Текст книги "Девочка Прасковья"

Автор книги: Анатолий Лимонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

пещеры. Примостились на гладкие валуны. Воздух был далеко не санаторный, а

какой-то спертый, затхлый, точно мы находились в старом могильном склепе.

Снаружи что-то выло, гудело, шипело, трещало, грохотало. В ярких вспышках

молний метались у входа кроваво-красные лианы воздушных корней, тревожно

колыхалась паутина.

– Нехилая романтика! —

отметил я про себя. – Прямо-таки кошмар на улице Вязов!

Взглянул на девчонку.

Похоже, и она чувствовала себя в такой обстановочке совсем неуютно. Но что

поделаешь? Зато мы надежно укрылись от всех этих ужасов и напастей природы: и

от ливня, и от молний, и от колючего ветра, и от всякого зверья и гнуса…

Отделились от всего мира, и пусть только кто-нибудь попробует нам тут помешать!

Сколько было времени, я не знал. Мобильник намок и не подавал признаков жизни, а наручных часов я никогда и не носил, не было их и у Пашки. Снаружи было

сумеречно,

то ли от грозы, то ли уже вечерело. Буря утихать пока не собиралась, а это

значило, что нам придется ночевать здесь одним и до утра ни на какую помощь уж

точно рассчитывать нечего.

Интересно, что сейчас

творится на другом берегу? Бедные наши тети, они, наверно, места себе не

находят от волнения за нас. Сообщили ли они обо всем домой? Скоро уже должен

отправиться и поезд… Конечно же, ни тетя Клава, ни тетя Зоя никуда без нас не

поедут, а вот остальные, похоже, уже занимают удобные места в теплых и светлых

купе. Бард печально перебирает струны гитары, старичок пересчитывает камушки, следопыт любуется своим желтым паучком, Лизка напудривает куриный носик, Фомка, поди, напевает ей на ухо балладу о том, что вот если бы он первым прыгнул в

бурную реку, а не тот бегемот в бриджах, то девчонка с косичками была бы давно

спасена, а так они все только упустили время…

– Сам потанцевал на

ящике, как папуас, и всё! «Как вы там, ребятки, может вам помочь немножко?!»

Эмчеэсник, елы-палы! – возмутился я и, забывшись, свои последние слова произнес

вслух.

Пашка удивленно на меня

взглянула, как-то таинственно сверкнув в полумраке пещеры своими бархатными

глазами.

– Это я про того

качка-Фомку подумал, – сказал я. – Мог ведь нам помочь, а не стал ножки мочить, зараза!

Пашка ничего не

ответила. Да, надо тут отметить, что я не слышал от нее еще ни одного слова с

того самого момента, как она крикнула на пароме: «Тетя Зоя, я здесь!»

Может быть, она

по-прежнему не желала со мной общаться? И это за все то хорошее, что я для нее

сделал?! А ведь я мог бы сейчас уже ехать домой, готовиться к поездке в Египет, а она плавала бы все где-нибудь, уже под Екатеринбургом примерно… Вот ведь

гордячка! И во мне вновь стало разгораться зло на эту девчонку. Мокрая одежда

противно облегала тело, сидеть было неудобно.

– Надо бы отжаться, как

думаешь? – спросил я.

– Угу! – отозвалась

Пашка.

– Тогда давай так

сделаем, – предложил я и решительно поднялся. – Ты иди в дальний угол, а я ко

входу. Гроза над нами, кажется, уже прошла, и молнии уже почти совсем не

светят. А минут через десять сходимся опять на середине, о’кей?

– Угу, – снова промычала

девчонка и пошла к задней стенке пещеры, звонко шурша камнями.

А я подошел к выходу, но

встал все же в темном уголке. Хоть и рядом с пауком, но зато обезопасил себя от

света случайной молнии, который выставил бы меня на всеобщее обозрение.

Быстренько разделся. В принципе, одежки-то было всего пять предметов: носки, бриджи, плавки да темно-синяя майка с белым желтоглазым волком на груди. Чтобы

не думать о своей наготе, я решил затеять разговор с девчонкой, которой, похоже, было нелегко управляться с длинным и широким платьем, промокшим до

нитки.

– А ты неплохо плаваешь!

Где училась? В секции?

– Нет, меня мама учила,

когда я еще совсем маленькой-маленькой была. Она имела юношеский разряд по

плаванию! – ответила наконец Пашка, и в ее голосе я не обнаружил и нотки

недоброжелательности. – А у тебя все равно лучше получается! – добавила она.

