Текст книги "Зона вечной мерзлоты"

Автор книги: Анатолий Костишин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Ажиотаж был полнейший, такого на Клюшке никогда не было.

В конце ноябре нагрянули снег и морозы. Кроме уроков, самоподготовок, репетиций, появилось еще одно занятие, объединяющее всю Клюшку – хоккей. Мы могли в него играть, как сказала бы Пенелопа, денно и нощно. После ужина всех с трудом загоняли в спортзал после хоккейных баталий на репетиции по танцам. Я долго не мог собраться с духом и попросить Ленку стать моей партнершей на празднике.

Раньше девчонки меня ни каким боком не интересовали, пока не появилась Ленка. Первое время я не обращал на нее никакого внимания, потом, когда она прислала записку, что-то случилось. На уроках я только и делал, что пялил на нее глаза и отводил их лишь тогда, когда наши взгляды пересекались. Я страдал оттого, что хромой, что, как мне казалось, невзрачный. Я стал нервным, раздражительным. Каждый день я подолгу изучал свое лицо в зеркале и, оставался, разочарован, комплексуя по поводу своей внешности, даже спросил у Комара.

– Я красивый?!

– Как моя жизнь, – ответил, давясь от смеха, Валерка.

С тех пор, как в моем сердце появилась Ленка, прежняя жизнь кончилась безвозвратно. Мне казалось, что у меня слишком длинный нос, неровные скулы, глаза слишком маленькие, волосы слишком безрадостно белобрысы, много угрей на лице. Я изменил отношение к одежде, стал ходить по Клюшке в брюках, а не спортивных тянучках, футболки заменили рубашки. Все эти изменения быстро заметили на Клюшке, больше всех прикалывался надо мной Комар, хотя сам был по уши влюблен в свою Кузю. Он беспрестанно при всех называл меня «Влюбленным Ромео», на себя бы посмотрел. Когда Ленка первый раз в клубе позвала меня станцевать с ней «медляк», я настолько оробел, что ноги сделались деревянными, сердце же так по-дурацки громко колотилось в груди, что мне казалось, что все это услышат. Вот так мы стали дружить.

Пенелопа всегда была против меня, и когда я приходил за Ленкой, всегда выслушивал в свой адрес много интересного. Не было исключением и этот раз. Я долго звонил в знакомую дверь, пока ее, наконец, не открыла Пенелопа.

– Мне бы Лену?

– Никаких Лен, топай себе на Клюшку, – озлобленно ответила Пенелопа.

– Не позовете Лену, я буду ночевать на пороге вашего дома, – твердо заявил я.

– Ну и ночуй, если дурак, – и Пенелопа, собравшаяся закрыть дверь, вынужденно остановилась: на пороге появилась Ленка.

– Я, сейчас оденусь и выйду, – спокойным, уверенным тоном произнесла она.

– Никуда ты не пойдешь, – повысила голос Пенелопа.

– Тетя, я через час приду целая и невредимая.

Ленка накинула на себя полушубок, надела сапоги и подошла к двери.

– Елена, не смей выходить, – загородила ей дорогу Пенелопа.

– Я все равно уйду, – с горячностью ответила Ленка.

– Хорошо, иди, – как-то неожиданно обмякла Пенелопа, освобождая дверной проем.

Минуты три она провожала нас безмолвным взглядом. Мы пошли гулять по вечернему поселку. Через минут сорок Ленка призналась, что замерзла.

– Домой? – спросил я. – Тетки не боишься?

– Нет, – ответила Ленка. – Она неплохая, только очень несчастная.

– Почему она такая в школе злая…

– Ты знаешь, кто такая Пенелопа?

Я пожал плечами.

– Это жена Одиссея, она долго ждала его, пока он вернется с походов. Моя тетка не дождалась своего Одиссея, поэтому у нее такой сложный характер.

Мы не заметили, как подошли к Ленкиному дому. Минуты две стояли у калитки, переминаясь с ноги на ногу.

– Отвернись, пожалуйста, я что-то спрошу тебя, – попросил я.

– Для чего отворачиваться, – не поняла Ленка. – Спроси так.

Я посмотрел на Ленку, и душа моя ушла в пятки. Слова вылетели из головы.

– Ну, – подбодрила она.

