Текст книги "Дипломатия Франклина Рузвельта"

Автор книги: Анатолий Уткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 37 страниц)

Рузвельт, со своей стороны, не сумел добиться сходного единства позиций и чувства командной борьбы. Хотя предпочтение Германии (как цели номер один) перед Японией было обязательным, адмирал Кинг приложил немало сил для поддержки тихоокеанской стратегии. Другой влиятельный военный авторитет – командующий авиацией генерал Арнольд был сторонником создания сверхмощной бомбардировочной авиации, эту цель он считал более важной, чем подготовку высадки в Европе. У американских генералов, возглавляющих отдельные рода войск, шла интенсивная внутренняя борьба за имеющиеся ресурсы. Нередко англичанам, пораженным темпами американского военного строительства, казалось, что Соединенные Штаты готовятся контролировать весь мир, но при этом армия стремилась к достижению контроля в Европе, а флот склонялся к тихоокеанскому приоритету.

В этой ситуации решающее значение приобретала позиция самого Рузвельта. Но и у него были сомнения. Однозначно поддержать Маршалла в желании ринуться на континент означало антагонизировать англичан, а в мире будущего Рузвельт нуждался в них как в привилегированных союзниках. И Рузвельт не был убежден, что позиция Черчилля – позволить немцам и русским использовать друг против друга свои лучшие силы – является близорукой. Важно, что существовал "Раундап", но его следовало держать в запасе до возникновения перспектив безусловной победы той или другой стороны на советско-германском фронте. И, провозглашая словесно свою твердую приверженность делу быстрого открытия второго фронта, президент Рузвельт в ключевых обсуждениях ушел от той жесткой линии, на которую, как все знали, он был способен. Дело заключалось не в речах Черчилля, которые откровенно нравились президенту. Рузвельту в конечном счете нравилось то, что из них вытекало: не делать окончательных обязывающих выводов, "держать все двери открытыми".

Чувствуя, что Рузвельт слушает его с симпатией, Черчилль шел еще дальше. Он уже не останавливался на захвате Сицилии, он ставил иную задачу – смертельный удар по слабейшей части "оси" – Италии. Здесь заключалось вероятие более быстрых, более эффективных, потрясающих воображение – и менее дорогостоящих в плане людских ресурсов – побед. А русским все это можно будет продать за искомый второй фронт. К четвертому дню конференции Черчилль имел основание сообщить своему окружению, что Рузвельт видит в средиземноморских операциях логическое развитие североафриканской кампании. То же почувствовали и американские военные, их главнокомандующий уже не оказывал безоговорочной поддержки идее высадки в Европе в текущем году. Рузвельту казалось, что он таким образом сохраняет расположение и лояльность Черчилля, необходимые для союзнического будущего, для формирования выгодного соотношения сил в пределах великой коалиции. Своим же генералам – Маршаллу и Эйзенхауэру он со спокойной совестью говорил, что действия в Средиземноморье – этап, вызванный тщательной подготовкой "Раундапа".

Перемена в стратегическом видении президента безусловно сказалась на позиции высших военных чинов американской делегации. На десятый день конференции они сдались и в присутствии президента и премьера согласовали список перспективных приоритетов. Как ни странно, главной задачей была назначена не высадка в Европе (прежняя американская позиция) и не удар по "мягкому подбрюшью" (английская позиция), а сохранение морских коммуникаций в Атлантическом океане. Второй по значимости называлась помощь Советскому Союзу. Заметим, что речь шла (при всех высокопарных словесных пассажах) не о прямой военной помощи наиболее страдающему союзнику, а об экономической помощи и поставках вооружения. Здесь дипломатия Рузвельта создавала себе проблему, по-страусиному при этом прячась от нее.

