Текст книги "Дипломатия Франклина Рузвельта"

Автор книги: Анатолий Уткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 37 страниц)

* * *

Тем временем в Европе продолжалась "странная война", французская и германская армии стояли друг против друга, и в январе 1940 года у Рузвельта, убежденного своими дипломатами в реальности победы Германии, рождаются идеи относительно возможности примирения противников. То, что вермахт пока не предпринимал активных действий, возбуждало у президента некоторые надежды. Президент понимал – и говорил, что шансы на достижение дипломатического успеха равны примерно "одному из тысячи" и для успешного осуществления задуманной операции по примирению необходима "помощь святого духа". Но все же Рузвельт, ненавидевший бездействие, стал склоняться к тому, что имеет смысл в данной конъюнктуре предпринять новые усилия. Видимо, слишком страшила президента перспектива остаться один на один с возглавляемой Германией Европой, оказаться изолированным в Западном полушарии. В соответствии с этой линией рассуждения Рузвельт предпринял три мирные инициативы.

Первая из них была связана с представителями американского бизнеса, и прежде всего с Джеймсом Муни, президентом заграничных филиалов "Дженерал моторс", имевшим тесные контакты в германских деловых кругах. Рузвельт попросил Муни связаться со своими знакомыми в Берлине и узнать, нет ли какого-либо "честного и равноправного решения" современных мировых проблем, не видят ли в Берлине хотя бы гипотетическую возможность подобного решения. Муни было поручено сказать германским визави, что у президента США нет готовых схем "мирового доминирования" и что он "не пытается встать между ведущими войну силами". Но если в Германии все же рассматривают планы некоего мирного решения, то тогда президент США готов служить посредником, готов помочь "уменьшить и взаимопримирить" противоречия двух воюющих сторон.

Двадцать второго октября 1939 года Дж. Муни прибыл из Берлина в Париж и на следующее утро явился в американское посольство. Его беседа с Буллитом, переданная в тот же день в Вашингтон, небезынтересна. Оказалось, что при посредничестве юридического представителя заводов "Дженерал моторе" в Гессе (Германия) Муни встречался с Германом Герингом. Второй человек рейха просил его побудить (через посредство американских послов в Париже и Лондоне) американское правительство выступить с идеей организации переговоров между находящимися в состоянии войны сторонами где-нибудь на нейтральной территории.

Вторая инициатива Рузвельта в эти критические месяцы была связана с приглашением, посланным 46 нейтральным странам, рассмотреть возможность обмена мнениями по поводу того мира, в котором им предстоит жить по окончании текущего конфликта. В этом обращении президент США утверждал, что "нейтралы имеют собственный интерес в исходе нынешней войны" и что их организация могла бы обеспечить условия посредничества и установления мира, где они обладали бы "равными со всеми прочими мировыми силами правами". В конечном счете нейтралы не сумели обрести нужного единства, в столицах воюющих стран их влияние не стало ощутимым.

Третья и главная инициатива Рузвельта – посылка заместителя государственного секретаря С. Уэллеса в четыре противоборствующие столицы, а именно: в Рим, Берлин, Париж и Лондон. Задача, поставленная Рузвельтом перед Уэллесом, гласила: "Узнать взгляды четырех правительств по поводу возможности заключения справедливого и постоянного мира". Президент предпринял немалые усилия для того, чтобы замаскировать подлинную значимость этой миссии. Он говорил о поездке Уэллеса, как "направленной только на ознакомление президента и государственного секретаря с существующими условиями в Европе", и пытался объяснить своему окружению, что она представляет собой лишь попытку сдержать германское наступление и дать англо-французским союзникам время для укрепления сил. Мы не можем согласиться с подобной оценкой этой миссии.

