Текст книги "Дипломатия Франклина Рузвельта"

Автор книги: Анатолий Уткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 37 страниц)

Если, с точки зрения Черчилля, обещание Сталина выступить в Азии против японцев перекрывало необходимость в обхаживании Чан Кайши, то для Рузвельта никакие свидетельства неэффективности гоминдановского режима не имели особого значения. Он нуждался в силе, противостоящей его союзникам в Азии.

Рузвельт предложил Чан Кайши подписать декларацию, в которой были следующие слова: "Япония должна быть лишена всех территорий, которые она украла у китайцев, таких, как Маньчжурия, Формоза и Пескадорские острова все они должны быть возвращены республике Китай".

Чан Кайши просил Рузвельта уговорить Сталина прекратить помощь Мао Цзэдуну, и Рузвельт обещал. (Чан Кайши в свою очередь полагал справедливыми и законными возвращение СССР Южного Сахалина и Курильских островов, а также превращение Дайрен (г. Дальний) в порто-франко, чтобы компенсировать отсутствие у СССР незамерзающего торгового порта.) Рузвельт обещал оказать давление на Черчилля, чтобы возвратить Китаю Гонконг. Рузвельт также пообещал Китаю главенствующее место в послевоенной оккупации Японии, значительные репарации из страны-агрессора, передачу ему Тайваня. Рузвельт пошел даже дальше. Он предложил Китаю заключить после окончания войны двусторонний договор о безопасности.

Какие главные линии мы видим в дипломатии Рузвельта? После войны четыре великие державы – США, СССР, Англия и Китай будут контролировать мировое развитие. При этом Англия становится все более зависимой от США. Такие крупнейшие британские доминионы, как Канада, Австралия и Новая Зеландия, уже прочно находились в орбите США. Предлагая Чан Кайши двусторонний союз, Рузвельт "перетягивал" на свою сторону еще одного из четырех "мировых полицейских". Все это с учетом исключительного экономического броска Америки и доминирующего положения в Западном полушарии делали ее "первой среди равных", гегемоном мирового сообщества.

Чан Кайши позиция американцев привела в эйфорическое состояние. "Президент не откажет мне ни в чем, – говорил он лорду Маунтбеттену во время переговоров в Каире. – Он даст мне все, что я захочу".

Мадам Чан Кайши выражалась еще более определенно и цветисто: "Мое сердце переполнено восхищением и благодарностью за все, что вы сделали". Супруги Чан Кайши уже видели себя национальными героями, возведшими Китай в ранг одной из величайших стран мира. Они были заворожены американскими предложениями. Если до войны гоминдановское руководство Китая испытало несколько вариантов тактики (в том числе сближение с СССР, Японией и западноевропейскими странами), то теперь ставка была сделана на североамериканского гиганта.

Ограниченность возможностей Китая и пределы патронажа Америки обнаружились здесь же, в Каире. "Ослепнув" от рисуемых перспектив, Чан Кайши попросил Рузвельта предоставить китайским представителям право участвовать в работе англо-американского Объединенного комитета начальников штабов. Рузвельт сразу же отверг эту идею, как и идею создания двустороннего американо-китайского совета. Ни американцы, ни еще более англичане не хотели допускать китайцев (не говоря уже о русских) к выработке мировой стратегии. Хороший пример того, каким англосаксы видели равенство "четырех полицейских", был показан в том же Каире. Объединенный комитет начальников штабов несколько дней обсуждал роль Китая в будущей борьбе против Японии. Китайцы были рядом, но их допустили в зал заседаний лишь в самом конце. И о китайских ресурсах, о будущем китайском участии говорили не китайцы, а генерал Стилуэл и лорд Маунтбеттен.

Вынужденный впоследствии объяснять свою адвокатуру Чан Кайши Сталину, Рузвельт сказал, что он боится выхода Китая из войны. Едва ли это реалистичное объяснение. Китай практически не мог выйти из войны. Трудно было рассчитывать на внезапные решающие удары Японии – если она не сумела этого сделать, имея руки свободными в 1937 – 1941 годах. Трудно было предположить, что война, превратившаяся в источник доходов (материальных и политических) для верхушки гоминдана, будет ею прекращена. Нет, суть заключалась не в боязни "выпадения" Китая. Эта страна была нужна Рузвельту для реализации его главной мировой дипломатической игры, для использования ее как против нынешних, так и возможных противников. "Во время и после войны, – справедливо пишет американский историк Р. Даллек, – Рузвельт рассчитывал на поддержку со стороны Китая в потенциальных политических спорах с Англией и Россией".

