Текст книги "Трава и солнце"

Автор книги: Анатолий Мошковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

А вон и острокрышая вышка погранзаставы с наблюдателем справа, и приземистый землесос слева, постоянно углубляющий от наносов исток Дунайца, а вон и сама река, просторная и мутная…

Метрах в ста от косы ребята посыпались через борт в воду и, подбрасываемые волной моторки, поплыли к берегу. Только Аверя с Фимой сидели в лодке. Сто метров – пустяк, стоило ради этого залезать в моторку?!

– Ну, – крикнул Федот сквозь треск мотора, – вались!

– Погоди трошки! – приподнял руку Аверя.

Вход в Дунаец, коса с палатками туристов поодаль, мальчишечьи головы в воде – все это быстро удалялось. Зато низкий румынский берег, в кустах и толстых вербах, со стогами на лугах и редкими домишками, рос.

– Давай! – крикнул Федот.

Если б здесь не было Фимы, Аверя давно бы сковырнулся с лодки. А так не мог. И Фима не хотела прыгать раньше его. Федот схватил лежавшее в лодке весло и хватил им по спине брата, но тот и сейчас не прыгнул.

У Федота от ярости запрыгали губы. Он ринулся на брата с веслом наперевес, как с пикой, точно проткнуть хотел. И тут Аверя не выдержал: перевалился через борт.

Вслед прыгнула Фима, прижав к груди коленки и два раза перевернувшись в воздухе, и, относимые стремительным Дунаем, перекрикиваясь и хохоча, они поплыли к берегу.

Дунай был шумен. Просигналила длинная нефтеналивная баржа и подкинула им добавочную волну. Как реактивный, пронесся пограничный катерок с военно-морским флагом. С десяток моторок и весельных лодок сновали от острова к Шаранову и обратно.

Вот пальцы коснулись илистого дна, еще два гребка, и Фима вслед за Аверей – обогнал все-таки, дьявол! – пошла по мелководью к берегу.

Вода едва покрывала щиколотки ног и была горячей.

На косе уже были Влас с одеждой и Алка.

Песок там был твердый, смешанный с илом, и мальчишки разбросались на нем в разных позах, подставляя под солнце кто спину, кто живот.

– Ой, Маряна, никак! – вдруг вскрикнула Алка.

Все подняли головы. Недалеко от берега шла под парусом лодка. На ней не было мотора – не каждый мог купить мотор, и две женщины изо всех сил гребли против течения: одна – Маряна, все в том же сарафане с красными цветами, вторая – ее старуха мать; на корме сидела их соседка с Придунайской улицы и управляла веслом.

Ребята повскакали с песка и бросились навстречу, в волны и пену. Ветер слабо помогал женщинам. Он то надувал бязевый парус, то проскальзывал мимо и хлопал им, и тогда толку от него было мало.

Лодка пошла к берегу, и Аверя первый вцепился в ее смоляной борт. Подоспел Влас с Селькой, и они резво потащили лодку по мелководью.

– Добрый вечер, тетя Глаша! – крикнул Аверя Маряниной матери. – Идем, Марянка, с нами загорать.

– А разгружать кто будет?

– Брига-а-да, становись! – загорланил Аверя, выворачивая из лодки верхнюю корзину с клубникой.

Вторую подтянул Влас, и ребята зашлепали с корзинами к берегу. Соседка несла ведро с закопченным котелком. Мать Маряны столкнула с мели порожнюю лодку и на одном парусе повела в Дунаец, к причалу, на положенное место.

Скоро ребята вернулись, прошли мимо туристских палаток – их было семь штук, – обошли два «Москвича», «Волгу» и бегом вернулись на пляж.

Народу на пляже прибавилось. Аверя с завистью поглядывал, как высокий парень в очках прилаживал к ступням зеленые ласты, затягивал у лодыжек лямочки. На парне были отличные, с карманчиком на «молнии» плавки, плотно облегавшие тело.

Аверю удивило: несмотря на очки, парень был мускулист, широк и, наверно, запросто положил бы его, Аверю, на лопатки.

Второй парень, сидевший рядом в красных с белой полосой плавках, был кудряв, полноват и явно не спортсмен. Он держал маску и трубку для дыхания под водой.