Рузвельт и близкий к нему Уэллес не питали иллюзий в отношении миролюбия нацистской Германии. Как напишет впоследствии С. Уэллес, "только одно обстоятельство могло удержать Гитлера от его устремлений: твердая уверенность в том, что мощь Соединенных Штатов может быть направлена против него". Но позиция и действия США не могли создать такую уверенность, более того, конгресс посредством принципа "покупай за наличные и вези сам" и при помощи других оговорок в ревизии законодательства о нейтралитете "сделал очевидным, что Соединенные Штаты не помогут подвергшимся нападению Гитлера странам даже в предоставлении средств самообороны". Учитывая эти объективные обстоятельства, Рузвельт хотел придать миссии Уэллеса характер попытки строго нейтральной страны уяснить на месте положение воюющих и союзных им держав, а также ознакомиться с политическими предложениями, если таковые имеются, воюющих сторон. Его турне, как подчеркивал официальный Вашингтон, не несло специфической конструктивной инициативы. Уэллес также сознательно предпринял акцию прикрытия, заявив в Риме, что не имеет при себе никаких мирных планов. Но даже тогда было ясно, что в его заявлении не вся правда. Как это видно сейчас, поездка Уэллеса обусловливалась новой концепцией Рузвельта, направленной на то, чтобы сделать последнюю попытку сблизить противоборствующие стороны и предотвратить силовое решение.

Демарш президента, однако, не получил одобрения главных европейских столиц. Так, французское официальное агентство "Гавас" в заявлении от 10 февраля выразило недовольство французского руководства американской политикой, которая заключает в себе противоречие: с одной стороны, Самнер Уэллес посещает Европу "исключительно с целью информации президента", с другой стороны, госсекретарь К. Хэлл "включился в переговоры с некоторыми нейтральными государствами относительно экономической организации послевоенного мира".

С. Уэллес встретил значительные сложности уже в первой столице – в Риме. Во время бесед с ним Муссолини был "статичен" и двигался, по словам Уэллеса, с "грацией слона. Каждый шаг казался огромным усилием. В течение нашего длительного разговора он держал свои глаза закрытыми большую часть времени и открывал их лишь тогда, когда хотел подчеркнуть значимость высказываемой им мысли". Вполне понятно, что итальянский диктатор, связанный с Германией тесными узами, не мог ощущать свободу маневра в общении с представителями Рузвельта. На Уэллеса встреча с Муссолини произвела гнетущее впечатление. Он понял, что картина из Вашингтона видится более радужной, чем реальное положение дел в Европе. Муссолини и князь Галеаццо Чиано в беседе 26 февраля 1940 года выразили убеждение, что мирные переговоры возможны при двух условиях. Во-первых, Германия удовлетворит свои жизненные интересы в Центральной Европе. Во-вторых, Италия освободится от ограничений в Средиземноморье.

Если бы Рузвельт и Уэллес знали о секретной директиве, изданной Гитлером к началу переговоров с посланцем американского президента, у них, наверно, еще более поубавилось бы первоначального энтузиазма, В ней говорилось, что у заместителя государственного секретаря не должно остаться "ни малейшего сомнения в том, что Германия полна решимости завершить эту войну победоносно". Описание Уэллесом встречи с министром иностранных дел рейха Риббентропом полностью соответствует тому, что можно было ожидать в свете директивы Гитлера. Риббентроп, собственно, не стремился узнать, с чем приехал посланник Рузвельта в Европу. В течение двухчасового монолога Риббентропа его глаза, отмечает Уэллес, "были постоянно закрыты на манер дельфийского оракула". Уэллес остался крайне невысокого мнения о германском министре иностранных дел. Он пишет: "У Риббентропа абсолютно непроницаемый ум, это очень глупый человек, редко я встречал людей, которые мне не нравились бы больше".

Вывод С. Уэллеса был таков: надежда на достижение соглашения с Германией, на примирение англо-французов с немцами чрезвычайно мала.

Встречи Уэллеса в Париже не в меньшей степени, чем римско-берлинские контакты, свидетельствовали о невозможности подлинного примирения. Во Франции главенствовало пораженчество. "Лишь в немногих местах я мог получить впечатление надежды, решимости, мужества". В своей книге Уэллес отмечает: "Опыт моих встреч в Париже в мартовские дни 1940 года имел шокирующий эффект". Описывая беседу с главой французского государства Лебреном, Уэллес упоминает шестидесятидевятилетний возраст президента Франции, говорит о банальном характере сообщенной им истории франко-германских коллизий за период его жизни, высказывает сомнение в точности излагаемых президентом сведений и подчеркивает ту деталь, что Лебрен не смог вспомнить ни одной личности на многочисленных портретах, украшавших стены Елисейского дворца.

