Текст книги "Дипломатия Франклина Рузвельта"

Автор книги: Анатолий Уткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 37 страниц)

Там же, в Квебеке, за три месяца до компромиссной Тегеранской конференции, Рузвельт и Черчилль обозначили свою жесткость в вопросе о ядерном оружии. Они заключили между собой соглашение о взаимном сотрудничестве, более интересное тем, что в нем не было сказано, чем тем, что было. Исключение Советского Союза из числа "приобщенных" не могло не иметь далеко идущих последствий. (Впрочем, и для Черчилля означенное сотрудничество было с 1942 года урезанным.) Оставляя за собой монополию, США тем самым весьма красноречиво показывали, какой порядок вещей их более всего устраивает. Обещание в 1943 году расширить обмен информацией с Лондоном при одновременном запрете всех возможных обсуждений этого вопроса с СССР говорило о том, кто является привилегированным союзником Вашингтона и на кого прежде всего будут полагаться американцы при строительстве послевоенного мира.

Согласие Рузвельта на расширение обмена информацией с Англией, вероятно, проистекало из того, что Рузвельт не верил в индустриальные возможности своего союзника, в то, что англичане, находящиеся на грани экономического истощения, способны, даже получив доступ к атомным секретам, осуществить столь масштабные инженерно-конструкторские работы. Как бы там ни было, 19 августа 1943 года Рузвельт и Черчилль подписали обязательство "никогда не использовать это оружие друг против друга и против третьей стороны без взаимного согласия". На фоне советско-американского отчуждения лета 1943 года, когда США копили силы, а СССР сражался за национальное выживание на Курской дуге, американо-английское согласие в атомных делах говорит о строе мыслей президента. Создавался союз, защищенный готовящимся "сверхоружием", для гарантирования западного варианта послевоенного устройства. "Если Россия выйдет из войны приближаясь к овладению атомной бомбой и выявит намерения расширенного контроля в европейской зоне, Англия могла бы эффективно противостоять ее планам", – полагали американцы в Квебеке.

Нет сомнения, что Рузвельт был мастером оперирования в ситуации политической многополярности на внутренней арене. Он всегда стремился разделить власть и ответственность между самыми различными ведомствами. То же он делал с ближайшими сотрудниками и помощниками. Вольно или невольно он противопоставлял Уэллеса Хэллу, Стимсона – Моргентау, министерство финансов – государственному департаменту и так далее.

Американская пресса не знала степени причастности Рузвельта к процессу охлаждения отношений с СССР и поэтому она критиковала главным образом государственный департамент. Так, авторитетный военный обозреватель Дрю Пирсон заявил в печати, что глава госдепартамента Корделл Хэлл "давно известен своими антирусскими настроениями". Выступая по радио, этот же обозреватель обрушился на главных помощников Хэлла, на ведущих лиц госдепартамента: "Адольф Берль, Джимми Данн, Брекенридж Лонг хотели бы на самом деле, чтобы Россия подверглась как можно более обильным кровопусканиям – и русские знают это".

Государственному секретарю пришлось приглашать советского поверенного в делах А. А. Громыко для опровержения обвинений. И хотя все требования формальной дружественности были соблюдены, в отношениях двух величайших стран антигитлеровской коалиции царило жестокое похолодание. Летние битвы 1943 года в центре России Советская Армия вела собственными силами. Определенное увеличение материальных поставок по ленд-лизу не могло служить достаточным прикрытием хладнокровного калькулирования Белого дома.

Во все большей степени Рузвельт ощущал недовольство советского руководства тем, что, принимая на себя основную тяжесть войны, СССР не участвовал в важнейших дипломатических переговорах, на которых американцы и англичане решали в свою пользу вопросы послевоенного устройства. В конце августа 1943 года Сталин написал Рузвельту: "До сих пор все было так: США и Британия достигают соглашения между собой, в то время как СССР информируют о соглашении между двумя державами, как третью, пассивно наблюдающую сторону".

Особенно возмутило Сталина то, как западные союзники определили судьбу Италии. Было ясно, что англосаксы намерены решать главные мировые вопросы не привлекая того союзника, который платит основную плату в мировой битве.

