Текст книги "Девочка Прасковья"

Автор книги: Анатолий Лимонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

о тебе думала, считала таким… задавакой, корчившим из себя крутого…

смотрящим на всех свысока и с презрением, не обращающим внимания ни на природу, ни на христианские святыни… Прости, пожалуйста, я ошибалась… Ты оказался

славным парнем… только более мирским и модным, чем благочестивым… И там…

там на лестнице… в башне… я ведь специально тебя толкнула… ты прав… Я

хочу, чтобы ты знал это… Прости мне это, пожалуйста… Я не должна была так

делать, мне так стыдно… Ты меня прощаешь?

– Ну, конечно же! О чем

речь?! Ты знаешь, я ведь тоже тогда о тебе плохо думал. Считал этакой

святошей… и все такое… А там на башне я ведь сам виноват был. Я решил на

тебя наехать, что тебе оставалось делать? А у тебя тогда здорово получилось! —я попытался пошутить. – Я больше на тебя не сержусь, ты совсем другая. Прости

меня тоже, Паш, за все. Ведь я так долго желал тебе зла… И подшучивал над

тобой, и обижал… И там на пароме, знаешь, я ведь специально уронил бутылку…

Отомстить тебе хотел… за башню. Прости, пожалуйста… – я положил свою ладонь

на ее руки.

– Я не сержусь, Жор…

Ты не думай… Ведь мы уже столько вместе пережили… Ты прости, что я все же

увела тебя от Египта, от дома, ведь все это из-за меня началось… Из-за моего

упрямства и самонадеянности… А теперь я оставляю тебя одного… Наверно, меня

тогда и спасать не надо было – раз уж все равно такой конец… Зря ты столько

всего натерпелся… Хотя нет… Зато я смогла все тебе сказать… А это самое

главное…

– Ну, что ты, Паш, что

ты! Не вини себя! Все это ветер-проказник! Я не жалею, честно тебе скажу, что

встретился с тобой, и как мы вместе прожили все эти дни. Это была потрясающая

эпопея!

– Спасибо, Жор, спасибо!

Ты славный! И очень хорошо, что в эти минуты именно ты рядом со мною… Мне

теперь так легко и ничего не страшно… Я смогу спокойно уйти…

Она замолчала. А я вдруг

почувствовал, что должен признаться Пашке в том, что подсмотрел за ней на

болоте, пока она еще здесь, рядом со мной! Но как стыдно было это сделать!

– Паш, Паш, я должен

тебе еще кое-что сказать! – взволнованно начал я. – Мне очень неудобно за этот

поступок, но я хочу признаться… что там… на болоте… ну, помнишь… когда

мы купались…

– На болоте?! – как-то

удивленно переспросила девчонка. – На болоте… Ах да, на болоте… болоте… И

что, что было?

– Ну там я, знаешь…

Нет, друзья мои, вот что

я вам скажу. Совершать проступки мы все мастера. Делаем их легко и необдуманно!

Но как оказывается сложно и стыдно в них каяться! Уж лучше не согрешать, чтобы

не доводить себя до такого положения! Вы знаете, признаюсь вам честно, тогда

мне так и не хватило духа сознаться в своем предательском поступке, даже у

смертного одра девчонки! Внутренний голос возопил: – Не делай этого! Ей

будет от всего только больнее! Она ведь о тебе более высокого мнения. И разве

хорошо ей будет умирать, зная, что ты за ней тогда подглядывал… Ведь она

такая чистая, прекрасная, волшебная… И уверена, что никто так и не узнал ее

тайны! А ты окажешься жалким обманщиком в ее глазах и предателем, и вообще…

Да, стыд взял верх,

каюсь! И я тогда замолчал. Да Пашка ничего и не поняла. Она уже снова бредила…

Сознание ее стало путаться, и она выпустила мою ладонь из своих рук. Я тронул

ее за плечо:

– Паш, Паш, ты не

умирай! Паш, пожалуйста! Как же я буду тут один без тебя-то?! Разве для этого я

тебя спасал из реки? И разве для этого ты вытягивала меня из трясины, чтобы вот

так расстаться навсегда?.. Так ведь не должно быть! Муш куейс! Ведь за нас сами

святые поручились – Георгий и Параскева! Держись, Паш, пожалуйста… – слезы не

дали мне больше говорить.