Кроме того, Уэллес встретился с Даладье, который сообщил о готовности Франции "поделиться" с Италией в Сомали, Тунисе и Суэце. Однако ни одно французское правительство, продолжал премьер: "не удержится у власти, если речь зайдет о Корсике и Ницце. В отношении Германии единственным мирным решением может быть обоюдное разоружение. Но оно должно проходить под контролем достаточно сильной нейтральной страны, а таковой являются лишь США".

Французский премьер дал своему американскому гостю понять, что согласен на признание Данцига немецким городом, на передачу немцам Судетов и Западной Польши, но он требовал реставрации Польши и Чехословакии. "Чтобы добиться мирного решения, – заявил Даладье, – имеется лишь одно средство: великая нейтральная страна – Соединенные Штаты должна взять на себя ответственность за переговоры и организовать международные воздушные силы для полицейских целей".

Для Рузвельта в существующей ситуации такая активизация внешней политики была невозможна. Уэллес ответил, что США не возьмут на себя обязательства подобного характера, содержащие потенциальную возможность американского военного вовлечения.

Наибольшее впечатление на Самнера Уэллеса произвел Поль Рейно, тогда министр финансов. По мнению Рейно, французское правительство быстро приближалось к тому пункту, когда все его ресурсы будут брошены на закупку вооружения в США. Но и Рейно, имевший репутацию "самого твердого" в отношении Германии человека в правительстве, верил "в то, что могут быть созданы практические схемы на базе международных военно-воздушных полицейских сил". В этом французы отличались от своих союзников – англичан. Рейно сообщил Уэллесу о недавнем ночном визите к нему Уинстона Черчилля, который, хотя и был, по мнению французского министра, человеком выдающихся способностей, потерял "эластичность мышления" и требовал войны до конца. Эта заключительная нота парижских рандеву Уэллеса подчеркивает безошибочность вывода: в правительственных кругах Франции того времени не было ни одной крупной политической фигуры, отошедшей бесповоротно от политики примирения и сговора. Правящий класс буржуазной Франции мечтал еще об одном Мюнхене, но видел его осуществление только в том случае, если гарантом выступят Соединенные Штаты.

В Лондоне – последнем пункте миссии Уэллеса – еще меньше верили в возможность реальных переговоров с германским руководством. Здесь готовились к решению конфликта вооруженным путем. Уэллеса поразило то, что в Париже и Лондоне правительства, как и население, пребывали в некоем сомнамбулическом состоянии. С явным удивлением пишет Уэллес президенту, что Париж "живет нормальной жизнью", движение не прерывается в городе ни на минуту, запасы продовольствия кажутся большими и повсюду можно выпить шампанского в качестве аперитива. Наблюдая, как теплым весенним днем (было воскресенье) все лондонцы вышли в парки, и за исключением мелькавших униформ ничто не говорило о войне, Уэллес пришел к мысли, что англичане и французы не до конца понимают степень угрозы, нависшей над ними. Общий итог миссии Уэллеса, зафиксированный им в конце марта 1940 года, таков: "Не существует ни малейших шансов успешного ведения переговоров между противостоящими сторонами".

Анализ донесений посланца президента получил самые весомые доказательства в апреле 1940 года, когда германские войска вступили в Данию и Норвегию. Обе страны были быстро оккупированы. На сей раз Рузвельт постарался не откладывать с объяснением американскому народу значения этого. В первый же день немецкого наступления – 9 апреля 1940 года президент сказал журналистам: "Происшедшее заставит многих американцев думать о потенциальных возможностях этой войны".

Примерно через неделю (15 апреля 1940 года) он высказался еще более определенно: "Мы знаем, что происходящее в старом мире прямо и непосредственно касается благополучия нового мира".

