Текст книги "Трава и солнце"

Автор книги: Анатолий Мошковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Глава 13
ПЕЛАГЕЯ

Одик с сестрой возвращались домой.

У калитки стоял Виталик с тремя незнакомыми мальчиками. Наконец-то!

А то можно было подумать, что, кроме индюков, ему и дружить не с кем. Мальчики о чем-то говорили. Они были чисто одеты, аккуратно причесаны и с вежливыми глазами.

– Привет, – сказал Одик, направляясь к калитке.

Мальчики уступили им дорогу и сразу замолкли.

– Приходите еще, – услышал Одик за спиной. – Я вам не то покажу…

Не успел Одик с сестрой дойти по дорожке до дому, как Виталик догнал их.

– Гости были? – спросил Одик.

– Да… Очень хорошие мальчики. Видел Сережу Рукавицына? Он в панамке и вышитой рубашке. Его папа директор «Горняка».

– А что это?

– Ну и память у тебя! Ведь говорил же, есть такой дом отдыха, и они большие друзья с моим папой.

– А-а, – сказал Одик. – А кто другие ребята?

– Разные… Папа Вити работает в городском… – И вдруг, подумав о чем-то другом, Виталик спросил: – А вы что, дружите с ними?

– С кем? – спросил Одик.

– Да с этими… Они на всех тут наводят страх… Мы с папой ненавидим их.

– Значит, это другие, – сказал Одик. – Мои знакомые искали амфору в бухте.

– И ты им веришь? – Виталик с жалостью посмотрел на него, склонил голову и почесал плечом ухо.

– Я сам видел. Они все время ныряли и достали ее, а сегодня носили в музей. – О том, как их приняли в музее, он умолчал.

– Делать им больше нечего, – сказал Виталик. – Бездельники. Нахалы.

Одик перевел разговор на другое. Он до сих пор, признаться, не мог до конца понять, почему Виталик и все его семейство так не любят мальчишек. Он снова решил позвать его к морю. Виталик сказал, что сходить он не против, надо только дождаться механика из телеателье: иногда на экране телевизора прыгает изображение.

– А Пелагея ведь дома.

Виталик посмотрел на него как на недоразвитого.

– Доверься ей! Вечно испортит все и напутает.

– Но она ведь старенькая уже.

– Много ты знаешь! Пятьдесят три – разве это старость?

Одик поразился: ей пятьдесят три? А он думал – семьдесят, не меньше!

– Отлынивает от работ: таких больше нет в папином семействе.

– А она что, ваша родственница?

– Немножко. – Виталик замялся. – По папиной линии.

– Кем же она приходится папе?

– Сестра… Только ты не думай – у них ничего общего нет… Папа энергичный и умный, а она… – Он вдруг словно прикусил язык: из-под черешен вынырнула Пелагея в неизменном белом платочке и длинном, до земли, темном грязном платье; лицо у Виталика сразу застыло. – Тебя кто звал? Подслушиваешь все?

Одику стало стыдно за него. А если бы слышал Георгий Никанорович, как он разговаривает с Пелагеей? Хоть бы его, Одика, постеснялся.

– Зачем мне, детка, подслушивать тебя, – сказала тетка и почему-то показала большой палец правой руки. – Я сымала с ящика с-под клубники крышку…

Виталик вдруг захохотал и с торжествующим видом посмотрел на Одика.

– Когда ты говорить правильно научишься? Какой уж год из деревни, а все «сымала», да «лётают», да «наскрозь»…

У Одика что-то заныло внутри.

– Ну чего тебе? – спросил ее Виталик. – Что из того, что ты «сымала» крышку?

Пелагея опять показала большой, черный, весь в земле палец.

– Скабку загнала… И несподручно левой вытянуть… Как бы не заядрило…

Виталик сморщился и посмотрел на ее палец.

– Иди мой руку, и только живо, а то мне некогда.

Пелагея отвернулась от них и косовато, левым плечом чуть вперед, как всегда ходила, скрылась в зелени сада.

– Ну зачем ты с ней так? – спросил Одик. – Ведь обиделась, наверно.

– Она? – искренне удивился Виталик. – Ты ее не знаешь! Устроилась на тепленькое место, питается почти так же, как и мы, а никакой благодарности. Будто папа обязан был брать ее из деревни и поить-кормить до смерти. Он думал, она будет его помощницей, а она… Она и занозу эту засадила-то нарочно, чтобы не работать.

