Текст книги "Зона вечной мерзлоты"

Автор книги: Анатолий Костишин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

– И где ваше ножевое ранение? – спросила недовольно медсестра.

– Вот оно, – и Лелик показал на порез сантиметров полтора по длине.

Послышался скрип машины, хлопанье дверей.

– Почему больной здесь лежит? – сурово спросила вошедшая главврач.

– Он упал, – ответил медсестра, – пришлось его укладывать на коридорной кушетке.

Главврач, пожилая в очках тетка, подошла, посмотрела на безжизненно лежащего Валерку.

– Он что спит?

– Я не сплю, – тихо ответил Комар. – Свет глаза режет, больно смотреть и тошнит, – слабым, хриплым голосом добавил он.

– Меньше пить надо было.

– Он не пьян, его на дискотеки избили, – заступился Лелик.

– Что посторонние здесь делают? – возмутилась главврачиха.

– Мы не посторонние, – с обидой ответил Лелик. – Я воспитатель мальчика, а это, – Лелик указал на меня, – его лучший друг.

Главврач неторопливо присела на кушетку. Пощупала пульс, посмотрела зрачки, долго рассматривала свинцовую отечность, потом снова рассматривала зрачки. Ее лицо выражало такое смятение, с каким, наверное, приветствуют саму смерть. Я понял, что произошло что-то ужасное.

– Что-то серьезное, – тихо поинтересовался Лелик.

– Более чем, – ответила главврачиха.

Валерка безмолвно лежал на кушетке с закрытыми глазами, его серое лицо было изможденным. Он с трудом приподнял затекшие веки.

– Я умираю, – тихо и уверенно произнес он. У него были совершенно потухшие глаза.

– Ну, прямо-таки умираешь, – недовольно пробурчала главврачиха, но голос ее предательски дрогнул. Она погладила Комара по волосам.

– Что, что с ним, – запаниковал Лелик, напирая на главврачиху.

– У мальчика скорее всего внутреннее кровотечение, мы не сможем его остановить, – она бессильно развела руками.

– На что вы намекаете? – лицо Лелика стало растерянным.

– Аристарх, выключи свет, – шевельнул губами Валерка. – Посиди возле меня.

– Комар, – взмолился я, чувствуя всю безнадежность. – Не вздумай умереть. Я тебе этого никогда не прощу!

– Хорошая шутка, – Валерка слабо улыбнулся. – Запомню! – Глаза его были закрыты.

Весть о том, что Щука ранил ножом Комара, мгновенно разнеслась по всей Клюшке, дойдя до каждого загашника. Обитатели толпами повалили к больнице.

«Этот день никогда не закончится», – хватая шубу с вешалки, полушепотом с горечью произнесла Марго.

– Он умирает, – выдавила из себя пожилая главврачиха, ее слова могильной тишиной повисли над потолком больницы и своей тяжестью придавили всех, собравшихся в коридоре.

Мне словно на голову свалился кирпич, конвульсивно передернулся кадык, тело судорожно задрожало. Я почувствовал необъяснимое страшное стеснение в груди.

Мученическая гримаса исказила лицо Валерки, он заскрипел зубами, а потом тихо и безжизненно хрипловатым голосом произнес:

– Я ничего не вижу! Я..Я.. ослеп! – шепотом повторил Комар. У него вырвался вздох – тяжелый вздох унылой покорности.

Я стиснул зубы, чтобы не закричать. Большой Лелик, как большая сова, протяжно-жалобно ухнул, его плечи содрогались. Железная Марго застонала от боли и потрясения, потом ватными ногами подошла ко мне и, обняв за плечи, прижала к себе. Она не плакала. Ее лицо было бледным и пустым, словно вовсе лишенным выражения. Руки и ноги мои точно онемели.

Никто не произнес ни слова, никто не шелохнулся. Внутри у меня, что-то оборвалось, рушилось. Длинный коридор больницы медленно заполняло ощущение скрытого, подспудного отчаяния. В коридор вбежала Кузя, все молча расступились, уступая ей дорогу. Она подбежала ко мне, но я отвернулся, стараясь не выдать отчаяния, которое меня охватило. Марго подошла к Кузе и просто молча смотрела на нее, по ее щекам стекали слезы.

– Что с ним? – спросила Кузя.

– Уже ничего, – тихо ответила Марго.

Кузя посмотрела на нее как на сумасшедшую. Она потрясла головой, словно, отгоняла этим движением все плохие предположения.

– Нет, вы говорите не правду! – закричала она.

– Кузя, – отчаянно крикнул я, меня продолжала бить неудержимая дрожь. Я едва не прокусил себе губу, борясь с горестным воем, который рвался изнутри.

