Текст книги "Девочка Прасковья"

Автор книги: Анатолий Лимонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Господа венец победы и вечного блаженства!» Услышав это, Меркурий очень

обрадовался и быстро отправился на указанное место. Была глубокая ночь. Не

ожидая

скорого нападения врагов, жители спали крепким сном. Тихо и незаметно прошел

Меркурий около стражи, дремавшей у ворот, и пришел в стан врага, готовящегося к

нападению. Выхватил воин свой меч и со словами «Пресвятая Богородица, помоги

мне!» кинулся на врага.

Первым он поразил

наглого и безжалостного великана. Тот, увидев вдруг перед собой русского воина, опешил и лишился сил. Много и других врагов из передового отряда положил

Меркурий. Остальные в ужасе разбежались. Отойдя в сторонку, святой стал молиться

и благодарить Богородицу за дивное и славное заступление.

Тем временем враги

получили подкрепление и снова устремились на Меркурия. Но воин Христов, призывая имя Господне, опять поразил их. Враги со срамом побежали.

«Горе нам! – вопили они.

– Нельзя нам устоять против сего воина, ибо вместе с ним нас поражают некие

молниеносные мужи! А над ними видим мы лучезарную Жену!» Сын убитого великана, желая отомстить за гибель своего отца, подкрался и коварно напал на святого

Меркурия! – тут Прасковья вздохнула и замолчала.

– Ну и что же дальше?

Дальше-то что было? – спросил я с интересом.

– А дальше?.. Дальше ты

уронил бутылку… – печально произнесла девчонка и опять вздохнула, стуча

зубами. – Я так до конца и не дочитала…

Мне стало очень стыдно и

неловко за тот мой поступок на пароме, но гордость все же вновь взыграла во мне

и, желая оправдаться, я выпалил:

– Ну, я же не

специально! Паром тогда сильно качало ветром… – и еще больше покраснел от

того, что еще и солгал.

Благо, что в гроте было

темно и девчонка ничего не заметила. Какое-то время мы молчали, только Пашка

шмыгала носом и тяжело дышала от холода.

– Вот что, Паш, пойду-ка

я посмотрю, не прошла ли буря, – сказал я, вставая с камней.

– Я с тобой! – поднялась

следом и девчонка.

– Да сиди! Я быстро! Никто

тебя тут не тронет, не бойся. Одни мышки, да и те – летающие! Они, видишь, не

злые.

– Нет, я тоже пойду!

Надо поразмяться, а то я совсем замерзла.

– Ну ладно, пошли.

Мы осторожно выбрались

из каменного мешка, миновали черный коридор, а затем прошли ледяной зал. Пашка

плелась следом, постукивала зубами и постанывала от холода. Бедняжка, ей так

хотелось искупаться под водопадом, а вот обсохнуть так и не пришлось… Хорошо

еще, что я не намок. Приблизившись к выходу из горы, мы отчетливо услышали

грохот падающих камней, удары молний, рев ветра и раскаты грома. Буря, похоже, была еще в самом разгаре! Вдали виднелся тусклый свет, проникающий через выход

к водопаду. Оставив девчонку на месте, я продвинулся вперед на разведку. Здесь

был страшный сквозняк, снаружи залетали крупные холодные брызги, остро пахло

хвоей и мокрой землей. Выход оказался почти полностью завален сошедшим с горы

оползнем.

«Эге! – подумал я. – Да

там, видать, творится нечто ужасное! И лучше нам на поверхность не

высовываться!»

И еще подумал, что надо

бы сходить проверить другой вход в гору, через щель, а то еще замурует нас

здесь, как фараонов, и превратимся мы в закоченевшие мумии. Я вернулся к Пашке, и мы тронулись в обратный путь. Хуже всего нам было идти через ледяной зал.

Холод здесь пронимал до самых костей. И уже было совсем не до дивных красот

природы… Добравшись до щели, я отметил, что здесь пока все в порядке, только

сверху так сильно льет, похлеще Пашкиного водопада, что и головы не высунуть.

