Текст книги "Правда выше солнца (СИ)"
Автор книги: Анатолий Герасименко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 37 страниц)
☤ Глава 5. Среди тирренов будь как тиррен
Вареум. Пятый день от конца месяца гекатомбеон а, четыре часа после восхода. Жара, духота и смерть.
Он понял, что опоздал, как только ступил на берег, едва не поскользнувшись на трапе, мокром, пёстром от смоляных пятен.
Вареум был весь как помойка. Пыльная, вонючая, бесконечная помойка с омерзительно безвкусной статуей Вегольи, торчащей посреди города. Когда-то беломраморный, а теперь грязно-жёлтый от вековых наслоений пыли, Веголья смотрелся золотарём, который гордо попирает собранную кучу дерьма. Дерьмом был Вареум, дерьмом были его правители, дерьмом была вся его история. Дерьмом был и сам Веголья, вконец развративший тирренов. Тиррены знали своего верховного патрона под именем Тиния – он, как и Локсий, подделывался под местного выдуманного божка. Покровителя молний, строительства, гаданий и зрелищ. Вот так, всё сразу, ни больше, ни меньше.
Боги по-разному распоряжались людскими судьбами. Хальдер, например, строила школы, где понемногу учила своих гэлтахов основам технической магии (а тех, кто учился плохо, по слухам, сжигала). Локсий основал множество театров и велел почаще устраивать представления. Насытившись зрелищами, эллины давали откачать из себя куда больше пневмы для батимских нужд. Орсилора возродила в Лидии древние мистерии с плясками, жертвоприношениями и бесстыдными ритуалами, которые лидийцы очень любили и исполняли с большой самоотдачей.
Тиния-Веголья научил подданных насмерть драться на арене. В принципе, это была та же идея, что у Локсия и Орсилоры: разогнать человеческую пневму с помощью сильных переживаний, а потом выдоить. В принципе.
Справедливости ради стоит заметить, что тиррены неплохо справлялись и до прихода Вегольи. Здесь с давних пор было принято давать мертвецам проводников в мир иной. Проводниками становились несчастные рабы покойного, а, чтобы пришедшим на похороны не было скучно, рабы убивали друг друга самостоятельно. Начало этому славному обычаю положили этруски – самое многочисленное племя Тиррении. Позже его подхватили прочие народы: латины, умбры и сабиняне.
Веголья придал старинной традиции невиданный размах и сделал бои лудиев основным культурным событием в жизни своих подопечных. Весьма частым событием. Бойцы дрались по праздничным дням, а праздников у тирренов было не меньше, чем у эллинов – добрых пять дюжин в год. Кроме того, бои устраивались по случаю назначения на пост уважаемых людей, в честь бракосочетания уважаемых людей, рождения ребёнка у кого-нибудь из уважаемых людей, при долгой засухе (чтобы умилостивить богов и потешить уважаемых людей) и при долгих дождях (с той же целью). Ну, и конечно, оставались похороны – старый добрый обряд, без которого было немыслимо проводить уважаемого человека в последний путь.
Короче говоря, в Тиррении едва ли не каждый день кого-нибудь прилюдно убивали.
А потом шли в храмы и припадали к алтарям.
Красота.
Кадмил прибыл в порт Вареума с рассветом. Снял комнатушку на постоялом дворе. В углу комнаты, под здоровенным сундуком, выломал из пола пару досок, спрятал отобранный у Нерея ксифос и мешочки с афинскими совами. Затем навестил рыночные ряды – следовало позаботиться о том, чтобы его повсюду принимали за тиррена. Повезло: удалось быстро разыскать лавку торговца тканями и купить роскошную ярко-зелёную тогу. Тут же, в лавке, сноровистая рабыня запеленала Кадмила по всем правилам вареумской моды. Особенно удачным оказалось то обстоятельство, что верхнюю часть тоги было принято накидывать на голову. Шрам при этом полностью скрывался под тканью.
А потом начались поиски.
Казалось бы, чего проще – найти в порту торговое судно? Разбойник Нерей перед смертью умудрился вспомнить название: «Саламиния», торговый шестнадцативесельный лемб, который регулярно возил рабов из Эллады в Тиррению, возвращаясь с грузом дерева, лошадей или чего ещё удавалось взять. Шестнадцать вёсел – значит, лемб серьёзный, большой, полсотни локтей в длину. Его, наверное, видно издалека. Да что там – любой портовый оборванец знает, где какой корабль пришвартован! Стоит позвенеть мелкими монетками в горсти, и тебе всё покажут, а заплатишь побольше – так и проведут.