«Ага, те новенькие, о которых говорила Алка», – сразу смекнул Аверя. Возле туристов на расстеленном брезенте, подложив под головы ядовито-желтые подушки, лежали в ярких купальниках две девушки, повернув к солнцу свои не очень-то загорелые и не очень-то худые спины и бока.

– Ты местный? – спросил вдруг у Авери длинный.

– Ага, а что?

– Вон то Румыния, да? – Он показал подбородком.

– Ну, Румыния, – ответил Аверя. – А что?

– А ничего. Как близко она все-таки! Мы, понимаешь, неплохие пловцы… Как бы тут нечаянно водную границу не нарушить… Докуда Дунай наш?

Аверя слегка насторожился.

– Как раз посередке проходит граница.

– Сам из липован?

– Липован, – угрюмо бросил Аверя и, чтоб показать, что и он не какая-то там деревенщина, спросил: – А вы откуда будете?

– Из столицы нашей Родины… Ну, Аркадий, если погибну, прошу меня считать…

– Только ненадолго, Левка. Не так, как на Богазе…

– Идет. – Шлепая, как большая лягушка, по песку ластами, в овальной маске со стеклом, с дыхательной трубкой в зубах, длинный зашагал к реке.

– С богом! – крикнул Аркадий и стал смотреть, как его приятель лег на воду и поплыл, опустив вниз маску и выставив вверх трубку, как подводная лодка перископ.

Аверя решил кое-что выведать у них:

– Надолго приехали?

– Пока понравится. У вас тут чудно.

– Да ничего. А сами кто будете?

– А ты, однако, любопытный малый, – сказал кудрявый, – думаешь что-нибудь про нас такое?

Аверя мучительно покраснел:

– Ничего я не думаю.

– Ну если так, большое тебе спасибо от себя, от Льва и от обеих представительниц слабого пола. – В прищуренных глазах Аркадия блеснула усмешка. Но дальше парень повел себя необъяснимо. Он, оказывается, совсем не обиделся на Аверю за допрос, потому что неожиданно сказал: – Ты, наверно, здорово плаваешь? Я уж заметил, как великолепно плавают местные ребята.

– Да ничего. Как же не плавать – живем при реке.

– После Льва я поплаваю с маской, а потом дам тебе… Хочешь?

Вопрос был так неожидан, что Аверя смешался.

– Почему бы не попробовать. Можно.

– Тебя как зовут?

– Аверьян.

– Ну, очень приятно… А я – Аркадий. Давай руку. У вас тут столько удивительных старорусских, полузабытых у нас имен, что просто сердце замирает. Я, например, сегодня услышал имя Мавра… Удивительно! У нас только в книгах это встретишь.

– Всякие есть, – поддержал беседу Аверя, ведь могут же они оказаться полезными, и решил блеснуть: – У нас и Мартьян есть, и Викула, и Фока, и Куприян, и Филат, и Леон… – Он вспоминал имена позамысловатей. – А у меня есть брат родной, так его зовут Федот…

– Интересно! – вздохнул Аркадий. – Приехали мы сюда – и как в другой мир окунулись. Здорово! Не похоже на все, что видел. И эти ерики…

– Как вторая Венеция?

– Вот именно. – Аркадий заулыбался. – И эти ерики, и бочки с вином в «Буфетах» и ларьках, и дома из камыша с илом, и раки на базаре, и огромные, как блюда, камбалы… Твой отец кто – рыбак?

– М-г-гу, – произнес Аверя. – А вы кто будете – студенты?

– Были, сейчас на работе: вот он – артист, читает с эстрады юмор, басни и прочее, а я – экономист.

– А-а-а… – протянул Аверя, с неподдельным удивлением глядя на него, потому что за все свои тринадцать лет не видел ни одного живого экономиста. Артистов видел – приезжали из Одессы, а вот экономистов – нет, наверно, он очень важная персона.

Аверя и не заметил за разговором, как из воды вышел Лев с маской, поднятой на лоб.

– Контакт с местным населением! – бросил он.

Так и не удалось в этот день Авере поплавать с ластами и маской.

Знакомый пронзительный визг заставил его подскочить с песка и броситься в глубину пляжа, к старым корявым вербам у плетней. Там лежал конец толстого ребристого шланга, по которому землесос, работавший на Дунайце, гнал со дна протоки воду с илом.

Вода была темно-коричневая, почти черная, била упругой и толстой, с бревно, струей и широким ручьем, проложив в песке руслице, сбегала в реку. Там-то вот, у конца шланга, и раздался визг.