Одик был ошеломлен и не знал, что сказать.

– А мне жалко ее, – проговорил наконец он и вздохнул. – Она такая худая.

– Ты ничего не понимаешь… Худые – они всегда крепкие и здоровые. А вы с отцом со своими телесами долго не проживете. И еще вы совсем безвольные. Не разбираетесь, что к чему… «Жалко» ему!

Одик был разгромлен: что-то в словах Виталика было и верно. Не отец ли подсказал?

У Одика упало настроение.

– А ты сказки Пушкина читал? – спросил он вдруг у Виталика, чтобы опять перевести разговор на другое.

– Кто ж их не читал! – слегка даже рассердился Виталик. – Все прочитал. Давно уже. Папа сказал, что я должен быть начитанным. Специально для меня их из Москвы выписал. Я и сейчас кое-что помню наизусть, и папа, как будто я маленький, просит меня рассказывать, когда к нам приходят гости. И особенно это место: «Князь у синя моря ходит, с синя моря глаз не сводит; глядь – поверх текучих вод лебедь белая плывет…» Помнишь?

– Помню. – Одик посмотрел на блестящие листья абрикосов, за которыми скрылась Пелагея, и зевнул.

Родители и сестра – она давно убежала от Одика – были у моря: ему не захотелось одному тащиться на раскаленный пляж, и он прошелся по асфальтированным дорожкам сада. У каменного сарая на перевернутом ведре сидела Пелагея и, приблизив к глазу палец, пыталась вытащить занозу. Одик подошел к ней.

– Дайте я попробую.

– Не вылазит… Никак не могу уцепить – нету ногтей. Придется иголкой расковырять…

Одик присел возле нее на корточки и взял в руку ее кисть, иссохшую, легкую, с устрашающе выпуклыми синими венами, точно они были не под кожей, а перехлестывали руку сверху. В ее пальце, истресканном и грязном, он увидел черную точечку и, ухватив ее ногтями, дернул вверх. Старуха вскрикнула и затрясла рукой:

– Спасибо, миленький… Выдернул!

– Не за что. – Одик встал с корточек, постоял, думая, что бы такое сказать, потому что просто так уйти было бы невежливо. – Вам тут плохо, – сказал он, – когда ни посмотришь из окна, все вы в саду…

Пелагея подняла на него мутноватые, в глубоких морщинах глаза.

– Что ты, сыночек… Как же не работать – бог любит работящих, спасибо Егору, кормильцу… Чтоб без него робила? Кому нужна старуха? Ведь и подписаться-то не могу. – Она почесала длинным худущим пальцем костлявое плечо. Потом быстро огляделась и проговорила: – Иди гуляй, милый, чего тут со мной, со старухой, время тратить. Да и я совсем заболталась с тобой. – Она подняла с земли цапку и ушла за сарай. Не поймешь Пелагею: он ее эксплуатирует, а она благодарит…

Через час пришла с моря Оля. Потом явились мама с отцом; они ели приготовленную накануне окрошку, оладьи, и отец все рассказывал про то, как обманчив бывает внешний вид игроков. Взять Сергея Викторовича, – до чего, казалось бы, растяпистый человек, ведь и на карты вроде бы не смотрит, а все помнит, что скинули. Все до единой помнит!

– Несчастный! – сказала мама. – Жалкий, беспробудный картежник! Для этого ты приехал сюда? Дома не было партнеров? Лучше бы купался, загорал и ходил в горы… Вон как разнесло! Тебе надо больше двигаться и активно отдыхать, а не сидеть на месте. Ведь все нервы истрепал на этих картах…

– Стоп! – сказал отец и засмеялся. – Прошу при детях выбирать слова.

Дети засмеялись громче его.

– Сходим сегодня в кино, – сказала мама, – идет «Девушка в тельняшке»; говорят, прекрасная картина.

– Так и быть, уломала жалкого картежника! – проговорил отец. – Тяжка моя участь… Иду!

«Все-таки отец хороший, все понимает, – подумал Одик, – только и правда, как ему не надоест преферанс?»

Картина не показалась Одику прекрасной, но смотреть было можно.