Третьим приоритетом являлся средиземноморский бассейн. Была названа цель – захват Сицилии. И лишь на четвертом месте стояло то, что более всего соответствовало первоначальному устремлению Рузвельта и что было более всего необходимо для СССР – высадка во Франции. Пятое место заняли операции на Тихом океане. Нам видится, что происшедшее не есть только "победа английской дипломатии". Это было бы слишком простым объяснением, в котором не содержится ответ на вопрос, почему данная победа стала возможной. В Касабланке Рузвельт, выслушав английские соображения, сознательно пришел к выводу, что бои на восточном фронте и овладение контрольными позициями в Средиземном море – хороший путь к послевоенному доминированию. Потенциальные претенденты на это доминирование ослабляют себя, а США входят в Европу через более безопасный "черный ход". Изображение конференции как "победы" английской стороны требовало бы показа того, где президент Рузвельт вводил свои "тяжелые дипломатические войска" – помощь англичанам по ленд-лизу, единую линию с Маршаллом и т. п. Ничего подобного не было. Да и по чисто внешним признакам эту конференцию трудно изобразить как "поражение" какой-либо из сторон. Касабланка была одной из тех первых дипломатических битв, где мощь и возможности США ощущались всеми без исключения присутствующими. Рузвельт пребывал в превосходном настроении. Как отметил в мемуарах Макмиллан, "он постоянно смеялся и шутил". Он чувствовал свою силу. И не из-за ее недостатка он изменил первоначальный план действий. Просто Рузвельт определил более удобный путь к вершине мировой иерархии и пошел по нему. А то, что другие платили за эти удобства, его на данном этапе не касалось.

Удовлетворенные англичане "уступили" место главнокомандующего в Северной Африке генералу Эйзенхауэру. Своему врачу Черчилль сказал, что любит "этих великодушных американцев". Что касается французского вопроса американской дипломатии, то, прибыв на конференцию, Рузвельт прежде всего дал несколько разъяснений своему личному дипломатическому представителю и главному поверенному лицу во французских делах Мэрфи: "Вы несколько переступили границу в одном из писем Жиро перед высадкой, давая от имени правительства Соединенных Штатов гарантии возвращения Франции всех частей ее империи. Ваше письмо может повредить мне после войны".

Мы уже приводили данную мысль Рузвельта и повторяем ее потому, что это было первое указание (пишет Мэрфи) на планы Рузвельта – значительно "сократить" французскую империю. "Он обсуждал с несколькими лицами, включая Эйзенхауэра и меня, переход контроля над Дакаром, Индокитаем и другими французскими владениями".

После встреч с Жиро, которому предстояло получить всю мощь американской поддержки, Рузвельт убедился, что этот французский генерал из-за своей политической безынициативности является плохим выбором для американцев. Президент в шутливой форме высказал это Мэрфи. Но поскольку под руками не было фигуры, согласной сотрудничать так же безропотно, как Жиро, он получил подтверждение своего приоритета у правительства США.

Правда, на французском политическом горизонте маячила высокая фигура другого французского генерала, и с ней нельзя было не считаться ввиду английской позиции. Макмиллан убеждал своего коллегу Мэрфи, что движение, боровшееся с фашизмом с 1940 года и поддерживаемое англичанами в военном и финансовом отношении (была названа сумма в 70 миллионов фунтов), не может игнорироваться, если стоит задача консолидации всех французских сил. Лондонский комитет желал слияния с североафриканской администрацией, и английское правительство поддерживало эту цель.

Англо-американские противоречия возникли по поводу того, как включить "лондонских французов" в алжирскую администрацию. Мэрфи и Макмиллан еще до начала касабланкской конференции получили инструкции вынудить Французский имперский совет пойти на компромисс. Под совместным союзническим давлением алжирские французы быстро капитулировали. По выработанной схеме, одобренной Эйзенхауэром, де Голлю предлагалось войти в двуединое руководство совместно с Жиро, объединенный французский совет должен был включать как лондонских, так и алжирских французов.

Черчилль взял на себя задачу убедить Рузвельта в том, что этот вариант является наиболее подходящим. Британский премьер потратил на это первые три дня своего пребывания в Касабланке. В итоге Рузвельт согласился на то, что он назвал "свадьбой" двух генералов. Рузвельт полагался на Жиро, Эйзенхауэра, на английскую зависимость от американской помощи, на соответствующую зависимость французов, т. е. на те факторы, которые должны были дать американцам ключи к французскому будущему.

Не без самодовольства британский премьер-министр послал в Лондон каблограмму, приглашая де Голля прибыть в Касабланку для встречи с Жиро.