Скорее всего, у Рузвельта в эти дни, недели и месяцы были большие сомнения в том, не переиграл ли он. Отзыв Литвинова из Вашингтона (и Майского из Лондона) говорил о серьезности, с какой в Москве воспринимали обращение с СССР как с союзником второго сорта. Если США могут с такой легкостью игнорировать СССР в период важности его для своей безопасности, то почему нельзя представить, что Вашингтон на определенном этапе пойдет на сепаратный сговор с Гитлером (или с кем-нибудь из его преемников), как уже произошло в случае с итальянским перемирием, когда Америка посчитала Бадольо достойным партнером вне зависимости от того, что о нем говорят и думают другие. Разве на фоне этой сделки фантастичным было представить компромисс на Западе в условиях продолжающейся борьбы на Востоке?

Среди военных уже звучали голоса, убеждавшие президента, что Советский Союз неумолимо преследует свои собственные интересы и пора американскому руководству взглянуть на дело трезво: интересы США и СССР диаметрально противоположны, СССР понимает лишь язык силы, США должны обеспечить (теми или иными путями) на момент окончания войны максимально благоприятное для себя соотношение мировых сил. Антисоветскую позицию стали разделять видные дипломаты. С их точки зрения, СССР уже сделал свое дело, два года он сдерживал нацистов, значительно обескровил рейх, теперь нужно опасаться его собственного возвышения. Одним из предлагаемых способов дальнейшего ведения войны было обращение в 1943 году к Тихому океану, сокрушение Японии еще до окончания битвы в Европе, с тем чтобы впоследствии противостоять СССР, не будучи связанными конфликтами с Японией. Подобные идеи получали всяческую поддержку со стороны многих конгрессменов, имевших тесные отношения с генералом Макартуром, выражавших "азиатские" интересы США.

Так или иначе, но первой по времени задачей американцев в Европе в сентябре 1943 года стало выведение из войны Италии и ее оккупация. Рузвельт потребовал от главнокомандующего союзными войсками в регионе – генерала Эйзенхауэра добиться от нового итальянского правительства, возглавляемого фельдмаршалом Бадольо безоговорочной капитуляции (обещая негласно при этом мягкое обращение в процессе оккупации страны). Англичане, формально согласившиеся с Рузвельтом в Квебеке, упорно шли своим путем, надеясь, что в ходе операции будет принято более "заземленное", более простое решение об урегулировании отношений с Бадольо. Очевидно, они помнили итоги боев за Северную Африку и последовавшую сделку с Дарланом. Здесь, в Италии, из опасений, что на место Бадольо придут "красные" партизаны, англичане хотели поставить "доктринеров" – американцев перед свершившимся фактом или перед конкретной необходимостью остановить убийство союзных солдат за счет сделки с силами, сменившими Муссолини.

На рассвете 3 сентября 1943 года восьмая армия англичан, базировавшаяся на Сицилии, осуществила высадку на подступах к Неаполю. Под влиянием этого события представители Бадольо в Сицилии подписали условия своей сдачи. События начали развиваться в ускоренном темпе. Американцы не желали терять преобладающего влияния в этой стране. Согласно инструкции из Вашингтона, генерал М. Тейлор (которому еще предстоит проявить себя на политической арене США в 50 – 60-е годы) высадился в Риме и потребовал от итальянского генерального штаба приказа итальянским десантникам захватить все аэродромы вокруг Рима. Американцы боялись реакции немцев на выход Италии из войны, опасались броска вермахта на Апеннины.

Миссия Тейлора завершилась провалом, он опоздал на несколько часов. Немецкая военная машина уже разворачивалась против неверного союзника. Части вермахта стали окружать итальянскую столицу, король вместе с Бадольо бежал в Бриндизи, поближе к союзным штыкам. Люфтваффе планомерно уничтожала итальянский флот, остатки которого устремились в сторону Мальты. Немецкие парашютисты во главе со Скорцени освободили Муссолини, и состоялась "трогательная" встреча фашистского дуче и нацистского фюрера.