Беседуя в американском обществе издателей с руководителями важнейших органов информации в стране, президент говорил о необходимости просвещать американцев в отношении того, что означала бы для Америки победа диктаторов в Европе и на Дальнем Востоке. Рузвельт дошел до того, что стал описывать возможность вторжения в Западное полушарие. Это означало, что президент осознавал не только смещение силовой оси в мире, но и растущую опасность для собственно американской территории. Ход его рассуждений становился все более конкретным. Ведь именно в эти дни нужно было решать, что делать с Гренландией и Исландией, которые являлись владениями оккупированной Германией Дании. С точки зрения Рузвельта, если бы англичане или канадцы оккупировали их, то тем самым они создали бы нежелательный прецедент, которому могли последовать японцы, захватив голландскую Восточную Индию (если бы Германия оккупировала Голландию). Поэтому Рузвельт приказал предоставить жителям Гренландии экономическую помощь. Тем самым был сделан важный шаг на пути к созданию американских баз на этих двух территориях.

Следует внимательно понаблюдать за поведением президента на протяжении апреля месяца, этого столь важного периода в европейской борьбе. Еще не был ясен исход высадки немцев в Норвегии, а Рузвельт уже отказался выступить (как того хотел на сей раз Ватикан) снова в качестве примирителя, обратиться к Муссолини за посредничеством. В конце апреля стало очевидно, что англо-французы не смогут помочь Норвегии и эта страна будет оккупирована Германией.

В дни между захватом Гитлером Дании и Норвегии и кампанией на западе дипломатический фронт переместился на юг, в Италию. Премьер Рейно сделал последнюю, пожалуй, попытку расстроить итало-германский союз. В беседе с послом Буллитом (телеграмма Рузвельту от 24 апреля) он сказал, что Муссолини знает о согласии Франции пойти на уступки в Сомали, в вопросе о Суэце и Тунисе, но он считает это недостаточным: Гитлер нарисовал ему перспективу обладания всеми французскими и английскими владениями в Средиземном море, а также частью Югославии. Даже Лаваль, сторонник союза с Италией, заметил Буллиту, что предпочтет войну с Италией разделу империи.

Во многом под впечатлением предчувствий французов и их давления президент Рузвельт обратился к Муссолини с предостережением, что "расширение сферы военных действий поведет к явлениям с далеко идущими последствиями". На фоне этой новой реальности Рузвельт сделал несколько шагов, свидетельствующих о понимании им того факта, что конфликт в Европе вступает в критическую фазу. Он приказал министру финансов Моргентау предотвратить изъятие итальянских фондов из Соединенных Штатов. Затем Рузвельт направил Муссолини секретное послание. Мучительно размышляя, как лучше выразить скрытую угрозу итальянскому дуче, президент попросил своего посла в Риме Филипса не давать Муссолини печатного текста, а изложить идеи, заключенные в нем, устно.

В этом послании президента содержалась определенная угроза Италии в том случае, если она решит присоединиться к германскому рейху. "Дальнейшее расширение зоны конфликта будет по необходимости иметь далеко идущие и непредсказуемые последствия не только в Европе, но также на Ближнем Востоке, в Африке и во всех трех Америках. Ни один человек не может сегодня предсказать с определенностью, каким будет это расширение зоны конфликта, каковы будут его конечные результаты – или предсказать, какие нации, сколь ни полными решимости они были бы сегодня отстоять от конфликта, могли найти для себя необходимым ради самообороны вступить в войну". Рузвельт, пожалуй, впервые дал понять, что Америка не останется в стороне, если конфликт примет глобальный масштаб. Сочетание увещеваний с туманными полуугрозами оказало самое ограниченное воздействие на итальянский фашизм.

Накануне решающих событий американские военные специалисты представили свой прогноз развития действий в Западной Европе. По мнению Пентагона, германское наступление на Бельгию и Голландию было бы ошибочным и обреченным на провал. Атака на "линию Мажино" явилась бы более мощным ударом со стороны немцев.

Но хотя американские стратеги считали поражение Франции и ее островного союзника возможным, они рассматривали такую возможность как отдаленную. Белый дом, Пентагон и Капитолий "не были подготовлены" к победе немцев на западе. Первые серьезные опасения возникли в американской столице после германской оккупации Норвегии. И лишь по мере того, как начало увеличиваться число признаков германской угрозы Бельгии и Голландии, президент Рузвельт потребовал от военного министерства оценки ситуации и состояния обороны страны.

