Текст книги "Зона вечной мерзлоты"

Автор книги: Анатолий Костишин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Комар вернулся к матрацу, прилег и сразу приподнялся, матрац вонял мочой. Мы молчали. Тело стал пробивать холод, с каждой минутой все сильнее и сильнее донимал голод. Живот бурчал, издавая глухие музыкальные звуки, казалось, будто все кишки перепутались. «Уснуть бы как-нибудь», – безнадежно подумал я. Комар все-таки прилег на матрац, устало, закрыв глаза. Мне показалось, что в дверь, кто-то скребется. Мы напряглись и прислушались…

– Пацаны, как вы там, – поинтересовался незнакомый голос.

– Живы, только жутко холодно и жрать хочется.

– Большой Лелик с Марго постараются вас завтра отсюда вытащить, – заверил голос. – Курнуть хотите?

– Еще бы! – радостно воскликнул Комар.

– Погодьте минуту, – крикнул голос. – Я в щель засунул между полом и дверью.

Валерка вытянул из щели сплющенную сигарету, спичку и кусочек коробка.

– Спасибо, – благодарно крикнул он. – Тебя как звать?

– Зажигалка, я в группе у Большого Лелика.

Тут послышался какой-то шум за дверью, возня, потом звук падающего тела, и до боли знакомый голос Гиббона:

– Поймаю еще раз, ноги повыдергиваю!

Нам искренне стало жалко парня, который проявил к нам участие и сочувствие и пострадал из-за нас от Гиббона. Нас снова поглотила тишина.

– Кажется, мы стали популярными, – стараясь придать голосу веселость, произнес я.

– Определенно, – согласился Комар.

Мы закурили, переданную нам сигаретку, вдыхая полной грудью дым.

– Комар ты неисправимый, – негодующе воскликнул я. – Нравиться тебе устраивать себе и другим трудную жизнь, – продолжал я, на чем свет стоит чихвостить Валерку.

– Разве – это трудная жизнь?! – сыронизировал Комар.

– По-твоему нет?

– Для разнообразия надо все попробовать, – саркастически произнес Валерка. – Спать охота, – Комар смачно зевнул. – Давай спать, утро вечера мудренее.

Валерка вырубился буквально сразу. Он лежал возле меня и дрых, иногда похрапывая. Я же долго не мог уснуть, снова полезли тягостные мысли, проплыли перед глазами лица, и выползи предательские слезы. Я их не вытирал, они текли и текли.

Из мира тепличного, «домашнего рая», как его всегда называли усыновители, судьба забросила меня в мир, где «хер», «дрочила», «мудак», и «говно» звучали так естественно и просто, что было бы крайне удивительно не слышать этих чарующих уши слов. Утверждать, что меня это слишком шокировало, было бы смешно и нелепо, однако определенный душевный и моральный дискомфорт я все же испытал.

Среди ночи я почувствовал, что тело мое горит и его трясет, как в лихорадке. Я растолкал Комара.

– Валерка, – прохрипел я. – Мне, что-то совсем худо.

Комар живо вскочил, пощупал ладонью мой лоб и порывисто воскликнул:

– Тебя как будто засунули в духовку.

– Возможно, только мне от этого не легче, – заскулил я. – Комар мне совсем плохо.

– Прижимайся теснее ко мне, так будет теплее, – Валерка рукой прижал меня к себе, я не протестовал.

Через какое-то время Комар заботливо спросил:

– Ну, как ты?

– На букву Х, – честно признался я.

– Одевай, – Комар снял с себя свитер.

– Нет, – слабо запротестовал я.

– Одевай, – приказал Валерка, натягивая на меня свой свитер, но это уже не помогало.

У меня начался бред, я склонял усыновителей, ругался с Буйком, что-то доказывал Кузнечику, грозился Гуффи.

Утром Комар принялся стучать в дверь. Мне казалось, что он поотбивает себе ступни ног, и все же он добился своего, его стук услышали, и через какое-то еще время дверь изолятора открыл Гиббон и ворчливо набросился на Валерку. Комар стал доказывать этому питекантропу, что меня надо срочно отвезти в больницу.

– Не умрет, – и Гиббонище ушел, закрыв за собой дверь.