"Посмотрите-ка, Уинстон, – говорил Рузвельт Черчиллю в Тегеране по поводу судьбы Индокитая. – Вы в меньшинстве, три против одного".

Рузвельт полагал, что примерно через четверть века Китай поможет Америке "сдержать Японию". Рузвельт надеялся и на помощь Китая в нажиме на европейские метрополии, в создании после войны новой системы мандатов на колонии. Он рассчитывал, что система опеки позволит Соединенным Штатам получить на долгий период военно-морские и военно-воздушные базы в стратегически важных точках Тихого океана. При этом у Рузвельта не было иллюзий относительно сопротивления главных западноевропейских стран. Своему советнику Ч. Тауссигу он говорил еще летом 1942 года: "После войны у нас будет больше трудностей с Великобританией, чем с Германией сейчас".

Тот же Тауссиг мог убедиться в твердости империалистического курса Черчилля, когда, беседуя с ним, премьер-министр сказал: "Нации либо следуют своим традициям, либо умирают... До тех пор, пока я являюсь премьер-министром, мы будем держаться за эти традиции и за империю. Мы не позволим готтентотам при помощи всеобщих выборов выбросить белых в море".

На встрече в Каире в ноябре 1943 года, в дискуссиях с высшими американскими военными, Рузвельт услышал их однозначное мнение о дальнейшем ходе военных действий. Судьбы Европы решаются в Германии, а не на греческой периферии, поэтому, выигрывая второстепенные операции на Додеканезских островах, США могут потерять Германию, а с ней и всю Европу. Рузвельт распорядился ограничиться на Балканах акциями местного значения, которые не влияли бы на реализацию главного стратегического замысла. То, что беспокоило Рузвельта, записано в стенограмме от 19 ноября 1943 года: "Советы сейчас всего в 60 милях от польской границы и в 40 милях от Бессарабии".

Рузвельт приходит к выводу, что именно американские войска должны оккупировать Западную Европу. Так, совещаясь 22 – 26 ноября в Каире с Черчиллем и Чан Кайши, будучи под влиянием недавних алжирских перемен (в пользу укрепления позиций де Голля), Рузвельт выдвинул идею военной оккупации Франции. Эти планы отчетливо видны в письме президента Хэллу: "Я убежден, что окончательные решения и планы будущего гражданского устройства должны быть приняты сейчас... Де Голль присваивает себе право говорить от имени всей Франции сразу же после прибытия туда союзников. Я все более склоняюсь к мысли, что оккупация Франции должна быть чисто военной... Вы будете руководствоваться этим в дальнейшем".

Практически это означало, что в предстоящие месяцы того горячего времени, когда готовился бросок за Ла-Манш, запрещалось вести переговоры с французами по вопросам управления Францией после ее освобождения.

Совершенно обнажает свои планы Рузвельт в письме министру обороны Стимсону. Он указывает, что военный департамент должен взять на себя ответственность за гражданские дела в районах в течение первых шести месяцев со дня их освобождения. Более резко и определенно президент теперь высказывает свои взгляды на будущность ряда французских колоний. В беседе с Чан Кайши он заявляет, что Франция "не получит права после войны вернуться в Индокитай и снова вступить во владение этой богатой страной". В Каире Рузвельт повторил Черчиллю, что, по его мнению, Франция не сможет восстановить прежних сил, что Индокитай не будет возвращен под ее контроль, что Дакар должен перейти под американскую опеку. Президент заявил, что в его планы входит лишение Франции прав также и на Марокко.

В ноябре 1943 года Рузвельт выдвинул перед Объединенным комитетом начальников штабов идею (в марте этого года высказанную Идену) создания после окончания войны буферного государства между Францией и Германией. Под названием "Валлония" это государство должно было простираться от "Северной Франции, скажем, Кале, Лилля и Арденн по Эльзасу и Лотарингии – другими словами, от Швейцарии до морского побережья". Показателем того, насколько далеко зашли американо-французские разногласия, служит тот факт, что Рузвельт и на квебекской конференции, и в Каире настойчиво добивался оккупации именно северной зоны Германии, пути снабжения которой не проходили через французские порты.