Чтобы не заплакать, я

встал и сделал три глубоких вдоха. На какой-то миг Пашка вдруг очнулась и, снова нащупав мою ладонь, сказала дрожащим голосом: – Жорка, я не могу этого

от тебя требовать и просить не могу… Но ты просто знай, что я очень хотела

бы, чтобы ты продолжил мое дело… дело нашего Православия… Как я приняла его

от бабушки… Не хочу, чтобы эта нить оборвалась вместе со мною…

– Не волнуйся, Паш, я

сделаю все, чтобы быть достойным святого Георгия, прекрасной Параскевы и тебя, моей славной Пятницы!

– Благодарю! Ты

настоящий друг, Георгий, прости, я в тебя верю… И не грусти без меня… Мне

там будет хорошо. Ну, и не забывай этого путешествия…

– Я его никогда не

забуду!

Она замолчала и стала

задыхаться и стонать. Я утер тряпочкой пот и слезы с ее лица.

Девчонка успокоилась и

утихла. Несколько минут я стоял перед лежанкой, не зная, что и делать, что

говорить, что думать. Весь мир перестал для меня существовать. Какая-то жуткая

тишина давила на уши так, что хотелось кричать от боли. Даже в лесу смолкли все

голоса. Похоже, вся природа прощалась со своей прекрасной феей. Лишь лунные

зайчики озорно резвились на столе и на полу… Мне показалось, что Пашка уже

умерла… Я дотронулся до нее и сразу отдернул руку от холодной кожи ее ладони.

– Паш, Паш! – позвал я в

тишину.

Мне никто не ответил. Я

быстро достал зажигалку и, почиркав, зажег лампу. Поднес ее к лежанке.

Прасковья лежала на спине, скрестив руки на груди. Глаза ее были закрыты, ресницы едва заметно подрагивали. Нос неестественно заострился. Лицо имело

бледный неживой цвет. Сухие потрескавшиеся губы были вытянуты в легкой улыбке

умиротворения. Казалось, что Пятница уже не дышит. Пронзительно пахло хвоей, водкой и керосином…

– Паша! – громко позвал

я.

Девчонка даже не

шелохнулась. Я дотронулся до ее руки и нащупал пульс: бедное сердечко еще слабо

постукивало. Нет, это все было просто невыносимо! Я быстро поставил лампу на

стол и, задыхаясь, вылетел за дверь.

Метров пятьдесят бежал

неизвестно куда и зачем и остановился только тогда, когда наскочил на пень.

Ударившись локтем о сук, я почувствовал боль и пришел в себя. Ночь царствовала

над тайгой во всем своем великолепии. Всюду лунное сияние, в небе полно ярких

звезд… Очередная ночь в нашем походе… И я впервые не хочу спать, не могу

есть… Мне страшно жить и хочется выть – я теряю Пашку, странную и славную

девочку Прасковью. Я бухнулся на колени в росную траву и поднял голову к небу.

Там, в вершине вековой сосны сиял сгусток яркого серебристого света.

– Господи, что же мне

делать?! – спросил я у этого огонька. – Ведь она умирает!

В мыслях сразу понеслись

эпизоды наших совместно прожитых дней. Вот Пашка – такая важная и беззаботная —идет по узкой лесенке мне навстречу, и я выступаю ей наперерез… Вот она мирно

сидит на пароме и читает черную книжку… Вот быстро крестится и прыгает в

воду…

Вот, захлебываясь, идет ко дну бурной реки, и я хватаю ее под руки… Вот мы

лежим на песке мокрые до нитки… Вот отжимаем одежду в темной пещере, а

противный паучок лукаво подсматривает за нами… Вот Пашка идет по пещерке, согбенная от холода, и лицо у нее такое смешное… А вот она тащит меня из

вонючей жижи, выбиваясь из последних сил… А вот ее великолепная фигурка на

фоне алого заката… Вот мы лежим в сосновых «гамаках», зависнув над ночной

землей… Вот она сладко спит у костра, а я стерегу ее покой… И вот она

радостно кричит: «Жор, посмотри туда!» Вот злые псы окружают нас, и я чувствую, как бьются от страха наши сердца, слившиеся, видно, воедино… А вот я любуюсь

на то, как девчонка печет оладьи и хлопочет у печки, как она улыбается, видя мою

гримасу после принятия отвара. А это она уже под водопадом: такая красивая и

такая счастливая… Господи, а ведь с этого момента и началась ее погибель! И

эта треклятая буря, и этот неусыпный холод горы… они убили мою Пятницу. Я

почувствовал, что слезы потекли по моим щекам.