Коридор ближе к выходу уже заливало грязной водой, поэтому, чтобы не промочить

еще и ног, я близко подходить не стал. У входа-выхода было светлее, чем в

гроте, зато тут сильно сквозило, что было гораздо опаснее тихого холода. Делать

нечего, пришлось возвращаться к мышам. Мы снова забрались на каменный выступ и

прилегли на нем, тесно прижавшись друг к другу озябшими спинами. Девчонка

сильно дрожала и никак не могла согреться. А я не знал, чем ей помочь, как

согреть, ободрить и утешить. От холода голос мой вновь сел, и стал острее

чувствоваться голод. Пашка, боясь прикусить от дрожи свой язык, тоже молчала, лишь судорога часто пробегала по ее хрупкому телу. Время тянулось мучительно

долго. Здесь, в этой гробнице, мы не знали, что происходит вокруг, день сейчас

или уже ночь. Ни звука, ни запаха, никакой весточки снаружи…Только холод, голод, тьма да действующая на нервы монотонная капель в отдалении… Карцер да

и только, для особо провинившихся преступников, средневековый каземат… Эх, зря Пашка не взяла с собой побольше еды. Сухарики бы и то нам сейчас здорово

пригодились бы! А то, поди, теперь сидит в нашей заимке какой-нибудь довольный

сасквач и навертывает тараночку, причем вместе со всеми потрохами… От этих

мыслей рот наполнился слюной. Желая отключиться от плохих мыслей, я стал думать

только о хорошем. Однако это давалось с трудом. А подумалось, что вот недельку

мы уже отгуляли, и тур дает курс на второй круг: опять внезапная ранняя буря, пещера, тоскливая ночь и холод, проникающий повсюду… А что же потом? Опять

болото, шалаш, поляна, Берендей? Ну уж нет! И я прогнал дурные мысли. Завтра

уже все будет кончено. Лишь выйдет солнышко на небосклон, так вертолет сразу и

прилетит. Ориентир ими уже получен, и, кружа над грядой, они нас вмиг заметят.

Пережить бы вот только эту ледяную бесконечность…

Еще не хватало нам

замерзнуть среди лета! А что, если летчики «кукурузника» не знают о нашей

пропаже? Нет же и нет! – снова успокоил я себя. Поди уж, весь Урал на ушах!

Тетя Клава никому покоя не даст! Должны все знать и искать – от геологов и

браконьеров до спасателей и туристов…

Мысли все путались и

роились, только усиливая тревогу и озноб. И тогда я стал думать о Пашке, о том

зрелище, что открылось мне совсем недавно у водопада. Как это только ей удается

перевоплощаться: то она такая дивная и прекрасная, то опять серая и обычная…

Какая она была классная под водопадом – точно вся вылитая из золота в кружеве

драгоценных каменьев! И вот теперь в своем старомодном платье лежит рядом и

трясется от холода и голода, шмыгает носом и ловит ОРЗ. И совсем не похожа на

сказочную нимфу мещерских лесов… Какое-то время я лежал в сладостной дремоте

и изо всех сил старался согреться. Потом забылся. А заснув, видимо, замерз еще

сильнее. Вскочив, я принялся яростно лупить невидимого врага и выкидывать в

темноте такие коленца, что вездесущие мышки весело засмеялись над моим

выступлением. Освободившись от пут холода, я наклонился над девчонкой. Она

лежала тихо, согнувшись в три погибели, спрятав застывшие ладони в складках

платья. Похоже, Пашка спала тревожным сном. Как бы она окончательно не

замерзла… Я, решив, что времени прошло уже достаточно, пошел к щели взглянуть

на мир Божий. У входа уже не так дуло, но было очень сыро.

И пока мои обмотки

держали воду, я решился выглянуть наружу.

Высунувшись из горы,

огляделся. Буря, кажется, прошла. Ветер почти совсем стих, натешившись вдоволь

над беззащитным лесом. Дождь еще шел – нудный, мелкий и прохладный. Небо было

затянуто густыми свинцово-синими облаками. На одну минутку прямо у горизонта

выглянуло красноватое солнце и, напоровшись на верх сосны, снова скрылось во

влажных лохмотьях неба. Так как солнце почти уже село, то это могло означать

лишь то, что времени сейчас около девяти часов вечера! Повсюду виднелись следы

бури: глубокие размывы на склоне горы и холмов, оползни, мутные ручьи, бегущие

с вершины. Окрестный лес представлял печальное зрелище. Всюду виднелись

поваленные или поломанные деревья, кустарник спутался до неузнаваемости, и

кругом – сучья, хвоя, листья, кора, шишки, куски мха и лишайников. Все

перемешанное в кашу, мокрое, грязное, изодранное… Ни о каком костре сегодня

не могло быть и речи. Да и ходьба по такому лесу будет теперь очень нелегким

испытанием. Темнело быстро, так как небо было затянуло сплошной пеленой туч, а

солнце не давало уже никакой подсветки. Пришлось возвращаться опять в недра

горы. Отыскав свою Пятницу, я подвалился к ней под бочок.