Аверя ринулся туда. Аким с Власом и Фимой держали за руки и ноги Маряну перед самым жерлом шланга, а она вырывалась, билась, вся черная от жидкости, судорожно дергая ногами…

Ее визг не был мольбой о помощи. Просто Маряне было приятно, страшновато и весело – вот она и визжала. Аверя не стал ее освобождать. Помогая Фиме, он отобрал у нее одну Марянину ногу – самому бы две не удержать – и схватил ее железной хваткой. Ах, как ему стало жаль, что так много времени проговорил напрасно с Аркадием и столько упустил! И как это Маряна далась ребятам в руки…

Брызги темной жидкости попадали Фиме в лицо; она щурилась, гримасничала и, едва удерживая вырывавшуюся ногу, хохотала и визжала не хуже Маряны.

– Ну давай мне, давай! – Аверя оттолкнул Фиму, прижал локтем к боку и вторую Марянину ногу и завопил на весь пляж: – В воду ее, в воду!

Они торжественно понесли ее к Дунаю, а Фима бежала рядом, держась за живот от смеха. Маряна дергалась своим негритянским телом: даже щеки и нос и те измазаны.

Зайдя по колено воду, стали раскачивать ее за ноги и руки.

– Раз, два… – громко считал Аверя.

– Ну пустите, мальчики, пустите свою вожатую… Как не совестно… Вот откажусь от вас…

– Два с половиной… – неумолимо считал Аверя.

Увидев, что Лев бежит от палатки, на ходу открывая футляр фотоаппарата, Аверя замедлил счет и, когда убедился, что Лев успел поймать их в объектив, произнес трагическим голосом:

– Три!

Метра на два, с разбросанными руками и ногами, взлетела Маряна в воздух, шлепнулась в воду, тут же вынырнула и, совершенно чистая, сверкая смуглотой плеч, вскочила на ноги и бросилась мстить Авере:

– Предатель!

Аверя увертывался от нее, падал в ноги, хлопался в болотца илистой воды и, наверно, в конце концов попался бы в Марянины руки, если б не Саша, не тот самый пограничник, след для которого вчера прокладывал Аверя…

Он шел через пляж, чуть наискосок от домиков с вербами, шел в полной военной форме, с пистолетом на боку, и среди полуголых купающихся людей выглядел очень странно. Но еще странней было то, что он шагал без своего неизменного Выстрела. Саша по прямой двигался к ним, к Маряне с Аверей. Они не видели его, перебегали с места на место, и ему несколько раз приходилось менять направление.

– Саша! – крикнула Алка, первая заметившая его.

И Маряна перестала преследовать Аверю.

– Здравия желаю! – сказал старший сержант и даже взял под козырек. – Можно вас на минутку? – Он никогда не обращался к Маряне на «вы».

– Ну чего тебе? – Маряна показала отбежавшему Авере кулак.

«Сейчас начнет благодарность выносить от имени и по поручению…» – весело подумал Аверя и почти ничего не расслышал из их разговора, потому что Саша отвел ее в сторонку. Расслышал Аверя только вот что.

– А мне не совестно, – на какой-то его вопрос ответила Маряна. – Ну и что, что я вожатая? Пусть другие, а я – нет… Ерунду ты городишь – мне нравится дурачиться с ними…

Саша заговорил еще тише, и Аверя услышал только несколько разрозненных слов:

– Дистанцию… Нельзя… Уважение…

На эти слова, непонятно зачем сказанные, Маряна только рассмеялась:

– Ну и пусть… Ты вот, доблестный представитель Вооруженных Сил Советского Союза, снисходишь до нас, а я что, хуже? Ну и скажешь же… Что-что? А разве ты приглашал? Не слышала, честно говорю.

Саша еще что-то сказал.

– Постараюсь, – и опять засмеялась. – Когда? В девятнадцать ноль-ноль?

Саша снова взял под козырек, деревянно повернулся через левое плечо и едва ли не строевым шагом зашагал по пляжу назад. Маряна сразу перестала интересоваться Аверей, села в кружке ребят, и он подсел к ним.

– А ты, Фима, сколько раз была у Матрены?

Фима, отжимавшая из косичек воду – искупалась, смывая ил, – сморщила лоб, подсчитывая:

– Разика три.