Комар набросился на дверь, колотил ее беспощадно, но все напрасно: никто не приходил, никто не открывал. Валерка от бессилия расплакался.

Дверь открылась на следующий день под вечер – вбежала Марго, Большой Лелик и Спирохета. У меня все уже было как в тумане, никакой реакции на свет.

– Вызовите врача, – отчаянно кричал Комар, его самого уже тряс колотун.

Спирохета бросилась ко мне, ощупав меня, я услышал ее отчаянный вопль.

– В скорую срочно! И второго также в больницу, у него температура зашкаливает за 39.

Все вокруг загоношились, забегали. Комар склонился надо мной, когда мы уже были в скорой.

– Ты только живи, слышишь!

Я разлепил губы и тихо выдавил из себя:

– Я в порядке!

Так мы на полтора месяца с Комаром загремели в больницу. Пришел октябрь, холод и сырость затопили окрестности. Валерку хотели раньше выписать, но он уломал врача продержать его до моей выписки. Папа лично за нами приехал, всю дорогу он хмуро молчал, не проронив к нам ни слова.

Клюшка встретила нас, как героев и радостным криком: «Комара с Сильвером привезли». Через минуту нас обступила толпа обитателей, из которых я хорошо знал только одного Зажигалку. Он был длинный, тощий и нескладный, с большими руками и ступнями, лицо его было усыпано веснушками. Зажигалка несколько раз втихую приезжал к нам с больницу и сообщал все клюшкинские новости. От него мы узнали, что Железная Марго добилась закрытия изолятора. Клюшка по этому поводу гудела неделю, и еще я узнал, что мне дали кличку– Сильвер. Это лучше чем Хромоножка.

Папа раскидал нас в разные группы. Я попал к Большому Лелику, Валерка к Гиббону, но жили мы в одной комнате. Это уже сделала Железная Марго.

Суета и суматоха клюшкинского дня завертела, закружила нас, словно водоворот: одно, другое, третье. Целый день нас с Валеркой не трогали, меня же не покидало ощущение смутной угрозы. Комар успокаивал: «Расслабься, все нормально!», но я держал ушки на макушке. Мне было неспокойно. Глубоко после отбоя в спальню зашли три жлоба, один из которых скомандовал:

– Пошли знакомиться!

Я все понял без лишних слов, Комар спокойно встал, напялив на себя треники. Нас под конвоем повели в туалет, баба Такса дрыхла у себя в каптерке, оттуда раздавался ее могучий храп, дежурного воспитателя в помине не было видно, наверное, дрых у себя дома на кровати в обнимку с женой.

Щука вальяжно восседал на подоконнике, в новых синих шелковых с красными лампасами спортивных брюках и футболке «Рибок», рядом сидел Никита и курил в раскрытое окно. Шестерки расположились у кафельной стены. Как только нас завели, в туалете повисла тишина, на нас смотрели, как на смертников.

– Ну, что будем прописываться? – ехидно хмыкнул Щука.

– Попробуй, – вызывающе ответил Комар.

– Не сокращайся, – Щука вскочил с подоконника. – Комар, мы тебя сегодня трогать не будем, – Щука гаденько рассмеялся, и в развалку подошел вплотную ко мне. – Ты же у нас крутой, а вот с твоим малохольным хромым дружком, – Щука возбужденно потер ладони, в его голосе еще отчетливее прозвучало недоброе веселье, – мы потешимся.

Мое сердце забилось у самого горла. Чей-то увесистый кулак свалил меня на пол, от боли в глазах полыхнули искры. Я лежал распластанный на полу, как на кресте, тяжело дыша, словно после долгого бега. Лицо горело от полученных ударов, с носа текла кровь. Щука восторженно распевал:

– Сейчас прольется чья-то кровь…, – и все вокруг, как помешанные ржали, один только Никита смотрел на все безучастным взглядом.

– Щука, не трогай друга, – дико завопил Комар. – Накостыляй мне, но Аристарха не трогай.

– Поздно Комар, – наслаждался триумфом Щука, его лицо самодовольно светилось. – Хочешь спасти друга, – Щука с прищуром посмотрел на Валерку, которого за руки держали двое. – Оближи мой кроссовок, и я не трону твоего Сильвера, слово пацана?!