– Меня родители в шесть

лет пристроили в секцию. Так туда и хожу до сих пор.

– А где ты учился с

водоворотом бороться?

– Да нигде! Тренер

как-то рассказывал… Так, одна теория, короче. Сегодня вот впервые была

практика. А ты молодец, ловко сделала этого Водокруча!

– Тебе спасибо за

подсказку и поддержку, а то он меня едва не проглотил!

– Ха! Вообще-то, противный

старикашка, этот Водокруч XIII-й! Не желал бы я больше с ним обниматься!

– Это точно…

Крепенько отжав свою

нехитрую одежонку, я оделся, пригладил свои короткие волосы и снова вернулся к

валунам. Девчонка тоже шла на середину, осторожно ступая в темноте, чтоб не

споткнуться об острые камни. Ей было все же полегче, так как удалось сохранить

свои туристские кеды. А я вот в одних носках являлся теперь никудышным ходоком, точно выброшенная на берег рыба.

– Фу, ну вот и все… —

облегченно выдохнул я. – Ну и накупались мы сегодня!

– Да уж… – тихо

согласилась Пашка. – Даже чересчур.

– А книжку-то так и не

спасли…

Девчонка печально

вздохнула.

– Интересная хоть была?

– спросил я.

– Еще бы! Это же «Жития

святых»! За ноябрь… Жалко очень… Это все я, дуреха нерасторопная! Надо было

ее в сумку спрятать…

– Да разве все успеешь!

Ветрило-то вон какой наехал! Меня и то чуть за борт не опрокинул! – усмехнулся

я, подбадривая девчонку.

Время тянулось медленно.

Очень хотелось есть. Дождь хоть и ослаб немножко, но все равно продолжал

барабанить по камням. Вдали как-то тревожно и печально шумел и трещал лес.

Молнии били теперь на том берегу: грозовой фронт медленно продвигался на

станцию. Я достал из кармана последний «Марс», вернее, то, что от него

осталось. Короче, это был теперь слипшийся комок облезлой обертки с

толстым-толстым слоем мокрого шоколада внутри. Он даже и запах потерял. И все

же это было какое-никакое лакомство. Я истратил за день все силы и надо ведь их

как-то восполнять! Девчонка сидела напротив меня, прислонившись спиной к стенке

пещеры. Ее почти не было видно, но, думаю, что она уже начинала дремать от

усталости. Я осторожно развернул свое шоколадно-ореховое сокровище и с

наслаждением вонзил в это месиво свои зубы. Несмотря ни на что, было вкусно, как никогда, хотя шоколад и отдавал привкусом тины… Съев добрую половину

сладкой массы, остатки я протянул девчонке.

– На, поешь вот!

Она оттолкнулась от

стенки и, принимая из моих рук странное угощение, удивленно спросила: – Что это?!

– Батончик «Марс»! —

сказал я важно и добавил уже потише: – Точнее, читай наоборот… Но ничего, есть вполне можно.

Хорошо, что в темноте

ничего видно не было, и моя спутница тоже с удовольствием проглотила это

шоколадное чудо, а потом даже практично облизала и обертку.

– Вкусный! – отозвалась

она.

– Жаль, маловато… —

добавил я. – Знаешь, их у меня двенадцать было!

– А я «Марс» еще никогда

не пробовала… «Сникерс» только один раз ела… Прошлой зимой, – отозвалась

девчонка, и мне стало неловко от того, что я похвалился.

– Слушай, а почему тебя

так странно зовут, по-мальчишески? – спросил я, желая побыстрей сменить тему

разговора.

– Почему странно?! —

удивилась девчонка. – Многие женщины носят именно мужские имена!

– Да?!

– Конечно. Ведь есть и

Александры, и Алексии, и Анатолии, и Станиславы, Антонины, Павлы, Федоры, Василисы, Георгии, Виктории, Валерии…

– А ведь и верно… Я,

знаешь, как-то над этим не задумывался… Так значит ты – Павла?

– Нет, – улыбнулась

девчонка. – Меня зовут Прасковья!

– Ха! – невольно

вырвалось у меня, и я напел шутливо: – Девочка Прасковья из Подмосковья…

– Ага, – вполне серьезно

отозвалась Пашка, как бы вовсе и не заметив моего юмора, и добавила: – Я из

Рязанской области… А тебя ведь Жорой зовут?