– Не очень-то много. А обещала…

– Маряша, – запричитала, улыбаясь, Фима, – да все вырваться не могу… Дом проклятый…

– А сюда вырвалась? И не скажешь, что у тебя усталый вид.

Фима сузила глаза и затаила в уголках губ улыбку.

– Так то не полы мыть и не на базар для стариков бегать. И ночью встану, чтоб вымазать тебя илом и бросить в Дунай…

– Ох и хитрющая ты! Я тебе… – погрозила пальцем Маряна. – Чтоб в ближайшие дни сбегала…

– Есть! – Фима вскинула к виску ладошку.

– А ты, Селивестр?

– Был у своего деда раз пять.

– Как дела у Аверьяна?

– Нормально. Жалоб от старушки не поступит. – Аверя нахально посмотрел в глаза Маряне, и его лицо, худощавое с грубым, неровным, обветренным, каким-то пятнистым загаром, было чуть надменным и лихим.

– Проверю.

– Хоть сейчас.

За спиной заиграла румынская музыка: скрипки и цимбалы, обгоняя друг друга, разлились над пляжем и полетели над Дунаем.

Аверя перекатился на другой бок и увидел в руках Льва маленький, чуть побольше «Зоркого», приемничек в кожаном футляре. Лев с Аркадием и две девушки сидели неподалеку от них и прислушивались к голосу Маряны.

Лев поманил Аверю пальцем. Аверя подполз на коленях.

– Кто она такая?

– Маряна-то? Вожатая. А что?

– Аркадь, ты слышишь… Как тебе нравится это имя? Как звучит, а?! А ты не хотел ехать сюда, дурья голова. – Потом вдруг быстро спросил у Авери: – Ты-то в бога веришь?

Готовый к любому вопросу, но не к этому, Аверя смутился.

– А чего в него верить?.. Мне… Мне все равно…

– А бог есть, нет?

– Нет, – проговорил Аверя, – откуда ему быть… Атмосферные явления все это… В школе так говорили, и опять же – Маряна.

– А дед-бабка у тебя есть?

– У кого же их нет?

– Молятся на иконы? Справно молятся на иконы?

– Так они старые.

– А много их у вас?

– Откуда много, только трое: одна бабка, материна, померла, а теперича трое…

Лев пригладил волосы и поморщился:

– Да не стариков, икон.

– Да есть. А вам что?

– Да я так просто.

– А я думал – верующий. У нас в городе церкви богатые. Одну старообрядческую, правда с согласия епархии, закрыли…

– Ну? – Лев заинтересованно придвинулся к нему и серьезно изучал его лицо сквозь большие, в квадратной оправе очки с широкими дужками на ушах.

– А почему закрыли?

– Между батюшками ссора произошла – не поделили они что-то, писали друг на друга архиепископу нашему…

– Как это – нашему?

– Да старообрядческому. Наша церковь особая, мы – за старую веру…

– Ты, я вижу, в этом деле академик…

– Чего там… – Аверя прямо-таки весь зарделся. – Жить здесь и не знать… Вот мой деда такое рассказывал о протопопе Аввакуме…

– Ребята, вы слышите, что он говорит?! – закричал своим товарищам Лев, и они на животах сползлись к Авере. – Об Аввакуме слыхал, и вообще, должен вам сказать, образованнейший малый…

– Аверька, мы уходим! – крикнул Селька.

И Аверя увидел, что все уже одеты. Ах, как не хотелось ему уходить! И он остался бы с этими добрыми, веселыми туристами, если б не Алка, подошедшая к ним.

– Садись, девочка, – предложил Лев, – ты тоже местная?

– Наша, – бросил Аверя, – я вот ее все плавать учу – слабовата.

– Не похоже, что местная.

– Мой папа мастер по лодкам, и я скоро уеду отсюда, – сказала Алка. – Он не сам делает лодки, а руководит, и все в цеху ему подчиняются…

– Вот оно как… – пропела толстенькая девушка в синей купальной шапочке, с ямками на тугих щеках, Вера, как звали ее туристы.

– Аверька, – вдруг сказала Алка, – как тебе не стыдно купаться в таких трусах? Прямо до колен. Все культурные люди купаются в плавках, а ты как деревенщина.

– Отстань, – вяло огрызнулся Аверя, – не продаются они у нас.