Я с минуту собирался с духом.

– Cогласишься танцевать со мной на Новый год?

– Да, – коротко ответила Ленка.

– Ну, с меня сейчас танцор, – промямлил я.

– Зря ты так Аристарх, – перебила Ленка. – Ты очень хорошо танцуешь, я видела на репетиции и не надо стесняться того, что ты прихрамываешь, – она подошла и прижала свои губы к моему холодному лицу.

Я засиял, как ночная звезда в одиноком небе. От нахлынувшего счастья меня пробило на смех, я, что-то Ленке говорил – говорил, она слушала и улыбалась, зараженная моими эмоциями. Наконец, мы расстались. Я долго молчаливо провожал ее взглядом, чувствуя, как мое сердце зашлось от радости, взлетело до небес и снова вернулось на свое прежнее место.

Я вдруг понял, что влюбиться, это быть в постоянном волнении. До сегодняшнего вечера я таких аномалий за собой не наблюдал.

Я никак не мог уснуть, ворочался с боку на бок, находясь под впечатлением от встречи с Ленкой. В спальне было душно, я поднялся, открыл форточку, снова прилег. На соседней кровати беспокойно заворочался Тоси-Боси. Комара не было, он пропадал в спальни Кузи, и это надолго.

– Аристарх, можно я к тебе пойду, – заканючил Тоси-Боси. – Мне страшный сон приснился.

Залазь.

Тоси-Боси с радостью юркнул в мою кровать. Его горячее дыхание, что-то растопило во мне: я прижал к себе Тоси-Боси, заботливо укрыл одеялом.

– Аристарх, ты, правда, с Валеркой считаете меня своим братом? Я маленький, мне так хочется, чтобы у меня были старшие братья, – Тоси-Боси крепче прижался ко мне.

– Конечно, – шепотом, выдавил я из себя.

– Здорово, – счастливо прошептал Тоси-Боси.

Сна как не бывало, все перемешалось в моей голове. Радостные воспоминания о проведенном вечере с Ленкой затопили всего меня, теперь еще восторг Тоси-Боси. Господи, как хорошо-то…Я чувствовал, как из груди выскочил комок и покатился по полу спальни.

Наверное, когда человеку на душе хорошо, он способен лучше понимать других, чем когда ему плохо. Я поймал себя на мысли, что Тоси-Боси, в сущности, очень одинок, и мне от этой мысли стало не по себе, и я почувствовал, как в эту ночь десятилетний Тоси-Боси стал для меня родным, дорогим, близким. Я прижал его к себе и погладил по макушке, он расплылся от счастья.

– А, спинку почесать…

Стало вдруг так хорошо и спокойно, как бывает в кино, когда смотришь фильм.

– Тоси-Боси, хорошо, что ты мой брат!

Тоси от радости не закрывал рта, его голос звенел от волнения, и он так торопился, что проглатывал слова. Он по секрету сообщил, что собирается построить подводную лодку, и что в школе его не записали в драмкружок, потом еще что-то, но я уже не помнил. Я тоже не удержался и проговорился о поцелуе Ленки.

Я уже засыпал, а Тоси-Боси все продолжал говорить, и его дыхание согревало мне плечо.

Воспитатель Сомов, придя на утреннюю смену, успел уже прилично приложиться к стакану, скорее всего не одному, потому, что, выйдя из каптерки прикопался к Тоси-Боси, тот ему, что-то ответил и вдруг Сомов ни с того, ни с сего ударил Пашку по лицу. Тоси-Боси заскулил, как собачонка, которую больно пнули ногой. Свидетелем рукоприкладства стала Трехдюймовочка, поднявшая невообразимый крик на весь этаж. Из спальни вышел директор, он часто заходил в спальный корпус, контролируя утренний подъем обитателей. Узнав обо всем происшедшем, при всех не удержался и звезданул пьяному воспитателю по физиономии так, что тот отлетел метров на пять. Потом пьяного Сомова пацаны, по приказу Колобка, утащили в каптерку и закрыли на ключ.

– Очухается, отвезешь его до дому, – приказал «ходячей заботе» – завхозу директор.

Подошла Железная Марго, обитатели были в двух шагах позади нее.

– Что вы как черный ворон летаете надо мной, – взорвался Колобок.