– Комар, – собственный голос показался мне придавленным. – Мы потом ему отомстим!

– Заткнись, хромоножка!

Щукин снял носок и силком пихнул его в мой рот, пренебрежительно произнес:

– Постирай их, пожалуйста, – смеха не было, напротив, повисло неодобрительное напряжение.

– Щука, – вмешался, молчаливо наблюдающий за всей экзекуцией Никита. – Оставь пацанов!

– Что ты сказал, Никитон? – Щука застыл от изумления на месте. – Я, что-то не врубился?!

– Что слышал, – спокойно повторил Никита.

– Срань господня, – взорвался Щука, недовольно глядя на друга. – Никитон, меня твоя доброта начинает бесить, В туалете с напряжением наблюдали за спором друзей, никто не заметил, как открылась дверь и в проеме застыла фигура Большого Лелика.

– Что здесь происходит?

На мгновение все оцепенели, никто не ожидал увидеть в такое позднее время в туалете Большого Лелика.

– Щукин, – раздался ледяной голос Большого Лелика. – Я же предупреждал тебя, чтобы ты не вздумал устраивать парням прописки, – лицо Щуки мгновенно побурело, как у свеклы. – Отпусти пацанов, – повелительно скомандовал Большой Лелик и никто не осмелился его ослушаться.

Воспитатель подошел ко мне.

– Как ты, Аристарх? – спросил он заботливо.

Трудно было, после всего происшедшего, сразу вернуться в нормальное состояние.

– Стандартно, – ответил я приглушенно.

– Хорошо, – Большой Лелик устало опустился на деревянную табуретку, которая стояла у плиточной стены. – Командор хренов, – задыхаясь, выдавил Большой Лелик, угрюмо покачивая головой. – Забыл как тебя в этом же туалете чморил Батон, когда ты мелким соплежуем прибыл на Клюшку?! Освежить тебе память, напомнить при всех?! – голос Лелика зазвучал еще резче.

Щука покраснел, слова Большого Лелика подмачивали его репутацию.

– Еще раз увижу между вами разборку, – воспитатель взглянул на Щуку, сосредоточенно сдвинув брови. – Не приведи Господь, ты в ней будешь зачинщик, пеняй тогда Командор на себя! – Щукин, стиснув зубы, молчал. – Комаров, – Большой Лелик посмотрел Валерке в глаза, как глядят честные люди. – Ради всех святых угодников, не окрысься, как некоторые здесь, – в голосе Большого Лелика прозвучало предостережение. Он тяжело поднялся с табуретки. – Марш всем по комнатам.

Все молча разошлись, понимая, что это временное затишье. Понимал это и Большой Лелик, поэтому и бдил нас, как курица своих цыплят.

Первая наша с Валеркой ночь на Клюшке. Мы долго не могли уснуть.

– Пошли, – неожиданно проговорил Комар, и рывком вскочил с кровати.

– Куда?

– К Щуке, – коротко отрезал Валерка. – Если не сейчас, то уже никогда.

– Что ты собираешься делать? – в горле у меня пересохло.

– Увидишь!

По дороге Комар кратко изложил свой план. Мы тихо пробрались в спальню Щуки. Все мирно похрапывали. Комар резко заскочил на кровать Щуки, зажал двумя руками ему рот, и приставил к шее нож. Я уселся на Щукины ноги и блокировал их. Щука попробовал нас скинуть, бесполезно, мы держали его железно.

– Еще раз тронешь одного из нас хоть пальцем, зарежу, – хладнокровно произнес Комар. – Мне ничего не будет, кроме колонии или спецухи, – глаза Валерки лихорадочно блестели. – Для меня это санаторий, усек!

Щука моргал перепуганными глазами.

– Ты не трогаешь нас, мы не трогаем тебя, идет!

Щука вынуждено кивнул головой. Мы молча ушли из спальни, Щука крик не поднимал, боялся уронить свое командорское достоинство.

– Он нам этого не простит? – резонно заметил я, когда мы вернулись к себе и улеглись в кровати.

– Да, – согласился Комар, – но теперь он знает, что мы бесбашенные, можем за себя постоять.