– А твои родители молятся на иконы? – спросил у Алки Лев.

Алка, трогавшая на коленях хорошо накрахмаленное платьице, возмущенно посмотрела на него:

– За кого вы меня считаете? Мой отец – член партии, мама активистка, и председатель райисполкома часто бывает у нас в гостях, а вы про бога! Я убежденная атеистка…

– Ого! – воскликнула вторая беленькая девушка – Люда. – И ты никогда не верила?

– Что я, дура какая? Старичкам еще простить можно: жили при русском царизме и под турецкими боярами, темные и невежественные, потому и верили в сверхъестественные силы… А чтоб я?..

– Идейная какая! – Вера похлопала себя по собравшимся в складки бокам.

Алка зарозовела от удовольствия.

– А как же иначе, я как пионерка… – И вдруг перебила себя и показала на уходившую с ребятами Фиму. – Вон ту видите? Так сама помню, как она в церковь бегала. А братишка ее, Локтя, и сейчас ходит с крестиком. И главное – пионер: под красным галстуком носит крестик. Это ведь возмутительно! – При этом Алка выразительно посмотрела в лицо Авере.

– Позор! – отрезал Лев.

– Зато она плавает, как шаран, – вставил Аверя, – как сазан, по-вашему.

– И вся она как мальчишка! Только что не курит. И хочет стать капитаном. Правда, смешно? Настоящей девочке не самое главное – хорошо плавать. Я вот даже и учиться не хочу хорошо плавать. Это для мальчишек, а не для нас, девочек… Что у нее за жизнь: торгует семечками, месит ногами ил, спит под иконами, а их у Зябиных что ворон на лозе…

– Что ты говоришь?! – Лев вскочил с песка.

– Ну, пошли, – сказал Аверя, хмурясь и прерывая Алку, – надо Маряну догнать.

– А я не пойду и расскажу им все.

– Ну и оставайся. Пока.

Аверя быстро оделся и побежал за скрывшимися ребятами.

Ребят он не догнал.

Зато вечером столкнулся с Маряной у Дома культуры. Она была все в том же платье, только без тесемок купальника, узлом завязанных на шелушащейся от загара шее. Маряна жила небогато, со стариками, и, по предположениям Авери, у нее было одно-два летних платья, не больше.

– Тебе Саша сказал что-нибудь? – спросила она.

– А чего? Нет, ни слова. Как с собакой – так я нужен, я и мои штаны, а как без собаки – так другие… Или, постой, что-то, кажется, говорил…

Маряна дала ему легкий подзатыльник.

– Завтра патрулирование. Сообщи связным, чтоб к семи утра все были на месте.

– Есть, – вяло сказал Аверя.

У щита с объявлением, что в Доме культуры открыта школа бальных танцев, а также липси и других, топталась Алка с белыми капроновыми бантиками в волосах и в белоснежных туфельках. Но Аверя лишь краем глаз посмотрел на нее – болтушка!

Откуда-то явился Саша с пограничниками и за руку, как маленькую, повел Маряну на танцплощадку, примыкавшую к Дому культуры. Площадка была ограждена высоким забором, и у входа стояла билетерша. Пограничники и знакомые проходили даром, и Саша запросто провел Маряну внутрь.

Аверя прильнул к щелке в заборе. На длинных скамьях сидели разряженные девушки, тщательно причесанные, отглаженные.

Особенно бросались в глаза две: в ярко-красном и ярко-голубом платьях, таких широких и круглых внизу, точно вентерь на обручах. У них были высоченные, как стожки сена, прически. Девушки стояли у стены, такие необычные, броские (одна работала секретаршей в райисполкоме, вторая – официанткой в чайной), что ребята и подойти к ним стеснялись.

Зеленой группкой толклись у стенки пограничники, робели видно, и поглядывали, как танцуют наиболее смелые пары. С солдатами была и Маряна.

Танцевали больше девушка с девушкой.

Вдруг Саша махнул рукой и потянул Маряну, положил одну руку на ее талию, вторую – ладонь в ладонь, поймал старым кирзовым сапогом такт и поплыл по танцплощадке.

В это время у входа раздался шум. Молодые рыбаки вталкивали на площадку случайно оказавшегося здесь Акимова деда. Дед ругался, мотал седой бородищей, упирался в косяк двери. И все-таки его втолкнули внутрь и загородили выход. Деду надоело ругаться, он засмеялся и протянул руки к билетерше, приглашая на «русскую».