– Господи, что же мне

делать?! Что же делать?.. – и я поймал себя на мысли, что Жора-Обжора плакал

последний раз в восемь лет, когда проиграл лидеру всего одну секунду в ходе

финального заплыва.

И ведь с тех пор никто

больше не видел его слез, как и его поражений… Но сейчас я плакал вновь, и

никто не видел этого, кроме луны, звезд да странного свечения на сосне… Взяв

себя в руки, я попробовал молиться.

– Господи! Божья Матерь!

Все святые и ангелы небесные! Помогите мне! Не отнимайте у меня Прасковью, ведь

я не смогу без нее… Господи, я всегда в Тебя верил, но никогда ничего для

Тебя не делал! Все эти годы я жил для себя. Мне нравилось хорошо покушать, побольше поспать, быть всегда первым и самым-самым… Я любил подслушивать чужие

разговоры, подглядывать за другими людьми. Я никому не позволял себя обижать, не терпел того, чтобы кто-то мог быть лучше меня или хотя бы таким же, как я. И

вот Пашка! Она так внезапно ворвалась в мою жизнь и все перевернула в моей

душе… А ведь я столько сделал ей зла! А она была Твоя верная ученица, она

подражала своей небесной покровительнице Параскеве! Но теперь мы столько вместе

прожили, спасая друг друга, помогая друг другу… Я так много узнал от нее о

Тебе, о вере, о Твоих святых людях, о нашем Православии… За эти дни я узнал, какая она, моя Пятница… Она, она… просто святая! Такая умная, красивая, верная, славная! Она все умеет, много знает, все терпит и все прощает.

А я, я жалкий трус и

обманщик! Я подглядывал за нею и не смог даже признаться в этом… а она

открыла мне все свои душевные секреты! А вот я не смог… Прости, Господи! Но

мне так стыдно… Помоги мне, Господи, ведь Ты все можешь! Конечно, может, она

очень нужна на небесах, но как же мне сейчас будет ее не хватать! Я питаюсь от

нее добром, нежностью, теплом, любовью к ближним… Я перестаю быть прежним. И

именно сейчас Ты забираешь ее… Ведь я же еще не готов сам встать на путь

истинного православия, мне необходимо еще хоть немного времени, чтобы все это

осознать и прочувствовать…

А Паша… Она умеет слушать,

так интересно рассказывает, так помогает… Нет, она не должна сейчас умереть!

И мамка ее очень опечалится, и тетя Зоя, и подруги, и учителя! Ведь она их всех

так любит, и они ее… Господи, пусть она еще побудет с нами! Она ведь как

маяк. При ее свете так хочется жить и всех любить… Господи, я обещаю, что

если Пятница выздоровеет, я признаюсь ей в том, что обернулся тогда на нее на

болоте… Я ничего больше не буду от нее утаивать, никогда не буду ее огорчать

и обижать. Да и никого не буду… Я постараюсь быть ее достойным! Я приду в

церковь, Господи! Ведь ты меня слышишь, правда? Теперь я буду стремиться

побеждать самого себя, бороться с грехами и слабостями. Хватит быть Георгием

Толстым, хочу стать Победоносцем! Чтобы Пашка могла порадоваться за меня! Я

начинаю новую жизнь, только бы вот нам вместе выбраться теперь из этого леса…

Ты обвенчал нас, Господи, таких разных и непонятных друг для друга, и я теперь

ни за что не предам моей Пятницы! Она будет мне лучшим другом, если только

этого захочет… Господи, пусть же она еще побудет с нами… – я утер слезы и

пот.

Сияние на сосне погасло,

так как луна уже переместилась в другое место на небосклоне. Тогда я стал

кричать звездам:

