Текст книги "Дипломатия Франклина Рузвельта"

Автор книги: Анатолий Уткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 37 страниц)

В период ссоры китайцев с англичанами Рузвельт назначает американского генерала Дж. Стилуэла командующим американскими войсками в Китае, Индии и Бирме, а также начальником штаба при Чан Кайши. Здесь виден дальний прицел. Американцы получали прямой канал воздействия на своего фаворита в Азии. Многое теперь зависело от способности Стилуэла занять контрольные позиции в Китае. (О нем Рузвельту говорили как о талантливом армейском генерале, но не было ясно, проявит ли он свои таланты в дипломатии.)

Лишь по прошествии многих лет мы начинаем осознавать, какое значение имел Китай в мировой дипломатической стратегии Рузвельта. Опираться в Азии на величайшую страну, сковать динамизм Японии, создать противовес СССР в Евразии – таков был замысел Рузвельта, когда он с энтузиазмом говорил о китайском потенциале.

В отличие от Рузвельта, у Черчилля не было особых ожиданий, связанных с китайским фактором. После Пирл-Харбора генералиссимус Чан Кайши широким жестом предоставил "все китайские ресурсы" для общего дела – победы над Японией. Но у Черчилля этот жест не вызвал воодушевления, так как он знал, что пока не Китай предоставляет помощь, а Китаю предоставляется помощь. Он видел также имперские амбиции Чан Кайши. Так, когда глава гоминдана предложил выделить две китайские дивизии для защиты жизненно важной бирманской дороги, Черчилль отверг это предложение. Он опасался, что защитники Бирмы могут впоследствии закрепиться в ней.

Черчилль наметанным глазом оценил американскую ориентацию на Китай и уже тогда, в начале 1942 года, пришел к заключению, что Рузвельт в данном случае многое желаемое выдает за действительное и -в целом упрощенно рассматривает китайские возможности. С точки зрения английского премьера, ошибочным в глобальной стратегии Рузвельта было то, что он "придавал Китаю значимость, почти равную Британской империи", и легковесно приравнивал возможности китайской армии к боевой мощи СССР.

С января 1942 года Рузвельт все более решительно ставит на Китай, как на одну из четырех величайших сил в послевоенном мире. Черчилль по возвращении из Вашингтона пишет, что главное, поразившее его в американской столице открытие, "было Китаем". Уезжающему в Китай Стилуэлу Рузвельт сказал: "Передайте Чан Кайши, что мы намерены возвратить Китаю все потерянные им территории".

Рузвельт отныне стремился всеми возможными способами внушить Чан Кайши, что Китай занимает центральное место в его стратегии.

Повышение стратегической значимости Китая сопровождалось соответствующей американской помощью. В начале 1942 года китайцы в Чунцине получили заем в 50 миллионов долларов. Нужно отметить, что почти все американские эксперты выказали скепсис в отношении экономической значимости этого займа, но Рузвельту нужен был символ. Даже посол США К. Гауе говорил, что займа в 10 миллионов долларов было бы достаточно – все остальное все равно пойдет в липкие руки окружения Чан Кайши, в руки "ретроградным, жаждущим лишь собственного обогащения элементам". Для борьбы с неистребимой коррупцией фантазия Рузвельта произвела нечто новое: он предложил Чан Кайши выдавать американские деньги непосредственно в руки китайских солдат. Министру финансов Моргентау он объявил: "Пока эти ребята воюют, они будут получать свои деньги, а не будут воевать – никаких денег".

Делу укрепления Китая (и позиций США в нем) должно было служить и принятое в это время Рузвельтом решение о создании воздушного моста, ведущего к практически окруженному союзнику. Напомним, что с падением Рангуна и потерей бирманской дороги изоляция Чунцина стала почти абсолютной. Идя на издержки и жертвы, Рузвельт распорядился открыть воздушную дорогу через Индию.

Увеличивая значимость Китая, Рузвельт вводил его в круг четырех важнейших союзников. Весной 1942 года в стратегическом мышлении Рузвельта четкие контуры приобретает концепция "четырех полицейских" (США, СССР, Британия и Китай). В беседе с известным противником американского изоляционизма А. Свитсером он обрисовал будущую систему: "Четыре полисмена создадут столь мощный союз, что ни один агрессор не осмелится бросить ему вызов. Нарушителей сложившегося мирового порядка прежде всего подвергнут карантину, а затем – если они продолжат свои подрывные действия – мировые полицейские начнут репрессии: бомбардировка по одному городу в день до тех пор, пока агрессор не откажется от своих замыслов".