– В общем, теперь ждать

еще целую ночь! В холоде и голоде! Жуткая перспектива… Короче, муш куейс! —простонал я, поудобнее устраиваясь на камне.

– Как там? – прошептала

Пашка, пощелкивая зубами.

– Хорошего мало. Гроза

прошла и все вокруг смешала с грязью… Дождик еще идет. Теперь нам тут до утра

куковать придется…

– Что же так холодно-то!

– простонала девчонка и, встав, стала ходить по подземелью на негнущихся ногах

и размахивать руками. – Я уже совсем задубела…

– Когда спишь – сильнее

замерзаешь! – отозвался я, поеживаясь. – Не зря же говорят: «Не спи, а то

замерзнешь!»

Судьба в наш последний

день решила отыграться за все наше предыдущее везение и загнала нас в это

адское подземелье, обрекая на тяжкие мучения. Не хочу, ребята, описывать вам

всех прелестей той долгой кошмарной ночи под землей. Вспоминая сейчас, сидя в

теплой комнате, о тех часах, проведенных в мрачном гроте, точно в тюремном

карцере, я невольно содрогаюсь и покрываюсь мурашками. Никогда еще я так долго

и сильно не мерз! Мы ложились, прижимаясь друг к дружке, но, начиная дремать, тут же замерзали и, вскакивая, начинали бегать по темным залам подземелья.

Приседали, отжимались, плясали, грели друг другу ладони, зажимая их под

мышками. Согревшись, но устав, ложились на камни, забывались, засыпали, а

уснув, замерзали и пробуждались… И все начиналось по-новому: бурная разминка, сон и холод… Ужас! Больше я вам не скажу никаких подробностей. Извините, ребята, а то я уже начинаю стучать зубами. Я уже сбился со счета, сколько

раундов мы тогда провели, борясь со стужей, как вдруг заснул на редкость

крепко. Проспал, наверное, несколько часов. Проснувшись от резкого писка мышей, я удивился тому, что еще жив и даже не так сильно замерз. «С чего бы это?!» —подумал я. В подземелье ничего не изменилось. Холод все так же витал по его

залам и коридорам, тьма не рассеялась… Приподнявшись, я, наконец, обнаружил

причину тепла. Это была Пашка! Ее тело стало таким горячим, что мне вместо

радости почему-то вдруг стало страшно. Девчонка лежала спокойно, но дышала ртом

– нос уже заложило полностью. Я осторожно коснулся ее лба и отдернул руку, как

от горячей плиты. Какой жар! У Пятницы здорово подскочила температура. Только

этого еще и не хватало!

– Паш, Паш! – позвал я

ее, но Прасковья только промычала что-то невнятное и, еще больше съежившись, так и не проснулась.

Все лицо ее пылало, и

дыхание тоже было горячим. Бедная, бедная моя Пятница, она же заболела!

Я пошел взглянуть на

лес. Дождь прекратился. Ветра не было. На востоке едва брезжил рассвет.

Облачность оставалась еще весьма плотной. А с земли наползал туман, постепенно

разливаясь в бескрайнее молочное море.

Наверное, опять будет

так, как в тот день, когда мы, проведя в пещере свою первую ночь странствий, надеялись на утренний прилет спасателей, да так их и не дождались… А это все

означало, что и сейчас как минимум до полудня вертолёт за нами прилететь не

сможет. И еще неизвестно, что будет после обеда. Может, снова пойдет дождь. Что

же делать? Сидеть тут на горе и ждать развязки нет уже ни сил, ни желания.

Развести костер, чтобы согреться, невозможно – все начисто промокло. Голод уже

проник во все клеточки. Оставалось одно: собрать все свои силы воедино и

совершить

марш-бросок до заимки. А там, отогревшись, наевшись и отдохнув от всех ужасов

прошедших дней и ночей, можно будет спокойно обдумать и план дальнейших

действий. Тем более что Пашке срочно надо в тепло и принять лекарства.