– Да, – сказал я. —

Георгий, стало быть…

– Это понятно, – как-то

задумчиво произнесла девчонка.

– Извини, конечно, но

почему тебе дали такое имя? Ведь сейчас так мало кого называют! Звучит как-то

по-старушечьи…

– Сейчас, наоборот,

по-всякому называют! – как-то обиженно произнесла девчонка, но разговора не

прервала и ответила на мой вопрос. – Это меня так бабушка назвала. Я ведь

родилась в ночь на десятое ноября, а этим числом отмечают день святой

великомученицы Параскевы. А бабушка моя была глубоко верующим человеком. Вот

она и предложила маме: «Назовем девчушку Прасковьей, Пашенькой… Тем более и

пятница сегодня». На том они и порешили. Так я и стала «девочкой Прасковьей из

Подмосковья». А по-церковному – Параскева. Теперь сама Параскева Пятница

является моей небесной покровительницей.

– А почему Пятница?

– Имя Параскева

переводится так с греческого. Вот и зовут ее кто Параскева, кто Пятница, ну а

проще – Параскева Пятница!

– Ха! – снова вырвалось

у меня. – Прикольно! Выходит, что я теперь сеньор Робинзон, а ты – моя Пятница!

Круто!

Девчонка не ответила,

только устало улыбнулась.

– Слушай, а кто они

такие, эти небесные покровители?

– А ты разве не знаешь?

– Не-а.

– Небесные покровители —

это или ангелы, или святые люди, которые заслужили себе такое звание разными

подвигами, трудами, страданиями. Это и праведники, и мученики, и

великомученики, и пророки… Они все своей богоугодной жизнью заслужили право

находиться в раю и наслаждаться там вечными благами, но не забывать и о нас, простых христианах. Каждый человек у нас носит имя какого-нибудь святого. И вот

именно этот святой и является его небесным покровителем. Понимаешь?

– Ага. А что он дает?

– Ты можешь ему

помолиться в любой ситуации, попросить о чем-нибудь и так далее. И он услышит

тебя и обязательно поможет.

– Серьезно?

– Конечно!

– А как просить-то?

– Ну, как можешь, как

хочешь… Ну, например, вот так, как принято в церкви: «Святой великомучениче

Георгие, моли Бога о мне!» или конкретно скажи просьбу: «Помоги мне выбраться

из этого леса и быстрее вернуться домой!»

– И что, ты думаешь, он

так быстренько возьмет и поможет?

– Еще бы! Обязательно

поможет! Может, конечно, и не так быстро, как хочется, но все равно устроит

все, как надо! Да ты хоть знаешь, кто он есть-то – твой небесный покровитель?

– Нет. Наверно, какой-нибудь

Георгий Толстый! – усмехнулся я.

– Георгий Толстый – это

ты! – обиделась девчонка. – А твой покровитель – сам святой великомученик

Георгий Победоносец! Понял?

– Ого! Круто! Ты

серьезно?

– Конечно! Твои именины

шестого мая.

– Это тот, что ли, Георгий,

которого рисуют убивающим дракона? На гербе нашей столицы, например…

– Да, тот самый. А ты

что же, ничего о нем не знаешь?!

– Не-а… – зевнул я. —

Я, понимаешь, как-то далек от всего этого… Седая старина…

– Какая старина! —

возмутилась девчонка. – Это же святые люди! Христианин ты или нет?! Ты обязан

все это знать!

– Слушай, Пятница,

давай-ка лучше спать! Утро вечера мудренее… Что-то я сегодня изрядно

притомился…

Я разгреб острые камушки

и улегся на гранитном полу пещерки. Острые иглы хвои, всякие выступы и

неровности моей лежанки здорово впивались в тело, и я часто ворочался то так, то эдак, постанывая и поругиваясь. Девчонка легла где-то поблизости тихо и

мирно, точно на диване. Все-таки ее широкое и длинное платье хорошо укрывало

практически все тело.

Несмотря на жуткую

усталость, заснуть сразу не удалось. Грозовая духота стала сменяться ночной

прохладой, и в пещере стало довольно свежо. Мои голые плечи подернулись гусиной

кожей. Желая как-то отвлечься от своих бытовых проблем, я снова спросил у

девчонки:

– Паш, скажи, а ты —

верующая?

– Да, – ответила она

весьма кратко.

– И давно?

– Сколько ты плаваешь,

столько и я верую!

– Хм. Да ты, поди, уже

святая, как твоя Пятница!