В тот момент, когда высокие лица в Касабланке ожидали прибытия главы "Сражающейся Франции" (так теперь стала называться "Свободная Франция"), Черчилль начал зондаж намерений Жиро. Между ними состоялась примечательная беседа. Черчилль высказал внимательно слушавшему его генералу свое мнение о де Голле: "Я не забуду никогда, что он был первым, если не сказать единственным, иностранцем, который верил в Англию в июне 1940 года. Я хотел бы, ради интересов Франции и ради наших интересов, видеть ваш союз".

По прибытии де Голль согласился занять отведенную ему виллу только после того, как узнал, что ее владельцем был иностранец. Реквизиция французского имущества рассматривалась бы им как ущемление французского суверенитета. Президенту пришлось приложить значительные усилия, чтобы добиться хотя бы видимости единения французов. Центральным событием этого аспекта работы конференции была часовая беседа президента Рузвельта и Шарля де Голля, состоявшаяся после обеда у султана Марокко. Черчилль говорит, что "внимание президента было привлечено огоньками ума в глазах генерала".

Впечатления от встречи (в значительной мере раскрывающие суть противоречий ее участников) мы находим в мемуарах будущего французского президента: "Самые высокие стремления владели Франклином Рузвельтом. Его ум, знания, мужество – все способствовало этому. Могучая держава, главой которой он являлся, доставляла ему для этого все средства. Война дала ему для этого подходящий случай. Если великий народ, которым он правил, неизменно предпочитал уклоняться от всяческих действий вдали от своей родины и не особенно-то доверял Европе, постоянно раздираемой битвами и революциями, то теперь душа американцев прониклась неким мессианством и стала вынашивать обширные замыслы. Соединенные Штаты, восхищаясь своим собственным богатством, чувствуя, что их динамизм уже не может найти себе должного применения внутри страны, горя желанием помогать сирым и угнетенным в любом уголке земного шара, – поддались склонности к вмешательству, под внешней оболочкой которого скрывалось инстинктивное желание господствовать. Вот эту-то тенденцию по преимуществу и выражал президент Рузвельт. Таким образом, он сделал все, чтобы его страна приняла участие в мировом конфликте. Он выполнял сейчас свое предназначение и торопился выполнить его, так как смерть уже подала ему тайную весть о себе. С тех пор как Америка вступила в войну, Рузвельт решил, что мир будет миром американским, что именно ему принадлежит право диктовать условия организации этого мира".

При таком различии точек зрения личные беседы Рузвельта и де Голля не привели к компромиссу. Обе стороны лишь укрепились в собственных мнениях. Взгляды главы "Сражающейся Франции" отчетливо выражены в вышеприведенной длинной цитате. Что касается Рузвельта, хотя он и не решил всей французской проблемы, то по крайней мере выразил отчетливо свою позицию по некоторым ее аспектам: он полностью встал на сторону Жиро и был готов препятствовать другому претенденту овладеть политическим контролем над территорией северо-западной Африки.

Далеко не идентичной американской была позиция кабинета Черчилля. Англичане поддерживали мнение де Голля, что в близком будущем возникнет временное правительство Франции. С такой постановкой вопроса Рузвельт не был согласен. В основе его взглядов лежал "догмат", что в настоящее время "Франция перестала существовать" и что до освобождения континентальной Франции никакая французская власть не может быть создана без "опасности для будущего".

Окружение де Голля было возмущено такими американскими действиями, как обед в честь султана Марокко. Одна из частей французской колониальной империи попала в зону влияния американцев, это могло завтра произойти как с французскими, так и английскими владениями. По воспоминаниям всех участников обеда, Черчилль мрачно молчал, и у присутствующих даже многие годы спустя сохранилось чувство, что эта акция президента Рузвельта была "сознательно провокационной". Американский президент говорил о необходимости развития экономических связей между Марокко и США и т. п. Само обсуждение подобных тем вызывало протест не только де Голля, но и Черчилля. Позиция американцев скрепляла их союз. В результате тесных контактов де Голля, Макмиллана и Черчилля возник проект создания "военного комитета" под началом двух равноправных председателей – де Голля и Жиро. Англо-голлистский план был представлен американцам.

"Всю ночь с 23 на 24 января 1943 года, – вспоминает Макмиллан, – мы сражались на вилле президента". Мэрфи выдвигал аргументы американской стороны, защищая ту мысль, что переговоры с де Голлем бесполезны, и Рузвельт разделял эту точку зрения. Дело, казалось, зашло в тупик, и здесь, по свидетельству Макмиллана, преодолеть трудности сумел Гопкинс, специальный помощник президента. Новая формула, отработка которой заняла утро 24 января, предусматривала объединение двух организаций в перспективе.