– Пошел, старый. Бородой исколешь, да и на службе я…

На голоса бесшумно нагрянули три дружинника с красными повязками на рукавах. Молодые ребята тут же подались в тень, и Акиндин беспрепятственно, хотя и без явной охоты, вышел с танцплощадки. Чей-то локоть коснулся Авериной руки. Оглянулся – Фима. Она тоже прильнула к щели.

– Завтра в семь к заставе, – сказал Аверя, – на патрулирование. И еще вот что: сходила бы к моему деду, к тимуровскому, полы надо вымыть.

– Хорошо.

Аверя оторвался от забора и пошел по вечерней, полной народа Центральной улице.

Глава 4
У ПОГРАНИЧНОГО СТОЛБА

– Смотри, смотри, может, тот? – шепнула Фима и показала на человека, одиноко стоявшего у вербы.

– Своих не узнаешь, – прошипел сквозь зубы Аверя. – Гаврила, рыбак с «Норда».

Они пошли дальше. Миновали пограничный столб. Железобетонный, зеленый, с красными полосами и номером, он стоял в деревянной оградке и сверкал оттиснутым металлическим гербом Советского Союза. Фима знала: такие столбы расставлены вдоль всего Дуная, потому что эта пограничная река только наполовину наша.

«Как смешно, – думала часто Фима, – одна и та же рыба, скажем сом, зигзагами плывущий по Дунаю, то и дело нарушает границу и по десятку раз в день является то советским, то румынским, пока не попадется на чей-либо крючок и гражданство его определится окончательно и навсегда…»

Они шли группкой в три человека. Здесь были последние метры нашей земли, илистой, топкой, заросшей густейшими плавнями, прорезанной заливами и канавами, но родной, которую нужно очень беречь.

Хотя на той стороне реки была и дружеская страна, мало ли кто мог перейти оттуда сюда или от нас туда с важными сведениями, а потом дальше, в другие страны.

– Смотрите за деревьями и на воду, – предупредил Аверя.

В глазах Фимы заплясала дунайская рябь, зашевелились бородавчатые дуплистые стволы старых ревматических верб, залитых по щиколотку водой, – две трети своей жизни проводят в сырости!

За каждым из них, казалось, кто-то прятался, выглядывал и снова прятался.

Считалось, что граница у них тихая, но случалось кое-что и здесь.

Несколько лет назад, как рассказывали, в чайную на Центральной улице зашел незнакомый человек в чересчур потрепанном пиджачишке и чересчур видавших виды рыбацких сапогах, заказал стакан водки, бутерброд с черной икрой, выпил полстакана и стал приглашать к своему столику сидевших рядом рыбаков. На деньги не скупился, хохотал и рассказывал занятные истории и анекдоты.

Буфетчице он показался странным. Она послала судомойку на заставу. Пришли, проверили документы, увели, и скоро выяснилось: крупный агент, хотел уйти на тот берег и, чтоб никто его не заподозрил, решил соответственно одеться, продемонстрировать щедрость души и… И перестарался.

А еще и такой был случай. Ловили наши рыбаки в Григорьевском гирле селедку. В одной из лодок сидели два брата Мокровы; видят, судно под турецким флагом проходит вблизи. А воды-то здесь наши. Не имеет права. Судно уже совсем близко, того и гляди, сеть на винт намотает. Старший Мокров и закричал: дескать, не положено здесь быть турецкому судну. Поняли. Были, видно, на борту знающие русский язык. Отвечают: сбились с курса в тумане. А туман-то нельзя сказать, чтоб очень…

– Оставайтесь здесь! – кричит старший Мокров. – Не имеем права отпустить без проверки. – А сам схитрил: нагнулся к дну лодки, взял черную деревянную ложку тыльной стороной и кричит в нее, точно в телефонную трубку: – Товарищ начальник заставы, задержан турецкий теплоход! Прошу срочно прислать катер… – А сам подмигнул проходившей мимо рыбацкой лодке: чеши, дескать, к рыбоприемному пункту, где есть телефон, свяжись с заставой и вызывай.

Примчался пограничный катер, и офицеры стали разбираться, в чем дело, а Мокровы получили по ручным часам, деньги и благодарность; о братьях и в газетах писали.