Девчонка промолчала.

– И кто же тебя научил?

Бабушка тоже?

– Да. Потому что она

меня воспитывала до шести лет.

– А что так?! Расскажи,

пожалуйста, а то что-то не спится. Эти иглы и камни тут, как термиты…

– Мои родители были

студентами. И вот, когда я должна была родиться, отец, узнав об этом, бросил

маму одну и куда-то сбежал.

– Вот коз… – вырвалось

у меня, но я вовремя спохватился и сказал помягче. – Ах, негодник, да разве ж

так можно?!

– Наверное, он просто

испугался ответственности и того, что ребенок помещает его учебе и продвижению

по службе.

– Все равно так нельзя делать!

Как можно бросить любимого человека да еще и свою дочку?! Это ведь просто…

муш куейс, как говорят арабы! Я бы так ни за что не поступил!

– Он совсем нас не

бросил. Приезжал потом, предлагал маме деньги, но она отказалась от помощи…

из принципа.

– Ну и молодец!

Предателей не прощают!

– Вот бабушка и взяла

меня к себе еще совсем маленькую. Воспитывала, как могла, выхаживала на свою

небольшую пенсию… Зато мама смогла доучиться и устроиться на работу.

– А кто твоя мама?

– Она врач. У нас в

поселке работает. Мы с ней вдвоем живем.

– И что же, она больше

не вышла замуж?

– Нет. Думаю, что

потеряла доверие к мужчинам. Сказала, что одна меня на ноги поставит и сделает

из меня Настоящего Человека! Правда, зарплата у нее небольшая, и ей приходится

работать на двух работах и еще по-всякому подрабатывать…

– И сколько же она

получает, если не секрет?

– Пять тысяч за основную

работу.

– Ого! Что так мало-то?!

Мой батя такие бабки за пять дней берет, а вот после отпуска станет еще больше

зарабатывать! Да еще он и гонорарчики разные получает за всякие там научные

разработки.

– А кем он работает?

– Помощником

гендиректора в одной большой строительной компании.

– А мама?

– Мама не работает. Она

домохозяйка. Хотя у нее тоже высшее образование, и она иногда пишет статьи в

журналы, даже в зарубежные! А сейчас, представляешь, арабский язык изучает: всякие там «куейс – муш куейс».

– Здорово! – вздохнула

Пашка.

Я почувствовал, что

опять начал хвалиться и сменил пластинку.

– А как бабушка ваша?

– Наша бабушка умерла,

когда мне шесть было и я собиралась идти в школу… – мрачно произнесла Пашка.

– Ой, извини, как

жалко… Ну почему же так рано? Она ведь нестарая еще была, верно?

– Да, но зато у нее было

очень больное сердце, поэтому бабушка пожила совсем немного… Все любила

говорить: «Вот, Пашка, выдам тебя замуж за принца, тогда и ко Господу спокойно

пойду!» А не дождалась… Знаешь, как я ее любила? Она для меня как вторая мама

была!

Бабушка все время со

мной возилась, забывая обо всем. Мамка-то тогда на одну стипендию жила…

Бабушка всячески подрабатывала, так как пенсии не хватало. Вязать любила, здорово вышивала, на огородике возилась, курочки у нее были, хрюшки… А по

вечерам она мне рассказывала всякие интересные истории, но не сказки, а жития

святых. И вместо колыбельной пела молитовки, коих знала очень и очень много.

Например, качала меня и напевала: «Свят, свят, свят Господь Саваоф! Господь

Саваоф… Исполнь небо и земля славы Твоея!..» Так вот с детства меня и

приучила к этому чудному миру Православия! А вот когда призвал ее Господь на

небеса, она в тот последний день позвала меня к себе проститься. К ней уже и

батюшка приходил: исповедовал, причастил, пособоровал – все, как положено…

Бабушка радостная такая лежала. Мы с мамой плачем, а она улыбается и нас

успокаивает:

«Ну что, девоньки мои, радоваться надо, что бабушка ваша на небо уходит, ко

Господу своему!»

– Бабушка, а разве не

страшно умирать? – спросила я.

– Ну что ты, внученька!

– ответила она, гладя меня по голове. – Нам – православным христианам – бояться

нечего. Господь милостив… В рай отходим… в жизнь прекрасную и вечную…

чего же тут бояться… Одно меня только огорчает: остаетесь вы тут одни, мои

родненькие. Ничем я вам больше помочь не смогу… Даже пенсийку, и ту теперь

заберу с собой… Продержитесь?