Ход моих мыслей прервало

появление девчонки. Лицо ее было сине-красным, опухшим, тело скорчено. Вид был

похуже, чем тогда в пещерке у реки. Я подошел к ней и взял ее за ледяную

ладошку. Удивился: тело горит, а руки стынут – скверное дело!

– Как ты? – спросил я.

– Что-то плохо… Дышать

трудно… Вся грудь заложена… – прошептала девчонка и как-то болезненно

посмотрела на меня. Куда только делась пронзительность ее взгляда! Недобрые

предчувствия вновь противно заежились у меня внутри. Она дрожала и, несмотря на

жар, все никак не могла согреться. Я отыскал в кармане прихваченные таблетки и

протянул их девчонке.

– На-ка вот, прими…

Станет лучше…

– Без воды не смогу… —

виновато отозвалась Пашка и тяжело глотнула слюну.

– Пойдем обратно в гору,

там есть вода.

Мы вернулись в царство

холода. Я нашел ручеек по звуку капели и, подставив ладони ковшиком под крупные

капли, набрал так немного водицы. Пашка положила в рот таблетку панадола и

запила ее водой из моих рук. Так она приняла три таблетки от жара и простуды.

Засунув озябшие ладони себе под мышки, я дернулся от холода и сказал: – Уже светает, Паш, а

давай-ка рванем отсюда на заимку! Тут не так уж и далеко. Часика за три

доберемся. Все одно, туман не скоро развеется, а погреться нам тут совсем

негде. И есть ужас как хочется! Ночь отняла у нас много сил. Тебе надо

подлечиться. Сейчас бы чайку горячего с травками – вмиг бы самочувствие

улучшилось!

Прасковья согласилась.

Она дала бы согласие на что угодно, лишь бы поскорее вырваться из этого

опостылевшего холодильника. Кое-как перебравшись через хребет, мы двинулись к

холму, чтобы оттуда наметить нужный курс к избушке. От таблеток Пашке стало

получше, и она пошла веселее. Влажность усилилась, туман сгущался, но мы уже ни

на что не обращали внимания…

МОМЕНТ ИСТИНЫ

Путь к заимке превратился

в целое испытание. Уж и не знаю, сколько времени мы до нее добирались. Мне

казалось, что эта дорога уже никогда не кончится. До холма дошли без особых

проблем. А вот дальше начались сложности. Туман сгустился, стал накрапывать

дождик. Солнца абсолютно не было видно. В каком-то полумраке мы брели по лесу, превращенному вчерашней бурей в настоящую полосу препятствий. И хорошо еще, что

по левую сторону хребта дров было наломано гораздо меньше, чем справа. Горы

все-таки приняли основной удар на себя. Но все равно завалов стало вдвое

больше, чем тогда, когда мы тут шли два дня назад. Места стали совсем

неузнаваемы, и я очень боялся, что мы собьемся с пути и никогда не найдем

заимку. После отдыха на холме Пашка опять скисла. Силы ее оставили, снова

подскочила температура. Ее то знобило, то кидало в сильный жар. Мучили кашель, насморк и тупая тяжесть в груди. Идти ей было очень тяжело. Девчонка буквально

задыхалась, словно мы шли не по прохладному лесу, а брели по раскаленной

пустыне Египта. Перерывы на отдых стали частыми. Пашка поднималась с каждым

разом все труднее и неохотнее, ей хотелось лишь лечь и согреться. Я помогал ей, как мог, поддерживая и руками, и словами. Однако болезнь брала свое, и это

здорово меня тревожило. Ведь Прасковья могла угаснуть в считанные часы! Хоть

она и держалась молодцом, иногда даже пыталась улыбаться в ответ на мои шутки, но я заметил с каким трудом все это ей дается! Я шел и тихонько молился святым

Георгию и Параскеве, чтобы они помогли нам поскорее добраться до избушки или не

дали хотя бы сбиться с пути. А уж в избушке нас ждало тепло, там царил покой, имелись еще кое-какие таблетки, еда… Есть хотелось невыносимо, но я тогда