– Надеюсь, вы, наконец, уволите Сомова, – спокойно спросила она.

Дерик, сморщив лоб от напряжения, достал пачку сигарет и принялся нервно их теребить в руках.

– Да, на этот раз он зашел слишком далеко, – согласился он. – Теперь его работа здесь окончена. – Он помолчал, затем после некоторого раздумья произнес: – Вас, наверное, удивляет, почему я был всегда так снисходителен к Сомову?

– Он же ваш родственник, – сухо ответила Железная Марго.

– Никакой он мне не родственник, – Колобов скривил лицо. – Это все клюшкинские сплетни. – Мы с Сомовым сидели за одной партой с пятого класса. Я всегда был для него Колобком, он для меня Сомом, вот так, – Колобов выдавил из себя подобие улыбки. – Когда закрыли совхоз, Андрей остался без работы. Не он ко мне подошел с просьбой, помоги. Пришла его жена, и я не смог ей отказать, потому что им не на что было жить. Ну, а после трагедии, когда Андрей за лето похоронил сына и жену, я дал себе слово, что ни за что его не уволю. Мне не хотелось долго нарушать это обещание, но теперь придется.

Впервые нам всем по-человечески стало искренне жалко Колобка, оказалось и у него есть сердце.

До праздника оставалось чуть больше недели, когда после уроков ко мне подплыла Кузя и смущенно выдавила из себя:

– Передай Комару, – она предательски покраснела. – Я согласна идти на праздник.

Нет, то, что Кузя с приветом, я всегда знал, но что с таким большим, не догадывался.

– И платье на себя напялишь? – провокационно спросил я.

– Без проблем.

– Клюшка упадет в осадок.

– Ее проблемы! – Кузя лучезарно засмеялась.

Я мгновенно передал слова Кузи Комару, тот зацвел и мгновенно побежал к Кузе. Я посмотрел на друга, еще один потенциальный пациент для психушки. Через десять минут они явились передо мной сияющие и сказали, что готовы репетировать до потери пульса.

– Что? – дико заорал я. – Кузя, ты сумасшедшая!

– Мне это все горят, – Кузя улыбнулась. – Готова уже в это поверить, – легко и непринужденно добавила она.

– Аристарх, не кипятись, ночи длинные, – успокаивал Комар. – Ты успеешь!

Начались упорные, дополнительные репетиции. Кузя танцевала неуверенно и неуклюже.

Перед отбоем Комар на полном серьезе спросил меня:

– Аристарх, ты целоваться умеешь?

– Теоретически или на практике?! – съязвил я.

– На фига, мне твоя теория, – буркнул Комар. – Мне надо научиться целоваться, – отчаянно доказывал он мне. – Я никогда с девчонкой не целовался.

– И что, – в напряжении спросил я, интуитивно чувствуя в словах Комара скрытый подвох.

– Тренироваться давай! – серьезно произнес Валерка и пристально посмотрел на меня.

– Что?! – крикнул я, как ужаленный. – Я смотрел на друга и не мог понять: он меня разыгрывает или все, что он говорит – это серьезно. – Комар, тебе адреналинчика не хватает, – моему возмущению не было предела. – Скучно стало жить на Клюшке? Мозги совсем поехали набекрень, – продолжал изливаться я.

– Нет, просто я влюбленный, – сокрушенно признался Валерка. – Первый раз и так сильно.

– Как все запущено, – сочувственно покачал я головой.

– У тебя разве не так с Ивановой?

Я тактично промолчал.

– Тихий давай договоримся: если у меня когда-нибудь родится сын, – Комар на секунду призадумался. – Я его назову…

– Только не Аристархом, – взмолился я.

– Уговорил, как ты хочешь?

– Артуром! Мне это имя нравится.

– Заметано, – уверенно произнес Комар. – Когда у тебя родится сын, назови его Егором.

– Хорошо, сделаю, по-твоему, – пообещал я клятвенно.

Мы были уверены, что именно так когда-нибудь поступим со своими будущими детьми. Еще я понял, что дружба – это когда человека нет, а ты его присутствие чувствуешь постоянно. Комара нет со мной в Бастилии, а я с ним советуюсь по всякому поводу и без. Мне безумно не хватает Комара, до боли не хватает.