Мама моя говорила:

– Не беспокойся ты, мам,

ничего с нами не случится… Пашка вот уже большая, скоро в первый класс

пойдет. К школе мы ее, слава Богу, собрали! Теперь легче будет, ведь я уже сама

работаю.

Потом бабуля долго с

мамой говорила, давала ей последние указания насчет домика, землицы, живности, похорон… А потом меня к себе позвала. Взяла мою ладошку в свои казавшиеся уже

холодными руки и тихо, но строго сказала: «Прасковьюшка, пообещай мне, что всю

свою жизнь будешь жить по-Божески, по-христиански, не забудешь всего того, о

чем мы с тобой говорили, пели, мечтали…»

– Обещаю, бабушка! —

ответила я и заплакала. – Я тебя никогда не забуду… И маме всегда помогать

стану…

– Ничего-ничего,

внученька, ты не плачь, ты у меня умничка… А будет когда трудно, пожалуйся

мне или Параскевушке, мы услышим и обязательно поможем. А теперь ступай… Пора

мне уже… Боженька ждет. Надо хоть немножко подготовиться…

Пашка замолчала и,

похоже, тихо заплакала. Этот ее такой неожиданно жалостливый рассказ тронул и

меня. Я хотел что-то сказать, но не смог, считая, что сейчас лучше промолчать.

И еще я отчетливо понял, закрывая глаза, что такие вещи врагу не рассказывают.

Значит, девчонка мне доверяет? Да и не такая уж она и вредина, просто, наверно, в мамку свою удалась – гордая и свободная… Да еще и верующая, а они ведь

странные какие-то… И живется-то ей, похоже, дома не очень-то уютно и

комфортно, не то, что мне, например… Мысли мои постепенно спутались, усталость скрутила все тело, и я не заметил вовсе, как уснул. И мне

причудилось, будто я лежу не в тесной пещерке, а в золотом саркофаге, стоящем

посреди огромной пирамиды. Тут сумрак и тишина. Откуда-то сверху тускло

струится лазурная синева. На каменном полу россыпи драгоценных камней, средневековое оружие в золотой оправе, сосуды с вином и благовониями, горки

заморских фруктов…

Я хочу встать, но не

могу – совсем нету сил. Откуда-то слышатся голоса родителей, друзей. Похоже, они ищут меня. А я лежу в тесном саркофаге, все вижу, а подняться не могу, даже

пошевелиться нет никакой возможности. Интересно, что за надпись на моем

постаменте? Наверное, «Фараон Жоратон Толстый XIV».

Прикол, да и только! В

гробницу начинают заходить люди. Они идут мимо, разговаривают, удивляются тому, куда это я мог запропаститься. И дела им нет до того, что я – вот он, лежу

рядышком. Но для них я – всего лишь пустая мумия, седая старина… Вот идут

папка и мамка, вон Мишка Сальцов, а вон и Гоша Боксерманн, и другие ребята, весь наш класс и учителя… А это и туристы пожаловали: дедок-спортсмен, старичок с камнями, бард с гитарой, следопыт со своим неразлучным пауком, Фомка

с Лизкой, тетя Зоя, бабульки на подводе проехали, а вон и паромщик зычно стучит

по гладким мраморным плитам своими подкованными кирзачами… Никто не нашел

меня…

Наконец, кто-то подбегает к саркофагу, и я слышу: «Жорка, ты здесь?» Я хочу

ответить голосу, который никогда ни с каким другим не спутаю: «Да, я тут, тетя

Клава, помогите мне выбраться!» Но и речь у меня пропала, и все тело сковала

какая-то мертвецкая холодрыга. Ушла и соседка, печально и разочарованно

вздыхая. Вдруг опять шаги! Кто-то идет прямо ко мне! Гляжу в золотые глазницы.

Ба! Да это же сам Тутанхамон! Живая мумия! Подошел, приподнял крышку. Посмотрел

на меня впалыми красноватыми глазами и покачал головой: «Муш куейс! Муш куейс!»