Началась массированная высадка союзных войск, но расчеты на итальянскую покорность и германское смятение оправдались не полностью. Вместо триумфального подъема вверх по "итальянскому сапогу" наблюдались мучительные движения завязших в локальных боях англо-американских войск. Во многом именно это предвидели в Москве и Вашингтоне, когда, по разным причинам, говорили о предпочтении прямого удара по жизненным центрам Германии этим дорогостоящим и ничего не решающим действиям на периферии. Германского командующего фельдмаршала Кессельринга радовало то обстоятельство, что англо-американцы не высадились где-либо посредине страны. Теперь, начиная от Салерно, им придется заплатить всю цену за продвижение на север, где еще ожидал своей очереди альпийский бастион германской "крепости Европа". Первая американская армия генерала Кларка и восьмая британская армия фельдмаршала Монтгомери начали свой крестный путь.

В эти дни, находясь в Гайд-парке, Рузвельт и Черчилль оценивали первые итоги итальянской операции. Так или иначе, это был гандикап в решающей борьбе с русскими за основную европейскую равнину. В мировой дипломатической игре являлось важным за действиями местного значения не потерять главного. Для Рузвельта данная задача включала в себя подготовку противовеса послевоенной России на континенте к юго-востоку от советских границ.

Чтобы иметь дипломатический буфер в значительно охладившихся отношениях с СССР, Рузвельт и Черчилль в конце августа 1943 года согласились на созыв представителей внешнеполитических ведомств трех великих держав. Рузвельт, возможно, размышлял тогда, не слишком ли далеко он зашел в отчуждении с главным воюющим союзником. В начале сентября 1943 года он убедил А. Гарримана переехать из Лондона в Москву, сделав его своим полномочным представителем при советском правительстве. В наставительной беседе с Гарриманом Рузвельт выдвинул задачу обсудить с советским руководством послевоенные планы сторон. Возникла идея личного обсуждения этих вопросов со Сталиным. В послании, направленном в Москву 4 сентября 1943 года, Рузвельт снова предлагает встретиться в Северной Африке после 15 ноября.

Происходит своеобразное тектоническое смещение. Немцы остановлены под Курском. Возникает передышка и – впервые – благоприятные перспективы для продвижения на Запад. В этой ситуации, говоря уже не с позиции слабости, советское руководство ответило на американское предложение о встрече согласием. Тому было много причин, но одна из важнейших – опасения в плане напряженного состояния коалиционных отношений и явное стремление прервать традицию англосаксонских союзников решать основные вопросы между собой. Ответ Сталина поступил к Рузвельту 8 сентября. В нем содержалось согласие на встречу министров иностранных дел в октябре в Москве и предложение встретиться "большой тройке" в Иране в ноябре – декабре 1943 года. Рузвельт долго сопротивлялся встрече именно в иранской столице. Окончательное решение вопроса было поручено государственному секретарю Хэллу, который отправился в Москву на трехстороннюю встречу министров иностранных дел. Чтобы повысить престиж государственного секретаря, Рузвельт выполнил его давнее скрытое желание – уволил заместителя госсекретаря С. Уэллеса, свою верную руку в госдепартаменте. Воодушевленный Хэлл (У. Черчилль называл его "галантный старый орел") впервые сел на самолет и приземлился в Москве.

Но инерция "Квадранта" (участие в послевоенном устройстве мира с позиции преобладающей силы) давала о себе знать в американской дипломатии. Готовя К. Хэлла к поездке в Москву, Рузвельт приказал, в случае если советская сторона поднимет вопрос о послевоенных границах, "сохранять молчание и видимость невежества". Напомним, что прошло лишь несколько недель после крупнейшей во второй мировой войне танковой битвы у Прохоровки. Жесткость США в этот момент особенно красноречива.

Позиция президента являлась тем более многозначительной, что она была занята в период, когда соперники – республиканцы в немалой мере изменили свои взгляды в пользу улучшения отношений с СССР. В апреле 1943 года конкурент Рузвельта от республиканской партии У. Уилки опубликовал ставшую бестселлером (было продано более миллиона экземпляров) книгу "Один мир", в которой подчеркивалась идея конструктивного и компромиссного участия Америки в послевоенном урегулировании. Молодой политик – демократ У. Фулбрайт убеждал Рузвельта в июне 1943 года: если администрация не прояснит свои послевоенные планы, то вопрос о внешней политике будет самым слабым пунктом демократов на ноябрьских выборах. Но Рузвельт не вступил в соревнование с проектом У. Уилки. Сейчас мы можем однозначно сказать, что либерализм Уилки не соответствовал геополитическим представлениям Рузвельта на период лета 1943 года.