Ночные сумерки тем временем обняли небо, покой снизошел на землю, звезды, беспрестанно переговаривающие между собой, смолкли, как птицы на закате. Утром небо прояснилось, стало светло-опаловым, ударил легкий морозец, и, проснувшись, обитатели увидели кружева инея, за окнами падали крупные хлопья снега.

После завтрака ветер притих, и даже несмело выглянуло солнце. Обитатели Клюшки толпились в вестибюле, во дворе царила беспорядочная суета: старшаки скучковавшись пошли к гаражу покурить, малышня безудержно бегала по двору с визгом, играя в снежки, воспитатели отдавали последние наставления. Все ждали Железную Марго.

Щука с пренебрежением, посмотрел на Каблука, одетого в чумовую куртку без единой пуговицы, и в этот момент массивные парадные двери открылись, во двор вышла старший воспитатель.

– Рулим на каторгу? – в слух произнес Никита. – Железная Марго выползла, с ней связываться – себе дороже.

– Да, рулим! – согласился Щука. – Железную Марго боялся бы сам Флинт, – все засмеялись, им нравилась эта фраза, сравнивающая Марго с великим пиратом Флинтом из «Острова сокровищ» Стивенсона.

День потянулся по заведенному порядку.

Ночью Клюшка заснула в пьяном угаре, правильнее сказать, в самогонном угаре. Чапа, один из санитаров Клюшки, узрел, как воспитатель Сединина в огороде тайком от мужа закопала бутыль самогона. Он сразу доложил о стратегической находке Командору. Щука не сразу поверил в такую удачу. После отбоя драгоценная бутыль была раскопана и употреблена. Вместе с обитателями на халяву самогонки напился даже и дед Матвей. Было грустно и смешно видеть пьяную Клюшку. Чапа от Щуки получил пачку «Примы» и повышение. Теперь он стал старшим санитаром на железнодорожном вокзале. Санитарами на Клюшке называли всех обитателей, которые по приказу Щуки промышляли попрошайничеством, мелким воровством, собиранием бычков в урнах. Все собранное за день санитарами стекалось к Щуке. Он, как Командор, распределял, кому, что дать, что заныкать, что пустить в оборот.

Если меня спросить, какие мои любимые школьные предметы, отвечу, не задумываясь: история и литература. Так как вел историю Большой Лелик, так никто больше не сможет. Я знал, какие сигареты любил Сталин и Черчилль, какие спиртные напитки они обожали, какого роста был Петр Первый и размер его ноги, знал, что Григория Потемкина звали Циклопом, сколько и каких орденов было на парадном мундире у великого Суворова, хотя сам он был от вершка два горшка. Мы с Большим Леликом изучали историю деяний человеческих. После его уроков обыкновенный учебник истории был полон грохота сражений, шепота дипломатии, куртуазности придворного поведения. Иногда вся жизнь мира проплывала в моем сознании одним человеческим лицом.

Когда же я вспоминаю литературу, то в голову приходят не произведения Толстого, Достоевского, Тургенева, совсем не они. В голову приходит Пенелопа.

Никто не помнил на Клюшке, кто первым так странно назвал учительницу русского языка и литературы. Назвали и все: Пенелопа, она и в Африке будет Пенелопой. Ее панически боялись. Было что-то резкое и непривлекательное в характере учительницы. В классе она была высокомерна, холодна и сурова, но в тоже время умела завладеть нашим вниманием и мы слушали ее, раззявив от восторга и удивления клювы. Иногда она казалась счастливой. Заложив руки за спину, она зачумлено ходила по классу и рассказывала. Казалось, ей безразлично, о чем говорить. В проведении урока важным для Пенелопы было ее собственное настроение. Однажды, в период меланхолии, она с таким увлечением рассказывала личную жизнь Сергея Есенина, с его страстями, любовными похождениями и переживания, словно была его соседкой по кровати, хотя в программе Есенина и в помине не было, но ей хотелось нам рассказать о нем, а не о Салтыкове-Щедрине. В другой раз ее прошибло на анекдоты. Смех стоял невообразимый, внезапно Пенелопа опять сделалась холодной и суровой. Этих переходов мы больше всего и боялись. Пенелопе пугала всех своей непредсказуемостью. Никто не знал, сколько ей лет, потому что возраста она была неопределенного. Когда она пребывала в хорошем настроении и приличном прикиде, казалось, что ей до сорока; в обычные будничные дни, что ей уже далеко за пятьдесят, особенно, когда она злилась и хмурила свой высокий морщинистый лоб. Плечи у нее были слегка сутулые, волосы темные, не крашеные, глаза карие.