Из соображений поддержания престижа англоамериканских руководителей оба французских генерала продемонстрировали перед фоторепортерами дружеское рукопожатие. "Иллюзия того, что французская проблема решена, была одним из злосчастных последствий конференции. Президент находился в плену своей ошибки в течение нескольких месяцев".

В конечном счете Рузвельт переоценил силу Жиро и недооценил потенциал де Голля. В общем и целом Рузвельт, по мнению Мэрфи, заблуждался: "Президент убеждал себя, что он "справился" с де Голлем – собственное слово Рузвельта – и мог продолжать управлять им".

Это было не так.

На Касабланкской конференции Рузвельт потребовал у генералов экипировки 250 тысяч французов. Двадцать четвертого января Рузвельт достиг соответствующего соглашения с Жиро, написав свое "о'кей" на полях представленного ему меморандума о вооружении французских дивизий. Так американцы начали осуществление программы восстановления французской боевой силы. Сделать это под своим полным руководством им оказалось слишком трудно.

Говоря обобщенно, основной документ конференции в Касабланке Американо-английский меморандум о встрече, подписанный 23 января 1943 года, был своего рода компромиссом между американской и английской линиями в мировой дипломатии. Выработанная программа довольно ярко характеризует "просвещенный эгоизм" Рузвельта. Помощь находящемуся в критическом положении Советскому Союзу строго дозировалась, а о главном, что могло бы ему помочь – об открытии второго фронта даже не было речи. Операции в Средиземноморье означали выжидательную тактику. Китаю планировалась помощь в размерах, обеспечивающих лишь его выживание. В целом Касабланка, если критически оценить ее результаты, свидетельствовала о том, что у англосаксонских союзников было во многом общее понимание того, что следует беречь силы до решающих событий, закрыв глаза на то, во что подобная тактика обходится другим союзникам. Ну что ж, придет время, и последние получат возможность отреагировать на такую "несентиментальную" позицию.

В Касабланке Рузвельт и Черчилль пришли к общему заключению, что война вступила в решающую стадию. Как сказал Черчилль, "это еще не конец, это еще даже не начало конца. Но это, возможно, уже конец начала". Ему осторожно вторил Рузвельт: "Поворотный пункт этой войны наконец достигнут".

На пресс-конференции по окончании касабланкской встречи Рузвельт выступал первым. На ней он объявил то, что явилось сюрпризом даже для сидящего рядом Черчилля. "Некоторые из англичан знают эту старую историю, сказал президент. – У нас был генерал по имени Улисс Симпсон Грант, но в дни моей и премьер-министра юности его звали Грант – "Безоговорочная капитуляция". [По-английски буквы "Ю. С." являются первыми буквами названия страны (Соединенные Штаты), выражения "безоговорочная капитуляция" и инициалами упомянутого Гранта.] Уничтожение военной мощи немцев, японцев и итальянцев означает безоговорочную капитуляцию Германии, Италии и Японии".

Собственно, Черчилль не хотел приложения доктрины безоговорочной капитуляции, по крайней мере, к Италии. Он надеялся на приход здесь к власти удобных для Лондона политических деятелей. Ощущение Рузвельтом этого внутреннего сопротивления частично объясняет то, что требование безоговорочной капитуляции появилось не в конечном пресс-релизе конференции, а было выражено им устно 24 января 1943 года: "Мир может прийти на эту землю только в случае полного уничтожения германской и японской военной мощи". К. Хэллу, который отметил, что слова Рузвельта были для него тоже "сюрпризом", сказали, что Черчилль просто онемел. В 1948 году Хэлл написал Р. Шервуду, что сам бы он "не употребил такого термина".