Со своей стороны Черчилль уже начинал видеть "опасность" промедления с высадкой во Франции. Советская Армия могла проделать всю работу одна, и англо-американцам в этом случае трудно было бы претендовать на контрольные позиции в континентальной Европе. Черчилль, делая решающий шаг, объявил, что операция "Оверлорд" (высадка во Франции) должна занять первое место в списке оперативных приоритетов. Следующим будет апробирован вариант с выходом англо-американцев в Центральную Европу "с черного хода" – через Италию и Балканы.

В целом ноябрьская встреча в Каире знаменует один из высших пиков американской уверенности в своей способности регулировать мировое развитие. Наблюдая за танцующим Черчиллем, Рузвельт провозгласил тост: "Большие семьи обычно более тесно объединены, чем маленькие... В этом году вместе с представителями Объединенного королевства мы представляем собой большую семью, более сплоченную, чем когда бы то ни было прежде. Я предлагаю тост за это единство".

Вскоре, 27 ноября 1943 года, президентский самолет "Священная корова" взял курс из Каира на Тегеран. Президента сопровождали Г. Гопкинс, адмирал Леги, посол США в СССР А. Гарриман. Хорошая видимость позволяла Рузвельту следить за библейскими землями – сразу за Суэцким каналом началась Синайская пустыня, затем внизу показались Вифлием и Иерусалим, а затем плоскогорье оборвалось зеленой долиной Тигра. К северу, по дороге Абадан Тегеран осуществлялась перевозка грузов по ленд-лизу. Американское влияние ощущалось и здесь, на другом краю света. Как это могло не укрепить веру в американское всемогущество? Русский союзник остро нуждался в этих поставках, и недавно построенная железная дорога позволяла ускорить их получение.

После многочасового полета президент Рузвельт впервые в жизни попал в расположение Советской Армии. "Священная корова" совершила посадку на советском аэродроме в нескольких километрах от Тегерана. Лишь одну ночь провел Рузвельт в американской легации. Сообщения о заговоре против "большой тройки" были переданы советскими представителями через посла Гарримана, и Сталин предложил Рузвельту, во избежание опасных разъездов по ночному Тегерану, остановиться на территории советского посольства.

Президент был размещен в главном здании посольства, Сталин поселился в небольшом доме. Черчилль жил в английской легации по соседству. Встреча Рузвельта со Сталиным произошла довольно неожиданно для президента. Он был в спальне, когда Сталин направился к центральному зданию посольства. Президента выкатили в большую гостиную, а в двери медленно входил невысокого роста человек в наглухо застегнутом кителе. После рукопожатий началась полуторачасовая беседа. Уже в ней Рузвельт постарался очертить контуры той политики, которая ему казалась оптимальной для двух величайших стран. Во-первых, он постарался довести до Сталина свое мнение, что европейские метрополии потеряли мандат истории на владычество половиной мира. Он говорил конкретно о необходимости вывести Индокитай из-под французского владения, осуществить в Индии реформы "сверху донизу" ("нечто вроде советской модели" – на что Сталин ответил, что это означало бы революцию). Во-вторых, Рузвельт указал, что хотел бы видеть Китай сильным. Эти два обстоятельства уже круто меняли предвоенный мир. Рузвельт воспринял реакцию Сталина как понимание своей линии.

Во время первой встречи со Сталиным (пополудни 28 ноября 1943 года) Рузвельт предложил обсудить общую военную стратегию. Сталин говорил о переводимых с запада на восток германских дивизиях. Рузвельт, рассчитывая на "Оверлорд", пообещал оттянуть с советско-германского фронта 30 – 40 дивизий. Рузвельт постоянно имел в виду вопрос вступления СССР в войну против Японии. Но он настолько ценил эту возможность, что категорически запретил своим военным поднимать данную проблему первыми. Сам же он обсуждал со Сталиным лишь отдаленные аспекты борьбы с Японией: наступление в Бирме, дискуссии с Чан Кайши в Каире. На этом раннем этапе Сталин не выказал желания поставить все точки над i, и Рузвельт отнесся к его сдержанности с пониманием.