В действительности вышло иначе. Порт Вареума был огромным, больше Пирея, больше, кажется, самих Афин. Кадмил добрых три часа слонялся по пристаням, всматриваясь в полустёртые надписи на смолёных, крашеных, обитых свинцом или обросших ракушками бортах. Оборванцы, на которых он возлагал такие надежды, требовали денег вперёд, а, получив монету, либо бросались наутёк, либо тыкали пальцем в случайном направлении и божились, что искомая «Саламиния» стоит на якоре у соседнего причала. Где, разумеется, никакой «Саламинии» не оказывалось. Зато было полно других судов – лембов, келетов, керкуров, тирренских корбитов, лапидариев и прочих посудин. Лес мачт, частоколы вёсел, провяленные на солнце свёртки парусов.
«Опоздал, – думал Кадмил. – Опоздал… И для чего все эти скитания, мучения, двухнедельный морской переход? Чтобы снова стать верным слугой Локсия? Пусть летучим, невидимым, владеющим «золотой речью», но – слугой…»
Впрочем, была ещё Мелита. Если всё получится, как задумано, Локсий исполнит обещание и обратит их обоих. А это уже совсем другое дело.
И будущий ребёнок. Кадмил всё чаще ловил себя на том, что воображает: каким родится дитя? Почему-то хотелось надеяться, что это будет сын. Должно быть, всему виной было человеческое тело; пока Кадмил оставался богом, его редко занимали подобные думы. Теперь же что-то изменилось. По десятку раз на дню он обращался умом к тому нерождённому, непознанному, что вызревало в чреве Мелиты. Странное будоражащее тепло разливалось в жилах, когда Кадмил думал о младенце. Да, это, верно, человеческая суть; люди, чей век короток, а радости – просты, только и помышляют, что о размножении.
И ещё стоило продолжать поиски, чтобы помочь Акриону.
Нехорошо вышло с этим парнем, как ни посмотри.
И Сопротивление, не стоило забывать о Сопротивлении! Может быть, даже здесь, в Вареуме люди практикуют алитею. Может быть, когда Эвника окажется в лабораторных застенках, и Локсий обрушит на неё всю мощь ужасающих иллюзий, то мы, наконец, узнаем, кто руководит людскими бунтарями. И избавим Землю от заговорщиков. Кого тогда будут чествовать, кого наградят божественными способностями, кого не минует слава? Кадмила, конечно же.
«Слава палача, – мрачно думал Кадмил, вышагивая по причалу. – Слава ищейки и соглядатая. Слава того, кто попрал надежду этих бедолаг… Смерть на меня, какая чушь лезет в голову».
«Саламиния» нашлась, как назло, в самом дальнем углу порта. Обычное с виду судно: чёрные от смолы бока, одинокий столб мачты. На носу красовались нарисованные глаза – для защиты от злых сил, ну и просто, чтобы корабль видел, куда ему плыть.
С причала на палубу был перекинут трап.
Кадмил взошёл на борт. Тент, которому надлежало вздыматься туго натянутой крышей, безжизненно обвис, точно стираный хитон на верёвке. Лавируя между тяжёлыми складками вылинявшей ткани, Кадмил вышел к корме. Здесь обнаружились два человека.
Первый был рабом. Загорелый до кирпичного цвета, одетый лишь в набедренную повязку, он возил по палубе губкой, изредка обмакивая её в наполненный грязной водой глиняный горшок. Когда раб, не вставая, переползал на новое место, чтобы продолжить свой сомнительной пользы труд, слышалось звяканье: ноги были в кандалах. От кандалов к мачте тянулась цепь. Длины её хватало, чтобы позволить узнику перемещаться по палубе, но не доставало, чтобы броситься за борт и утопиться. С первого взгляда становилось ясно, что этот человек последний раз ел досыта несколько лет тому назад.
Второй сидел на складном стуле под тентом, вытянув ноги и лениво расчесывая пятернёй длинную курчавую бороду. Судя по золотым перстням и гиматию из тонкой шерсти, это был капитан судна. На покатом животе бородача балансировала миска с виноградом, рядом со стулом примостился винный кувшин.
– Радуйся, почтенный мореход, – произнёс Кадмил, подходя. – Это твой лемб?
Бородач не обратил на Кадмила ровно никакого внимания, а только крикнул рабу:
– Вон там, у борта пятно осталось! Ещё раз пропустишь – заново всю палубу заставлю драить!
Раб, не поднимая головы, пополз на четвереньках к борту. Бородач закинул в рот горсть винограда и, жуя, буркнул невнятно:
– Ну, чего?
– Ты капитан этого судна? – терпеливо спросил Кадмил.
– Я – кивернет, помощник. Капитан – в отлучке, на берегу.
– Где именно на берегу? – Кадмил твёрдо решил, что не выйдет из себя. По крайней мере, пока не узнает, где искать Акриона.
– А Пифон его знает, пошёл куда-то пьянствовать. Поищи в портовых борделях, авось найдёшь.
– Как он выглядит?
Кивернет почесал брюхо и со смаком выпустил ветры.