Праздник неумолимо приближался. Проблема была с платьем. За неделю сшить было уже не реально, тем более, что Кузя уроки домоводства злостно пропускала и трудовичка заявила, что не стукнет ради Калугиной палец об палец. Я сразу понял, выход только в одном – сразу купить готовое. Марго опустила нас с Комаром на грешную землю: денег на покупку нового платья на Клюшке больше нет. Началась истерика. Каждая репетиция между Валеркой и Кузей превращалась в выяснение отношений. Я как мог, сглаживал их разногласия, как ни странно у меня это получалось. До вечера осталось три дня, платья не было.

– Все решено, – решительно произнес Валерка. – Я перебрал все варианты, – он сделал паузу. – Осталась только Санта-Барбара, – лицо Комара было пепельно-серым, он старался не смотреть на меня.

– Если ты туда пойдешь, – холодно заявил я, грудную клетку наполнила свинцовая тяжесть. – Ты мне больше тогда не друг!

– Аристарх не будь занудой, – взмолился Комар.

– Ты ополоумил, – я все еще никак не мог прийти в себя. – Ты обещал мне забыть дорогу в Санта-Барбару, – закричал я срывающимся голосом. – Думаешь, Кузя будет в восторге, если узнает правду?

– Она не узнает! – буркнул Комар.

– А если узнает? – продолжал давить я. – Что она подумает о тебе?! О Кузе подумай!!!

– Если ты такой умный, – вскипел Комар, – то придумай что-то, – Валерка был на грани нервного срыва. Он застонал, спрятав лицо в ладони. – Она согласилась, понимаешь, – Комар посмотрел на меня, и я понял насколько ему тяжело. – А я не могу достать ей платье, потому что я шляпа.

– Я достану тебе деньги, – кровь опять прилила к моим щекам. – Завтра до обеда у тебя будут деньги.

Комар вытаращил на меня глаза, остолбенел, наверное, подумал, что у меня снова бред и температура.

– Аристарх не чуди, – лицо Валерки кисло посмотрело на меня. – Где ты возьмешь такие деньги, сам, что ли вместо меня пойдешь в Санта-Барбару? – съехидничал Комар.

– Я тебе все сказал, – тихо, но уверенно повторил я. – Деньги у нас завтра будут!

– Хорошо, если завтра их не будет, – Валерка со значением взглянул на меня. – Не держи меня тогда, харе?! Кузя должна быть в самом лучшем платье.

Я молчаливо кивнул головой. Сразу после разговора с Валеркой я направился в воспитательскую. Мне нужен был Большой Лелик. Он был на месте, играл в поддавки с Тоси-Боси.

– Леолид Иванович, – обратился я, залившись проклятой краснотой. – Мне надо с вами переговорить один на один.

По интонации моего голоса, Лелик понял, что это серьезно.

Паша, – обратился он к Тоси-Боси, – доиграем через минут пятнадцать, – и Большой Лелик посмотрел на меня, словно спрашивал: столько времени хватит. Тоси-Боси без обид оставил нас одних в воспитательской. – Леолид Иванович, – кинулся я в бой. – Одолжите деньги. Кузе необходимо на вечер купить платье.

– Почему ты просишь деньги, а не Комаров?

Я не ответил на этот вопрос.

– Он же тебе никогда не вернет этих денег, – Большой Лелик продолжал с интересом наблюдать за мной.

– Никто и не заставляет его это делать.

– Однако, – изумился Большой Лелик, вскинув бровями.

– Я верну вам деньги, – стал я заверять воспитателя, в боязни, что он мне откажет. – Заберите мою пенсию, которую я получаю по инвалидности.

Лелик потрясенно уставился на меня.

– Не надо Аристарх мне твоей пенсии. Поедем завтра всей толпой покупать Калугиной платье.

– Леолид Иванович, вы… вы…самый классный.

– Правда, что ли? Мне этого здесь еще никто не говорил, – добродушно засмеялся Большой Лелик.

Проблема Кузи была решена. На следующий день платье было куплено, к нему Айседора прибавила свою чешскую бижутерию. Когда Кузя оделась во все это богатство, перед нами стояла Королева. Кузя подошла и поцеловала меня в щеку.

– Ты настоящий друг!