Московская конференция министров иностранных дел трех великих держав, состоявшаяся в октябре 1943 года, имела, вопреки мрачным предсказаниям, определенный успех. Идя навстречу западным союзникам, СССР предложил образовать трехстороннюю комиссию для подготовки создания всемирной организации – это было даже более серьезным шагом, чем предполагавшаяся Рузвельтом декларация о намерениях по данному вопросу. Боясь "всколыхнуть" бывших изоляционистов в своей стране, Рузвельт предпочел ограничиться неформальными закулисными переговорами на эту тему.

В Москве Хэлл убедился, что советское руководство интересует прежде всего облегчение военного бремени, лежащего на стране, – открытие второго фронта. Английскую делегацию на этой встрече более всего интересовали вопросы мирного урегулирования с Италией – здесь была затронута "болевая точка" англичан – обеспечение связей с отдельными частями империи через Восточное Средиземноморье. Хэлл в Москве, а Рузвельт в Вашингтоне едва могли скрыть улыбку – их-то интересовали не сиюминутные дела, не проблемы конфликта, который, по их мнению, уже был решен. Действуя согласно инструкциям Рузвельта, Хэлл зондировал почву создания института "четырех полицейских". Он был занят выработкой декларации четырех великих держав (трое представленных плюс Китай) о послевоенном мировом устройстве. Главным в этой декларации было обещание четырех "грандов" осуществлять взаимные консультации, обещание создать механизм по поддержанию "закона и порядка".

Преследуя цель скрепить союзническое сотрудничество и приблизить день открытия "второго фронта", советская сторона согласилась подписать указанную декларацию, а в последний день пребывания Хэлла в Москве Сталин поразил его обещанием выступить против Японии после победы над Германией. Нетрудно представить себе, что Сталин хотел сближения с важнейшим союзником, он желал концентрации усилий Америки на европейском направлении, экстренной помощи посредством ленд-лиза и начала боевых действий во Франции. Государственный секретарь немедленно известил президента об обещании Сталина.

Все эти новости с "русского фронта" американской дипломатии, поступившие в период начавшихся серьезных обсуждений будущего, в значительной мере повлияли на взгляды Рузвельта. Он характеризует дух московской конференции как "изумительно хороший", создающий "психологию превосходного настроения". Перед журналистами он высказался так: "Московские решения развеяли предсказания циников, полагавших, что переговоры будут окутаны туманом недоверия и ничего не дадут".

В финальном докладе президенту Гарриман писал, что "признание великими державами Китая показывает, что они действительно удовлетворены ходом событий и готовы сделать важные уступки ради более интимного характера отношений с нами".

С высоты пройденных лет ясно, что найденная общая почва в переговорах с советскими руководителями ослабила первоначальную жесткость президента. Теперь перед ним не стояла как первостепенная задача скорейшего укрепления Китая в качестве противовеса СССР. Потеряли основание страхи, что СССР воспользуется занятостью США на Тихом океане для получения доминирующих позиций в Европе. Одно подобное соображение уже смягчало направленность американской дипломатии на некоторую конфронтацию. В этом плане московскую конференцию, безусловно, следует считать успехом союзной дипломатии.

Заметим, что на столе Рузвельта лежал датированный октябрем 1943 года доклад начальника ОСС (Отдела стратегических служб) У. Донована, в котором давалась определенно оптимистическая оценка советских намерений в Европе. Американская разведка считала, что СССР склонен к договоренностям, не питает сепаратных намерений, может быть лояльным партнером.

После несомненного успеха "разведки боем" на московской конференции Рузвельт хотел лично удостовериться, что дела на важнейшем участке его дипломатической борьбы идут в нужном направлении. Рузвельт постарался изменить место встречи (Сталин предлагал Тегеран): Каир или Багдад были для него предпочтительнее. В переписке он ссылался на необходимость быть ближе к Вашингтону, когда там происходит сессия конгресса, напоминал, что ему приходится покрывать расстояние в десять раз большее, чем Сталину. Двадцать первого октября Рузвельт прощупал, как будет действовать жесткий подход: "Я не могу выехать в Тегеран". Предложением президента было встретиться в Басре, на берегу Персидского залива. "Если вы, я и мистер Черчилль не сумеют ныне договориться из-за нескольких сот миль, это обернется трагедией для будущих поколений". В конечном счете решающим оказалось то обстоятельство, что Рузвельт, обдумывающий мировую диспозицию сил и готовящий дипломатический ответ на вопросы столь обещающего для Америки завтрашнего дня, оказался больше заинтересованным во встрече и потому уступил советской стороне.