– Выглядит-то капитан наш хорошо, – проворчал он, – а тебе зачем?
– Ищу раба, которого вы везли из Афин в Вареум пару месяцев назад. Это мой родич, хочу выкупить.
– Ба! – Бородач соизволил обратить взор на Кадмила. – Так ты чего, наш, что ли?
– Да, я эллин, – сказал Кадмил. – Что, не похож?
– Похож, вроде… А чего вырядился, как какой-то местный хер?
– «Среди тирренов будь как тиррен», – сдержанно процитировал Кадмил старую пословицу.
– Ну ладно, – кивернет заметно смягчился. – Так тебе, выходит, не капитан надобен. Я ж на «Саламинии», считай, первый человек. Тисанд меня зовут. Лучше капитана всё знаю. И за курсом слежу, и за картами, и учёт товара тоже веду… Помогу, в общем. Только такая помощь денежек стоит. Денежки-то есть?
Кадмил представил, как достаёт из сумки жезл, специально пристроенный таким образом, чтобы можно было выхватить за одно мгновение. Как переводит жезл на малую мощность и стреляет. Как загорается борода этого Тисанда, а сам он катается по палубе, воет и просить пощадить... Но выстрел – это скачок энергии, а скачок энергии моментально заинтересует Веголью.
Поэтому Кадмил, скрипя зубами, извлёк на свет мешочек афинских сов и помахал перед носом кивернета.
– Другое дело, – кивнул тот. – Ну, пойдём.
Он выгреб остатки винограда из миски, запихнул в рот, а миску вдруг швырнул в раба, попав тому точно в лоб. Полетели осколки. Раб повалился на спину, схватился за голову. Из-под пальцев потекла кровь: видно, рассекло кожу.
– Будешь знать, падаль, как жратву воровать! – гаркнул Тисанд. Подхватив кувшин, махнул Кадмилу: – Пойдём в трюм!
Кадмил спустился по кривенькой лестнице под палубу. Напоследок глянул на раба: не помер ли от начальственной ласки? Но раб не помер. Он сидел, взявшись за разбитый лоб, кровь заливала скулу, и во взгляде, обращённом вслед кивернету, было столько горячей ненависти, что хватило бы растопить ледяные горы Тартара.
– Ходи осторожней, – распорядился Тисанд. – Грязно тут. Коней возим часто.
Описать состояние трюма словом «грязно» было всё равно что назвать Олимп пригорком. Кадмил, в целом, представлял, как должно выглядеть место, где две-три недели кряду обитает табун лошадей, но полагал, что уборка по прибытии в порт назначения должна исправить ситуацию. Да только ситуацию никто, похоже, исправлять не собирался. Под сандалиями хлюпало. В воздухе было черно от мух, проклятые насекомые вились перед самым лицом и норовили забраться под одежду. За дощатой выгородкой натужно кашляли в несколько голосов гребцы: само собой, капитан и не думал выпускать их на берег.
Зазевавшись, Кадмил обо что-то запнулся и едва не грохнулся на днище, покрытое пахучей жижей. Мухи взвились вокруг беспокойным роем.
– Я же сказал – осторожней! – произнёс Тисанд так укоризненно, словно это Кадмил был виновен в том, что трюм загажен до предела. Оглянувшись, Кадмил увидел, что причиной его падения едва не стала походная наковальня, укреплённая на массивной колоде. Наковальня была вся позеленевшая и избитая, сверху валялись инструменты – молот и клещи. «Должно быть, здесь заковывают гребцов, – хмуро подумал Кадмил. – А тех, кто плохо себя ведёт, забивают в кандалы и отправляют драить палубу на солнцепёк, как того беднягу наверху. Интересно, много ли он украл еды, чтобы такое заслужить? Не иначе, спёр какую-нибудь плесневелую лепёшку. Да, наш друг Тисанд воистину ведёт себя, как тиррен. Как отборный тиррен».
На носу, где было почище, обнаружился закуток. Тисанд, втянув брюхо, протиснулся в дверной проём. Кадмил, брезгливо подобрав край тоги, переступил порог и очутился в тесной каморке, треть которой занимал объёмистый сундук, ещё треть – сам Тисанд, а оставшееся место вошедшему приходилось делить с утлым столиком.
Бородач приложился к кувшину, поставил его на столик и, пощёлкав огнивом, запалил подвешенную к потолку лампу. Завозился с верёвкой, что скрепляла петли на крышке сундука. Затем долго рылся в свитках, заполнявших сундучное нутро, при этом часто пуская ветры. Кадмилу было всё равно: нюх его, не справившись с ароматическим напором трюмного воздуха, утратил чувствительность.
– Нашёл! – Тисанд бросил на столик свиток. – Вот этот рейс. Сейчас глянем.
– Акрион, – сказал Кадмил. – Тот, кого я ищу. Его зовут Акрион, сын Ликандра.