– Святая Параскева,

помоги своей Прасковье! Ведь она так любит тебя и уважает! Ты для нее идеал! Ты

такая славная, такая сильная и добрая! Ты же помогаешь больным детям, утешаешь

души и тела… Помоги моей Пятнице. Она такая хорошая, но умирает! Она не

должна погибнуть, не должна, слышишь! – и вдруг по небу промелькнула звездочка

и упала куда-то в мрачные болота… Я продолжал. – Святой Георгий! Ты же

Победитель! Я тоже всегда стремился к победам, хоть никогда тебя и не знал. Ты

смог покорить такого злого дракона! Я, благодаря Пашке, узнал твою жизнь и твои

подвиги. Я теперь хочу подражать тебе, чтобы достойно носить свое имя! Помоги

мне, святой Георгий, порази эту невидимую болезнь, отнимающую у меня такую

прекрасную девочку, как змей-дракон, пытавшийся съесть царскую дочь. Не оставь

нас, Георгий Славный…

Вот так я и молился

своей первой в жизни неопытной молитвой и был почему-то уверен, что Небо меня

слышит! Сколько прошло времени, не знаю – я утратил все чувства. Умирающая

Пашка и ее остекленевшие глаза стояли передо мной, и я, не жалея сил, продолжал

просить Бога и Его верных святых и ангелов спасти девочку. Но силы мои вдруг

окончательно иссякли: кошмарная ночь в поселке, бессонная ночь в каменном

ледяном мешке, огромное физическое и моральное напряжение последних дней и эта

третья бессонная ночь сделали свое дело. Я внезапно почувствовал, что от

волнения и какой-то жуткой тоски, от усталости и безысходности я теряю

сознание. Все для меня померкло – и луна, и свет звезд, и лес… Последнее, что

я услышал, так это свой голос, произнесший: «Как же я теперь один без нее-то…

Как же без нее… Господи?!» И упал лицом в мокрую траву… Больше я уже ничего

не видел, ничего не слышал, не чувствовал, не говорил, не желал, не думал…

Будто я умер сам вместо Пашки и растворился среди этого бескрайнего и

безмолвного

океана природы, снова вернувшись в землю, из которой Господь создал меня как

человека. Совершенно обессиленный, я лежал в траве в каком-то полузабытьи. Спал

ли я, находился ли в глубоком обмороке или просто от чудовищной усталости уже

не мог шевелить языком и всеми мышцами своего тела… Не знаю. Никогда еще

ничего подобного со мной не происходило. И как долго длилось это мое состояние, тоже затрудняюсь сказать. Наверное, тоже немалое время… А над тайгой все

бушевала бархатная, ароматная, светлая августовская ночь. Последняя ночь моей

прежней жизни! Я знал, что с рассветом все у меня изменится, и я сам стану уже

не таким, как раньше. Я должен буду проснуться другим человеком. Но тогда я

очень не желал пробуждаться… Мне так жутко не хотелось входить в новый

светлый и радостный день одному, без моей привычной уже, чудесной Пятницы. И

увидеть ее мертвой я так не хотел… больше всего на свете! Поэтому я просто

лежал, растворившись у подножия могучих шершавых сосен, и упорно не желал вновь

появляться в этом мире, ставшем вдруг сразу каким-то чужим и холодным…

ВОТ И ОКОНЧИЛОСЬ ВСЕ…

…Печальная похоронная

процессия медленно двигалась за околицей к старому сельскому кладбищу, видневшемуся на туманном пригорке. За спинами людей среди можжевеловых кустов

просматривались серые с плоскими крышами двухэтажки рабочего поселка.

Я стоял на обочине

неширокой пыльной грунтовой дороги, облокотившись одной рукой на ствол рябины, грустно шелестящей листвой, и смотрел, не мигая, на душераздирающее зрелище.

Слезы

катились по моим щекам, но я этого не замечал… Первым шел батюшка в черной

ризе с большим серебряным крестом на груди. Он напевал что-то очень грустное и

помахивал бронзовым кадилом, источавшим сильные ароматы смолы и хвои. Следом

шли двое: молодой офицер в хаки и прекрасная девушка в бело-голубом одеянии.

Они держали друг друга за руки, и лица их были такие светлые, будто все

происходящее их вовсе не беспокоило. За ними двигались четверо крепких парней в

черном с белыми повязками на рукавах. Они несли гроб, отделанный бирюзовым

шелком с кружевною оторочкою. И в этом гробу лежал кто-то очень красивый и

желанный, усыпанный белыми и розовыми лепестками цветов. Я не мог разглядеть

лица покойного, но знал – это она, Пашка… Далее брели тетя Зоя, тетя Клава, мои родители, худенькая невысокая женщина, похожая на Пашу, наверное, ее

мамка… Тут же были Пашкины учителя, подружки, одноклассники, соседи, еще

какие-то люди… Всего около пятидесяти человек. Следом тащился небольшой

открытый грузовичок. На нем стояли крест, крышка от гроба, венки и магнитофон с

колонками, из которых лилось: «Девушка Прасковья из Подмосковья и плачет, и

плачет…» Когда процессия прошла рядом, и я уже было хотел примкнуть к ней, вдруг кто-то беззвучно подбежал сзади и быстро закрыл мне глаза ладонями. Я

вздрогнул, но рук этих не отнял. Что я мог сказать? Кто бы это мог быть? Ведь

эти ладошки, такие теплые и нежные, я не спутал бы теперь ни с какими другими!