Сталин ожидал от встречи прежде всего выполнения западными союзниками затянувшегося обещания открыть "второй фронт". Что еще мог он получить на встрече со столь часто советовавшимися между собой в этом году американцами и англичанами? Сталин заявил, что в конечном счете он может "подождать до весны". Рузвельт, в отличие от Сталина, в данном случае не мог ждать до весны. Восьмого ноября телеграмма Рузвельта уведомила Сталина, что географические маневры окончены и президент направляется в Тегеран.

На этом этапе осуществления союзнической дипломатии у Рузвельта появилась довольно любопытная идея совместного с СССР военного планирования. Еще не будучи уверен во встрече в Тегеране, он предложил Черчиллю встретиться вдвоем в Северной Африке и пригласить туда Молотова вместе с советской военной миссией, делегированной советским генштабом. Именно этого Черчилль боялся более всего. До сего момента лишь англичане были допущены на высшие военные советы американцев, они были привилегированными ближайшими союзниками и не желали терять своего положения ни сейчас, ни в грядущие годы. Черчилль категорически выступил против "идеи приглашения советского военного представителя для участия в заседаниях наших объединенных штабов... Этот представитель заблокирует все наши дискуссии... 1944 год полон потенциальных опасностей. Крупные противоречия могут проявиться между нами, и мы можем взять неверный поворот. Или мы снова пойдем к компромиссу и рухнем между двумя стульями. Единственная надежда заключается в созданном климате доверительности между нами... Если этот климат исчезнет, я полон отчаяния за ближайшее будущее". Рузвельт, не желая отчуждения англичан в момент ключевых встреч с русскими, отошел от идеи военных консультаций, хотя, нет сомнения, они были бы тогда очень полезными в любом случае. Ситуация на фронтах требовала такой координации. Что ж, военная необходимость вошла в противоречие с дипломатической стратегией (в данном случае англичан). Рузвельт сожалел о неудавшемся. Он говорил в эти дни, что присутствие русского генерала на совещаниях было бы лучшим способом укрепить доверие советской стороны к союзникам на решающей фазе войны и дипломатии. "Они бы больше не чувствовали, что их обводят вокруг пальца".

В устье Потомака Рузвельта уже ждал линкор "Айова". На линкоре гордости американского военно-морского флота, оснащенном девятью шестнадцатидюймовыми орудиями, находились генерал Маршалл, адмирал Кинг и генерал Арнольд – командующие сухопутными, военно-морскими и военно-воздушными силами США в окружении многочисленного аппарата штабных офицеров. Во всем великолепии линейный корабль направился через Атлантику, олицетворяя собой новое могущество Соединенных Штатов Америки.

То, что этим могуществом нужно было распоряжаться осторожно, показали ближайшие же маневры в океане, когда сопровождающий эсминец по ошибке направил торпеду в "Айову". Взрыв вызвал ярость адмирала Кинга, но верховный главнокомандующий – Рузвельт отнесся к виновному офицеру благосклонно. Накануне великих решений он готов был простить малую оплошность. Рузвельт всматривался в океан, он наслаждался отсутствием газет и предвкушением будущего. Нет сомнения, он думал, что это будущее в его руках. Здесь, в океане, он размышлял о маневрах Японии. Лица, первыми замышлявшие акты агрессии, первыми побежали с тонущего корабля. Даже премьер-министр Тодзио спрашивал императора Хирохито: "Почему бы не пообещать завоеванным странам независимость в некоем неопределенном будущем?"

Напомним, что идея создания Великой Восточно-азиатской сферы сопроцветания была выдвинута в ноябре 1938 года первым правительством принца Коноэ. С началом войны размах "паназиатской" пропаганды, осуществляемой Японией, достиг грандиозных размеров. (О "братстве" азиатских народов говорили те, кто уничтожал миллионы – это не преувеличение – азиатов. Особенно массовый характер геноцид со стороны японцев принял в Китае.) "Сфера сопроцветания" нужна была японским милитаристам для обеспечения своих насущных нужд в войне на Тихом океане. В русле новых замыслов Япония провозгласила в мае 1943 года идею конференции глав марионеточных правительств, входящих в Великую сферу сопроцветания, и такая конференция была созвана в ноябре.