Это был серьезный дипломатический шаг со стороны Рузвельта. И, нет сомнения, сделанный частично для того, чтобы в Москве не создавалось впечатления, будто в Касабланке происходит сепаратный сговор, который при определенном развитии событий может дать и сепаратный мир с Германией на Западе. Но еще более важно, как нам представляется, то, что этим своим шагом Рузвельт окончательно взламывал существующие международные отношения. Отныне уже трудно было представить некое сохранение прежней системы на основе компромисса с Германией в Европе и Японией в Азии. Требование безоговорочной капитуляции предполагало уничтожение (а не простое ослабление) мощи этих стран, создание в центре Европы и в Азии политического вакуума, который США надеялись заполнить. И понятно удивление Черчилля, с которым его оптимистичный сосед не удосужился обсудить важнейший дипломатический фактор будущего мирового развития. Рузвельт настаивал на спонтанности своего шага, но мы сейчас знаем, что над этой проблемой долгое время работала группа специалистов в госдепартаменте и именно ее выводами руководствовался Рузвельт, когда делал свое замечание. Для Черчилля объяснилось эйфорическое состояние президента.

Понимая после Касабланки, что расписание боевых действий на 1943 год практически исключает открытие второго фронта, Рузвельт старается "подготовить" к этой реальности своего восточного союзника. Двадцать пятого января 1943 года Сталину направляется чрезвычайно осторожно составленное американо-английское послание, в котором выражается надежда на то, что совместные советские и англоамериканские усилия позволят поставить Германию на колени в первые девять месяцев 1943 года. Западные союзники постараются отвлечь максимум немецких войск с советско-германского фронта и направят СССР максимум возможной помощи по ленд-лизу. Но из контекста послания следовало, что "отвлечение" немецких войск будет происходить за счет операций в Средиземноморье, а не на европейском континенте. В полученном через три дня ответе советской стороны (этого ответа Рузвельт ждал с недобрыми предчувствиями) содержалась лишь просьба уточнить расписание боевых действий западных союзников на 1943 год.

Как теперь известно, получив из Касабланки телеграмму с цветистым описанием предстоящих действий (выдворение немцев из Африки, действия в Средиземноморье, бомбардировки Германии, помощь Чан Кайши – что "совместно с вашим мощным наступлением поставит Германию на колени в 1943 году"), Сталин едва дождался окончания перевода и обратился к Молотову: "Они обозначили дату?" Выждав еще один день, Сталин 30 января 1943 года отправил Рузвельту и Черчиллю благодарность за их "дружественное совместное послание", добавив вопрос о времени начала военных операций в Европе.

Рузвельт, безусловно, понимал, что Советской Армии в 1943 году предстоит выдержать очередное летнее наступление немцев. Ему также было ясно (как и Черчиллю, как и Сталину), что западные союзники, говоря словами Черчилля, "не убьют ни одного германского солдата, в то время как русские будут сражаться со 185 дивизиями".

За неделю до капитуляции фельдмаршала Паулюса фюрер еще обсуждал архитектурные достоинства будущего нового стадиона в Нюрнберге, достаточно вместительного, чтобы отпраздновать поражение России. Никогда больше он не возвращался к подобным приятным темам. Война прошла свою высшую точку. Отныне Германия все силы прилагала лишь к тому, чтобы замедлить ход событий на восточном фронте.

В Вашингтоне 1943 год начался активной разработкой модели мира послевоенного будущего и определением места Америки в нем. В возможности и необходимости взломать старый мир, где господствовали европейские метрополии, Рузвельт лишний раз убедился на обратном пути из Касабланки в Вашингтон. Черчилль в расшитой драконами рубахе проводил его до самолета в Марракеше. После посадки в Батхерсте президент совершил небольшое путешествие по Гамбии. Ужасающие условия жизни в этой стране укрепили его мнение об обреченности колониальных империй, неизбежности перемен, необходимости для США использовать подъем освободительного движения.

Через месяц после Касабланки, на одной из пресс-конференций президент обратил внимание присутствующих на то, какую большую угрозу для Западного полушария представил бы собой выступ африканского континента, а особенно порт Дакар, попади он под контроль немцев. Далее Рузвельт сказал: "И я думаю, что, когда кончится война, мы должны будем предпринять определенные шаги. Во-первых, совершенно демилитаризовать Западную Африку. Во-вторых, возможно придется оборудовать в Дакаре или в Батхерсте мощный опорный пункт, где мы имели бы достаточно сильную авиацию, военно-морские силы, необходимое число аэродромов и т. д. с целью предотвратить угрозу этому континенту в будущем со стороны любой агрессивной державы".