Примерно то же самое президент Рузвельт говорил Молотову в мае 1942 года. Тогда Рузвельт пришел к убеждению, что все остальные страны – кроме "четырех полицейских" – должны быть полностью разоружены. С этих пор и до Тегеранской конференции, где Рузвельт изложил свою идею Сталину, схема четырех полицейских, доминирующих в разоруженном мире, была заглавной в американском стратегическом планировании. Американские историки (в данном случае Р. Дивайн) приходят к выводу: "Концепция Рузвельта о доминировании больших стран оставалась центральной идеей в его подходе в вопросе о будущей международной организации на протяжении всей второй мировой войны".

В марте 1942 года американцы и англичане по предложению Ф. Рузвельта разграничили сферы ответственности – мир делился на три зоны. В районе Тихого океана стратегическую ответственность брали на себя США (Ближний Восток и Индийский океан – Англия; Атлантика и Европа – совместное руководство). В Вашингтоне под председательством Ф. Рузвельта (заместитель Г. Гопкинс) был создан Совет по делам ведения войны на Тихом океане, куда вошли представители девяти стран. То был инструмент, рассчитанный на распространение американского влияния в регионе как в ходе войны, так и по ее окончании.

Тем временем дела в сфере "американской ответственности" шли далеко не удовлетворительно. Судьба Явы была предрешена, а 8 марта пала столица Бирмы Рангун. Накануне в Токио состоялось заседание высших руководителей страны, на котором был принят документ "Основные принципы будущих операций". Вожди милитаристской Японии пришли к заключению, что войну следует вести в той же агрессивной и молниеносной манере, но Япония должна избежать перенапряжения своих сил, она должна консолидировать уже захваченные территории. Определились линии основных боевых действий: для армии – бирманский фронт с выходом на равнины Индии; объединенные силы армии и флота овладевают контролем над Гвинеей и Соломоновыми островами с целью изолировать Австралию от США; флот адмирала Ямамото разворачивается против американского флота в Тихом океане. У японцев были основания верить в успех – до сих пор захват чужих территорий опережал плановые установки примерно на месяц.

В апреле 1942 года авианосцы и линкоры адмирала Нагумо, известные операцией против Пирл-Харбора, опустошили Бенгальский залив, заставив англичан уйти к Африке. От Мадагаскара до Каролинских островов Япония осуществляла военно-морской контроль. Двадцать второго января 1942 года премьер-министр Тодзио заявил в японском парламенте: "Нашей целью является осуществить военный контроль над теми территориями, которые абсолютно необходимы для защиты Великой Восточноазиатской сферы".

Нужно специально отметить, что японское командование не могло выделить дополнительные сухопутные силы для борьбы на Тихом океане и в Юго-Восточной Азии, так как значительная их часть стояла у советских границ. Японцы выжидали переломных событий, здесь надеялись выступить после "решающих побед" Германии. Так СССР оттягивал силы, облегчая положение США на Тихом океане. В Вашингтоне пока ставили скромные задачи: "удержать то, что мы имеем, отбив любые атаки, на которые способны японцы". Но и эти задачи до сих пор не были выполнимы.

Генерал-майор Кинг пришел к выводу, что его семидесятитысячные американо-филиппинские войска на Батаане не могут принести пользы в боевых действиях и, нарушая приказ оставленного Макартуром за главнокомандующего генерала Уэйнрайта, сдал их японцам. На Батаане были захвачены в плен или погибли в марте 1942 года 112 тысяч человек – это на шесть тысяч больше, чем все потери американцев в первую мировую войну. Для военнопленных американцев начался ад японских лагерей. Японское руководство поощряло зверства своих солдат, полагая, что сами они будут панически бояться плена противника и поэтому станут сражаться с отчаянием обреченных.