На первой пленарной встрече Рузвельт сделал обзор состояния дел на фронтах "с американской точки зрения", и предпочел начать с Тихого океана. После характеристики американской стратегии в войне против Японии он обратился к "более важному", по его словам, европейскому театру военных действий. После полутора лет дискуссий западные союзники приняли в Квебеке решение помочь советскому фронту посредством высадки во Франции не позднее мая 1944 года. Обещание открыть "второй фронт" до 1 мая 1944 года президент все же считал нужным обусловить успехом операций в Италии и в Восточном Средиземноморье. Неудачи здесь могли заставить отложить операцию "Оверлорд" на срок от одного до двух месяцев. Рузвельт указал, что США прилагают большие усилия и в североатлантической зоне, и в тихоокеанской. Он как бы косвенно оправдывал факт невыполнения Америкой ее конкретного обещания перед Советским Союзом. Затем президент поднял близкую ему в последние дни тему укрепления Китая – того "четвертого", который не присутствовал на этом высшем уровне.

В своем выступлении Сталин заявил, что занятость на германском фронте не позволяет Советскому Союзу присоединиться к войне против Японии, но это будет сделано после победы над Германией. Что касается Европы, то оптимальным способом возобладания антигитлеровских сил было бы движение союзных армий со стороны Северной Франции к Германии. Италия как плацдарм наступления на Германию не годится, а Балканы в этом плане лишь немного лучше.

Черчилль, самый красноречивый среди присутствующих, заметил, что за круглым столом заседания сосредоточена невиданная еще в мире мощь. Черчилль был прав по существу, но эта мощь распределялась между тремя участниками уже неравномерно. По мере того как Советская Армия в жестоких боях поворачивала движение войны на запад, СССР становился одной из двух (наряду с США) величайших мировых сил. В то же время происходило относительное ослабление Британии.

На конференции сложилась такая ситуация, когда американская и советская делегации, выразив желание окружить Германию с двух сторон и найдя еще утром первого дня понимание в вопросе о судьбе колониальных владений, выступили против тенденций, олицетворявшихся Черчиллем. Премьер-министр при его исключительном чувстве истории понимал, что ведет арьергардные бои от лица всего западноевропейского центра силы, и он постарался использовать даже минимальные дипломатические возможности. Черчилль не желал идти напролом, он кротко согласился с тем, что высадка во Франции начнется в условленный срок.

Но до означенной даты еще полгода. Следовало подумать о находящихся в руках возможностях. Месяц-два применительно к "Оверлорду" не меняют общего стратегического положения, но за это время можно многого добиться на юге Европы. На уме у Черчилля был нажим на Турцию с целью побудить ее вступить в войну против Германии, укрепление югославского плацдарма на Балканах.

При всем стремлении Рузвельта найти на данном этапе взаимопонимание с СССР, он еще не совсем оставил идею решения "русской задачи" посредством выхода американо-английских войск навстречу Советской Армии в Восточной Европе. Поэтому он (довольно неожиданно) предложил рассмотреть возможность поддержки югославов крупными силами и выхода на центральноевропейские равнины с юга.

Сталин бережно относился к достигнутому, как ему казалось, пониманию с американцами. Поэтому он, словно не замечая "югославских авантюр" Рузвельта, резко выступил против Черчилля и его идей удара по "мягкому подбрюшью". С советской точки зрения, Турция не выступит на стороне союзников. Слабейшим местом германской зоны влияния была Франция, именно там и следовало прилагать основные силы. Американская и советская делегации совместно преодолели "балканский уклон" Черчилля. Но нужно сказать, что и у англичан, столь подозрительных в этом отношении, не возникло опасений по поводу советской политики на Балканах. По возвращении из Тегерана командующий генеральным штабом генерал Брук сказал военному кабинету об "очевидном отсутствии интереса у СССР к этому вопросу".