Зато следующий день был наихудшим днем в Скалистом. Одик не знал, куда себя деть. С утра он был с мамой и Олей на пляже и томился. Лежал на полотенце под огромной пилоткой, свернутой мамой из «Недели», и смотрел на берег, на проходивших иногда по гальке мальчишек. Знакомых среди них не было. Ну ясно, амфору они подняли со дна бухты и делать там вроде больше нечего.

Но ведь Дельфиний мыс остался на прежнем месте, и Илька еще не прошел на него. Да, может, и другие, более робкие ребята осмелятся повязать свой лоб синей лентой и захватить ведерко с белилами…

Мама по-прежнему вязала из зеленых ниток свитер – мотки сильно уменьшились, – заговаривала с соседками по пляжу, а Оля бродила у воды: охотилась за крабиками, которые были настолько глупы, что изредка давали себя поймать. Одик, за последние дни слегка охладевший к сестре, снова от скуки стал поглядывать на нее.

«А что, если рассказать маме про амфору и про Дельфиний мыс? – вдруг подумал он. – Будет ей интересно слушать?»

И Одик рассказал. Но, конечно, про то, что ребята прогнали его от дверей Мишиной квартиры и что в музее не взяли амфору, не сказал ни слова. Мама слушала его очень внимательно. Оля тоже прекратила охоту за крабиками и не спускала с его лица глаз, на этот раз не очень каверзных.

– Смотрите вы! – сказала мама. – Что ж ты раньше молчал? А я думала, где это он все пропадает! А мне можно посмотреть на эту амфору?

– И мне? – пискнула Оля.

– Только не сейчас, попозже… Ее даже Федор Михайлович еще не видел.

– А кто это? – Мама оторвалась от вязания.

– Учитель, – тут же встряла Оля, – он очень насмешливый и даже на ходу читает книги про броненосец «Потемкин».

Одик снисходительно улыбнулся, но не поправил сестру.

– Ого, да у вас тут, я вижу, полно знакомств! – сказала мама. – Не то что дома. Даже с учителями… А я думала, в Москве успели надоесть! Ты ведь все время жаловался на Полину Семеновну…

– Да что ты сравниваешь их, – перебил ее Одик, – она нудная и придира, слушать ее скучно.

– Подумайте вы! – сказала мама. – А мы с папой тебе не скучны?

Глава 14
НАЛЕТ

Вечером мама спросила у Георгия Никаноровича про его старшего сына, который вот-вот должен был приехать.

– О, на ваше счастье, сын задерживается, – сказал Карпов, поглаживая себя по груди. – Но если и нагрянет, вы не беспокойтесь, что-нибудь подыщем.

– Спасибо.

В голосе мамы Одик уловил заискивающие нотки.

– Я понимаю вас, Валентина, – сказал Карпов. – В жизни так много зависит от жилья… Разве можно чувствовать себя человеком в какой-нибудь халупе, без всяких удобств, без надежной крыши над головой, без уюта и тишины?..

Он продолжал развивать свою мысль, и временами в его речь вплетался голос телевизионного диктора, долетавший из-за стенки.

Одик пристально смотрел ему в лицо – крупно вылепленное, большеносое, с суровой поперечной складкой на загорелом лбу – и думал: такой ли он, как о нем говорят мальчишки? Не очень похоже… Но зачем он отгородил пляж? Почему так заставляет работать сестру Пелагею? Почему ушел от той, справедливой, по словам ребят, жены? Нрав у него крутой – это сразу видно, и Виталик его надменный и считает себя чуть ли не пупом уж если не земли, то по крайней мере Скалистого…

Весь этот день Одик жил с каким-то смутным, тревожным чувством на душе и, чтобы поскорей отделаться от него, пораньше лег. Лег и мгновенно уснул и не слышал, как ложились родители, как кашляла где-то за окнами Пелагея и трубил на море катер…

Проснулся Одик от криков. Он вскочил, подбежал к окну и в ужасе отпрянул от него. Сад был залит резким электрическим светом, в нем метались какие-то тени и раздавались крики. Вот-вот начнут стрелять, палить из пистолетов, а может, и бросать гранаты. И Одик, чтобы в него не попали, прижался к стенке у окна.

Мама с отцом крепко спали, Оля беспокойно шевелилась. Еще мгновение – и Одик вскрикнул: огромное стекло их комнаты с оглушительным звоном рассыпалось, и весь дом, казалось, содрогнулся.