В поселке Пенелопу считали женщиной с завихрениями и старались без надобности не связываться. У нее была одна страсть – она была помешана на гороскопах. Безоговорочно им верила, и накопила их у себя огромное количество.

Наши отношения с Пенелопой не заладились сразу, и причиной была наша с ней звездная несовместимость. Первая же наша встреча с Пенелопой оказалась громкой и скандальной. После двух спаренных уроков физкультуры, трехкилометрового кроссика, все возбужденные ввалились в класс, где уже за столом сидела Пенелопа. Худая, с жирными черными волосами, стянутыми в тугой пучок на затылке, она всегда ходила на работу в одной и той же юбке. Ее небольшой гардероб из трех кофточек все уже давно знали наизусть. Если на ней серая в синий горошек кофта, значит всем кранты; если бордовая – жить можно, ну и если кремовая – жизнь просто прекрасна. Сегодня на Пенелопе была серая в синий горошек кофта. Все сразу заметили ее раздраженный вид, словно она проглотила лимон.

– Господи, – взмолился Чапа, костлявый пацан, очень похожий на крысу, – как я ненавижу Пенелопу.

– На литературу, как на похороны, – язвительно пошутил Филимон.

В этот момент голосисто раздался на три этажа звонок, в классе мгновенно воцарилась звонкая гробовая тишина. Я с интересом глядел на притихший класс, и в голове вырисовывалась чудненькая картина: «Тиха украинская ночь…», это Николай Васильевич очень точно и достоверно описывал наши уроки с Пенелопой.

– Открыли тетради, учебники закрыли, они не для вас написаны, – замогильным голосом командовала учительница, продолжая проверять тетради.

Щука, сидевший за одной партой с Никитой Смирновым, периодически толкал рукой в плечо впереди сидящую Щеглову, и что-то ей шептал. Он хотел не то рассмешить, не то поразить ее своим остроумием. Щеглова громко засмеялась, глаза ее возбужденно сверкали. Щука с удовлетворением откинул голову назад. Его рыжие непослушные кудри, раскиданные в разные стороны, напоминали взрыв на макаронной фабрике.

Смирнов угрюмо и молчаливо слушал болтовню друга с каким-то странным неодобрением, периодически смотрел на хохочущую Щеглову.

– Щукин со Щегловой угомонитесь, – предостерегла учительница.

– Белла Ивановна, – лицо Щуки резко преобразилось и стало чересчур серьезным. – Это не я, это Щеглова ко мне пристает и мешает.

– Щеглова, что уж замуж невтерпеж? – ехидно заметила Пенелопа, закрывая последнюю тетрадь.

Класс разразился хохотом, Щеглова сконфуженно опустила голову, она никак не ожидала такой заподлянки от Щуки, и сердито выпалила:

– На себя посмотри в зеркало, – ее лицо скорчило гримасу, – нашелся мне принц датский.

– Смотри Щеглова, подберут парня, подберут, – старческим голосом сымитировал голос деда Матвея, Каблук с первой парты, чем вызвал в классе новую волну живого смеха.

– Хватит разводить балаган, – раздраженно остановила смех Пенелопа. – Как у меня от вас болит голова, – безнадежно пожаловалась она.

– Белла Ивановна, как же она может болеть, это же кость? – съязвил Щука, лучше бы он этой плоской шутки вообще не говорил.

– Это у тебя Щукин в голове кость, – взорвалась Пенелопа, – и мы здесь пришли не твои мозговые косточки обсасывать, понятно?! – она сурово посмотрела на класс. – День у меня эмоционально нестабильный, так что не выводите меня из терпения, особенно Козероги, Девы и Близнецы.

Намек всем был более чем понятен. Сегодня Пенелопа не будет трогать тех, кто родился под этими созвездиями. Им мысленно добрая половина класса здорово позавидовала, остальные – напряглись. На прошлом уроке Пенелопа задала выучить домой кусок текста из «Мертвых душ» Гоголя. Он, к сожалению, оказался слишком длинным. Многие просто не открывали учебник на самоподготовке, потому что через два дня долгожданные каникулы, и нужен им этот Гоголь, как собаке – стоп сигнал.