Я был на седьмом небе от радости. Снег, который синоптика обещали, пошел только поздно вечером. Он медленно и как-то робко кружил в воздухе, слабо поблескивая на лету, и таял, едва коснувшись земли.

Конец декабря пришел на Клюшку с ветром и снегом. По коридору гулял холод, батареи были завоздушены или так топила местная котельная, а снег все падал и падал, и скоро Клюшка и окрестности оделись толстым белым пуховиком.

Праздник начался ровно в семь вечера. В спортзале специально вырубили свет. В темноту зала под музыку стали заходить пары со свечами в руках. Ими зажигали факелы, закрепленные на стенах спортивного зала. Я с Ленкой Ивановой, как ведущие, зажгли главный факел. Сто пятьдесят свечей и пятнадцать факелов по бокам оживили зал. Это была задумка Айседоры. Когда гости увидели пацанов в строгих темных костюмах с бабочкой на рубашке, девчонок в платьях, с прическами, с веерами в руках, выпали в осадок, даже Папа от удивления издал восторженный членораздельный звук. Все пары стояли по периметру спортзала, не было только Кузи с Валеркой. Айседора придумала для них в последний миг специальный выход. Музыка резко остановилась. Затрубил горн, потом послышалась частая барабанная дробь. Четыре пацана внесли задрапированный тканью ящик из под мусора. Иваныч, трудовик, из него придумал классные закрытые носилки. Все напряглись, никто же не знал, что в носилках. В центр вышел Комар. Николай Иванович, Айседоры муж, отдал ему свой белый костюм, заботливо подогнанный Айседорой под фигуру Валерки. Выглядел он в белом костюме супер класс. Валерка плавным движением руки откинул ткань с носилок, и все увидели сидящую на табуретке Кузю в нежно голубом платье. Какая она была в нем красивая. Как она держалась, какая на ней была прическа. Не все сразу поверили, что это Кузя. Они с Валеркой были первой парой, которая открыла Праздник Вальса. Большой Лелик потом сказал мне, что Кузя в своем платье была похожа на Наташу Ростову.

Последними выступила Айседора с Николаем Ивановичем. Такого проникновенного танца, такой легкости в движениях, воздушности в руках я ни у кого еще не видел. Танец, как полет души.

Праздник всем понравился. Кузя была избрана Королевой вальса, ей на голову закрепили золотистую корону из фольги.

– А, Кузя наша, правда, ничего, – восторженно произнес Комар. – Классно выглядит!

– Это комплимент или повод подраться, – Кузя лукаво улыбнулась. Она, краем уха, услышала восторг Комара.

– Комплимент, – Валерка сиял от счастья.

В общем, вечерок выдался ничего себе.

На следующий день Папа на линейке всем объявил, что Клюшка в полном составе, вместе с воспитателями, на зимних каникулах отдыхает в загородном лагере. Все были счастливы.

За день до отъезда испортилась погода. Небо было неприветливое, редкие звезды, как погасшие угли, мерцали слабым мертвым блеском, в спину дул унылый ветер.

И все же мы классно отдохнули, накатались на лыжах. Все возвращались в прекрасном настроении и, когда въехали на территорию Клюшки обомлели…

Дубы были спилены, вместо них остались два пня, по колено человеку среднего роста, срезанные точно под прямым углом. Тоси-Боси первым добежал до них, потрогал руками и расплакался.

– Им было больно, – жалобно скулил он.

Все были в полном трансе от вероломства Папы. Марго не скрывала слез.

– Ну, и козел, Колобок, – прошибло Щуку.

– Ты только сегодня об этом узнал, – Никитон осторожно дотронулся руками до пней. – Холодные, какие? – задумчиво произнес он.

– Это нельзя так оставить, – Марго уверенными, быстрыми шагами направилась к парадному крыльцу Клюшки.

– Счас она вставит Колобку пистона, – ехидно заметил Чапа.

– Ему от него ни тепло, ни холодно, – угрюмо парировал Никита. – Колобок свое обещание выполнил – спилил деревья. Чтобы ему не мешали, сплавил на неделю Клюшку в лагерь. Хитро придумал.

– Дерика надо наказать, – Щука с прищуром посмотрел на Никитона. – Его надо сделать оботравшем!