А было и такое. Приплыли однажды ночью к нашему берегу на камышовом снопе двое маленьких румын: привели их на заставу как нарушителей; и тут выяснилось: побила их мамка за то, что ведро клубники умяли в погребе, вот и решили они искать справедливости на наших берегах.

– Должны отправить вас обратно, – сказал начальник заставы, – не имеем права задерживать.

Те – в слезы, чуть не на колени становятся, не хотят на тот берег, к мамкиным кулакам. Ничего не поделаешь – отправили и только дали совет: уж коли есть клубнику, так не ведрами, ну а, скажем, поллитровыми банками или, что еще лучше, прямо с грядки рвать…

– Тише ты, в воду свалишься! – зашипел Аверя, хватая Фиму за руку: задумавшись, она споткнулась о неровно прибитую доску. – Смотреть надо глазами!

Фима поежилась, прислушалась. Было тихо, очень тихо, так тихо, что даже слышалось, как на мглистой румынской стороне внятно и одиноко кукует кукушка.

Впереди шел Аверя в кургузом пиджачке, из которого давно вырос. Глубоко на лоб надвинута тесная кепочка. Крупные руки далеко высовывались из рукавов: они то прятались в карман, то пересчитывали пуговицы, то висели без дела, и, конечно, им так не хватало какого-нибудь оружия, скажем пистолета!

Фима давно знала Аверю, так же давно, как знала небо над головой, упругие сучья пирамидального тополя, росшего возле их калитки, как знала отца и мать.

Он жил через два дома от них, маленький и сопливый крепыш. Они в один год научились плавать в ерике, пугали одних и тех же лягушек, а потом, чуть попозже, с одним и тем же бредешком, держась каждый за свою палку, бродили по горло в воде, и на их шеях раскачивались, когда они нагибались к корягам, свинцовые крестики…

Потом эти крестики исчезли: Фима на глазах у матери в порыве ярости выбросила в ерик, а Аверя втихую спрятал за иконой богородицы. Они вместе играли в нырки: бегали друг за другом по воде, падали, норовя ухватить за ногу, подныривали друг под друга, удирали и брызгались. Аверя был силен, смел, напорист. Недаром же, когда в школе организовался отряд ЮДП, его избрали заместителем начальника штаба. Впрочем, из него бы вышел и отличный командир отряда Разве можно его сравнить с Валеркой Кошкиным?! Того избрали, конечно, только потому, что его отец – начальник пожарной команды Шаранова. А если у него, как говорили, и лучше дисциплина, чем у Авери, и он выдержанней, так это еще не значит, что надо выбирать именно его.

Куда ему до Авери! Он, Аверя, один такой на все Шараново, а может, и на весь Дунай. Жаль только вот, не всегда он разбирается, кто его друг, а кто – нет, что хорошее, а что не очень, хоть и красивое внешне…

Они подошли к порту с огромной пристанью и двумя кранами и баржей, стоявшей со вчерашнего дня под разгрузкой: все товары в магазины привозили сюда по воде.

Впереди шел Аверя, и глаза его настороженно смотрели по сторонам. Вдруг он застыл на месте. Фима с Акимом тоже остановились и принялись смотреть туда, куда глядел Аверя.

– Тише, – прошептал Аверя, – не дышите.

– Что там, кто там? – придвинулась к нему Фима.

– Чего там узрел? – вполголоса спросил Аким.

– Тс-с! – Аверя торнул его локтем в живот. – Неизвестный. Снимает местность… Фимка, приготовьсь.

Холодок пробежал по Фиминой спине.

– Как – приготовьсь? – шепотом спросила она.

– На заставу побежишь.

– А где он, где? – заморгал ресницами Аким. – В воде или на берегу? Переплывает Дунай?

– Да вы что, ослепли? Смотрите! – И Аверя показал, куда надо смотреть.

И Фима увидела. Увидела рослого человека в плаще с фотоаппаратом в руках. Он был далеко и сливался с деревьями и кустами. Но Фима четко видела, как он поднес к лицу фотоаппарат – объектив блеснул на солнце – и что-то снял.

– Румынию щелкает, – шепнул Аким.

Фима знала: фотографировать границу, все пограничные объекты и румынскую сторону запрещено.