Мама с отцом вскочили с тахты.

Оля спросонья заревела.

Стало слышно, как по дому забегали. Захлопали двери. Со двора донеслись испуганные голоса и крики.

– Что здесь делается? – спросил отец, протирая глаза.

У Одика тряслись губы. Отец торопливо застегивал пижаму, мама накинула легкий халат, а Оля, как спала, в трусиках, стояла в кровати на коленях, сонная, заплаканная, и смотрела на Одика.

«Грабители!» – мелькнуло у него.

Отец подошел к двери и взялся за ключ.

– Не смей! – прошептала мама и, опасливо поглядывая в окно, стала собирать с пола осколки. – Хочешь, чтобы ножом пырнули?

Крики в саду утихли, только отчетливо слышался громкий, со скрытой радостью голос Карпова:

– Жаль, одного схватили! Завтра мы с ним потолкуем. А теперь – спать!

Одик не знал, спал ли Георгий Никанорович, Лиля и другие жильцы дома, сам же он уснул только под утро, когда на море уже шли первые купальщики с полотенцами через плечо. Отец с мамой тоже, кажется, глаз не сомкнули, потому что лица у них были посеревшие, опухшие. Утром Одик узнал, что это был налет – местное хулиганье решило обобрать всю клубнику и черешню. Но нашкодить они, можно сказать, не успели: Пелагея, спавшая в сарае, услышала шум, включила свет и всех разбудила. Убегая, кто-то из налетчиков в бессильной злобе бросил в окно камень.

Она стояла возле дома и, убиваясь, причитала:

– Вот паскудники! Вот бы я их!.. – Она грозила кулаком каменному сараю.

Лиля, в красном мятом сарафане, в тапках на босу ногу, поправляя черные косы на голове, нервно ходила по дорожкам сада, еще более красивая от возбуждения, и говорила:

– Вандалы! Розы зачем же ломать было?

Виталик стоял у сарая и, показывая пальцем на дверь, требовал:

– Надо вызвать милицию, а то удерет!

– Не удерет, – сказал Георгий Никанорович, – от меня он не удерет.

– А что ты с ним будешь делать? – спросил Виталик. – Их надо проучить раз и навсегда! Если ты не можешь, я сам сбегаю в милицию.

– Замолкни, – сказал Георгий Никанорович.

– Они бьют стекла, топчут клубнику и рвут абрикосы, они нам спать не дают, а ты что, жалеешь их?

– Ты мне сегодня не нужен, иди погуляй по городу.

– Не хочу я гулять… Здесь такое дело, а ты – гулять!

– Пошел отсюда вон! – закричал Карпов, раздражаясь. – Ну? Что тебе говорят!

Виталик надулся, крутнул плечом и быстро пошел, почти побежал к калитке. Между тем из дому вышли отец с мамой.

Одик показал им на сарай и шепнул:

– Поймали…

– Очень приятно, – сказал отец. – Дойти до такой наглости! Они ведь могли голову пробить камнем.

– Это ужасно, – все еще бледная от бессонной ночи, сказала мама. – Я думала, мы тут в полной безопасности.

Одику было страшновато и, признаться, жутко интересно, чем все это кончится. Он даже не пошел на пляж, как мама ни звала его. Чтобы не показать виду, что все это очень волнует его, он остался в комнате, сказав, что скоро придет. Когда все ушли, он спустился с террасы, никто, кажется, не заметил его – и бесшумно, с обратной стороны, подкрался к сараю. Это был большой прочный сарай из пористого желтоватого ракушечника. И все-таки, несмотря на толщину его стен, Одик, припав ухом к камню, услышал изнутри голос Георгия Никаноровича.

– Ну, не надумал еще?

– Нет, – негромко сказал кто-то, и голос показался Одику знакомым.

– Я человек добрый и не хочу тебе угрожать… Но ты думаешь, отцу будет приятно, если в ресторане его начальство узнает о твоем поведении? Я бы мог тебя отвести в милицию, тебе б записали привод и взяли на учет, а может, и крупно оштрафовали отца. Но это не в моей манере…

«Какой он добрый!» – удивился Одик.

– Что вы хотите от меня? – спросил пойманный, и Одик вздрогнул от волнения: конечно, он не ошибся – голос принадлежал Ильке… Да, да, это был он! Значит, вот кто совершил сегодня налет на их дом. Так ему и надо, типус! Только издеваться и подтрунивать может!

