кружечке, а? – предложил Алик.

Зашли в угловую пивную и взяли по кружечке. Тихий звон стеклянной посуды, мирный и мерный рокот доброжелательных бесед, уютный запах табака, свежего пива, горячих сосисок. Непонятно кто поприветствовал Смирнова из дальнего темного угла. Он ответил вежливо.

– Москва знает своих героев, – отметил, забавляясь, Алик.

– Надоели они мне все, – вяло сказал Александр.

– Саня, я тут сорок пятый вспомнил, – ни с того, ни с сего вдруг переключился Алик. – Какой ты с войны пришел. Какой замечательный ты был, озорной, легкомысленный! Я тогда ужасно серьезный был, глобальными категориями мыслил, вопросы мироздания решал ежечасно. А ты ерничал, шутковал, радовался как дитя, по лезвию ножа разгуливая. Допил? Пошли.

Направились к Чистым прудам.

– А теперь наоборот, – через молчаливых пять минут констатировал Александр.