Японцы старались мобилизовать силы местных коллаборационистов и сознательно культивировали антиамериканизм и общую ненависть к Западу, что было не так уж трудно, учитывая колониальное прошлое завоеванных японцами народов. Токийское радио в начале 1942 года возвестило, что "когда англо-американское сопротивление будет сокрушено, Япония приступит к созданию на Востоке зоны Сопроцветания и Сосуществования в Азии". Япония предполагала завершить оккупацию Австралии и Новой Зеландии в 1942 году. В правящих кругах царило единогласие относительно того, что Англия скоро капитулирует, а США и Канада вынуждены будут подписать в Лондоне сепаратный мир, по которому все завоеванное японцами станет их законной собственностью, там разместятся военные гарнизоны и установится японская администрация.

По-настоящему ответила Америка на действия жестоких и победоносных по сию пору японцев утром 18 апреля 1942 года. С расстояния 668 миль к востоку от Токио, базируясь на двух американских авианосцах, эскадрилья из шестнадцати бомбардировщиков Б-26 под командованием полковника Дж. Дулитла осуществила воздушный рейд на Токио. Японцы не ожидали налета авианосной авиации, имеющей ограниченный радиус действия. Дулитл на собственном самолете миновал императорский дворец, который ему было приказано не бомбить, и сбросил "груз" в самом центре густонаселенных кварталов Токио. Шестнадцать бомбардировщиков в общем и целом причинили непропорционально большой ущерб, попав в закамуфлированное нефтехранилище, повредив авиазавод фирмы "Кавасаки" и многое другое.

Это был удачный маневр американских вооруженных сил в войне против Японии. Впервые японцам показали, что и они уязвимы.

Налет на Токио заставил японское руководство ускорить осуществление планов консолидации Великой сферы сопроцветания. Новые приказы требовали: завершить разгром американцев в Коррехидоре, захватить Новую Каледонию с целью перерезать каналы общения между США и Австралией, оккупировать остров Мидуэй, лежащий на пути к Гавайским островам, заставить остатки Тихоокеанского флота США вступить в решающую битву с японским флотом. Здесь мечтали о новой Цусиме.

А в Вашингтоне смотрели не в прошлое, а в будущее. Весной 1942 года американские ученые увидели реальные перспективы работы по атомному проекту. Девятого марта В. Буш заявил Рузвельту: "То, что мы создаем, очевидно, гораздо более эффективно, чем мы предполагали в октябре прошлого года". В Америке соизмеряли возможное германское продвижение в этой сфере с тем, что становилось известным о прогрессе англичан. А их прогресс был в 1941 – 1942 годах существенным. Следовало предположить, что и у немцев дела идут не хуже. Все это стимулировало американские исследования, заставляло удваивать темпы. В марте 1942 года В. Буш впервые обозначил окончание работ 1944 годом.

Подобная сверхоптимистическая оценка говорила о том, что создание ядерного оружия встало на реальную почву. Рузвельта это удовлетворяло как ничто иное. В том же марте 1942 года Рузвельт написал Бушу записку, в которой требовал, чтобы программа "продвигалась вперед не только по собственной внутренней логике, но и учитывая фактор времени. Это чрезвычайно существенно". Английские партнеры-соперники планировали свои работы так, чтобы результат был использован в процессе войны. Теперь и в узком кругу американского руководства говорили о необходимости сделать атомное оружие фактором уже в ходе текущих боевых действий. Здесь укоренилось убеждение, что германские физики лидируют, обгоняя американцев на два года, и судьба мировой войны должна решиться в этой гонке.

В период поражений весной 1942 года Рузвельт показал силу своего духа в известном выступлении по радио по поводу дня рождения Дж. Вашингтона. "Мы многое потеряли, и у нас будет еще много потерь, прежде чем изменится направление прилива. Мы, американцы, были вынуждены уступить, но мы вернем свое... С каждым днем мы наращиваем наши силы. Скоро мы, а не наши враги, пойдем в наступление; мы, а не они, выиграем решающие битвы; и мы, а не они, заключим мир". Нации нужны были эти слова. Рузвельт понимал их значимость, именно после названной речи он говорил, что величайшей ошибкой для него было бы выступать слишком часто и обесценить свои слова, превратить их в риторику. Он определил для себя норму: не чаще одного выступления по радио в пять-шесть недель.