Для французской буржуазии подобные заявления звучали прямой угрозой; но и с точки зрения демократических слоев как французского, так и американского народов, замена одного империализма другим не означала прогресса в международных отношениях. Американские планы встретили большое противодействие весьма разнородных сил.

Подводя итоги касабланкской встречи, Рузвельт понимал, что самый слабый пункт его дипломатии – "русский фронт". Рузвельт предпочел, чтобы ответ Сталину на вопрос о программе и датах действий в 1943 году за них обоих дал Черчилль, в качестве благодарности за уступки в Касабланке. В телеграмме Черчилля Сталину, которую англичане составляли почти две недели, говорится, что первостепенная задача – изгнать из Африки двести пятьдесят тысяч немецких и итальянских солдат. Этого можно ожидать в апреле. К июлю планируется захват Сицилии. Затем последуют операции в Восточном Средиземноморье, возможно, будет осуществлена оккупация Додеканезских островов – в ней придется задействовать до 400 тысяч союзных солдат и все доступные морские суда. Операция по высадке во Франции не может рассматриваться ранее августа – сентября. Но и тогда все будет зависеть от состояния германской оборонительной системы в Северной Франции.

Судя по реакции Москвы, кредит Рузвельта и Черчилля здесь падал. В союзнической стратегии обнаружилось опасное напряжение. Ход мирового конфликта, как его видел из Вашингтона Рузвельт, предполагал много жертв на восточном фронте. Имела место хладнокровная, излишне хладнокровная калькуляция. Неудивительно, что ответ Сталина приближал коалицию к точке разрыва: в условиях планируемого широкого советского наступления именно начало боевых действий с запада давало бы реальный союзнический эффект. Операции же маргинального плана не касались судьбы схватки на центральном участке. В эти критические месяцы, когда Германия, собрав все силы, видя, где определяется ее судьба, в третьей летней кампании стремилась решить исход в свою пользу, СССР оказался фактически покинутым. Сталин писал: "Согласно надежной информации, находящейся в нашем распоряжении, начиная с конца декабря, когда по некоторым причинам англо-американские операции в Тунисе были остановлены, немцы перебросили 27 дивизий, включая пять механизированных, на советско-германский фронт из Франции, Нидерландов и Германии. Другими словами, вместо того, чтобы помочь Советскому Союзу отвлечением германских войск с советско-германского фронта, то, что мы получили, является помощью Гитлеру, который, ввиду остановки англо-американских операций в Тунисе, способен выделить дополнительные войска против русских".

Спасая лицо и, главное, ту дипломатическую комбинацию, которая должна была возвести США на вершину мира, Рузвельт постарался успокоить союзника, от которого судьба его и Америки зависела в тот момент более всего. Он не стал имитировать бодрый стиль Черчилля. Да, жаль, что союзные операции в Северной Африке идут не в соответствии с прежде выработанным расписанием. Президент писал о понимании "важности усилий на европейском континенте в ближайшее возможное время с целью ослабить действия стран "оси" против вашей героической армии". Но увы, здесь нужно будет решить проблему транспорта.

Именно в дни, когда Рузвельт составлял письмо, отправленное 22 февраля 1943 года, американские воинские части вошли в прямое соприкосновение с германскими войсками; это были тыловые части североафриканского корпуса Роммеля. Рузвельт опять "перепоручил" Черчиллю сообщить о замедлении союзного продвижения в Северной Африке. Гнев Сталина виден из его письма (середина марта) Рузвельту: "В разгар сражения против гитлеровских войск в феврале и марте англосаксонское наступление в Северной Африке не только не было усилено, но, напротив, прекращено... В это же время Германия сумела перевести с запада 36 дивизий, включая шесть бронетанковых, для участия в боях против советских войск... Я должен самым серьезным образом предупредить, в интересах нашего общего дела, о суровой опасности, которую представляет собой дальнейшая задержка открытия второго фронта во Франции".

Суровой опасности подвергались и Советский Союз, на который ложилась огромная ноша, и союзная солидарность. Подобный негативный опыт не мог не иметь исторических последствий, и Рузвельт понимал это. Курс западных союзников становился тем более опасным, что они почти прекратили поставки через Мурманск. Решение об отмене очередного каравана (март 1943 года) Черчилль не посмел принять единолично и, запросив мнение Рузвельта, получил его согласие. При этом Рузвельт настаивал, что Сталин не должен знать о том, что все транспортные перевозки северным путем отложены до августа или даже до сентября 1943 года. Очевидно, президент понимал, каким ударом по союзной солидарности будет такая новость.