Но возможно ли такое?! Пашка… Определенно, это была она! Но ведь этого же не

может быть! Я нерешительно произнес:

– Паша?!

Пальцы сразу же

разомкнулись, и я, обернувшись, увидел… да-да, ее, мою славную Пятницу!

– Пашка, ты?! Живая?! —

вытаращил я глаза от удивления.

Девчонка стояла рядом и

улыбалась, смущенно теребя свои косички.

– Но откуда же ты?!

Пятница…

– А я и не умирала! —

усмехнулась Прасковья.

– Но кто же… кто же

там?! – я махнул рукой в сторону гроба.

– А это все твои грехи и

дурные привычки! Они такие желанные и сладкие, но ты уже простился с ними…

Пускай они уходят навсегда! У тебя теперь начинается новая жизнь! Как и у

меня… Пойдем отсюда. Нас ведь ждут дома! – и она протянула мне свою руку.

Я осторожно взял ее за

ладонь, а Пашка вдруг быстро поднесла мои пальцы к своим губам и поцеловала два

раза:

– Спасибо тебе, Жорка,

ты снова спас меня!..

Пробуждаясь от такого

странного сна, я, однако, реально почувствовал, что кто-то действительно целует

мою руку в тыльную сторону ладони, в предплечье, в голое плечо! Я дернулся и, открыв глаза, обнаружил себя лежащим на левом боку в траве у подножия могучей

сосны. Уже было совсем светло. Весело щебетали птахи. Мягкий ветерок шевелил

былинки… Наступало на редкость теплое и спокойное утро. Кто-то стоял у меня

за спиной или, скорее всего, сидел на корточках, так как я чувствовал его

горячее дыхание на своей щеке, на ухе, волосах… Рука, покрытая нежными

поцелуями, еще отдавала свежестью от прикосновения чьих-то влажных губ.

– Паша… – прошептал я.

Мне никто не ответил. И

тут я спохватился: «О, Господи! Пашка! Ведь уже утро!» От этой мысли я

вздрогнул, но подняться так и не решился. Моя дрожь, видимо, спугнула того, кто

был рядом. Неизвестный встал и отошел. Я услышал, как сильно щелкнула сломанная

его шагами ветка. Какой-то холодок пробежал по моей спине. И тогда я лег на

живот,

а затем резко перекатился на правый бок. И тут я увидел его – странного

незнакомца, потревожившего мой сон. Это был довольно крупный лосенок. Он

выглядел таким несуразным: длинные ноги, неуверенная походка, большие уши и

огромные любопытные глаза. Я встал на колени и протянул ему руку: – Привет! – тихо сказал

я.

Лосенок повел ушами и

подошел ко мне. Осторожно дотронулся губами до пальцев. Я попытался погладить

его по носу, но тут вдали что-то зашелестело, и лесной гость резко отпрянул. А

потом и вовсе побежал прочь. Я встал на ноги и увидел вышедшую из зарослей

лосиху. Она с каким-то недоверием взглянула на меня и несколько раз махнула

головой сверху вниз, будто здороваясь. И я, поддаваясь этому странному

приветствию, тоже махнул головой и почему-то даже сказал: «Здрасьте!» Лосенок

подбежал к своей могучей мамке. Они мило поцеловались и, уже не обращая на меня

никакого внимания, не спеша двинулись по лесу. А у меня в мозгу вновь

промелькнула обжигающая мысль: «Пашка, там же Пашка… уже ведь утро…» И я

кинулся к заимке. Однако последние метры дались мне с большим трудом. Ноги

отказывались слушаться и предательски дрожали. Трясло все тело. Избушка

встретила меня гробовым молчанием. Серая, покосившаяся, как-то враз ставшая

такой печальной и старой заимка превратилась как бы в темную гробницу для

прекрасной лесной нимфы. Я подошел к крылечку в две ступеньки и замер. Там, за

тонкой, покрытой мхом стенкой была моя Пашка… Вернее, только ее тело, измученное тяжелой и такой быстрой болезнью… А душа ее, прекрасная светлая