Судьба мировой войны тогда, весной 1942 года, зависела не от чьих-то слов, а от состояния дел на советско-германском фронте. У президента Рузвельта было достаточно отчетливое представление об этой исторической аксиоме. Но он хотел вмешаться в события на европейском континенте на решающей стадии, чтобы с минимумом потерь получить максимум стратегических приобретений. Среди ближайшего окружения президента возникли две фракции. Одна выступала за ускорение открытия боевых действий на решающем фронте; вторая полагала, что самую сложную работу должны сделать русские, а американцам надо уловить момент пика обоюдного ослабления на восточном фронте.

Лидерами первой фракции были военный министр Г. Стимсон, председатель Объединенного комитета начальников штабов Дж. Маршалл и глава Отдела военного планирования генерал Эйзенхауэр. В процессе своей работы Эйзенхауэр пришел к выводу: "Если мы намерены сохранить Россию в строю воюющих стран, спасти Ближний Восток, Индию и Бирму, мы должны начать воздушные бомбардировки Западной Европы и как можно скорее вслед за бомбардировками высадиться в Европе".

Сходные наступательные позиции занимал Генри Стимсон. В письме президенту он отмечал: "Единственный способ получить инициативу в этой войне – взять ее. Мой совет таков: как только главы штабов завершат свое планирование, вы должны послать их в качестве наиболее доверенных лиц, чтобы убедить Черчилля и его военный кабинет в необходимости выполнения американских планов... Нужно со всей силой приступить к передислокации войск для конечного вторжения не позднее сентября".

Становилось ясно, что через несколько месяцев немцы снова начнут наступательные действия на советско-германском фронте. Рузвельт надеялся, что его советский союзник выстоит, но готовился к худшему. Стимсон и Маршалл представили президенту план действий на случай коллапса советско-германского фронта. Согласно идеям автора этого плана Эйзенхауэра, западные союзники должны быстро подготовить 48 дивизий и 5800 самолетов на случай необходимости в экстренных действиях на европейском континенте до 1 апреля 1943 года. Если же события потребуют более быстрого вмешательства, то предлагались массированные воздушные налеты и рейды на европейское побережье Атлантики.

Если советский фронт не выдержит в 1942 году, то предполагалось вторгнуться на континент осенью, задействовав от восемнадцати до двадцати одной дивизии. Само сосредоточение этих войск должно было быть реализовано к осени 1942 года (на случай быстрых и неожиданных перемен на советско-германском фронте) и окончательно завершено в апреле 1943 года (если обстоятельства благоприятствовали бы такой затяжке). Критическое планирование (осень 1942 года) исходило из двух вероятных поворотов: немцы добиваются решающего превосходства; СССР наносит Германии сокрушительные удары. Первого апреля 1942 года Стимсон и Маршалл предстали со своими планами перед президентом. Все трое пришли к твердому заключению, что главной задачей на данный момент является поддержка Советского Союза. Стратегическая обстановка требовала не только помощи в снабжении, но и операций с целью отвлечения части главных сил немцев на восточном фронте.

Именно тогда Рузвельт поставил задачу "десант через Ла-Манш и создание второго фронта" главной в своей военной стратегии. Генри Стимсон записал в дневнике, что решение Рузвельта сделает 1 апреля 1942 года "приметной вехой войны".

Президент считал необходимым уведомить англичан. В тот же день он решил послать в Лондон Гопкинса и Маршалла. Президент писал премьер-министру: "То, что Гарри и Джордж Маршалл скажут вам, отражает мое глубокое убеждение. Необходимо создание фронта, который ослабил бы напряжение, оказываемое на русских. Наши народы достаточно мудры, чтобы видеть, что русские сегодня убивают больше немцев и уничтожают больше их материальных ресурсов, чем наши страны взятые вместе.

Даже если полный успех невозможен, эта цель должна быть главной".