И тоже убрался восвояси. Стало совсем холодно, одиноко и тоскливо. Точно меня и

впрямь захоронили заживо. Проклятье! Да что же мне делать?! Так и погибать

здесь, в этом дурацком саркофаге? И никогда больше не увидеть ни солнца, ни

леса, ни реки, ни людей?! Слезы выступили у меня на глазах. И тут слышу чью-то

легкую поступь. Гляжу – а это Пашка идет! Я сделал невероятное усилие и, разомкнув губы, произнес: «Пятница, помоги!» Но голос получился такой скрипучий

и неестественный, точно это возопил монстр, восставший из ада! Эхо подхватило

мой вопль и он гулко забился в недосягаемой свинцово-серой вышине сводов

пирамиды. От услышанного у бедной девчонки, должно быть, сердце ушло в пятки.

Туча испуганных летучих мышей заметалась во мраке, отчаянно вереща и поднимая

клубы пыли. Но Пашка вовсе не испугалась и подошла к саркофагу.

– Ну что, Жора-Обжора,

вот до чего довело тебя твое неверие! – ехидно произнесла она.

– Помоги, Пятница,

пожалуйста! – снова прохрипел я.

– А не ты ли поливал

меня ледяной водицей? Вот теперь сам и лежишь, как холодный айсберг!

Бесчувственный чурбан… Так тебе и надо!

Я хотел сказать что-то,

но губы опять сомкнулись, и я лишь застучал зубами.

– Эх, ты! Ну ладно,

помогу… – сжалилась девчонка и, подняв с пола увесистый меч, тускло

сверкающий рубинами и изумрудами, в два-три взмаха разнесла надоевший саркофаг

вдребезги. Я от неожиданности не удержался на постаменте и рухнул на мраморные

плиты. Но, чтобы не было больно от удара, взял да и проснулся…

Ох, ребята, как же я

тогда замерз! Я лежал, согнувшись калачиком, зажав руки в коленках. Все мое

мокрое тело посинело и покрылось крупными мурашками. Зубы стучали. Подвывая

точно волк на луну, я кое-как поднялся и принялся разминать свои суставы и

мышцы. Какие-то мелкие камешки и хвоя так впились в плечи, что и не думали

отлипать, отпечатавшись на моей коже, как древние растения на угольных срезах.

Было раннее утро. В

пещере уже отчетливо различались стены и своды. Паутина пестрела сотнями

запутавшихся в нее мошек. Девчонка лежала у стенки спиной ко мне тоже

сложившись «по-старушечьи». Видать, и ей было прохладненько!

Кряхтя и ахая, я

заставил себя сделать несколько резких приседаний, а потом упал и отжался

десять раз, затем побоксовал по-тайски невидимого противника и немного

станцевал в стиле брейк-данс. Согревшись и прогнав остатки сна, я выглянул из

пещеры. Но ничего не увидел! Да-да! Прямо передо мной разливалось безбрежное

молочное море, из которого кое-где проглядывали темно-розовые кисельные берега, то бишь гранитные выступы. Я, грешным делом, хотел даже ужё пригубить эту

сливочную массу, но вовремя спохватился. Минут пять я стоял, всматриваясь в

белое бескрайнее пространство, потирая глаза и соображая, где же мы находимся и

что с нами вчера было. А когда все вспомнил, то и догадался, что это на реку и

близлежащие горы опустился под утро ну очень плотный туман. После грозы стало

гораздо прохладнее.

Я, поеживаясь, вернулся

в пещеру. Вот так погодка! Да в таком молоке нас ни одна собака не отыщет, ни

один вертолет не заметит! Что же, еще день тут куковать?! Страшно захотелось

есть. Я обшарил все карманы и разложил их содержимое на мшистый валун.

Предметов оказалось немного: ключ от дома с брелоком-фонариком, мобила, расческа, полупустая зажигалка, жутко растаявшая жвачка, перочинный ножичек да

рубля два мелочью… Вот и все мое богатство, если, конечно, не считать

серебряного крестика на шее, напульсника «СПАРТАК» на левом запястье да

маленькой серьги в правом ухе. Солнца видно не было и подсушить эти вещи не

представлялось

возможным. А как же хотелось поскорее звякнуть домой и утешить родителей и тетю

Клаву, да и огонек развести бы хоть небольшой было пределом желаемого… Я

вздохнул и принялся отделять жвачку от обертки, хотя и понимал, что эта штука

лишь еще больше усилит мой аппетит. Но все равно хоть что-то я должен был

обязательно пожевать. Освободить резинку не удалось, и тогда я положил ее в рот

вместе с бумажкой. Поднялась Пашка-Пятница. Согнувшись, как бабулька-уключница, и засунув озябшие ладони в широкие рукава платья, она, осторожно ступая на

камни, подошла ко мне. Прохрипела:

– Доброе утро!