впервые в жизни как-то не обращал на это особого внимания. Все мысли были заняты

Пашкой и молитовками. Помощи-то ведь нам ждать неоткуда, по крайней мере, до

вечера – разве что повезет и мы тут случайно наткнемся на охотника, геолога или

же на самих спасателей, но в это что-то уж никак не верилось… Одна лишь

маленькая избушка была тут сейчас для нас всем, самой дорогой и желанной. И я

был бесконечно благодарен тем людям, что оставили ее для одиноких заплутавших

путников! Слава Богу, мы не сбились с пути и вышли к заимке лишь на небольшом

отдалении от нее. Последние сотни метров мне уже пришлось тащить девчонку на

себе. Вконец измученные мы с превеликим удовольствием снова ввалились в

избушку. Здесь ничего не изменилось. Хлипкие половицы то ли печально, то ли, наоборот, радостно заскрипели, приветствуя нас. Похоже, заимка все же была

счастлива снова оказать помощь людям. Мы вновь увидели железную печурку в углу, стол у окошка и… улыбки журнальных звезд… Остро почувствовался запах покоя

и уюта, такой сладостный и волшебный, такой неожиданный после пыльной избы в

ночном поселке-призраке, после ледяных залов черной горы, после гнилой духоты

промокшего покалеченного леса…

Одно вот только теперь

поменялось: в прошлый раз я был болен, а нынче мое место на лежанке заняла

Пашка. Я бережно уложил ее на постель, укрыл шкурой и, как бы мне ни было

самому тяжело и голодно, принялся хлопотать по хозяйству. Первым делом сбегал

на родник за водой, затем кое-как растопил печку и поставил на нее чайник.

Пашка часто просила пить. Я дал ей выпить таблетки от высокой температуры и

простуды. Стал варить кашу. Повар из меня, конечно, никудышный, поэтому в итоге

получилась какая-то бурда. Прасковья обедать не стала вовсе не из-за того, что

есть мое «поварское чудо» было весьма сложно, а потому, что ей было совсем

плохо. Она лишь попила немного горячего чая, который я заварил покрепче, добавив туда еще и листьев брусники и клюквы. Потом вновь приняла таблетку и

обессиленно откинулась на подушке.

«Неужели воспаление

легких? – с холодом в душе подумал я, глядя на метавшуюся в горячке девчонку. —Если да, то дело наше – труба!» Мне не хотелось даже и думать о таком итоге!

Вскоре Прасковья

забылась и задремала. Я уселся около нее на лавочку и с большим аппетитом поел

своей кашки. И скажу вам, стряпня моя показалась тогда вполне сносной! Потом я

попил чаю с сухарями и вышел на улицу поглядеть, не ушел ли туман. Погодка

стояла скверная. Сырость, серая непроницаемая мгла. Усиливающийся ветер путал

клочья тумана и забрасывал их высоко в небо. Иногда в разрыве туч блестело

солнышко. День был уже в полном разгаре. Где-то высоко-высоко прогудел боевой

самолет. И я поежился, представив, как мы одиноки, затеряны среди бескрайнего

моря лесов, завалов, гор и холмов, топей и болот, озер и рек, тумана и дождя…

Я вернулся, снял с себя майку, отжал ее и повесил сушиться у печки. В избушке

стало тепло и уютно. Под лежанкой трещал сверчок. Я склонился над Пашкой.

Она стонала. Жар был

страшный. Губы раздулись и потрескались. Девчонка жадно, словно выброшенная на

берег рыба, глотала ртом воздух. На лбу выступил пот. Я нашел на полочке

тряпочку, обернул ее несколько раз бинтом, смочил в воде, отжал и протер ею

лицо Прасковьи. Она немного утихла. И тут я отчетливо услышал треск сучьев, донесшийся со стороны леса. Я вскочил и выглянул в окошко. Метрах в

двадцати-тридцати от избушки мелькнула чья-то фигура, скрываемая сосновым

молодняком. Кто там был, я не смог разглядеть. Взяв топор, я выскочил из заимки

и осторожно приблизился к зарослям. Здесь явно кто-то был: потрескивали сухие

сучья, колыхались ветви, в тумане мелькало что-то черное.

– Эй, кто там? – негромко

окликнул я, и сердце тревожно заколотилось.

Мне не ответили.

– Эй, слышите? – крикнул

я уже громче, напрягая свои неокрепшие еще голосовые связки.

Треск усилился, и кто-то

быстро пошел в глубь леса. Я покрепче сжал в руке топор и решился заглянуть за

заросли.