Черчилль, известный прямотой своих суждений, на этот раз предпочел не спорить с президентом. Более того, он одобрил его идею, о чем Гопкинс и Маршалл уведомили Рузвельта. Но мы знаем сейчас, что, давая принципиальное согласие, английский премьер имел перед собой совсем другую шкалу военных приоритетов и его стратегическое видение значительно отличалось от концепции Рузвельта. Он стремился к успеху на европейской периферии, выступал за относительно небольшие операции, предполагал полностью задействовать силы Советской Армии, чтобы самим вмешаться в события на этапе резкого ослабления немцев. Когда американские посланцы докладывали в Вашингтон о согласии Черчилля с их планом, премьер-министр думал о том, как предотвратить отход от Британской империи четырехсотмиллионной Индии, как уберечь путь в Индию через Ближний Восток, как сохранить жизнеспособность империи. В Европе же, считал Лондон, достаточно будет обеспечить десант и сопутствующие операции в Северной Норвегии. Сепаратная стратегия англичан была вне поля зрения Рузвельта. Он заручился формальным согласием Черчилля по идее второго фронта и считал этот участок своих союзнических усилий освоенным. Следующим этапом его инициативы было нахождение понимания с Советским Союзом. Рузвельт пишет письмо Сталину, в котором выражает сожаление, что огромные расстояния мешают им встретиться. Если в следующем году такая встреча будет возможной, то хорошим местом для нее была бы Аляска. Но суровая реальность не позволяет откладывать согласование стратегических целей. Необходим посредник, который пользовался бы доверием главы советского правительства. Рузвельт предложил Сталину послать В. М. Молотова для обсуждения "очень важного военного предложения, предполагающего использование наших вооруженных сил с целью помощи критически важному западному (советско-германскому. – А. У.) фронту". Советский ответ последовал через неделю: Молотов прибудет в Вашингтон "для обмена мнениями" по организации второго фронта в Европе в ближайшем будущем.

У Рузвельта было неистребимое убеждение, что любые противоречия нужно и можно разрешить в непосредственном общении, во встрече с глазу на глаз. Он делился соображениями по этому поводу с Черчиллем: "Позвольте мне быть грубо откровенным, я думаю, что смогу договориться со Сталиным на персональной основе лучше, чем ваш Форин оффис и мой государственный департамент. Сталин ненавидит манеры всех ваших высших чиновников. Он думает, что я вызываю большую симпатию, и я надеюсь, что он будет продолжать думать таким образом".

Положение на советско-германском фронте в мае 1942 года обнаруживало признаки того, что начинается летнее немецкое наступление. Министр иностранных дел СССР В. М. Молотов прибыл в Лондон, чтобы заключить договор, признающий предвоенные границы СССР, но военная обстановка стала изменяться ощутимым образом, и советская сторона проявила гибкость предложила как минимум заключение совместного трехстороннего договора о взаимной безопасности между СССР, США и Англией сроком на двадцать лет (не упоминая в нем о границах). Сталин телеграфировал Черчиллю: "Я уверен, что данный договор будет иметь величайшее значение для укрепления дружественных отношений между нашими двумя странами и Соединенными Штатами".

Это был хороший момент для сплочения, которое гарантировала бы мирное послевоенное развитие.

Для СССР в данной ситуации речь шла о выживании, и, безусловно, важнейшим было добиться от союзников открытия второго фронта в 1942 году. Благодарность за такую помощь стала бы бесценным основанием для послевоенного сотрудничества. Но западные державы в этот критический час отнюдь не обнадежили своего вставшего на грань национальной катастрофы союзника. "Грязная работа" пала на Черчилля. Он указал Молотову, что у англо-американцев нет достаточного количества десантных судов. Молотов прямо заявил о возможности поражения. Но и тогда Черчилль не снял своих возражений против открытия второго фронта в 1942 году.

Молотов прибыл в Вашингтон 29 мая 1942 года далеко не в лучшем настроении. Советские войска терпели поражение под Харьковом и в Крыму. В Лондоне Молотов ощутил внутреннее нежелание Черчилля приступить к решающим операциям на континенте в текущем году.

Советская сторона не могла не испытывать неудовлетворения по поводу затяжек в американских военных поставках. Столь нужный и ценимый Рузвельтом персональный контакт установить оказалось непросто. Первая встреча, на которой присутствовали посол Литвинов, госсекретарь Хэлл, Гопкинс и два переводчика, была далекой от сердечности. Языковой барьер, усугубляемый паузами перевода, ослабил главный элемент "шарма" президента – его речь. Видимо, и линия разговора, избранная Рузвельтом, не была оптимальной. Рузвельт начал с идеи выработки советско-германской договоренности по поводу обращения с военнопленными обеих сторон. Учитывая тогдашнее официальное отношение советского руководства к попавшим в плен офицерам и солдатам как к предателям, это была едва ли удачная тема беседы. Молотов абсолютно исключил для своего правительства официальные переговоры с Берлином по вопросу о военнопленных. Рузвельту осталось только присоединиться к мнению Молотова – он упомянул об американских солдатах в японском плену, умирающих от голода, поскольку японский рацион абсолютно недостаточен для белого человека. Разговор шел о побочных вопросах, не приближаясь к стратегическим проблемам, и, боясь дурного старта, Гопкинс предложил прервать встречу ради отдыха советского комиссара внешних сношений.