– Ничего особого, – сказал Карпов. – Ответь, пожалуйста, только на один вопрос: кто был с тобой? Я, со своей стороны, даю слово, что не выдам тебя.

– Я не знаю, – упрямо сказал Илька.

«Молодцом, – мелькнуло у Одика, – а может, это совсем не Илька?»

– Занятно! – усмехнулся Георгий Никанорович. – Налетели, потоптали, помяли все, выбили стекло – целая банда! – а ты никого не знаешь?

Илька молчал.

– Ну хорошо, подумай еще. Я буду держать здесь тебя, пока родители не хватятся и не обратятся в милицию, и тогда…

В это время Одик услышал сзади шелест и хруст и, вздрогнув, обернулся. Пелагея ползала на коленях в грядках с корзиной и собирала клубнику. Одик зашел за угол сарая и услышал, как туго проскрежетала дверь, из сарая вышел Карпов, плотно запер его. И пошел к дому.

Лоб у Одика горел. Что делать?

Он быстро скользнул к двери и шепнул сквозь щель:

– Это ты, Илька?

– Я, – раздалось у самых дверей. – Слушай, мальчик, выручи. Выпусти меня отсюда.

На двери висел большой замок. Одик и представить не мог, как снять его. Вырвать пробой? Но чем? И потом, почему он должен рисковать из-за Ильки, который причинил ему столько неприятностей?

– Ну, ты слышишь? Одик!

Одик был в смятении. Он отскочил от двери и опять приблизился.

– Сними замок, – донесся громкий шепот. – Он его не защелкнул.

Одик коснулся пальцами замка, его дужки. Нажал. Дужка вышла из замка. Что делать? Отпустить?

Одик оглянулся. Вот-вот опять появится Карпов!

Он отошел от сарая.

– Что ж ты? – раздался шепот из-за дверей. – Вот тебе рубль. Держи. – Одик увидел, как сквозь узкую щель просунулась желтая бумажка. – Одик, я прошу тебя как друга, выручи…

Одика бросило в жар. И вдруг странная злость захлестнула его.

– Так тебе и надо! – бросил он. – Будешь знать, как издеваться! И ты не подкупишь меня рублем! – и побежал от сарая к дому.

И здесь ему в голову пришла другая мысль: с Илькой, наверно, был и Катран, и другие ребята, нырявшие за амфорой, и Ильку надо бы освободить. Надо? Ни за что!

Одик выскочил из калитки на улицу и здесь вспомнил, как Катран с Илькой спускали его с Олей с глыбы у моря. Все-таки надо снять, надо немедленно снять замок, что бы потом ему за это ни было от Карпова!..

Одик кинулся во двор. На ступеньках террасы сидел Георгий Никанорович и поглядывал на сарай. Услышав его шаги, он быстро обернулся:

– Ты почему не на море?

– Так, – сказал Одик и залился краской.

– А чем это ты так перепуган?

– Я?.. Ничем… Что вы…

Одик повернулся от него, медленно прошел по зеленому тоннелю до калитки, так же медленно открыл ее, запер за собой и со всех ног полетел к Мише: ему надо все сказать. Он – главный. Да к тому ж Одик знал лишь его дом.

Миши дома не оказалось, и Одик побрел по улице назад.

Только сейчас понял он, что натворил. Ему больше не видеть ребят: ведь он, можно сказать, предал их. Ну что ему стоило вынуть из пробоев замок и сразу же уйти? Никто бы не доказал, что он выпустил. Правда, Виталик мог бы подтвердить, что видел его в их компании. Видел, ну и что? Это ведь еще не доказательство.

«А что, если сбегать к Федору Михайловичу?» – вдруг подумал Одик. Он наверняка знает, кто где живет, и вообще с ним можно быть откровенным. Он, кажется, запомнил его, Одика.

А не выгонит? Будь что будет.

Одик перебежал перед носом автобуса автостраду и углубился в пустынный проулок.

Чьи-то громкие голоса отвлекли его от мыслей. Незнакомые мальчишки возились на заброшенном участке под кривыми Иудиными деревьями. В ослепительно ярких гроздьях мелких розовых цветков, густо облепивших ствол и ветки, было что-то еще более зловещее, ядовитое. Одик поежился. Он подбежал к полуразрушенной ограде и застыл от страха: тощий мальчишка в полосатой тенниске ногой катал по траве их залатанную во многих местах, бесценную амфору! А другие радостно гоготали.