душа, давно уже была высоко, в недосягаемой для нас вышине, именуемой Царствием

Божиим. А значит, я остался здесь совершенно один… Видеть мертвую Пашку я не

хотел ни за что на свете! Пусть она останется в моей памяти всегда такой живой, такой красивой, такой доброй и нежной, какой я познал ее за эти дни нашего

незапланированного путешествия, где столько дней были только мы и тайга да еще

наши невидимые небесные покровители… Такой дикий холод пронзил все мое

существо, что все ледяные залы внутри горы не шли ни в какое сравнение.

Я застонал и сел у

двери. Нет, я не смогу войти туда. И не пойду… Пусть Пашка будет для меня

всегда живой! Ведь она сейчас сидит где-нибудь на легком белом облачке и, видя

меня здесь, как крошечную былинку Мироздания, весело посмеивается, ибо ее уже

больше никто и ничто не сможет обидеть, унизить, заставить страдать…

Счастливая! Я невольно взглянул на небо. По бархатной синеве спокойно плыли

четыре нежных облачка… Солнце уже вот-вот должно было подняться над деревьями.

Его лучи струились по лесу, покрывая позолотой замшелые стволы сосен. Какое

чудное утро! Как хочется жить и радоваться, и как же больно и холодно у меня в

груди… Все стало сразу ненужным, серым, чужим… Я больше не хочу ничего

делать, не собираюсь идти расчищать поляну для вертолета, не желаю разводить

костер-маяк… Я просто сидел и неизвестно чего ждал. Я никак не мог смириться

с дикой мыслью, что я один, что Паша уже никогда не появится рядом и что я

никогда (представляете, никогда!) не услышу ее голоса, смеха, не увижу ее

всепроникающего взгляда, не дотронусь до шелка ее озорных косичек.

– Пашка-Пашка… девочка

Прасковья… Как же так все получилось… почему произошел такой жуткий финал в

нашем походе… Нет же! Нет! Ты – жива! Я не отдам тебя никому, моя Пятница! —Я вскочил и бросился к двери.

Но, дотронувшись до

ручки, снова сник. Мертвая тишина внутри избушки говорила о страшном. Я вновь

опустился на порожек и сидел, облокотившись о стенку, как у той рябины во сне, и безучастно глядел на медленно выходящее солнце. Яркий апельсин все никак не

решался выглянуть из-за вершин. В районе горной гряды звучно протрещал вертолет

и отклонился к поселку лесозаготовителей. Мне даже почудилось, что там залаяли

испуганные собаки. Хотя вряд ли это были собаки, уж больно далеко отсюда было

это селение-призрак. «Господи, почему же все так вышло!» – думал я. Ни бурная

река, ни Водокруч, ни комары, ни болотные топи, ни крутые скалы, ни мутная вода

озера, ни злобные псины, ни грозы – ничто не смогло нас поразить! А тут вдруг

эта горячка да такая быстрая и нелепая развязка… Слезы прихлынули к моему

лицу. Как же я теперь посмотрю в глаза маме, тете Клаве, тете Зое… Не уберег!

Не спас! Не помог! А они ведь все так на меня надеялись… Я вскочил и отбежал

от сторожки. Пометался по полянке и отчаянно закричал: – Пашка! Пашка-а-а!

Эхо зычно заметалось

среди деревьев, кустов и завалов, ища путь к небу. И тут вдруг я отчетливо

услышал спокойное:

– Жор, я тут!

Я вздрогнул и огляделся.

Нигде никого не было. Поднял голову: в небе лишь одинокое легкое белое облачко

в виде медленно плывущей девушки.

– Паша! – крикнул я и

замахал руками. – Не улетай!

– Жор, иди сюда! – снова

послышалось за моей спиной.

Господи, да что же это

такое?! Я вновь внимательно огляделся. Нигде никого… Наверное, я схожу с

ума?! И тут в избушке что-то звякнуло. Сердце мое сжалось от какого-то

сладостного предчувствия. Еще полностью не отдавая себе отчета в невероятности

этого предположения, я быстро подошел к двери и прислушался. «А что если Пашка

звала меня именно отсюда, из избушки?!» – мелькнула дерзкая мысль. Меня аж в

пот бросило от такого открытия, и я задохнулся от нахлынувшего волнения, которое, будто внезапное цунами, накрыло все мое существо. Сделав два глубоких

вдоха, я наконец решился и толкнул дверь. Она протяжно заскрипела и

распахнулась. И вместе со мной в мрачное темное помещение заимки ворвались

яркие мощные живительные лучи вставшего над лесом солнца. От того, что я увидел

в этом слепящем свете, меня отбросило назад.