Вечером Рузвельт мобилизовал свои силы. Он широкими мазками нарисовал картину послевоенного мира, в котором произойдет всеобщее разоружение, Германия и Япония окажутся под эффективным контролем. Мир будет обеспечен минимум на двадцать пять лет, и уж по крайней мере на время жизни поколения Рузвельта – Сталина – Черчилля. После войны возможность возникновения нового агрессора будет пресекаться совместными действиями США, Советского Союза, Англии и, вероятно, Китая, чье вместе взятое население превысит миллиард человек. Беспомощную Лигу Наций заменит организация, во главе которой встанут четыре указанных "полицейских". Рузвельт развивал также тему распада колониальной системы. Прежние колонии будут взяты под международную опеку, а затем, подготовившись к самоуправлению, получат независимость.

Атмосфера советско-американских переговоров несколько потеплела.

Утром следующего дня Рузвельт постарался развить успех. По его просьбе генерал Маршалл и адмирал Кинг выразили готовность дать американскую оценку мировой войны, но перед этим президент хотел узнать советскую точку зрения. То, что услышали американцы, свидетельствовало о том, что Молотов не намерен питать иллюзий. Он дал жесткую и реалистическую оценку положения на советско-германском фронте. По его мнению, предстоящим летом Германия могла здесь бросить в бой столько сил, что возможность поражения Советской Армии исключить нельзя. Стратегическое положение Германии укрепилось за счет захвата Украины, являющейся житницей и источником сырьевых материалов. На Кавказе немцы могут захватить месторождения нефти. Надежда для советской стороны заключалась в том, что американцы и англичане создадут второй фронт и отвлекут в 1942 году примерно сорок немецких дивизий. В этом случае СССР смог бы или нанести Германии в 1942 году поражение, или сместить общий баланс таким образом, чтобы открылась такая перспектива. Основные усилия следовало приложить именно в 1942 году, потому что к 1943 году Германия сумела бы извлечь выгоды из своего господства в большей части Европы, и задача СССР усложнилась бы многократно.

Молотов повернулся прямо к президенту, желая знать, какова позиция США в отношении открытия второго фронта.

Вопрос не застал Рузвельта врасплох, президент думал над ним все предшествующие дни. Но он предпочел, чтобы Молотов услышал ответ от менее софистичных политически, более прямолинейных военных. Полагает ли генерал Маршалл, что президент США может пообещать советскому руководству открытие второго фронта в текущем году? Начальник штаба американской армии ответил утвердительно. Тогда без оговорок президент США попросил передать главе советского правительства, что можно ожидать открытия второго фронта "в данном году". Это было серьезное обещание, данное в самой серьезной обстановке, и никакие дополнительные комментарии генерала Маршалла и адмирала Кинга о сложности концентрации войск не могли наложить тень на безусловно данное обещание. Тонус советско-американских переговоров повысился.

Во время обеда Молотов рассказал о встрече с Гитлером и Риббентропом, "двумя самыми отвратительными людьми", с которыми ему "приходилось иметь дело". Рузвельт провозгласил тост за мастерское руководство страной, осуществляемое Сталиным, с которым президент надеялся встретиться. Во всех этих славословиях над присутствующими витало важнейшее: США обещали вступить в борьбу в Европе в текущем году. Рузвельт не предоставил разъясненений, как, где, когда, какими силами это будет осуществлено, но он дал исключающее двусмысленность согласие. По тону обсуждений и комментариев военных каждый читатель документов этих дней может прийти к заключению, что речь шла о высадке через Ла-Манш, а наиболее вероятным временем виделись август – сентябрь 1942 года. Обращаясь к предшествующему стратегическому планированию Рузвельта, следует сказать, что он, собственно, повторил в присутствии Молотова тот вывод, к которому пришел ранее, когда размышлял об акциях, необходимых в случае значительного ухудшения положения на советско-германском фронте. В текущий момент немцы рвались к Волге и Кавказу, ситуация носила все мыслимые черты экстренности.