Мысль о вероятности военного поражения англо-французов начала проникать по дипломатическим каналам в Вашингтон еще в декабре 1939 года. Весной 1940 года на госдепартамент и кабинет президента обрушилась лавина донесений из Парижа и Лондона, и общим их местом была просьба о помощи. Буллит, по совету французов, предложил американскому правительству продать, по меньшей мере, шесть миноносцев какой-нибудь из нейтральных стран Латинской Америки с тем, чтобы они были тотчас перепроданы Франции. Президент отверг этот план.

В Вашингтоне, делится воспоминаниями Уэллес, росло удивление по поводу европейской "странной войны", но беспокойство еще не встало в повестку дня. Исключение составлял Белый дом и его окружение, небольшая часть конгресса и прессы. Неоспоримо, что общая самоуспокоенность сознательно культивировалась; делалось ли это с целью более "мягкого" отхода от нейтралитета, или не было четкого представления о реальной ситуации, но последовавшие события имели для большинства американцев головокружительный эффект. "До тех пор, пока мы живы, эти недели мая и июня будут представляться нам кошмаром разочарования", – пишет Уэллес.

Десятого мая германская армия вторглась в Голландию и Бельгию. Вышедшие им навстречу французские силы, как и армии двух названных стран, были рассечены моторизованными частями вермахта и вскоре на севере оказались в отчаянном положении. Скорость продвижения немецких танковых дивизий потрясла всех, в том числе американских штабных генералов. Фландрия не стала для французских войск благоприятным полем битвы (их правый фланг был защищен Арденнами и "линией Мажино"), а превратилась в "мешок", куда попали их ударные силы. Такое развитие событий обнаружилось уже в ближайшие дни после начала немецкого наступления. В течение четырех дней Голландия и значительная часть Бельгии были оккупированы.

Важнейшей задачей для Рузвельта стало предотвращение вступления в войну Италии, что конечно же резко укрепило бы германские позиции и создало бы – по крайней мере для Франции, на ее юге, и для Англии, на ее ближневосточных коммуникациях, – новый фронт. Рузвельт был чрезвычайно красноречив в своем послании Муссолини, он придавал позиции Италии большое значение. "Вы, кого великий итальянский народ призвал стать своим лидером, держите в руках нити этой войны, которые могут протянуться к двумстам миллионам человеческих жизней Средиземноморья... как реалист Вы должны признать, что если эта война распространится на весь мир, то она выйдет из-под контроля глав государств, и ни один человек, не важно насколько велики его возможности, не может предсказать результатов этого конфликта ни себе, ни своему народу".

Собственно, с точки зрения сдерживания Италии это был пустой жест. Ведь Муссолини уже обещал Гитлеру начать войну в течение месяца. Но нам в данном случае важнее видеть главную линию американской дипломатии. На данном этапе она тщетно стремилась удержать Италию от вхождения в общий блок с Германией.

События в Европе заставляли американское руководство думать об укреплении собственной военной мощи. В начале мая, еще до начала решительных действий на западном фронте, Рузвельт предложил военному и военно-морскому министерствам обсудить "базовые военные планы", дать оценку своих потребностей в разворачивающейся войне. Именно в день наступления немцев 10 мая 1940 года на стол президента поступили сведения о том, чем располагают Соединенные Штаты в военной области. Военное министерство докладывало, что армия США имеет общую численность 80 тысяч человек; а на складах находится оружие примерно для 500 тысяч человек. Сравнение с армиями Европы было не в пользу США. Германские войска на западном фронте превышали численность 2 миллиона человек, и эти 140 дивизий выглядели, конечно, гораздо более внушительной величиной, чем 5 американских дивизий. Когда через неделю после начала боевых действий Германии против западных держав стало ясно, что она добивается больших успехов (немецкие войска, оккупировав Голландию, прошли через Бельгию в Северную Францию), президент Рузвельт затребовал от конгресса 1 миллиард 180 миллионов долларов на дополнительные военные расходы.

В мае 1940 года под впечатлением грозных событий в Европе в США был создан влиятельный "Комитет защиты Америки путем помощи союзникам" под председательством Уильяма Аллена Уайта. Вскоре Уайт обратился к своему старому другу Рузвельту с просьбой указать направление дальнейшей активизации деятельности организации. Президент оставил вопрос без ответа. Он не знал сам, что предпринять – об этом свидетельствуют странные колебания в правительстве в конце мая.