Моему взору открылся огромный лось, важно удаляющийся в сторону Берендеева

царства. Я выдохнул, утер лоб и быстро вернулся в избушку. Закрыв дверь, я взял

еще один сухарь и, усевшись в уголке на сундуке, стал листать журналы, прислушиваясь к звукам, доносящимся с лежанки. Я все-таки надеялся, что Пашке

станет получше и она пойдет на поправку. Над лесом вновь прогудел реактивный

самолет. Жаль, что спасатели на таких не летают… Время шло. Ничего вокруг не

менялось. Туман хоть и нехотя убрался на болота, но зато его место заняла

низкая и густая облачность. Дождь тоже успокоился, и солнце ярко светило где-то

высоко, но лучи его с большим трудом проникали к земле. Да, увидеть что-то с

вертолета было весьма и весьма сложно, а добраться к нам по суше после такой-то

бури будет тоже архи-нелегко. Оставалось только уповать на чудо и на то, что

облака к вечеру все-таки разойдутся. И еще я подумал, что с этой заимки мы

больше никуда и ни за что не пойдем! Хватит с нас всех приключений и

злоключений! Рано или поздно нас тут найдут. Теперь уже недолго остается ждать.

Геологи наверняка знают о существовании заимки и сообщат об этом спасателям. А

жить в избушке вполне можно еще пару дней. Еще осталось немного крупы, заварки, сахара, малость муки и сухарей… Вот поправится Пашка и снова напечет вкусных

оладушек! И дров здесь кругом навалом, и печка есть, и лежанка, а главное —стены да крыша над головой. Даже родник рядом протекает. Все прямо как на

даче… Будем просто сидеть и ждать. Будь что будет. Нам бы вот только поскорее

покончить с болезнью. Пашка умела приготовить лечебное зелье, а я мало чем могу

ей помочь. Таблеток-то осталось уже несколько штук… Да и помогают они что-то

не так уж и эффективно…

Над лесом что-то

загудело. Вертолет? Я отбросил журнал и вышел из избушки. Небо просматривалось

очень плохо. Разрывы в облаках то возникали, то быстро затягивались вновь.

Что-то пролетело в некотором отдалении от нас. Спасатели все же пытались нас

обнаружить в районе гор и холмов. Там, на вершинах, видимость сейчас была, наверное, более-менее подходящей. Но нас-то там уже не было… Мы то

появляемся, то исчезаем, точно играем с парнями из МЧС в прятки. Еще подумают, что мы дурачимся, и вообще искать перестанут! А ведь нам тут совсем не до

игр… Я прошелся по окрестностям, присматривая подходящую поляну на случай, если придется разжечь костер-маяк, и для того, чтобы на нее мог опуститься

вертолет. И, знаете, кажется, кое-что нашел! Метрах в трехстах от избушки

имелась поляна, вполне способная принять вертолет. Правда, буря здорово ее

замусорила, закидав большими сухими сучьями и оторванными лапками елей. Но если

тут немного поработать, то можно будет подготовить приличный аэродромчик. Да и

с воздуха это пространство легко просматривалось. Вот очистится небо, и можно

зазывать долгожданных гостей. Не желая оставлять Пашку надолго одну, я поспешил

обратно на заимку. И тут увидел небольшой островок малины, на котором, несмотря

на жуткую бурю, сохранилось еще немножко крупных спелых ягод. Я бегом вернулся

в избушку, проведал Прасковью, утер ей пот и смочил водой губы и, взяв котелок, полетел в малинник. Пока собирал ягоды, комары изрядно меня натыкали своими

острыми и жгучими хоботками. «Надо было бы намазаться мазью!» – вздрагивал я от

укусов. Но я так спешил, чтобы сделать Пашке приятное, что даже забыл накинуть

на себя майку. Над горами опять кто-то пролетел. Судя по звуку и скорости

передвижения это был, вероятнее всего, вчерашний «кукурузник». Наверно, там

проходил его обычный маршрут. В лесу уже стало вечереть, так как солнце сюда не

проникало, то и сумерки появлялись у подножия высоких деревьев раньше обычного.

Наполнив треть котелка ароматными ягодами, я вернулся в избушку. Там я перебрал

малину, засыпал ее сахаром, помял и сделал весьма аппетитную массу. «Чай с

малиновым

вареньем – лучшее средство от простуды!» – радовался я. Так как дело шло к

вечеру, то пора было подумать и об ужине. Я поставил на печку подогреваться чай

и кашу. Подкинул в топку дровишек. Подбирая в углу последние сухие поленья, я

вдруг наткнулся на водочную бутылку, видимо, ранее кем-то аккуратно запрятанную

за поленницу. В поллитровке еще плескалось около двухсот граммов кристально

чистого напитка.