Все это ясно говорило об одном: верхушка империалистической Японии начала понимать, что о победе в войне не может быть и речи, пора искать выход с минимальными потерями. Последовали маневры в отношении правительства Чан Кайши. Рузвельту нужно было следить за активизировавшейся дипломатией японцев, не позволить им прибрать к рукам Китай, на который президент возлагал столько надежд.

Пересекая Атлантический океан и направляясь к алжирскому побережью, Рузвельт просматривал свою "французскую папку". Специальный представитель президента сообщал 31 июля 1943 года, что в Алжире циркулируют слухи, будто американцы намерены навсегда остаться в Северной Африке, будто они покупают почту, радио и телеграф, завладевают местным рынком, чтобы окончательно лишить здесь французов всякого влияния. И на квебекской конференции "французские дела" отняли значительную долю времени Рузвельта и Черчилля, Хэлла и Идена. Хэлл вспоминает: "Когда Иден поднял вопрос о признании Французского комитета национального освобождения (ФКНО), я отметил, что это первый случай полного и открытого несогласия премьер-министра с политикой американского правительства. Иден указал на то, что в 1940 году де Голль был их единственным другом. Я тотчас ответил, что Британия имела еще одного друга – Соединенные Штаты, и я напомнил ему о различных формах нашей помощи, включая усилия по предотвращению передачи французского флота и североафриканских баз в руки немцев, деятельность посла Леги, поддерживавшего мужество и высокий дух французов вишийской Франции, нашу военно-морскую помощь, осуществлявшуюся задолго до нашего вступления в войну".

Но, однако, общие воспоминания не привели к смягчению твердой позиции, занятой англичанами.

В свою очередь де Голль после падения Муссолини не теряя времени заявил, что никакое решение итальянской проблемы не будет полноценным, если в нем не примет участия Франция. ФКНО имел основания для надежд на подключение своего представителя к обсуждению итальянского вопроса, поскольку в итальянской кампании с успехом принимали участие французские дивизии. Однако Эйзенхауэр через неделю после итальянской капитуляции подписал условия перемирия, в которых французская сторона не упоминалась вовсе. ФКНО не был уведомлен об условиях союзников, у него не запрашивали мнения на этот счет. Ясно было, что американский главнокомандующий не считал своей обязанностью консультации с Алжиром. Более того, американцы разрабатывали собственные планы будущего французских колоний.

Уже в середине марта 1943 года, во время встреч в Вашингтоне, Иден получил довольно полное представление об американских планах в отношении Франции: "Мне казалось, что Рузвельт хотел взять нити будущего Франции в свои руки, чтобы самому решить судьбу страны". Тогда же Рузвельт отметил, что, говоря о возвращении Франции ее колониальных владений, он имел в виду лишь Северную Африку. Это замечание заставило Идена молча сделать вывод, что судьба французских территорий станет предметом борьбы между США и Британией.

Американскую позицию (владеть контролем над "гражданскими делами" в будущей освобожденной Франции) англичане встретили без одобрения, но открытого прямого противодействия на высшем уровне пока не оказали. Рузвельт полагал, что поддержка де Голля вызовет осложнения в осуществлении послевоенного устройства Франции и ее территорий. Хронически напряженная ситуация приняла острый характер в начале сентября 1943 года. Седьмого сентября Рузвельт пишет Черчиллю: "У меня очень твердое мнение, что, если наша примадонна захватит у старого джентльмена (Жиро. – А. У.) контроль над французской армией, мы должны будем прекратить поставки оборудования и снаряжения".

Пятнадцатого октября, следуя в Москву на союзническую конференцию министров иностранных дел, К. Хэлл остановился в Алжире. Представитель Англии при ФКНО Макмиллан дает не очень лестную характеристику госсекретарю. "Я не знаю, почему американские государственные деятели всегда столь стары. Министру Стимсону, побывавшему здесь, более 80 лет. Хэллу 74 года. Прямо-таки сошел с портретов американцев периода гражданской войны – типичный южный джентльмен. Его взгляды на внутреннюю политику реакционны, а во внешней политике покоятся на зыбком либерализме восьмидесятых годов девятнадцатого века, смешанном с собственными предрассудками".