– Что вы делаете! – закричал Одик. – Она же античная!

– Вовец, – сказал тот, кто катал ногой амфору, – доставь этого крикуна сюда!

Плотный мальчишка с облупленным носом, сидевший на траве, посмотрел на него.

– Я правду говорю. Не верите? – не унимался Одик.

– Вовец, ты слышал?

Вовец неохотно встал с земли и с кулаками пошел на Одика.

– Ребята, – жалобно сказал Одик, – я не вру, она античная, древняя.

– Заливай! Дураков нашел? – сказал Вовец.

– Честное слово! И можете бить меня – не уйду.

– Ого! – удивился Вовец. – Ты это вправду? – И опустил кулаки, разрешение бить обезоружило его, он оглянулся на мальчишку в полосатой тенниске, катавшего ногой амфору.

– Стукни, стукни его! – потребовал тот, и Вовец снова вскинул кулаки.

Одик отшатнулся от ограды и со всех ног побежал к дому Федора Михайловича. Он бежал, а где-то в висках стучало и стучало: «Надо спасти, спасти амфору…»

Глава 15
ОДИССЕЙ

Миша возвращался из соседнего городка Кипарисы.

Туда он уехал утром, прослышав от соседа, что в магазин «Спорттовары» закинули кеды. Свои Миша износил, а они были незаменимы для игры в волейбол и походов в горы. Однако купить кеды не удалось: перед самым носом кончился его размер. Огорченный, Миша вскочил в автобус и поехал назад.

Весь остаток вчерашнего дня да и сегодня утром он не мог отделаться от чувства досады. Зачем он так легко поддался вчера Ильке с Катраном? Зачем оставили там амфору? Надо было сегодня же утром взять ее оттуда, да вот эти кеды… Будь они неладны!

Автобус мчался по прямой, синевато-влажной от солнца автостраде к Скалистому, и с каждым километром росла у Миши тревога.

Выскочив на своей остановке, он быстрыми шагами, почти бегом ринулся к заброшенному саду.

Вот и проулок, и покинутый сад. И, еще не перелезая через ограду, Миша понял: украли! Камни у подножия Иудиных деревьев были передвинуты, и грот, куда они положили амфору, был открыт.

Миша перелез в сад и на всякий случай пошарил рукой в гроте – пусто. Обошел каменную горку и чуть не заплакал. Как старались! Чуть не перессорились. И когда ныряли и Катран повредил ее, и когда, склеивая, Костя уронил один кусок на пол и на амфоре одним швом оказалось больше.

Теперь хоть тысячу раз рассказывай Федору Михайловичу – не поверит. Высмеет. Это он умеет. И правильно сделает. Не каждый день в этих местах случаются такие находки. Говорят, под Херсонесом, а еще возле Сухуми, где была Диоскуриада – затонувшая столица древней греческой Колхиды, амфоры находят часто, а про Скалистый этого не скажешь…

Миша добежал до калитки Федора Михайловича, заглянул во двор и услышал за углом голоса: учителя и еще чей-то – ребячий.

Миша выглянул из-за угла дома. И первое, что бросилось в глаза, – не Федор Михайлович и не тот надоедливый толстый мальчишка, который вот уже несколько дней таскается повсюду за ними, не стопки разложенных на земле книг и журналов. В глаза бросилась амфора.

Она лежала на деревянном крылечке и была целехонькая, в узких, как на футбольном мяче, трещинках швов, не хватало только одной продолговатой ручки… Конечно, амфору вытащил из тайника и принес этот мальчишка, бывший вчера с ними. Кто его просил? И где ручка? Куда она делась?

Миша выскочил из-за угла.

– А почему ручку отбил, болван? – закричал он, и толстый мальчишка вскочил от испуга и чуть не заплакал.

– Уходи отсюда! – оборвал его Федор Михайлович. – Вернешься, когда придешь в себя… И поздороваться иногда бывает нелишне.

Миша унял дыхание. Сделал шаг назад. Остановился.

– Здравствуйте… Простите… Я… я в себе.

– Не похоже.