Специальный комитет обнаружил в США запасы военного снаряжения устраивающего союзников типа. Проблема заключалась в том, как передать его западным союзникам. Военный министр Вудринг считал, что это можно сделать путем продажи нейтральному государству и последующей перепродажи французам и англичанам, но только в том случае, если американский начальник штаба определит данное оружие как безусловно избыточное. Генерал Маршалл на этот счет заметил, что подобное он мог бы сделать, "только придя из церкви", т. е. полагал, что в критический момент битвы на Западе нельзя ослаблять американские силы. Такова была американская политика в в целом. Словесно соглашаясь помочь Франции, высшие лица в Вашингтоне поднимали вопрос об американской боеспособности в случае неудачи битвы за Францию, что служило сильным тормозом для предоставления обещанной помощи.

Посол Буллит, пользовавшийся полным доверием Эдуарда Даладье, находился при получении им первого сигнала о надвигающемся поражении. В военном министерстве, на улице Сен-Доминик, посол присутствовал при телефонном разговоре Даладье с генералиссимусом Гамеленом. Пятнадцатого мая в 7.45 вечера немецкие танковые колонны прорвали фронт и начали обходной маневр. "Итак, французская армия обречена?" – "Да, французская армия обречена". Даладье: "Ни слова никому. Я не скажу об этом даже премьер-министру". У. Буллит покинул министерство в пять минут девятого.

Французские официальные лица от премьера Рейно и ниже просили через посла Буллита ускорить сборку и отправку во Францию всех годных к боевым действиям самолетов. Все обращения шли непосредственно к Рузвельту, ординарные дипломатические каналы были отставлены, глава французского правительства лично просил американского президента о каждом авиационном подразделении. Пятнадцатого мая речь зашла уже о самых устарелых типах, о кораблях времен первой мировой войны и ранее. Минимальной просьбой Рейно было осуществить сборку уже готовых фюзеляжей и моторов в США и погрузить их на французский авианосец, способный перевезти через Атлантику примерно 70 самолетов. На это госсекретарь Хэлл ответил, что погрузить собранные самолеты в Нью-Йорке невозможно, так как "по международному праву и американским законам военный корабль не может увеличивать свою боевую мощь в нейтральных портах". На отчаянную просьбу о продаже давно устаревших моделей самолетов и кораблей (наличие большого числа которых у США было общеизвестным) Хэлл смог ответить лишь предложением обратиться к частным лицам, дав совет купить самолеты у них. "Правда, они не являются ни скороходными, ни однообразными по типу, но, ввиду отчаянной нехватки, которую вы описываете, они были бы лучше, чем ничто".

Пятнадцатого мая Уильям Буллит сообщил в Вашингтон, что, "если бог не подарит такого же чуда, как битва на Марне, французская армия будет разбита совершенно". Восемнадцатого мая Рейно через министерство иностранных дел уведомил посла Буллита о своем намерении просить президента Соединенных Штатов добиться от конгресса объявления войны Германии. Запрашивалось мнение на этот счет посла. Буллит обещал уведомить президента немедленно, но считал подобную инициативу Рейно абсолютно бесполезной ввиду официального нейтралитета США, поддерживаемого изоляционистским конгрессом. В личной беседе вечером того же дня Рейно уже не ставил вопрос столь радикально. Он просил, чтобы Белый дом выступил с публичным заявлением о том, что поражение Франции и Англии затронет жизненно важные интересы США. Рейно считал, что при любых обстоятельствах такое заявление оказало бы сдерживающее воздействие на Италию. Буллит отметил малую вероятность подобной акции со стороны президента, учитывая позицию конгресса и неподготовленность страны. Французское правительство три дня (18 – 21 мая) напрасно ждало ответа. Буллит жаловался на трудности связи с Вашингтоном. Поздно вечером 21 мая Рузвельт по телефону сказал Буллиту, что позиция правительства США остается прежней и что замечания, высказанные Буллитом Рейно, правильно схватывают ее суть. Рузвельт сообщил также свое мнение, что письменное обращение к нему Рейно нежелательно. В телеграмме Буллиту Хэлл, отражая правительственную точку зрения, назвал желание французов купить устаревшие модели самолетов "глупым".