– О, Господи, Пашка! —

воскликнул я и, упершись спиной в дверной косяк, медленно стек на пол.

Ребята, это было просто

какое-то чудо! Вы не поверите, но все так и было! За столом освещенная ярким

солнечным сиянием сидела Пашка! (Живая Пашка!) Она с аппетитом поглощала мою

гречневую жижу, черпая ее большой деревянной ложкой прямо из кастрюльки.

– Жор, ты что так долго?

– спросила она спокойно.

А я сидел на корточках у

порога и во все глаза смотрел на нее и шептал: – Пашка, Боже мой,

Пашка… живая…

– А я вот решила позавтракать.

Что-то я страшно проголодалась! – произнесла девчонка и как-то виновато

улыбнулась.

Хоть и вид у нее был,

как у ожившего мертвеца, но тем не менее она была жива, спокойна, весело

шевелила руками и губами. И она была совсем рядом… Нет, никогда я еще не был

так удивлен и так счастлив, как в те мгновения. Даже когда побеждал на

соревнованиях, когда мне подарили на день варенья долгожданный компьютер, когда

папка объявил нам о поездке в Египет… Ничто не могло сравниться с этим мигом, о котором я так мечтал, которого так ждал, так лелеял в своей душе… Я даже

едва не прослезился.

– Жор, ну ты что, садись

за стол, поедим вместе, а то я все одна слопаю!

– Ешь-ешь, я не хочу…

– прошептал я, улыбаясь, и, поднявшись, подошел к девчонке.

Я тронул Пашку за плечо,

чтобы убедиться, что это уже не сон, не сказочный солнечный мираж, и даже

опасливо покосился на лежанку, думая, что тело девчонки все еще лежит там, а

здесь перед собой я вижу лишь ее душу. Но нет, Пашка была такая живая, такая

реальная и ощутимая, как и всегда! Она взглянула на меня удивленно и, видимо, поняв цель моих движений, весело заулыбалась.

– Ох, и спала же я! —

сказала она и закашлялась. – Думала, что так и не проснусь никогда… А твой

компресс, видно, здорово помог! Дышать сразу легче стало.

Наконец, придя в себя, я

бросился ухаживать за своей Пятницей, не переставая на ходу мысленно

благодарить Господа, Его Матушку и Параскеву, и Георгия, и всех святых. Так как

именно Они, а не какие-то там компрессы да таблетки вернули мне Пашку живой и

здоровой, услышав мою убогую молитву, увидев боль моего сердца и горькие слезы

отчаяния…

– Паш, да что ты ешь эту

кашу?! Рыбки бы лучше съела, – предложил я. – Погоди, я тебя сейчас чаем попою!

У меня еще и варенье осталось, малиновое! Подогрею вот малость… А то ведь

кашка-то у меня получилась такая, какую, наверно, твоя бабушка варила для

хрюшки… – суетился я, пытаясь развести огонь в буржуйке.

– Ну что ты! Вкусно! —

возмутилась Пашка на полном серьезе.

А я уже чистил для нее

рыбку, клал сухарики, подставлял котелок с вареньем… Растопив печь

по-быстрому одними смольняками да старыми журналами, я водрузил на нее чайник.

– Жор, а мне, знаешь,

сон какой приснился! Будто меня окружали злые псы, ну, прямо, как там, в

поселке… Только они были крупнее, и все черные с горящими глазами! Я так

испугалась, думая, что они сейчас разорвут меня на части, и стала молиться. Псы

грозно рычали и лаяли, медленно надвигаясь на меня со всех сторон. Какие у них

были жуткие клыкастые пасти! Ужас! Но тут появился ты с горящей палкой в руках

и стал их отгонять. Собаки долго сопротивлялись, кидались на тебя, визжали, выли, ревели, но ты не сдавался, затрачивая на поединок все свои силы. И в

конце концов, ты прогнал их всех! Потом разжег огромный костер. Поднялось такое

пламя! Вокруг стало так светло и жарко, что я быстро согрелась и успокоилась, и

мне стало гораздо лучше…

– Нет, Паш, это тебя

Господь спас, и все святые помогли!