Обратим особое внимание на то, что в Тегеране Рузвельт отказался (возможно, несколько демонстративно) от продвижения идей высадки западных союзников на Балканах. Разумеется, он помнил мнение своих военных, высказанное в Каире, но главным, видимо, было желание показать Сталину, что он не собирается отрезать русских от Восточной Европы. В конце первой сессии, после очередного словесного столкновения Черчилля и Сталина, Рузвельт выступил однозначно против откладывания "Оверлорда" посредством средиземноморских операций. Ту же идею он эмфатически подчеркнул на следующий день, в начале второй пленарной сессии конференции. Оставленный американцами, Черчилль был прижат к стене вопросом Сталина: "Верит ли премьер в "Оверлорд" или говорит это лишь для успокоения русских?" Англичане не имели выбора; 30 ноября Черчилль официально поддержал высадку в Северной Франции в мае 1944 года.

Лидеры трех величайших стран, решив главный насущный вопрос, могли немного заглянуть в будущее. Рузвельт высказал заинтересованность в послевоенной оккупации части Европы американскими войсками. Географически его интересы простирались на северо-западную Германию, Норвегию и Данию. Видимо, Рузвельт полагал, что эти страны и области наиболее стабильны политически, наиболее важны стратегически и послужат плацдармом для расширения американской зоны (порты Северной Атлантики, кратчайший путь из США, возможность продвижения на уязвимый европейский юг). Рузвельт рассчитывал иметь в Европе оккупационные силы размером около миллиона человек. Сколько времени они будут там стоять, было неизвестно. Пока Рузвельт говорил об одном-двух годах. Если в Европе возникнет угроза миру, то США вышлют к ее берегам корабли и самолеты, а СССР и Англия выставят контингент сухопутных войск. Такой стиль обсуждения проблем будущего не был для Рузвельта спонтанным. Он полагал, что подобное совместное планирование рождает и укрепляет взаимное доверие. Рузвельт желал выглядеть надежным союзником. (И очевидно, что он добился своего.)

Позднее Рузвельт объяснял Ф. Перкинс, что он остановился на территории советского посольства в Тегеране именно желая возбудить "их доверие", утвердить "их уверенность" в американском союзнике. Не может пройти незамеченным и то обстоятельство, что Рузвельт демонстративно принимал сторону Сталина в его спорах с Черчиллем. В то же время он увещевал Черчилля: "Именно потому, что русские – простые люди, было бы ошибкой полагать, что они слепы и не видят того, что находится перед их глазами".

Речь шла о том, что русские, разумеется, замечают все оговорки, направленные на затягивание открытия "второго фронта". Видя Сталина мрачным, Рузвельт начинал проходиться по поводу Черчилля, его сигар, его привычек. "Уинстон стал красным, и чем больше он становился таковым, тем больше Сталин смеялся. Наконец, Сталин разразился глубоким и глухим смехом, и впервые за три дня я увидел свет, – так рассказывал президент о тегеранской встрече Ф. Перкинс. – ...В этот день он смеялся и подошел ко мне и пожал мне руку. С этого времени мы наладили личные отношения. Лед тронулся..."

На вечернем заседании первого дня (чем, собственно, и был ужин "большой тройки" в американской резиденции) Рузвельт и Сталин солидарно осудили прогнивший политический строй Франции. Рузвельт сказал, что следовало бы запретить вхождение в будущее французское правительство любого лица старше сорока лет. Сталин показал всем присутствующим, что германская проблема беспокоит СССР более всего и здесь должно быть найдено надежное решение. Возникло недоразумение, когда Рузвельт предложил международную опеку над выходом Германии к Балтийскому морю: Сталин понял так, что американцы хотят опеки над балтийскими государствами, и категорически возразил. Чтобы пятно непонимания не омрачило общий ход дискуссий, в процессе которых президент хотел добиться рабочего контакта с СССР, Рузвельт предложил перерыв – была уже глубокая ночь. Это желание Рузвельта наводило на Черчилля черную меланхолию. Уже тогда начал зарождаться миф об "уставшем" президенте. Что это было не так, показало следующее утро, когда Рузвельт, очевидно для всех, находился в своей лучшей боевой форме.

В это утро Черчилль попытался укрепить "западный фронт" – он послал Рузвельту приглашение позавтракать вместе. С точки зрения Рузвельта, это было бы одиозной демонстрацией западного сговора перед самыми существенными переговорами с советской стороной, и он категорически отказался. Более того, после завтрака Рузвельт уединился именно со Сталиным и Молотовым.