Предчувствуя вступление в войну фашистской Италии, французы считали, что единственным препятствием этому была бы посылка военно-морского флота США в Средиземное море. Военный министр заявил американскому послу: "Будет печально, если цивилизация в мире падет из-за того, что великая Нация во главе с великим президентом могла лишь говорить".

"Участие" США в майской кампании выразилось в энергичном письме. Рузвельта (смягченном госдепартаментом) Бенито Муссолини, главной идеей которого было удержать итальянского диктатора от вступления в войну. В двадцатых числах, когда началась агония французской армии, союзные правительства обратились к американскому президенту буквально с мольбой о помощи. В эти дни Буллит предложил Рузвельту пригласить папу Римского в США для политического убежища – это, по мнению посла, могло бы сдержать Муссолини. Следующее предложение состояло в плане посылки американского флота в Грецию "с визитом вежливости"; по меньшей мере, считал посол, флот должен быть отправлен в Лиссабон или Танжер.

Двадцатого мая Даладье заявил американскому послу, что "кинжал в спину со стороны Италии был бы фатальным". Предложение французского министра заключалось в том, чтобы американский президент, совместно с главами правительств латиноамериканских стран, сделал еще один умиротворяющий жест в сторону Муссолини.

Президент Рузвельт отклонил идею на том основании, что подобные совместные действия американских государств могли бы создать у Италии впечатление, что американцы "сколачивают против нее блок". Двадцать шестого мая президент все же послал личное письмо дуче. Рузвельт предложил дуче сообщить свои пожелания в отношении Средиземноморского бассейна и обещал передать их в Лондон и Париж. Он также обещал, что союзники будут уважать любое сепаратно заключенное Италией соглашение и ей предоставят место полноправного участника за столом мирных переговоров, если она в настоящий момент не вступит в войну. В Вашингтоне, однако, не знали, в какой мере лишены смысла их действия в данном случае. Муссолини даже не. принял американского посла Филипса, вместо этого он послал краткое сообщение через министра иностранных дел Чиано, в котором заявил, что не нуждается в советах, не заинтересован в переговорах и "любая попытка помешать Италии выполнить ее обязательства" не будет рассматриваться.

Фашистская Италия сделала выбор, и хотя Рейно в Лондоне обсуждал размеры новых уступок (кондоминиум в Тунисе, расширение итальянской Ливии за счет французских колоний и т, п.), итальянские дивизии уже подтягивались к французским границам.

Двадцать девятого мая Буллит передал следующий призыв Рейно: "Сейчас или никогда для Соединенных Штатов. Если вы можете послать ваш атлантический флот в Танжер и информировать Муссолини, что вы уведомляете его уже после посылки флота, он не осмелится напасть. В противном случае он нанесет удар и всего через несколько месяцев вы будете в одиночестве стоять перед лицом объединенного нападения Германии, Италии и Японии".

Президент Рузвельт ответил, что предложенное "абсолютно исключено", ибо это влечет за собой серьезный риск для флота, у которого не будет ни одного порта в Средиземном море. Написанное Рузвельтом едва ли верно. Французских и английских баз обслуживания кораблей в Средиземном море было более чем достаточно (Гибралтар, Мальта, Тулон, Алжир и др.). Главное направление дипломатии Рузвельта в эти дни заключалось в попытке в последний момент удержать Италию от вступления в войну.

Тридцатого мая Рузвельт информировал итальянского диктатора о том, что вступление в войну Италии заставит Соединенные Штаты резко заняться перевооружением и укрепит решимость Америки оказывать военную помощь англо-французским союзникам. На этот раз дуче соизволил ответить, но в самой грубой манере. Он заявил, что решение вступить в войну уже принято и проблема американской помощи союзникам его не касается.

Но на первый план размышлений Рузвельта выходят уже не вопросы сдерживания Италии, а другие. Узнав от посла Буллита о поражении союзнических армий во Фландрии, о предстоящей неминуемой их сдаче немцам и о том, что Париж, видимо, будет оккупирован в течение ближайших 10 дней. Рузвельт все свои мысли обращает на судьбу французского флота.