– Эге, видать, это

чья-то заначка! – усмехнулся я, отвинчивая крышку.

Водка пахла очень

сильно, а, стало быть, не утратила своих качеств. «Водка «Урожай». Крепость

42°» прочитал я на потертой этикетке.

– Ого! Крепач! —

присвистнул я и решил использовать это зелье для компресса Пашке.

Смочив теплой водой бинт

и вату, я полил на них сверху водкой и наложил эту повязку на грудь девчонки.

Потом снова укутал ее посильнее. Дело было плохо. Прасковья моя была уже, видать, в беспамятстве. Она задыхалась, и от нее разило жаром, как от буржуйки.

Она не отвечала на мои слова, не пила и не ела, не открывала глаза… Я

постоянно утирал пот с ее лица, смачивал водой сохнущие губы, иногда давал

понюхать нашатырный спирт.

Потом я принес из леса и

разложил возле лежанки свежие ветви сосны и ели. Они здорово освежали воздух.

Когда ужин был готов, а в лесу уже стало совсем темно, я приготовил кружку чая

с вареньем и принес его Пашке. Она лежала тихо, тяжело дышала и глядела на

меня. Какие же стали у нее глаза! У меня даже сердце сжалось в комок.

Подернутые какой-то печальной пеленой, они смотрели безучастно, неузнаваемо, покорно. Это был взгляд угасающего человека, не имеющего уже никакой надежды на

исцеление, на продолжение жизни… По красным впалым щекам скатились слезинки.

– Паш, ты что, а?! —

тронул я ее за плечо.

Она узнала меня и

прошептала одними губами:

– Ничего… все

нормально… – и даже слегка улыбнулась.

– А я тебе чай с малиной

приготовил! – сказал я радостно. – Такой вкусный! Попей, пожалуйста, а то

совсем ослабнешь! Он здорово помогает! Я тебе и компресс сделал… Теперь

обязательно поправишься!

Я усадил Прасковью на

лежанке и попоил чаем. Так как руки ее сильно дрожали, то я держал кружку сам, поднося ее к девичьему рту. Пашка сделала всего три глотка. И еще я едва

упросил ее принять еще хоть одну таблетку. Ей было тяжело глотать. Потом она

снова легла. Я вылил остатки водки на компресс, прикрыл девчонку шубкой и

присел рядом. Больше я ничем не мог ей помочь.

– Спасибо! – прошептала

она и закрыла глаза.

Вскоре Паша вновь

задремала. Я встал, поставил ужин на стол и хотел покушать, но почувствовал, что у меня впервые пропал аппетит! Тревога за Пашку пронзала все мое существо.

Впереди ночь! Еще целая ночь! Так много времени, а болезнь все жестче сжимает

на горле Пятницы свои костлявые пальцы. Мысль, что Пашка может умереть, была

такой дикой и нелепой, что я упрямо гнал ее от себя. «Нет, этого не будет! Не

должно быть! Это же несправедливо! – твердил я себе, нервно ходя по тесной

избушке. – Не для этого же я спасал ее, чтобы вот так внезапно и глупо

потерять!»

Стало совсем темно.

Умолк даже сверчок. Я не зажигал лампы, довольствуясь бликами печи. А вскоре

взошла луна, и синий таинственный свет разлился по всей округе. Я понял, что

облачность рассеялась, но как поздно, как уже поздно! Я вышел на порожек

избушки. В лесу царило благоухание наступающей ночи. Остро пахло хвоей, смолой, травами и какими-то цветами. Воздух был кристально чист. Отовсюду доносились

звуки лесных обитателей. Жизнь тут не затихала и ночью… Луна была почти

полная и светила очень ярко. Деревья, кусты, завалы серебрились росой, принимали в неоновом свете сказочные очертания. Ветер окончательно угомонился, заночевал где-то в непролазной чащобе. Сердце мое вдруг так тоскливо сжалось от

предчувствия какой-то большой беды, что я едва не завыл, как волк, глядя на

печальный блин луны. Одиночество тяжко давило на грудь.

– Жор, Жор, ты здесь? —

вдруг услышал я шепот за своей спиной.