Миша ждал, что скажет дальше Федор Михайлович, но он ничего не говорил, и Миша молчал, глядя на крупные узловатые кисти его рук, державших книгу.

Молчал и толстый мальчишка. И это молчание было хуже всего.

– Я не хотел никого обидеть, – тихо сказал Миша.

Учитель даже не повернул к нему голову.

Потом проговорил:

– Скажи спасибо Одиссею, что амфора здесь, ручку еще можно найти в траве, где амфорой забавлялись какие-то малолетние варвары, истинные лестригоны…

Миша ровным счетом ничего не понял.

– Вы, кажется, что-то сказали про Одиссея?

– Правильно, сказал, – ответил Федор Михайлович, по-прежнему не глядя на него.

Миша неопределенно мгыкнул.

– Или ты не знаком с ним? – Учитель кивнул на мальчишку, который, по его словам, спас эту амфору.

– Да нет… знаком, – выдавил из себя Миша. – Только имени его не знаю.

– Ну, если имени не знаешь, значит, не знаком… Познакомьтесь.

Миша шагнул к мальчишке и протянул руку. Тот, сильно смутившись, подал ему свою пухлую руку и пробормотал:

– Да мы знакомы… Сколько раз виделись… Одя. – И Миша сразу догадался, при чем тут Одиссей. – Да это и ни к чему…

– Нет, «к чему», – проговорил Федор Михайлович. – Раз тебе дали такое имя, должен хоть немного оправдывать его. Разве можно представить Одиссея робким и боязливым, без чувства собственного достоинства?

– Нет, – ответил мальчишка и вздохнул и потом, видно чтобы скрыть неловкость, спросил: – А кто такие лестригоны?

– Ни разу «Одиссею» не читал?

– Что вы!.. – сказал мальчишка и сильно покраснел. – Два раза…

– Значит, должен помнить мифических кровожадных людоедов, живших когда-то на этих берегах. Они-то погубили одиннадцать кораблей из флотилии твоего тезки и живьем слопали его спутников, и, не спасись он на двенадцатом, никогда б не увидал своей Итаки.

Круглые щеки мальчишки радостно порозовели.

– А твоя Итака далеко отсюда? – спросил Федор Михайлович.

– Не особенно… Москва.

«Значит, и правда пробовал читать», – подумал Миша.

– Твой тезка у Гомера быстроногий и хитроумный и такой сильный, что никто не мог натянуть тетиву его боевого лука, чтобы отправить стрелу в цель… А кто придумал громадного деревянного коня, который помог грекам взять неприступную Трою? А кто победил одноглазого великана Полифема в его пещере? А кто велел своим спутникам привязать себя к мачте, чтобы не поддаться волшебному пению хищных сирен, чей остров был усеян костями и черепами их жертв?.. Всем бы нам неплохо быть хоть немножко похожими на твоего тезку.

И здесь учитель перевел взгляд на Мишу.

– Так вот, эта амфора здесь благодаря Одику… Вы нашли замечательный экземпляр – это амфора для вина, и она очень хорошо сохранилась, даже клеймо мастера отчетливо видно. Посмотри…

И Миша увидел глубоко вырезанные в обожженной глине характерные для греческого языка буквы, похожие на русские.

– А вы знаете, что нам сказали в музее?

– Знаю, – ответил учитель. – Даже знаю, что один твой приятель сидит уже в тюрьме.

У Миши точно какой-то тяжелый предмет повернулся в душе и стал резать ее острыми краями.

– Кто?

– Илья.

– В какой тюрьме? За что? – Миша был вне себя.

– Пока что в частной… А ты что ж ходишь на воле? Или не участвовал в боевой операции?

– Значит, они таки напали на Краба?

– Да, – быстро заговорил толстый мальчишка с доблестным древнегреческим именем. – Сегодня ночью, когда все спали. И одного из них поймали. Я сразу не знал, что это ваши ребята, а потом услышал из сарая знакомый голос и узнал Ильку, и он… Он даже просил меня… – Одик вдруг осекся.

– Чего просил? – в упор спросил Миша, и пухлое лицо мальчишки залилось краской и стало по форме и цвету похоже на спелый гранат.

– Чтобы я открыл ему дверь, – не очень-то героично промямлил этот щекастый Одиссей.

– Ну, а ты что? – Миша не спускал с него глаз.