Тем временем, Пенелопа повесила на себя очки, висевшие у нее на резиночках на груди, неспешно открыла журнал, заполнила его, после чего подняла голову и пристально, словно выискивая жертву, уставилась на притихший класс.

– Ну, кто, – произнес низкий ворчливый голос учительницы, – снова будете нервы мои сердечные расстраивать?

Неожиданно ее лицо оживилось, она увидела нас с Валеркой.

– О, – негромко воскликнула Пенелопа. – Появились местные знаменитости, – она с живым интересом рассматривала нас.

Настроение ее значительно улучшилось, это сразу все заметили. Класс молча ликовал, наивно полагая, что оставшееся время пройдет в таком же благодушном состоянии. Всю идиллию испортил Чапа, его «харчок» с трубочки вместо того, чтобы попасть в Малофееву, попал на руку Пенелопе.

– Какой кретин расплевался? – взревела она мощным басом.

Чапа обомлел, у него даже не хватило сил встать, ноги окаменели.

– Белла Ивановна, я не хотел, – промямлил виновато он.

– Господи, что значит наследственность, – вскипела Пенелопа. – Таким же идиотом был и твой папочка. Имела несчастье его учить, – произнесла она презрительно. – В ваши годы пионеры-герои жизнь за Родину отдавали, а вы… – и Пенелопу понесло.

Чапа пристыжено и напугано молчал.

– Еще раз харкнешь, ты у меня из школы вылетишь первым рейсом, – это была излюбленная фраза Пенелопы, никто правда не знал, когда наступит этот рейс.

– Ей бы охранником в психушке работать! – тихо шепнул Валерка мне.

– Лучше ветеринаром в зоопарке, – согласился я.

– Про какого ветеринара, ты там шепчешь новенький? – Пенелопа подозрительно перевела взгляд очкастых глаз на меня. – Не смотри на меня, как таракан на тапки, – вспылила она, заставив меня смутиться и покраснеть. – Гоголя выучил?!

– Да!

– Продемонстрируй, – коротко бросила она, продолжая сверлить меня своими четырьмя близорукими глазами.

Я с минуту помолчал, вспоминая слова, и спокойным, звонким голосом прочитал отрывок в полторы страницы наизусть, ни разу не запнувшись.

– Очень даже ничего, – удивилась Пенелопа. – «Отлично», – торжественно произнесла она, и довольная, сияющая направилась к учительскому столу. – Вот с кого берите пример, остолопы, – произнесла она, обращаясь к растерянному и даже потрясенному классу.

На меня смотрели со смешанным чувством восхищения и зависти, даже Валерка воспринял мое «отлично» не одобрительно, это я читал по его хмурому выражению лица.

– Сафронов, ты кто по гороскопу? – неожиданно поинтересовалась Пенелопа.

– Близнец.

– Неужели? – разочарованно произнесла Пенелопа. – У нас оказывается полнейшая звездная несовместимость, – она долго не могла поверить в такое несовпадение.

Настроение ее значительно ухудшилось.

– Послушаем вторую нашу знаменитость, – и Пенелопа саркастически обратилась к Комару.

– Я же только что из больницы? – огрызнулся Валерка.

– Это твои личные проблемы, мне до них нет никакого дела, – голос Пенелопы крепчал.

Валерка нахмурившись, угрюмо молчал.

– Значит, не выучил, – обрадовано заключила она. – Садись, «два»!

Пенелопа принялась по очереди опрашивать злосчастный отрывок по классу. Время медленно и уверенно котилось к завершению урока. Валерка расслабившись, увлекся другой работой. Двигая быстро рукой, он рисовал, закончив, подвинул тетрадь на мою половину, и, сдерживая смеха, показал свое творчество. Я молчаливо, оценив рисунок и прочитав к нему восьмистишие, также не удержался от смеха.

– Что здесь происходит, – как грозовая туча нависла Пенелопа над нашей партой.