Во время своей беседы с Макмилланом государственный секретарь распространялся о том, каким трудным народом являются французы. На это англичанин отвечал, что в таком случае лучше предоставить им самим их собственные дела. К. Хэлл, по словам Макмиллана, "усомнился в мудрости этого предложения".

Между тем "Айова" прошла Гибралтар и пришвартовалась в алжирском порту Оран. Здесь Рузвельт встретил главнокомандующего на средиземноморском театре военных действий – генерала Эйзенхауэра и двух своих сыновей. Вместе с Эйзенхауэром они вылетели в Тунис, а потом на автомобиле доехали до руин Карфагена. Творя мировую историю, Рузвельт хотел видеть самые величественные ее вехи. История встретила его и на следующий день, когда самолет с президентом приземлился, минуя пирамиды, в Каире. Двадцать второго ноября 1943 года вместе с лучшим гидом современности – Уинстоном Черчиллем они проехали сквозь тень пирамид. Черчилль не жалел усилий, он посетил президента на вилле английского посла. Как цезари античности, президент США принимал посланцев разных народов – египтян, греков, югославов. Церемониал вершили англичане, а главными ожидаемыми гостями были китайцы.

Чан Кайши получил приглашение на встречу с Рузвельтом в Каире – на последней остановке президента перед Тегераном. Главной целью Рузвельта было заглушить своего рода чувство "неполноценности" у китайцев, официально названных одними из четырех будущих "мировых полицейских" и в то же время не приглашенных на переговоры подлинно великих держав. Нужно сказать, что китайцы подвергались довольно унизительному обращению со стороны англичан, Черчилль и не пытался скрыть своего скепсиса в отношении рузвельтовской оценки Китая как одной из четырех великих стран мира. Различие в оценке Китая двумя лидерами врач Черчилля подал так: "Для президента Китай означает четыреста миллионов человек, с которыми нужно будет считаться в экономике завтрашнего дня, но Уинстон думает только о цвете их кожи".

Рузвельт именно здесь, в Каире, хотел зарезервировать для Китая место своего главного союзника в Азии, добиться понимания с руководителями самой многочисленной нации мира, определить американо-китайские связи на долгие годы вперед. Чета Чан Кайши прибыла на виллу президента без задержки. Впервые Рузвельт составил личное впечатление о китайском генералиссимусе. Поначалу он показался президенту спокойным, сдержанным и решительным, но время шло, и эти качества главы гоминдана заслонялись очевидной его поверхностностью и несамостоятельностью. К удивлению президента, мадам Чан Кайши оказалась тверже своего мужа. Рузвельт не жалел времени для китайского сектора своей дипломатии. Он готов был провести с Чан Кайши столько времени, сколько тот способен вынести. Президент мобилизовал все свое обаяние, неотразимость которого уже стала легендой. Рузвельт хотел помочь Чан Кайши и во внутренних, и во внешних проблемах.

Ситуация в Китае была сложной. Коммунисты стойко держали свой оплот на севере, а собственная армия гоминдана теряла дисциплину. Рузвельт обещал помочь советниками и оружием. Чан Кайши боялся, что с наступлением США на Японию со стороны Тихого океана китайско-японский фронт резко утратит свое значение и он (Чан Кайши) впадет в немилость у союзника. Рузвельт постарался заверить Чан Кайши в стратегической значимости их дружбы. Во второй вечер он объявил генералиссимусу, что твердо намерен поднять роль Китая – ему будет предоставлено место среди четырех, определяющих положение дел в мире, стран. Думая о Китае как о "своей карте" в мировой игре, Рузвельт пообещал в будущем вооружить девяносто китайских дивизий.

Заметим специфическую деталь. Рузвельт не сказал Чан Кайши, когда он поставит обещанное военное оборудование. Его интересовали не сами эти войска, а политический контроль над страной, которую он хотел в определенной конъюнктуре использовать и против Японии, и против СССР, и против Англии. Нет сомнения, что президент знал о шаткости режима Чан Кайши, но, повторяем, Китай ему был нужен не как таковой, не как ныне действующий союзник, а как дипломатическая карта первой величины.