Личико у нее было, я вам

скажу, то еще! Глаза красные от слез и тревожного сна, под ними – синие мешки.

Губки лиловые, как у мертвеца, да еще и подергиваются. Волосы все еще влажные, а в них хвоя и камушки… Щеки распухли, и нос, как у пьянчужки. Ну просто

внучка Бабы-Яги!

– Привет! – бодро

отозвался я и хохотнул, глядя на ее прикольный вид.

– Ты чего?! —

непонимающе проскрипела девчонка, постукивая зубами.

Я не ответил, а спросил:

– Что, прохладненько?

– Угу, – кивнула она и,

подойдя к молочному морю, стала тоже разглядывать фантастическую панораму.

– А я вот, как царь

Кощей, над златом чахну! – сказал я. – Добра много, а толку мало! Эх, цивилизация XXI века! А вот против какой-то воды ничего не устояло. И

просушить-то негде…

Девчонка скрылась в

тумане. Зашуршал камень, покатившийся к подножию горы.

– Эй! Ты там

поосторожней! – крикнул я. – Не забывай, мы ведь не на дне морском, а на горе, как орлы, сидим!

Я встал и опять

энергично размялся. В пещерку стали проникать комары и противно повизгивать над

головой.

– Только вас тут еще не

хватало! – сплюнул я и надул большой пузырь из резинки.

Тот лопнул неудачно и

залепил весь нос.

– Что это вы все на меня

сегодня взъелись? Мне домой надо, под жаркое солнце Египта, а не тут коченеть, в этой дурацкой щели, как в тесном саркофаге.

Вернувшись, Пашка

присела рядом и тоже стала рыться в своих кармашках, выкладывая свое добро

рядом с моим. И вскоре на нашем импровизированном лотке появились еще

зеркальце, кружевной носовой платочек с вышитой в уголке буквой «П», наполовину

сгоревшая церковная свечка, какой-то сложенный в несколько раз черный пояс, исписанный желтыми малопонятными словами (Пашка назвала его «Живые помощи», а

почему

«живые», я тогда так и не понял) и замурованные в целлофан очень маленькие, как

к пиву, ржаные сухарики, которые девчонка, видимо, приобрела в лесном

монастыре. Вот и все девичье богатство. Правда, и у нее тоже был крестик на

груди (хоть и не серебряный, а совсем простецкий) да еще два зеленых колечка

для волос, удерживающие ее косички.

– Давай съедим по

сухарику! – предложила девчонка.

– С большим

удовольствием! – оживился я и, сплюнув ставшую уже горькой резинку, взял

ножичек и надрезал им целлофановый пакетик с хрустиками.

Похоже, эти сухари были

единственным, чего не коснулась вчера вода. Пашка дала мне всего один маленький

кусочек, который я тут же и проглотил, звонко хрустнув на всю пещеру. А

девчонка сначала что-то прошептала, потом перекрестилась и положила сухарик в

рот.

– А еще можно? – спросил

я. – Вкусные! Правда, без перчика… Я с паприкой люблю.

– Нет, это же не еда! А

священные хлебцы! Их употребляют только или утром, натощак, или в случае

какой-нибудь болезни… И то с благоговением и трепетом…

– Жаль! – вздохнул я и

погладил, успокаивая, свой урчащий от голода животик. – Скорей бы выглянуло

солнце! Просушить бы все… А то, если окислятся контакты в мобильнике, нам

тогда не созвониться с людьми, и спасатели неизвестно как скоро нас отыщут…

– Ты думаешь, нас уже

ищут? – спросила Пашка.

– Конечно! Тетя Клава

поднимет на уши весь Урал! Правда, конечно, видишь, какая погодка… Но как

разъяснится, так сразу и пойдут! Это уж точно!

– А они знают, где мы?

– Вряд ли… Не знаю,

сколько мы проплыли по этой реке… Боюсь, что порядочно… А нас начнут искать

с паромной переправы, считая, что мы вернулись на берег. Ну, ничего, рано или

поздно доберутся! У них же и вертолеты есть! Мне бы вот только домой звякнуть!

Эх, в Египте-то бы сейчас уже через минуту все было бы в полном порядке!

Слушай, Паш, а ты была в Египте? – я взял зеркальце и расческу и не спеша

причесал свои начинающие уже отрастать волосы.

– Смеешься?! – хмыкнула

девчонка. – Я в Москве-то всего два раза была… Да вот в это путешествие

съездила с тетей Зоей… А ты был?