Валерка в замешательстве замер, Пенелопа грубо выхватила из его рук злополучную тетрадь, заподозрив неладное. Она лихорадочно пролистала ее, и, не найдя ничего криминального и предосудительного, уже собралась ее вернуть, но последняя страница предательски развернулась во всей красе. Пенелопа впилась в рисунок и стих близорукими глазами.

– Мерзавец! Выродок! Дегенерат! – послышался дикий вопль учительницы. – Сволочь! – нервно верещала Пенелопа, слова слетали с ее голосовых связок, как вода с водопада, безостановочно.

В классе повисла тишина, никто не шевельнулся, не выдавил ни слова, если не считать Щуку промямлившего шепотом: «Полный ек». В приступе необузданной ярости Пенелопа ударила Валерку по лицу. Щелки ее ноздрей раздувались от возбуждения. Комар стоял бледный. На его лице не было никакого выражения, глаза смотрели сквозь Пенелопу в одну точку – на классную доску.

– И ты в этом замешан?! – устрашающим ледяным тоном произнесла Пенелопа, уставившись на меня. Ее глаза гневно сверкали. Левая рука Комара незаметно за партой стиснула мою руку, и это прикосновение подействовало на меня умиротворяюше. – После уроков оба в кабинет директора, там поговорим по-другому! Вы у меня пожалеете, что вообще родились на свет божий! Я вам устрою такое… такое, – у нее перехватило горло, Пенелопа резко повернулась, услышав звонок, быстрыми шагами направилась к учительскому столу, забросив в сумку свои пожитки, громко ушла, хлопнув дверьми перед самим носом изумленной биологички. Та в нерешительности замерла на пороге класса, словно не решалась зайти.

– Что у вас тут произошло?

– Разборка, – ответил за всех Щукин, и класс вымученно засмеялся. – А так, в общем, – Щука постарался спародировать Пенелопу, и у него это неплохо получилось, – урок прошел в спокойной, творческой атмосфере. Мы очень активно обсасывали мозговые косточки новеньких – И как? – в унисон Командору, спросил Каблук, словно он был Папой.

– Никак! – иронизировал Щука. – У одного мозги есть, у другого, к сожалению, полностью отсутствуют. Вот такой клюшкинский парадокс.

Класс грохнул от смеха, только нам с Комаром было не до смеха.

После обеда состоялась большая разборка в кабинете Папы. Если бы не защита Марго и Большого Лелика, все для нас с Комаром могло закончиться намного печальней, так мы отделались недельным дежурством по столовой.

– Аттестаты увидите только через мой труп, – злобно прошипела нам Пенелопа.

Валерка к удивлению всех собравшихся в кабинете, на рожон не лез, вел себя чересчур смирно – все время молчал. Я сам был удивлен такому поведению друга.

– Собака лает, караван идет, – философски объяснил Валерка. – Жить будем!

После Пенелопиного урока такой кайф был прогуляться после уроков по территории Клюшки, посидеть, свесив безжизненно ноги, с могучей ветки старого кряжистого дуба-великана, но нас посадили на неделю под клюшкинский арест – запретили свежим воздухом.

На самоподготовке в тот же день пришлось сцепиться с Каблуком, рослым увальнем, под метр восемьдесят. Кулаки у него были огромные, глаза на редкость маленькие. Его волосы, брови и пушок, уже обозначившийся на подбородке, были светлые, почти белые. Каблук спокойно мог бы завалить Щуку одной левой, но он был дефективным, учился в компенсирующем классе, их на Клюшке презирали, с ними никто не водился. Поэтому Щука легко заделал его своей боевой шестеркой.

Каблук, как назойливая муха, пристал к Ленке Ивановой, говорил ей всякую гадость, желая довести ее до слез, и ему это удалось. Большого Лелика в классе еще не было, где-то застрял по дороге. Мне стало противно наблюдать, как придурок Каблук доводит Иванову до слез. Не знаю, какой черт дернул меня стать на ее защиту.

– Каблук, оставь девчонку в покое, – с легким раздражением обратился я к задиристому Каблуку.

Тот от неожиданности молчаливо выпучился на меня.

– Ты, что Сильвер вякнул? – вид у Каблука был слегка пьяноватый, его пошатывало, чтобы удержаться на ногах, он цеплялся за край стола. Только через некоторое время я узнал, что Каблук «моментщик» – токсикоман.