Она повернулась ко мне и все поняла, до нее дошел ужас происходящего. Кузя медленно опустилась по стенке на пол, сжалась в маленький комок, опустив мокрое от слез лицо между коленей, и принялась раскачиваться взад и вперед. Было слышно только ее протяжное «Ууууууу». Я отрешенно присел рядышком.

Обитатели Клюшки на улице, затаив дыхание, молчаливо стояли на деревянных ступеньках больницы, перешептываясь между собой. Потом послышалось дружное: «Комар, ты наш Командор!», отдающееся звонким эхом в каждый закоулок больницы. Долетело оно и до угасающего сознания Валерки, он сделал последнее усилие и улыбнулся.

– Обнимите меня все, – прошептал он.

Кузя не смогла справиться с собой. С ней была истерика. Марго за плечи подвела ее к Валерке. Мы вместе: я, Кузя, Большой Лелик и Марго, стояли возле кушетки, на которой медленно умирал наш Комар, которого мы все любили.

– Я не хочу умирать! – обессилено простонал он. По впалым его щекам покатились две слезинки, углы иссохших губ оттянулись, как у обиженного ребенка. – Как больно! – с отчаянием последний раз выдавили его серые безжизненные губы.

Было около одиннадцати вечера. Темное небо увесилось мерцающими звездами, как серьгами, и в нем проплывала полная луна, ослепительная и холодная, посылая окоченевшему миру свои негреющие лучи.

– Он умер, – тихо и сдавленно произнесла медсестра.

Ошеломленные и испуганные лица одно за другим поворачивались к кушетке, на которой безмолвно лежал Комар. Вокруг происходило бестолковая суета, потом мир, словно остановился, замер. В охватившем его спокойствии слились печаль и безнадежность. Какое-то мгновение вокруг стояла тишина. Потом больничный коридор очнулся и взорвался криками, стонами, отчаянными восклицаниями. Большая полная луна ослепительно светила в окна. Железная Марго, ссутулившаяся, с глубокими тенями под глазами, сидела на кушетке, закрыв глаза руками, слезы струились сквозь пальцы. Она рыдала, словно ребёнок, потом притихла, вытерла глаза платком и откинулась безвольно головой к стенке. Большой Лелик горестно смотрел в окно, нижняя губа его оттопырилась и мелко дрожала. Крупные слезы стекали по лицу и шлепались на большой живот Лелика. Кузя скорчилась на полу, с ее губ срывались отчаянные, судорожные всхлипы.

Онемевши и неподвижно, я всматривался в лицо Комара, в его широко распахнутые глаза, пустые, как окна нежилого дома, в полуоткрытые губы, удивленное лицо. Ко мне подошла Железная Марго, ее руки обвивали мою шею, голоса вокруг наполняли звоном уши. Горячая, тошнотворная волна гнева закипела у меня внутри.

– КОМАР! – отчаянно закричал я, но Валерка на мои крики предательски молчал. – Я ненавижу Клюшку! – истерично закричал я, не сдерживая себя больше.

Глаза Валерки были закрыты, лицо разгладилось и стало умиротворенным, словно оно не испытывало мучений и страданий еще несколько минут тому назад. Мое сознание накрывала черная, пугающая пустота. Я снова и снова всматривался в бледное лицо друга, пытаясь до конца осознать огромную, непостижимую истину: никогда больше Валерка не заговорит со мной, никогда не сможет прийти на помощь. Этих никогда было миллионы, они разрывали мое сердце и душу на тысячи кусочков. Казалось, эта нечеловеческая боль потери Комара никогда не уйдет от меня.

В коридоре больнице за моей спиной шептались воспитатели. На улице, оцепенев, безмолвно, словно привидения, стояли обитатели и не знали, что им делать. Им уже было известно, что Комар умер. Ко мне подошел Большой Лелик. Он трясущими руками попробовал усадить меня в кресло, но я категорически отказался.

– Я понимаю, что ты чувствуешь, Аристарх, – произнес он.

– Нет, не понимаете, – завопил я так громко, что чуть не сорвал голос. В голове бухал тяжеленный молот, меня качало из стороны в сторону. – Вы не можете этого понимать, – голос мой дрожал, а сам я, не отрываясь, смотрел на мертвое тело друга. – Чтобы меня понять, надо его потерять.

Лелик был в замешательстве. Я понимал, что веду себя с ним недопустимо грубо, что он не заслужил такого отношения. Но тогда мне было все равно. Я потерял друга, и этим было все сказано. Валерки больше со мной никогда не будет, я не знал, как это можно пережить. Душевная боль была совершенно невыносимой, будто тебе вживую ампутировали какую-то часть тела.