– Да, конечно! —

согласилась Прасковья, принимая от меня кружку с горячим чаем. – Но ведь и ты

тоже постарался, правда?

Я неопределенно повел

плечами:

– Да что я могу? Не

знаю…

– Спасибо тебе, Жор, ты

боролся за меня до последнего! Как и в той реке… Ты – настоящий Победоносец!

Отстоял свою Пятницу в битве со страшным драконом – болезнью…

– Правда?! – спросил я,

краснея, и почувствовал, как сладостно забилось мое сердце: ведь еще никто не

награждал меня таким званием!

Поев, Пашка снова

закашлялась и, почувствовав сильную слабость и головокружение, приняла

последние таблетки и прилегла на лежанку. Я укутал ее и сказал: – Ты отдохни пока, а я

схожу разведу костер на поляне. Кажется, спасатели уже возобновили свои полеты.

Теперь-то уж они нас враз заметят! Хватит нам таскаться по этой тайге, пора и

закругляться, точно?

– Угу! – согласно

кивнула головой девчонка и устало заулыбалась. – Только ты, Жор, недолго, хорошо? А то мне одной скучно и, знаешь, постоянно кажется, что кто-то ходит

под окнами.

– Это лосенок, наверно,

был! Ты ничего не бойся! Я его видел рано утром. Такой смешной… Не скучай, я

мигом! – и я, прихватив топор, двинулся к двери.

– Жор! – вдруг снова

окликнула девчонка, когда я уже выходил за порог. – А чего ты так кричал утром?

Меня звал…

– Я боялся, что ты

умрешь… – сказал я тихо.

Прасковья грустно

улыбнулась:

– Не бойся, не умру! Как

я тебя брошу, нам ведь теперь нельзя по одному, пропадем…

– Да, мы должны быть

вместе! Так что ты уж постарайся, больше не умирай! – тоже печально пошутил я.

– Буду стараться, мой

Робинзон!

Примерно за полчаса я

соорудил такую пирамиду из валежника, что если ее запалить, то наверняка дым

заметили бы даже собаки в заброшенном поселке, а то и пассажиры парома!

Разводить огонь я пока не стал, решив дождаться момента, когда на небе появится

какое-нибудь транспортное средство, а то прогорит все даром – потом опять

сооружай…

День разгорался ясный,

солнечный, жаркий. Август шел своим чередом, а я уже и не сразу вспомнил, какое

же сегодня число. Устав от работы, я отошел к небольшому лесному озерцу, уже

изрядно заросшему кугой да осокой. Решив немного освежиться, я скинул майку и

вошел по колено в воду. Со дна поднялась красноватая муть. Я постоял с минуту, ожидая, когда ил уляжется обратно на свое место, и только тогда стал

плескаться. Выйдя на берег, закашлялся и почувствовал, как по спине пробежал

какой-то нездоровый холодок.

«Эх, как бы мне и самому

не заболеть! – подумал я. – Только этого еще мне и не хватало!»

Когда я надевал майку с

уже почти полностью облезшим волком, то услышал треск сучьев. Быстро огляделся.

За ближними зарослями молодых елочек и сосенок кто-то шел! Трещали сухие ветки

и шишки. Опять лоси? Я поднял с земли топор и спрятался за дерево. Шаги

приближались. Неизвестное существо двигалось быстро и… прямо на меня! А что, если медведь! Я невольно съежился и осмотрелся, ища подходящее место для

возможного отступления. От косолапого гостя тут, пожалуй, скрыться было негде!

Оставалось лишь одно: мухой лететь к своей пирамидке и срочно ее запалить.

Звери огня не любят! Но я напрасно волновался. Это был не медведь. А знаете, кто? Думаете, что сам сасквач пожаловал? Да ну его, вонючку! Не поверите, но

заросли распахнулись и на поляну вышли два человека! Да-да, самые настоящие

люди! Которых мы не видели уже полторы недели! Это были крепкие мужчины в

кирзовых сапогах, в брезентовых брюках и куртках, и оба бородатые. Один – в

кепке, у другого – панама на голове. За плечами мужчин висели тяжелые рюкзаки.

У одного в руке – двустволка, у другого – кирка. Один дымил «беломориной», а

второй что-то жевал. Оказавшись на середине поляны, незнакомцы остановились и

огляделись. Увидев мою кучу, удивились.