– Что слышал, – невозмутимо повторил я. – Оставь Иванову в покое.

– Сильвер, – Каблук неожиданно сплюнул на пол между собой и мной. Лицо его грозно набычилось. – Если не хочешь получить по зубам, то вали отсюда, пока не накостылял тебе.

– Каблук, – я старался держать себя в руках, и поэтому было предельно вежливым. – Тебе же очень популярно сказали: «Оставь девчонку!» – десятки глаз оторвались от тетрадей и впились с интересом в меня. – У тебя проблемы с русским языком?! – закончил я с интонацией, по которой было ясно, мое терпение подходит к концу.

– Сильвер, ты чего это? – розовые, как ветчина, руки Каблука сжались в кулаки.

– Ничего, просто отстань от девчонки, – внутри у меня все кипело.

– Завидно стало, потянуло на Иванову, – Каблук грубо хохотнул. – Так я устрою, Иванова, дашь Сильверу?

Рука моя самопроизвольно поднялась, я врезал Каблуку по скуле, он повалился на пол, и смотрел на меня с разинутым ртом, не веря в то, что я посмел его ударить.

– Сильвер, ты покойник, – заорал Каблук во всеуслышание.

Дверь класса отворилась, на пороге с тетрадями под мышкой стоял Комар.

– Только после тебя, дефективный, – вмешался Валерка, который с опозданием пришел на самоподготовку. Это за ним наблюдалось еще в обезьяннике, что выводило из себя Гуффи.

Каблук злобно посмотрел на Комара, на меня, на его щеке нервно задергался мускул.

– Комар, ты еще допрыгаешься, – прошипел гнусаво он, и его лицо приобрело густо-фиолетовый оттенок. – И твой дружок…

– Катись Каблук, – презрительно оборвал Каблука Валерка. – Губашлеп, от тебя за километр прет «Моментом».

В классе повисло молчание, Комар и Каблук молча разглядывали друг друга, словно обнюхивали. Я невольно восхитился – страха Комар решительно не ведал. Лицо его выражало лишь отвращение.

– Ты все понял наркоман конченный, – презрительно фыркнул Комар.

Каблук понял, ситуацию не стоит больше усугублять, под улюлюканье группы смылся.

Валерка хмуро уставился на меня.

– На меня наезжаешь, сам же постоянно нарываешься на приключения, – недовольно пробурчал Комар. – Ни на минуту тебя нельзя одного оставлять!

Меня чуть не пробрало на смех, кто бы мне мораль читал, святой нашелся.

– С кем поведешься, от того и наберешься, – с усмешкой ответил я на выпад друга.

– Не забеременей еще, – неопределенно произнес Комар, и больше не сказав ни слова, вышел из класса, оставив меня в полном недоумении.

Настроение было испорчено, я угрюмо сидел за партой, не понимая наезда Валерки. В конечном итоге я сделал глубокий успокаивающий вдох и сказал:

– Ну, его…

И тут на стол упала записка. Там было только одно слово: «Спасибо!» Я понял, кто мне написал, стало тепло и приятно на душе.

После самоподготовки Большой Лелик оставил меня в классе для профилактической беседы. Вид у него был угрюмый, я понял, ему уже настучали на меня.

– Объяснись, май либен, – потребовал Лелик.

– Разве, что-то произошло?! – спросил я, стараясь сохранить на лице самое безобидное выражение.

– Разве нет?! – в унисон мне ответил Большой Лелик. – Ты ничего не хочешь мне рассказать о происшествии на самоподготовке?

– Ничего, – я отрицательно потряс головой. – разве, что-то произошло?! – мои невинные глаза честно смотрели.

– Что произошло с Каблуковым, – Лелик пристально посмотрел на меня.

Я сделал вид, что до меня наконец-то дошло чего от меня хочет воспитатель.

– Пусть не пристает к девчонкам! – отрывисто произнес я.

Большой Лелик издал какой-то неописуемый звуковой восторг.

– Сафронов, растешь на глазах, – на лице воспитателя появилась мягкая, добродушная улыбка. – Пора нравиться девчонкам.

Мне стоило больших усилий сохранить безразличный вид.

– Разве я им могу понравиться?

– Еще как, – воскликнул весело Лелик, – все юноша зависит только от тебя.