Эта беседа Рузвельта со Сталиным на второй день конференции была, пожалуй, самым важным эпизодом встречи в верхах. Президент поднял вопрос о создании всемирной организации. В нее вошли бы тридцать пять – сорок государств, которые периодически собирались в разных местах и вырабатывали бы рекомендации. Исполнительный комитет, в который входили бы четыре великих державы, решал все вопросы, кроме военных. И лишь "четыре полисмена" имели бы полномочия "воздействовать немедленно на любую угрозу миру". Не маскируя свои суждения, Сталин высказался по поводу тех пунктов плана президента, которые казались ему сомнительными. Открытое выделение четырех гегемонов исторического развития не понравится всему остальному миру. Сталин говорил, что европейские нации, для которых эта идея означает утрату ими положения центра мирового влияния, сразу же выступят против.

Чтобы заставить Западную Европу принять своего рода "опеку" четырех великих держав, американцам придется держать здесь войска. На этот счет есть сомнения, американский конгресс, как и прежде, может похоронить эту идею. (В этом месте Рузвельт нашел нужным согласиться: да, его схема, пожалуй, потребует наличия американских войск в Европе, а убедить американский конгресс в этом будет непросто.) Что касается Китая, то, с его точки зрения, американцы выдают желаемое за действительное. Китай еще слишком слаб, нецентрализован, экономически зависим и мировая роль может оказаться для него не по силам. Рузвельт не согласился с такими суждениями о Китае. Видимо, общая схема была ему дорога. И в описываемых беседах он старался показать, что исходит из чистого реализма: "Китай представляет собой нацию в 400 миллионов человек, и лучше иметь ее другом, чем потенциальным источником несчастий".

Рузвельт полагал, что западноевропейские "великие" страны потеряют свои колонии и после войны станут тем, чем они являются – средними по величине индустриальными государствами. Президент настолько был уверен в их упадке, что осенью 1943 года он не имел желания военными силами утвердиться в прежнем центре мирового могущества. В Тегеране Рузвельт сказал Сталину, что США "очень бы не хотели" поддерживать военное присутствие в послевоенной Европе. Сомнения и опасения Рузвельта вызывала лишь Франция, и он откровенно говорил о том, что Соединенным Штатам "наверное, определенно придется держать несколько дивизий во Франции".

Сталин заявил, что малые страны будут противиться руководству больших. Европейские государства, к примеру, воспротивятся контролю над их делами китайцев. Не лучше ли создать региональные комитеты? Рузвельт выразил скептическое отношение к такому раздроблению – оно могло привести к возникновению региональных блоков. Выходом является лишь всемирная организация. При этом Рузвельт был предельно обходителен и не подталкивал партнера к изменению взглядов. В последний день конференции он сказал Сталину, что все соображения относительно всемирной организации являются сугубо предварительными и подлежат дальнейшему обсуждению. И тогда же Сталин ответил, что идея всемирной организации кажется ему привлекательней, чем региональное группирование.

В чем Сталин твердо стоял на своем – так это в том, что против возможности агрессии со стороны Германии и Японии в будущем следует создать эффективные контрольные механизмы. В этом Рузвельт полностью поддержал своего советского собеседника. Рузвельт предложил, чтобы части старых колониальных империй – Индокитай и Новая Каледония, представляющая угрозу Австралии, а также Дакар, который, "будучи в ненадежных руках, представляет угрозу Америке", были взяты под опеку.

Стараясь показать свое внимание к моментам, беспокоящим Советский Союз, Рузвельт предложил взять места входа в Балтийское море "под некую форму опеки, возможно международного характера, поблизости от Кильского канала, для того, чтобы обеспечить мореплавание по всем направлениям". Во время общей дискуссии, когда Черчилль в одном из своих пассажей выразил надежду "увидеть русский флот, как военный, так и торговый, на всех морях мира", Рузвельт еще раз обратился к идее интернационализации ключевых пунктов Балтийского моря. Он предложил превратить старые ганзейские города – Гамбург, Бремен и Любек, как и Кильский канал, в свободную зону. На Дальнем Востоке Рузвельт предложил сделать международным порт Дайрен (Дальний) и даже сказал, что китайцы не будут против этого возражать. Черчилль подвел итог: "Нации, которые будут править миром после войны, должны быть удовлетворены и не иметь территориальных или других амбиций... Опасны голодные и амбициозные страны, ведущие же страны мира должны занять позиции богатых и счастливых".