– Я тут, Паш! —

отозвался я и быстро вернулся в избушку.

Одел просохшую майку и

подсел к девчонке.

– Ну, как ты? – спросил

с большой надеждой, касаясь ее лба.

Жар, кажется, пропал.

Его сменил холодный пот. Пашка тихо дрожала и постукивала зубами. Глаза ее, полные слез, тускло блестели в свете луны.

– Зажечь лампу? – предложил

я.

– Не надо… – Прасковья

говорила тихо, но твердо. – Свет только режет глаза… Ты не беспокойся, Жор, это

все теперь пустое… Со мной… все кончено… Я, кажется, умираю…

Я даже вздрогнул от ее

слов.

– Да ты что?! —

задохнулся я от волнения.

– Да-да… Это точно…

Теперь уже недолго осталось. Я сейчас видела двоих белых юношей… Они такие

светлые, красивые и манили меня к себе… Это ангелы, я знаю, они пришли за

моей душой… Надо готовиться!

– Да брось ты, Паш,

какие там ангелы! Сон это! Ты скоро поправишься! Ты… должна… – я не знал, что еще и сказать.

Меня душило отчаяние. Неужели

это все правда? Неужели это конец? Я теряю Пашку! Моя Пятница умирает! Так

быстро и безнадежно…

И я ничем, ничем уже не

могу ей помочь! И никто не может помочь! И это после всего, что мы пережили, после всех этих наших незабываемых приключений… Нет же! Нет! Этого не должно

быть! Как же так?! Почему не умер я, а должна умирать она!

– Жор, дай руку, – Пашка

обхватила мою ладонь своими холодными невесомыми пальцами и прижала ее к своей

груди. – Ты за меня не бойся, Жор, мне умереть вовсе не страшно. Наверно, как и

бабушке… Она меня там встретит! И Параскева тоже… С ними ничего не

страшно… И ангелы, они такие добрые и славные… Одно меня только мучает: как

без меня останется мама… Так жалко ее… Ведь я у нее одна, и она всю жизнь

для меня старается, работает… – Пашка всхлипнула.

– Паш, не надо, ну, чего

ты… Ты поправишься, – как-то робко и уже неубедительно произнес я, чувствуя, как слезы давят мне на грудь.

– Нет, Жор, молчи… Там

все уже решено… Я ухожу. Послушай меня, пожалуйста, и не перебивай… Это

очень

важно. А то мне трудно много говорить, и боюсь, что не успею всего сказать, всего, что хочу… Обещай мне, что когда вернешься домой, то сделаешь все, о

чем я тебя попрошу.

– Обещаю! – отозвался я

и пожал ее ладошки.

– Спасибо! Ты хороший, я

тебе верю. Слушай. Пожалуйста, когда встретишь тетю Зою, поклонись ей от меня и

скажи, что я прошу у нее прощения за то, что не послушалась ее на пароме. И еще

скажи, что я ее очень люблю, и маме то же самое передай, что я ее очень-очень

любила и люблю, и всегда буду любить… И пусть они, пожалуйста, не плачут обо

мне, так как там мне будет очень хорошо. Ну вот и все… Я старалась их ничем

никогда не обижать и не огорчать… Подружек своих тоже… Они все меня

простят, я знаю… И учителя… Туристов вот огорчала своими задержками… Если

еще встретишь кого из них, попроси от меня прощения, скажи, что я все это

делала не специально – просто я такая любознательная и нерасторопная… Пусть

не сердятся…

Я глотал слезы и не мог

говорить. Я еще никогда не слышал такой исповеди. Это был какой-то кошмарный

сон! Я видел, как блестят на девичьем лице капельки, падающие из ее ясных глаз.

Но она была в памяти, держалась стойко и говорила все четко и даже как-то

спокойно.

– Жор, ты один остался,

перед кем я должна покаяться… И слава Богу, что ты рядом! И я могу это

сделать… Пойми, я не хочу идти туда ни с каким грехом… А он у меня есть…

Я хотел сказать:

– Не надо, Паш, не

говори, побереги лучше силы. Я вовсе не сержусь. Я все понимаю и все тебе

заранее прощаю!

Но она опередила меня,

будто прочитала мои мысли:

– Нет, Жорка, я должна

тебе признаться! Так мне будет легче… Ты знаешь, я ведь тогда в походе плохо