Все недоуменно посмотрели на Командора. Быть оботравшем на Клюшке было редкое наказание, но самое страшное. Решение об этом принимал только Командор на туалетном собрании и назначал шестерку, которая должна была все сделать. От оботравша отворачивались все обитатели, он становился изгоем до самого выпуска. С ним нельзя было заговорить, сидеть за одним столом в столовой, партой в классе, даже койка его переносилась в другое место, поближе к двери. Администрация Клюшки, узнав, что воспитанника сделали оботравшем, оперативно принимала меры, чтобы несчастного перевести в другой детский дом, но нехорошая слава и туда доходила, от этого нельзя было скрыться. Это было как позорное клеймо на всю жизнь.

Сделать директора оботравшем – на такое на Клюшке за время ее существование еще никто не решался.

– Если вы трусите, то это я сделаю сам, – уверенно произнес Щука.

– Мы это сделаем вдвоем, – все посмотрели на Никитона, тот был спокоен, только немного бледноват.

– Мы сделаем Колобка Вонючкой, – уже, как свершившийся факт, заверил всех Щука, а нам было страшно, потому что каждый из нас понимал, какие после этого Клюшку ждут репрессии. Колобок такое никогда не простит.

– Еще было бы классно у него украсть печать, – неуверенно предложил я. – Моя усыновительница печать всегда носила с собой, боялась ее потерять.

– Аристарх, – восторженно воскликнул Комар, – не зря у тебя светлая голова.

– Идея не плохая, – поддержал Никита. – Мы с Максом опустим его ниже плинтуса, да еще пропажа печати – это будет полный аллес. Это будет здорово, – восторженно воскликнул Никитон.

– Но кто это сделает? – Комар беспокойно оглядел всех нас. – Печать же в кабинете и в сейфе?!

– Сига еще не такие замки открывал, – Щука широко улыбнулся. – Колобок сдуется, как проколотая шина.

Сигу в поселке знала каждая собака, в милиции на него собрали пухлый том бумажек, но ничего реально с ним сделать не могли, потому что Вальке было всего одиннадцать лет. Сига был невзрачен, как серая мышь, маленький, щупленький, вечно сопливый из-за хронического гайморита. Его квадратная, коротко стриженая голова была в шрамах. Родители Вальки вели пьяный образ жизни, и чтобы маленький Сига никуда не исчез в период их загулов, привязывали его за веревку к отопительной батарее. Когда он однажды сбежал, стали сажать на цепь в собачью будку. Поселок возмутился, требовал привлечь таких родителей к ответственности, но как только раскрылся талант Сиги к воровству, таких требований к участковому больше не поступало. Мать Сиги пропала, поехала с мужиками в лес, и больше никто ее не видел. Через полгода нашли какие-то обглоданные зверьем человеческие кости в лесу, но милиция особо не выясняла, кому они принадлежат. Отец Сиги сел в тюрьме за убийство.

На Клюшку Сига попал уже вором в авторитете. За год своего обитания он с удвоенной, утроенной энергией промышлял на новом месте по комнатам, складам, каптеркам. Вальку безжалостно избивали за воровство, он клялся больше не воровать, лил крокодильи слезы реками, но остановиться не мог, с увлечением брался за старое.

Небо нахмурилось, за стенами Клюшки протяжно завывал ветер, точно жаловался на что-то.

Через два дня парадная дверь кабинета Колобка была измазана толстым слоем дерьма. Проблем, где его взять не было, в свинарнике этого добра хватило бы на все двери Клюшки в метровый слой. Вонь на втором этаже стояла не выносимая. Клюшка от души потешалась над директором-оботравшем. «Колобок обдристался», – с нескрываемой насмешкой передавали друг другу обитатели и мчались на второй этаж, чтобы собственными глазами убедиться, что директора действительно сделали оботравшем. Его уже больше никогда не называли Папой или Колобком, презрительно только Вонючка.

После полдника Вонючка выглядел разъяренным, казалось, он еще больше раздулся в размерах. Вонючка построил Клюшку на хоккейной коробке и держал три часа, до самого ужина, допытываясь, кто из обитателей сделал паскудство с дверью. Щука выразился фееричней: «Папа ходил, как недоенный или стоял, как чир на пятке». Дерик грозно посмотрел на Щуку, его багровую физиономию исказила легкая судорога.