Как бы ни разнились взгляды Рузвельта и Сталина, но по двум главным вопросам (Западная Европа и Китай) они были ближе друг к другу, чем к позиции Черчилля. И это обусловило определенное отчуждение американцев и англичан, сближение СССР и США на антианглийской платформе. Особенно отчетливо это проявилось на третий день конференции. Именно тогда, 30 ноября 1943 года – в день рождения Черчилля, – стало ясно, что две великие новые силы пришли на смену старым европейским державам. В словесных схватках Рузвельта и Сталина по поводу второго фронта, наказания германских военных преступников все больше ощущалось сближение американской и советской позиций. Черчилль прятал за очками лихорадочный блеск глаз, он пускался в пространные словесные экскурсы, он демонстрировал неутомимость и красноречие, он прибег к церемониальным зрелищам, передав Сталину от короля Георга VI "меч Сталинграда". Интуиция говорила ему, что за столом происходит могучее дипломатическое смещение сил, СССР и США постепенно занимают единые позиции по основным мировым вопросам.

На вечере, посвященном шестидесятидевятилетию Черчилля, Сталин предложил тост за производимое американцами оружие, за их самолеты, без которых "война была бы проиграна". Рузвельт в два часа ночи попросил права провозгласить последний тост: "Мы убедились здесь, в Тегеране, что различные идеалы наших наций могут гармонично сосуществовать, увлекая нас к общему благу". На следующий день Рузвельт заговорил с англичанами незнакомым до сих пор тоном. "Уинстон сегодня капризен, он встал не с той ноги". Президент прошелся по привычкам Черчилля, а к Сталину обратился "дядюшка Джо". Англичане с трудом переносили этот новый климат в переговорах.

Впервые на совещаниях "большой тройки" Рузвельт начинает предавать гласности свои идеи относительно будущего Германии. Прежде он определил позиции в этом вопросе в своем выступлении перед Объединенным комитетом начальников штабов в Каире. Там он обрисовал раздел Германии на три отдельных независимых друг от друга государства. Южное германское государство должно было включать в себя все немецкие территории к югу от реки Майн. Отдельное государство образовывалось на северо-западе Германии, включая в себя Гамбург, Бремен, Ганновер – и на восток до Берлина. Северо-восточное государство состояло бы из "Пруссии, Померании и южных областей". В Тегеране Рузвельт изменил эту схему. Он предложил Сталину и Черчиллю создать уже пять отдельных государств на немецкой земле плюс два особых самоуправляемых региона (один – Киль и Гамбург, второй – Рур и Саар), находящихся под международным контролем.

Черчилль выступил против схем президента. Он явно боялся оставить СССР сильнейшей европейской страной, его предложения были направлены на то, чтобы сделать значительную часть Германии мощным крупным государством. Черчилль "шел на уступку" в том, что Пруссию следует изолировать от остальной Германии. Но Бавария, Баден-Баден, Вюртемберг, Палатинат и Саксония должны войти во вновь образовываемую конфедерацию "дунайских государств". Не было сомнений в том, что подобное "дунайское государство" явилось бы мощной силой, а германский элемент в нем безусловно доминировал бы. Сталин немедленно указал на это. Черчилль тотчас же высказал свои опасения по поводу Европы, где Советскому Союзу противостояли бы лишь малые и слабые государства. В наступившей пикантной паузе президент Рузвельт произвел своего рода революцию, когда заявил, что "согласен с маршалом... Германия была менее опасной для цивилизации, когда состояла из 107 провинций". Разумеется, что эта поддержка Рузвельта была высоко оценена Сталиным. Все же трехстороннего согласия по поводу будущего Германии в Тегеране достигнуто не было и дело решили передать в Европейскую совещательную комиссию, основанную во время московской конференции.

Протоколы Тегерана позволяют сказать следующее: здесь наметилось подлинное советско-американское понимание в отношении того, что Германию надлежит поставить в положение, при котором она перестанет быть возмутителем европейского мира и источником агрессии. Рузвельт показал понимание опасений СССР в отношении Германии как державы, дважды в XX веке ставившей под угрозу существование России. Этот момент более всего способствовал советско-американскому сближению на данном этапе.

Второй важнейший момент касался "польского вопроса".