Никто не может, видимо, сказать, чем руководствовался Черчилль, но он пренебрег запретом Рузвельта и сообщил Сталину всю горькую правду о фактическом закрытии северного пути. Нетрудно представить реакцию советского руководства накануне решающей битвы на Курской дуге. Драматизм ситуации отражен в ответе Сталина: "Я рассматриваю этот неожиданный шаг как катастрофический обрыв поставок стратегических сырьевых материалов и оборудования Советскому Союзу Великобританией и США, потому что тихоокеанский канал поставок имеет ограниченные возможности и не очень надежен, а южный путь имеет небольшие пропускные способности, оба эти пути не могут компенсировать прекращение поставок северным путем. Ясно, что это обстоятельство не может не воздействовать на положение советских войск".

На политику США в отношении СССР ложилась тень. Американцы ослабили свою поддержку Советского Союза в решающих обстоятельствах. Может быть, это соответствовало интересам англичан? Может быть, это было частью стратегии, направленной на избежание "излишнего" сближения двух величайших стран в послевоенный период?

Рузвельт сообщает в Москву, что "дата высадки на континенте будет зависеть от оборонительных возможностей немцев". Приостановку наступления в Северной Африке он спокойно объясняет обильными дождями. Черчилль, играя в данном случае с Рузвельтом в одну игру, писал Сталину, что нехватка транспорта позволяет перевести в Англию лишь восемь (из 27 прежде планируемых) дивизий.

* * *

Не исключено, что в эти дни и недели Рузвельт начинает полагаться не только на восточного союзника – СССР, но и на определившиеся перспективы в создании атомного оружия. С весны 1943 года он предельно централизовал руководство проектом "Манхеттен" и засекретил его в чрезвычайной степени. Даже начальник штаба армии Дж. Маршалл и вице-президент Г. Уоллес отныне получали очень ограниченный доступ к информации. Кроме Стимсона, прямой контакт с президентом по данному вопросу имели Гроувз, Буш и Конант.

Эти трое держали президента в постоянном напряжении относительно того, что германская наука и промышленность первыми придут к финишу, первыми создадут самое могущественное оружие века. В декабре 1942 года В. Буш прямо заявил Рузвельту, что "вполне возможно, что Германия находится впереди нас и сможет создать сверхбомбы быстрее, чем мы". И фактом является, что подлинное ускорение в разработке проекта Рузвельт предпринял в первые месяцы 1943 года. Напомним еще раз, что это было за время. США, решив "свернуть" северный путь, отложить на полтора года высадку во Франции, резко ухудшили отношения с СССР. Очевидным образом Рузвельт дал толчок процессу укрепления отношений с Китаем. Будущее казалось не таким уж простым. И Рузвельт делает ставку на увеличение внутренних резервов. Производство вооружений ведется невиданными темпами.

Что было сделано на данном этапе работы над ядерным оружием? В сентябре 1942 года в Оук-Ридже (штат Теннесси) определили место для завода по расщеплению урана. После детального обзора состояния дел в октябре 1942 года Дж. Конант пришел к заключению, что принцип создания атомной бомбы найден и в дальнейшем будет "решением множества проблем механики". Конант даже обещает к осени 1944 года создать "пару бомб". В ноябре 1942 года правительство закупило участок земли в штате Нью-Мексико неподалеку от Лос-Аламоса для строительства основной лаборатории, директором которой в декабре 1942 года стал Р. Оппенгеймер.

Чтобы получить более ясное представление о степени возможного превосходства немцев, предлагалось в сентябре 1942 года послать специалиста-физика в Швейцарию под прикрытием дипломатического паспорта и постараться установить связь с германскими учеными. Через год, в период ускорения работ по проекту "Манхеттен", американские специалисты предприняли интенсивные усилия для определения степени "зрелости" немецких исследований по статьям в научной печати, по характеру осуществляемого в рейхе строительства закрытых центров. Рассматривался даже проект захвата Г. Гейзенберга, директора Института кайзера Вильгельма, во время его лекционного турне по Швейцарии.