Несмотря на то, что Молотов считал импорт таких "невоенных" товаров, как рельсы, исключительно важным для предстоящих сражений, президент сократил их поставки Советскому Союзу на две трети, мотивируя свое решение необходимостью быстрого и полного снабжения Англии как предпосылки создания второго фронта. В последний вечер визита Рузвельт сказал Молотову, что подготовка к открытию второго фронта заставит США сократить поставки по ленд-лизу с 4,1 до 2,5 миллиона тонн грузов в 1943 году. В исторической перспективе видно, что США ускользнули от несения подлинного союзнического бремени в самое критическое для СССР время. Это не могло не наложить отпечаток на общее состояние советско-американских отношений, на формирование видения будущего в Москве и в Вашингтоне.

Рузвельт также отметил, что каждый транспорт, отправляющийся в Англию, приближает открытие второго фронта. Оправдывая свою репутацию скептика, Молотов задал вопрос, оказавшийся пророческим: "Что будет, если США сократят свои поставки Советскому Союзу и при этом так и не откроют второй фронт?" Рузвельт и в этом случае сказал, что американские штабные офицеры уже обсуждают практические вопросы высадки на континенте. Не ограничившись личным приватным обещанием, данным в ходе секретных переговоров, президент включил его в публично оглашенное коммюнике: "В ходе переговоров было достигнуто полное понимание в отношении неотложных задач создания второго фронта в 1942 году". Рузвельт обозначил год вопреки сомнениям некоторых своих ведущих военных авторитетов и кунктаторской тактике Черчилля. Рузвельт твердо обещал то, что он имел в виду. Нужно ли говорить, что советский представитель покидал Вашингтон в приподнятом настроении. Он огласил коммюнике с обещанием Америки на сессии Верховного Совета СССР.

У президента, как ясно сейчас, были сомнения в отношении излишней легкости в подходе к проблемам, вплотную вставшим перед СССР. Через несколько дней он размышляет с лордом Маунтбеттеном о бессмысленности посылки в Англию миллиона американских солдат, если произойдет крушение советского фронта – десант во Франции станет невозможным. Черчилль же в эти дни предвидел возможности союзной высадки во Франции только в том случае, если победы Советской Армии деморализуют немцев.

* * *

Со вступлением США в войну встала проблема их отношений с организацией "Свободная Франция", штаб-квартира которой находилась в Лондоне, получившей определенную степень признания со стороны английского правительства. Госдепартамент вынужден был рассматривать этот вопрос 27 декабря 1941 года, когда британский посол Галифакс обратился к американскому руководству с просьбой позволить представителям этой организации присутствовать на встрече Рузвельта и Черчилля с эмигрантскими правительствами. С. Уэллес, выслушав посла, ответил: "К сожалению, в движении "свободных французов" нет выдающегося человека, который обладал бы качествами инициативного руководителя и умел бы воодушевлять".

Но главной причиной было – совершенно очевидно – желание американцев устранить возможные трудности во взаимоотношениях с правительством Виши.

Государственный департамент без особых размышлений избрал Виши, а не "Свободную Францию" представляющими интересы французского народа. Собственно, об этих интересах тогда можно было говорить лишь абстрактно, американское правительство скорее руководствовалось соображениями тактического преимущества связей с коллаборационистами Виши, позволявшими им проникать в Северную Африку. В канун нового, 1942 года, Рузвельт послал Петэну дружественное письмо, указывающее на желательность сохранения дипломатического канала Вашингтон – Виши. Шестнадцатого января 1942 года Петэн засвидетельствовал получение новогоднего послания Рузвельта. Этот обмен любезностями означал, что вступление США в войну не изменило французской политики Америки, что дела здесь обстоят "как прежде", за исключением ряда нюансов.

В письме послу Леги 20 января Рузвельт вносит "коррективы": правительство Петэна должно понять, кто "его лучший друг" и что в слово "Франция" президент вкладывает смысл "французская колониальная империя". После этих широких обещаний Рузвельт переходит к главному: "Сопротивление французов германскому или итальянскому нападению на саму Францию или на часть ее колониальной империи будет рассматриваться президентом как нормальная и естественная реакция. Такому сопротивлению Соединенные Штаты окажут не только моральную, но и материальную поддержку всеми имеющимися в их распоряжении военными и военно-морскими средствами".