По поселку тревожно и сбивчиво летело сообщение, передаваемое от столба к столбу, от дерева к дереву, от дома к дому.

«Комара убили!» – жалобно простонали столетние сосны, и молчаливо передали эту информацию дальше, и вокруг только слышалось: «Убили…Убили…убили…»

Пришел Колобок. Он выглядел растерянным и измотанным. Колобок пошептался с главврачихой, потом подошел ко мне. Я слушал его вполуха, кажется, он выражал мне сочувствие. В голове был такой шум, тело все ломало, и мне хотелось безумно одного – молча сидеть в кресле, в которое меня все-таки усадил Большой Лелик, чтобы, в конце концов, уснуть и больше ни о чем не думать, ни чем не грузиться. Если боль ненадолго заглушить, она станет еще невыносимей, когда ты почувствуешь ее вновь. Напротив сидела Железная Марго, спрятав лицо в ладонях.

– Мне очень жаль, что все так получилось печально с Комаровым, – продолжал давить на клапаны Колобок, словно издевался надо мной. Ему очень жаль. Мне так хотелось ему припомнить, как он нас Комаром чморил на Клюшке, но я не мог выдавить ни одного слова, горло пересохло. Я пытался заставить себя говорить, но, взглянув на каталку, где лежал, накрытый простыней Комар, меня словно ударило электрическим зарядом. Я резко встал и направился к выходу. Я уже знал, что мне надо делать.

– Ты куда? – остановила меня Кузя перед выходом из больницы. Лицо ее было белее мела.

– Я скоро, – сдавленно ответил я.

– Если ты убивать Щуку, я с тобой!

– Нет, – категорично ответил я. – Это мое дело!

– Теперь и мое! – и Кузя решительно пошла со мной.

Щука лежал в одежде на своей кровати и тупо смотрел в потолок.

– Какие люди?! – пьяно хорохорился он, увидев Кузю и меня с ножом в руке. – Убивать пришли? – саркастично добавил Щука. – Кишка тонка, – и он пьяно, надрывно рассмеялся. – Я же Комару сказал: не на жизнь, а на смерть. Я слов на ветер не бросаю.

– Ты Щука тоже свое отжил, – уверенно ответил я.

Завязалась драка. Все происходило, как в замедленной съемке: Щука навалился на меня, я отбросил его. Кузя налетела, как курица и со всей силы врезала Командору кулаком по физиономии, тот от боли вскрикнул. Я достал из кармана брюк выкидушку, которой Щука убил Комара, и которую мне, как боевой трофей вручил Большой Лелик. Щука увидел нож, мгновенно все понял.

– Сильвер, не делай этого, – испуганно закричал он, но было уже поздно.

Я левой рукой прижал к себе Щуку, правая же рука ударила его ножом. Стальное лезвие плавно вошло в тело Щуки. Пятно крови беспощадно увеличивалось на светлом свитере, на лице Щукина застыло выражение испуга, его глаза словно выкатились из орбит. На какое-то мгновение наступила полнейшая тишина, каждый из нас был поражен и изумлен происшедшим. Я даже больше, чем Щука.

– Козел, что ты сделал? – ярость Командора взорвалась силой атомной бомбы.

– Отомстил за Комара, – прерывисто дыша, произнес я, отбросив окровавленный нож в сторону.

Пятно крови все шире и шире расползалось по щукинскому свитеру. От меня не ускользнул панический страх, мелькнувший на бледном лице Щуки, хотя оно тут же приняло прежнее выражение.

– Тебя посадят, – медленно опускаясь на пол, прохрипел Щука, стараясь сохранить остатки самообладания и закрываю рукой разрастающееся пятно крови.

Плевать, – с олимпийским спокойствием ответил я, присаживаясь на пол напротив Командора, и не сводя с него взгляда. – Зато такой сволочи как ты больше на Клюшке не будет.

– Я не хочу умереть, как Комар, – истерично закричал Щука.

И в этот момент зимний воздух потряс чудовищной силы взрыв, с первого этажа вырвался столп огня, жадно и бешено пожирающий комнаты, коридоры кирпичного здания. Послышались детские крики, звон битых стекол, Клюшка вмиг наполнилась дымом, гарью и гудящей паникой.

Это взорвались затихаренные Колобком две бочки с бензином в каптерке на первом этаже. Он их спрятал в корпусе от ревизоров, которые должны были со дня на день приехать проверять Клюшку. У пацанов был свой ключ от каптерки, где они любили курить. Скорее всего, кто-то из них оставил бычок на бочке, не подумав о последствиях.