– Ты знаешь, не успел!

Мы еще в начале июля собирались всей семьей рвануть, да отца вот отозвали на

службу на целых три недели! А тут тетя Клава подвернулась с этой путевкой на

Урал. Ну, я и согласился поехать, чтоб время побыстрей прошло… Завтра мы бы

уже билеты стали заказывать в Египет. Да вот опять загвоздочка вышла… Но это

ничего, пару дней теперь подождать можно…

– Прости, это ведь все

из-за меня, да?

– Да брось ты! Это все

гроза спутала! Она давно уже гналась за нами.

– А тетя Клава у тебя —

очень хорошая женщина! Такая непоседа…

– Еще бы! Она у нас

экстремалка! Для нее в такие походы ходить – все равно, что семечки щелкать!

Где уж только ни побывала… Жаль вот только плавать не умеет, а то бы

наверняка и самого Конюхова сделала!

– Она твоя родная тетя?

– Нет, просто соседка,

друг семьи. Она, ты знаешь, почти как твоя мама. Одна с сыном живет. Правда, ему уже шестнадцать. А батя их уже лет шесть как не живет с ними. Тоже герой, променял такую женщину на какую-то мымру из провинциального театра… Чудно…

– А почему она не с

сыном, а с тобой поехала?

– Да его отец забрал на

юг, с аквалангом поплавать. Соскучился, наконец, по чаду, понимаешь… Лёха-то, он весь в батю – и личиком, и душою… А вот тете Клаве остается разве что с

природой оттягиваться… А вот твоя тетя Зоя тебе родная, точно? Вы сильно

похожи.

– Правда. Она мамина

старшая сестра. Но живет тетя Зоя очень далеко от нас, и видимся мы совсем

редко. Вот как-то раздобыла путевку, ну и решила со мной хоть немного времени

провести. Как она теперь там… – и девчонка грустно вздохнула.

– Не унывай! Все скоро

образуется! Вот только солнышка дождемся…

– Ой, и влетит мне от

мамки! Ведь это я всю эту кашу заварила…

– Ты же книжку спасала!

Про святых… Не бойся, они заступятся…

НА БОЛОТЕ

Солнце пробило молочный

туман внезапно. Слепящее глаза раскаленное золото хлынуло всюду: на пещеру, на

сосны, на гранитные выступы мрачной горы. Зеленые мхи вмиг стали

желто-оранжевыми, а росная паутина засверкала дивными алмазами.

– Наконец-то! —

облегченно выдохнул я и, быстро разобрав телефон, зажигалку и брелок, насколько

это было возможным, разложил их детали на просушку.

Потом вышел из пещеры,

чтобы осмотреть окрестности. Прямо у подножия скалы весело бежала неугомонная

речка, синяя, со свежими стеклянными струями, с пенистыми завихрениями, с

галькой и песочком на отмелях… Вспомнив вчерашнее купание в этой, казавшейся

вполне безобидной, речушке, я невольно передернул плечами. Берега были

холмисты, красивы и дики… Кругом лес, тишина… Какая-то тревожная

умиротворенность разливалась по округе. Туман резко отступал, укрываясь в

расселины, в заросли, в завалы из упавших в грозу деревьев. Наша гора, так

тщательно промытая ночным ливнем, блестела на солнце и казалась выплавленной из

меди. За спиной зашуршали камни. Я обернулся. Из пещеры вышла девчонка и тут же

замерла, зажмурившись от ярких лучей светила. В этот миг она тоже была вся

бронзовая, точно ожившая мумия Нефертити.

– Хозяйка Медной горы,

да и только! – усмехнулся я и сказал: – Пойду гляну, что на той стороне горы.

Взобравшись на самую

вершину, я огляделся. Панорама открывалась не очень-то приятная. Куда ни глянь

– бескрайние болота с островками деревьев и кустарника. И только у самого

горизонта маячила, точно мираж, мягкая линия блекло-зеленых холмов. Голод снова

стал заявлять о себе настырным урчанием в животе и обильным выделением слюны. Я

вздохнул и, еще раз разочарованно взглянув на курящиеся бело-розовой дымкой

болота, вернулся к пещере. Пашка сидела около камня с моими вещичками и с

интересом рассматривала их. Когда я подошел, она спросила: – Ну, что там?

– Одни болота! А дальше,

наверное, опять горы. Да тут другого и нечего ждать! Сама знаешь… Сколько