– Это все ты, Командор хренов, – начал он тоном, который прямо-таки дышал грубостью в каждом слоге.– Я знаю, что здесь не обошлось без тебя, – Папа грозно скрестил руки на груди и поджал губы, ожидая признаний от Командора. Его на повал сразила широкая, открытая улыбка Щуки.

– Что вы, Сергей Владимирович, – Щука честно и преданно смотрел в глаза Колобка. – Я на такую подлость не способен!

– Тогда назови, кто это сделал, – прошипел директор, казалось, он от напряга взорвется.

– Не знаю! – негодующе произнес Щука. – Убить такого гада мало! – добавил он гнева в своем голосе.

Обитатели, слушая Щуку, молчаливо давились смехом. В Командоре погиб артист.

– Это полный бедлам, – воскликнула сокрушенно Трехдюймовочка. У нее был чересчур огорченный вид.

Папа, окинув толпу обитателей не предвещающим ничего доброго взором, сообщил, что мы все его запомним на долго и, что он возьмется теперь за Клюшку ежовыми рукавицами. Мы не знали, что такое ежовые рукавицы, но понимали, что Папа начнет зверствовать. «Я из вас сделаю сынов полка», – грозно обещал Вонючка, проходя между нашими рядами.

На следующий день новое построение. Обнаружилась пропажа печати. Приехала милиция, допрашивали Щуку, Никиту, конкретно взяли в оборот Сигу. Бесполезно. Все клялись собственными матерями, их здоровьем, что ничего не знают. Вонючка обещал всех засадить в спецуху, но печать это не вернуло. Менты неприкаянно шарахались по детдому три дня и вынуждены были уехать, не солоно хлебавши. Клюшка же долго и с удовольствием вспоминала историю падения Великого Колобка от Педагогики.

Все педагоги делятся на две категории: мазохисты и садомазохисты. Мазохисты – это те, которые сами живут и другим дают, а садомазохисты – сами нормально не живут и другим не дают. Пенелопа относилась ко второй группе. После уроков она оставила всех еще на один дополнительный. Деваться было некуда – остались. Когда до конца урока оставалось минут десять, двери кабинета открылись, и в класс вошла Маркиза. Всем своим видом она демонстрировала важность.

– Я на минутку, – предупредила она Пенелопу, обвела всех взглядом, словно, проверяя, всем ли на месте. – Так, люди, – приказным тоном начала она, – смотрим на меня.

– Если мы люди, тогда это не класс, а людская, – не отрывая голову от журнала, с сарказмом заметила Пенелопа. – В девятнадцатом веке, так назывались прихожие у помещиков.

– Я учту ваши ценные замечания, Белла Ивановна, – едко процедила сквозь зубы Маркиза.

Пенелопа и бровью не повела. Все с тем же хмурым, скептическим выражением она вытащила из черной дамской сумки, лежащей на столе, сменные очки, сказав не громко в сумку:

– Казя, фу! – потом, как бы случайно взглянув на заучиху, извинилась, что перебила ее.

– На этой неделе приезжает большая комиссия, – значительно произнесла Маркиза, как будто объявила тайну государственной важности. – Проверять будут вас, – она рукой показала на нас. – Смотреть будут все, начиная от тетрадей заканчивая дневниками. Белла Ивановна, – теперь Маркиза повернулась к Пенелопе, – чтобы все оценки стояли в журнале и, чтобы ни одного неуспевающего, – тоном, исключающим любые возражения, потребовала Маркиза. – Сюрпризов мне не надо иначе на педсовете никого не пожалею, – грозно закончила она.

– То, что вы нам Екатерина Васильевна предлагаете, называется служебным подлогом и это уголовно наказуемое дело, – спокойным голосом заявила Пенелопа с места.

Маркиза замерла с выпученными глазами, краснота, идущая из шеи постепенно стала разливаться по всему лицу.

– Что вы себе позволяете, Белла Ивановна, – сдавленным голосом процедила Маркиза, возмущенная поведением Пенелопы. – Как вам не стыдно такое говорить при детях!

– Чего мне стыдиться? – Пенелопа пожала плечами. – Своей честности?! У меня ученик двойку не получает, он ее зарабатывает.

– Вы ставите два не ученику, а своей некомпетентности! – нервно выкрикнула Маркиза.