– Аверь, – вдруг шепнула она, хорошенько приглядевшись. – Какой же это неизвестный?! По-моему, это тот… с пляжа, с которым ты говорил вчера… Смотри, и очки у него… рост тот же…

– Ну-ну! – шепотом запротестовал было Аверя, застыл на месте, впиваясь в незнакомца глазами, потом нехотя согласился: – Вроде ты права… Он.

– А я-то думала… – чуть разочарованно сказала Фима.

Аверя, несколько секунд молчавший, повернул к ней посуровевшее лицо:

– Беги на заставу. Слышишь?

Фима фыркнула:

– Сам беги… Осрамиться хочешь?

– Ты слышала, что я тебе сказал? И в обход, не спугни. И чтоб быстро. А мы с Акимом будем вести наблюдение и следить за ним.

– Не смеши, – сказала Фима.

– И самого Маслова вызывай, начальника, скажи: группа Аверьяна Галкина обнаружила… Ну и все такое…

– Сам…

Аверя вдруг схватил ее за руки и крепко сжал:

– Я тебе приказываю! Приказываю, как заместитель начальника шта…

– Ну сходи, чего тебе стоит? – перебил Аверю Аким. – Он и в самом деле снимает то, что нельзя.

И Фима пошла – пошла не торопясь.

– Бегом! – крикнул Аверя.

Фима пошла побыстрей.

Всю жизнь прожила она на границе, можно сказать у самых пограничных столбов, а никого не задерживала и даже не помогала задерживать. Правда, она много раз бывала на погранзаставе: с отцом, когда его задержали с лодкой за небольшое нарушение режима погранзоны – позже положенного времени возвращался; и когда они всем отрядом ходили сюда на встречу с пограничниками и осматривали их хозяйство: спортгородок, место для заряжания и разряжания оружия, глухую толстую стенку и два пограничных столба, совсем такие же, как на границе, только деревянные, и помещения, где живут служебные собаки…

До заставы было недалеко, с километр, и скоро Фима толкнула калитку у ворот и вошла в огромный, огражденный двор заставы. На вышке под острой крышей расхаживал солдат. Время от времени он смотрел в бинокль в сторону Дуная.

Фима пошла к деревянному дому, на первом этаже которого за стеклянным окошечком всегда – днем и ночью – сидит дежурный.

Он и сейчас сидел там, парень в зеленой фуражке с очень знакомым лицом, хотя имени его Фима не знала.

Она нерешительно постучала в окошко. Ей было неловко – очень уж по сомнительному делу обращалась.

– Чего тебе? – Солдат открыл окошечко.

– К начальнику бы.

– А зачем?

– Надо. Наш отряд ЮДП патрулировал…

– А где же пограничники, которые были с вами?

– Они в другом месте… С теми, кто подальше… А мы у порта…

– Минутку. – Дежурный взял телефонную трубку и отчеканил: – Товарищ майор, докладывает дежурный рядовой Усенко. Здесь школьница требует, чтоб пропустили к вам.

Лицо рядового Усенко было подтянуто и сосредоточенно.

– Есть, товарищ майор, – сказал он молодцевато, положил на рычаг трубку и бросил Фиме: – Беги, третья дверь направо…

Фима пошла по коридору – в нем пахло вымытыми полами, гимнастерками и еще чем-то строго служебным.

Негромко постучала в дверь.

– Войдите!

Раздались быстрые – навстречу ей – шаги.

Вошла. Два стола – один начальника, другой – для совещаний. У стены – железная койка под байковым одеялом. На одной стене – портрет Ленина, на второй – Дзержинского, с пристальным, целящимся взглядом из-под козырька надвинутой на лоб фуражки. На столе начальника – толстая книга с торчащей закладкой («О'Генри», – прочитала на корешке Фима) и телефоны.

А лицо у начальника совсем не строгое, не военное, чуть полноватое, глаза мягкие, синие, добрые и губы не жесткие и вроде бы даже не очень волевые. И вообще – сними с него гимнастерку с погонами, пояс и сапоги, переодень в здешнее – ну рыбак рыбаком…

А говорят, он беспощаден и строг. Многие рыбаки даже недовольны: чуть нарушат погранрежим – штраф или запрещение на какой-то срок выходить на лодке.

– Что стряслось, девочка? – Майор улыбнулся.

И Фима рассказала…

Она так и не успела увидеть, как пограничники забирали нарушителя. Когда Фима вернулась на берег, все было уже сделано и даже ребят там не было.