– Пусть сгорит дотла эта проклятая Клюшка. Так ей надо, – Кузя разразилась громким, режущим ухо смехом.

Вторым взрывом ее выбросило в коридор. Все вокруг было в удушающем дыму, слышался звон битых стекол, паника обитателей и воспитателей. Я увидел в коридоре Колобка, он осматривал комнаты на этаже.

– Кто-то еще есть, – спросил он меня?

– Кузя, – ответил я.

Мы быстро ее нашли. Колобок взвалил ее на свои плечи и понес к пожарному выходу, через минуту он снова был возле меня.

– Больше на этаже никого?

– Никого, только я один.

– Сафронов, прыгай через окно с любой спальни, – крикнул Колобок мне. – Снег глубокий. Все собираются на хоккейной площадке, – и он побежал на третий этаж.

В коридоре уже невозможно было находиться, дымом все заволокло, огня еще не было, но чувствовалось его скорое приближение.

– Сафрон, – донесся до меня отчаянный вопль Щуки. Он лежал на полу в своей спальне, не в силах подняться. – Вытащи меня отсюда.

Я зашел в спальню Щуки. Он дико кашлял, комната была окутана дымом. Я подбежал к окну, попробовал его открыть, оно оказалось заколоченным, как во многих спальнях.

– Сафронов, прыгай, – кричали мне с улицы. – Быстрее!

В коридоре послышался треск, огонь пробился на второй этаж и беспощадно сметал все на своем пути. У меня обгорели рукава куртки; волосы жутко пахли гарью.

– Аристарх, – Щуку из-за плотного дыма уже не было видно. – Не бросай меня здесь одного! Я не хочу сгореть! Мне страшно!

– Нет, – пересилив себя, произнес я. – Я не могу тебя пожалеть. Ты убил Комара.

– Сильвер, прости меня за все! – до меня донеслись щукинские всхлипы.

Внутри что-то оборвалось. Вспомнились слова Комара: «Щука допрыгается, что его некому будет пожалеть».

Я собрал с подоконника черный снег, стал им растирать лицо, голову, чтобы она была мокрой. Втянув в легкие как можно больше воздуха, подбежал к Щуке, взвалил его на свое плечо.

– Сильвер! Ты Чек! – это были последние слова Щуки. Он умер в городской больнице под вечер от большой кровопотери.

Через три дня состоялись большие похороны. В пожаре погибло шесть воспитанников Клюшки, директор Колобов и воспитатели Сигизмундович, Гиббон и Трехдюймовочка, малохольная старушка, помешанная на кошках, бросившая в последний момент спасать любимого сиамца Родиона, мяукавшего с форточки третьего этажа. Ей удалось скинуть испуганное животное на снег, сама же выбраться Трехдюймовочка не сумела. Если бы не они, погибших могло быть намного больше. Похоронная процессия, похожая на длинное тело анаконды, медленно вошла на территорию Клюшки, впереди цепочка детей несла искусственные венки. С погибшими в пожаре хоронили Зажигалку, Комара и Щуку. Гробы, оббитые красной тканью, поставили на заранее приготовленные табуретки. Тишина изредка нарушалась рыданиями, похожими на крик чаек. Из первого ряда в черном костюме вышел Большой Лелик. Его назначили новым директором Клюшки. Говорили, что хотели Железную Марго, но отказалась и посоветовала Большого Лелика.

– Клюшку ждут новые времена, – громко и уверенно заверил всех Лелик. – Беда ее изменит, вот увидите! Я в это верю!

На обгоревшее здание Клюшки обитатели повесили полотнище, сшитое из простыней, на котором большими красными буквами, начерканными в спешке, было написано: «Мы вас любим!»

Внезапно налетел ветер и с силой вырвал плохо закрепленное полотнище и понес его по территории Клюшки, поднимая его все выше и выше.

– Вот и улетела их душа, – прошептал кто-то.

– Отмаялись, – откликнулось в похоронных рядах.

Собравшиеся молча склонили головы. Ветер усилился и, гуляя по пустынному сгоревшему зданию, заголосил протяжно: «У…у…у-у-у», – словно прося прощения. …

В рукописи была поставлена последняя точка.

Ночью мне снова снилось море, шторм. Я барахтался в воде, меня накрывали волны, но я не тонул, хотя был обессилен борьбой со стихией.

Утром на построении подполковник Иволгин, главный по воспитательной работе в Бастилии сообщил, что Матильда умерла по дороге в колонию от инфаркта. Вместо нее будет какая-то другая тетка, я его уже почти не слушал.

Листы с папки упали на асфальтированный плац и рассыпались…