– По поводу компетентности ничего не могу сказать, индивидуальщиков не учу, – Пенелопа надменно снисходительно посмотрела на раскрасневшуюся Маркизу. – Учу нормальных лоботрясов, которые не хотят учиться, но я их всячески заставляю это делать. Так сказать, насилую учебным процессом.

Неожиданно угрюмую тишину класса прорезал писклявый собачий лай.

– Это еще, что такое? – в замешательстве воскликнула Маркиза, она метнула недоумевающий взгляд на Пенелопу.

– Казя домой хочет, – спокойно проговорила ни капли не смущенная Пенелопа, нежно держа в руках маленькое лысое создание: карликового пинчера, который вылез из ее дамской сумочки. – Казя устал, – как ни в чем не бывало, приговаривала она, – Казя кушать хочет. Сейчас мамка, пойдет домой и Казеньку накормит.

Плотная, мускулистая, по-мужски широкоплечая фигура Маркизы выпрямилась и напряглась, словно перед прыжком.

– Белла Ивановна, – к Маркизе вернулся дар речи. – Сколько раз вам можно указывать, что в школе собакам не место?

– Мое рабочее время, Екатерина Васильевна, закончилось. Это дополнительная консультация, которую вы назначили без согласования со мной, и я так понимаю, что ко всему прочему она еще и бесплатная! Так, что не надо мне указывать, куда девать Казю!

– Я тоже работаю без выходных, – вспыхнула, задетая за живое, Маркиза.

– Екатерина Васильевна, не кричите, Казя этого не любит, – и словно поняв слова хозяйки, маленький Казанова разлаялся на весь класс, чем вызвал всеобщий смех.

– Ну, знаете, с вами невозможно работать, – Маркиза резко повернулась и разозлено вышла из класса.

Радостный маленький Казанова издал победный лай. Пенелопа в наших глазах выросла до героя, заткнула за пояс саму Маркизу, заместителя директора по учебной работе.

В два ночи я проснулся, как будто меня, что разбудило. Я открыл спросонья глаза и едва не свалился с кровати: прямо на меня в темноте таращились глаза Никитона. У меня душа от испуга сбежала в пятку.

– Ты меня напугал! – мое сердце еще продолжало заполошенно колотиться.

– Аристарх, халява есть небольшая, – шепнул Никитон. – Со свинарника мешок комбикорма нужно стащить, мужик сразу стольник дает, мне страшновато одному идти. Пойдем вместе, деньги поделим.

Я легко согласился, мне нужны были деньги для подарка Ленке. Я быстро оделся, Никитон осторожно открыл дверь спальни и выглянул в коридор. Бесшумно ступая по скрипящему деревянному полу, мы дошли до лестницы, быстро сошли по ней на первый этаж. Входная дверь была открыта. Мы молча дошли до свинарника. Никитон полез в знакомое место за ключами.

– Кто-то был до нас, – озабоченно произнес он. – Ключи не на том месте.

– Главное, что вообще есть.

Никитон согласился. Он достал из кармана куртки фонарик и посветил.

– Куда этот комбикорм надо отвезти? – спросил я шепотом.

– Во двор Трехдюймовочке, завтра она с нами расплатится.

– Ну, значит, отвезем, – я взял ключи у Никитона, открыл двери свинарника, и мы зашли внутрь.

Свиньи, зачуяв вошедших, издали хрюкающий звук. Никита открыл дверь склада. Мы вдвоем взяли за концы мешок и потащили к выходу.

– Аристарх, поищи, тут где-то в углу были старые санки, – Никита отдал мне фонарик, сам же остался на улице возле мешка.

Я пошел искать санки и через минуту вышел.

– Никитон… – голос мой дрожал. – Ты только это…, ну не психуй, но там, на сене, кажется, лежит дохлая Стюардесса.

– Что, – вырвалось у Никиты, и он вбежал в свинарник.

Собака лежала на боку, оскалив зубы.

– Стюардессочка, – заплакал Никита и дрожащей рукой дотронулся до собаки и, сразу отдернул, почувствовав, что руки прикоснулись к чему-то липкому.

– Аристарх, нормально посвети на Стюардессу.

Я направил фонарный луч на собаку, ее шерсть была в крови.