Тисанд гулко расхохотался:
– Ещё скажи, как мамку его звали, ха-ха! Мы имён не записываем. Купят новые хозяева – назовут, как захотят. Ох, не могу, ха-ха-ха!
Он смеялся искренне, взявшись за бока. Лицо побагровело, живот под плащом ходил волнами. Кадмилу подумалось, что жезл, в общем-то, сам по себе отличное оружие, даже если из него не стрелять: достаточно засветить как следует этому жирному пердуну по башке.
– Если бы я платил тебе за смех, добрый человек, то уже разорился бы, – вежливо сказал он. – Но, хвала богам, я плачу за сведения, так что уж постарайся их как-то добыть.
– Ладно, ладно, – Тисанд хохотнул ещё разок, отёр пот со лба и развернул свиток. – Говоришь, он эллин? В тот рейс мы везли не так много эллинов, всего пятерых. Так... Один устроил драку по дороге, пришлось выпороть, а он и сдох... Двоих продали в бордель, но они ещё совсем мальчонки были, братья. Ты же одного искал? Ну, значит, не они. Так. Осталось ещё двое. Ага, вот: десять рабов продано ланисте Меттею Ацилию в Вареуме. Среди них пара тех самых эллинов. Оставшихся.
Он аккуратно свернул свиток:
– Больше ничем помочь не могу.
– Как выглядел тот, кого выпороли? – вдруг что-то встало поперёк горла, и засвербел проклятый рубец.
– Да как выглядел... не помню уж. Я его, признаться, хотел только поучить, но он, видишь, хилый оказался. Капитан мне за него тоже плетей всыпал.
– Черноволосый? Высокий? Глаза светлые? – Кадмил потёр занывший затылок и вдруг вспомнил ещё примету: – Короткий шрам вот тут, на ноге?
– Нет, тот был коротышка, ещё ниже тебя. Шрам... Эвге! Небось полюбовник твой, что ты такое помнишь. Ха-ха-ха! Зевсом клянусь, не родича ведь ищешь, а? Гы-гы-гы!
Кадмил почувствовал, что неудержимо свирепеет.
– Кто такой этот Меттей Ацилий, которому продали эллинов?
– Я ж говорю: ланиста. Мастер, что готовит лудиев. Тренирует бойцов, у него школа на холме за городом.
Кадмил бросил на стол горсть монет:
– Благодарю, дружище мореход. От души желаю, чтобы всё добро, которое ты сделал, когда-нибудь к тебе вернулось. Навряд ли ты это заметишь, но всё равно желаю.
Тисанд осклабился – поначалу немного неуверенно, потом вновь разразился смехом, словно понял шутку.
Кадмил вышел из каморки. Вслед ему нёсся хохот, гребцы за выгородкой кашляли. По пути он снова запнулся о наковальню, причём здорово ушиб лодыжку. Это привело его в такую ярость, что захотелось тут же выхватить жезл и понаделать в бортах дырок, пустив долбаное корыто ко дну. Но тут взгляд Кадмила упал на клещи, валявшиеся поверх наковальни, и в голову ему пришло кое-что получше.
На палубе прикованный раб всё так же тёр губкой палубу. Кадмил остановился рядом, с наслаждением вдохнул чистый морской воздух, чувствуя, как постепенно возвращается обоняние. Раб продолжал работу: пытался замыть кровавые пятна, не обращая внимания на то, что кровь всё ещё капала с лица на доски. Кадмил быстро огляделся. Никого. Тисанд, должно быть, остался в каморке, чтобы привести в порядок свитки. Что ж, стремление к порядку похвально и достойно награды.
Клещи с лязгом грохнулись на палубу – тяжёлый, грубо сработанный инструмент, увенчанный мощными изогнутыми челюстями. Как у сколопендры, только бронзовыми. И не такими острыми. Но зато намного прочней.
Раб вздрогнул, отшатнулся. Тупо уставился на клещи.
– Сам с цепью справишься? – спросил Кадмил. – Или помочь?
Раб глянул снизу вверх. Корка засохшей крови, покрывшая лицо, натянулась и потрескалась, когда он ощерил зубы в диковатой улыбке и, всё ещё не веря удаче, коротко кивнул.
– Ну вот и займись, только поскорее, – бросил Кадмил и зашагал к трапу. «Похоже, моё пожелание Тисанду нынче пригодится, – подумал он весело. – Смерть и кровь, опять жрать охота! Сколько же люди тратят времени на еду…»
Наскоро утолив голод в портовой харчевне, он отправился за город, туда, где виднелся холм – а на холме в дрожащем от жары воздухе плавала колоннада школы Меттея Ацилия.
В голове толклись и звенели тирренские слова. «Ми ам меле, – думал Кадмил. – «Я опоздал». Ан аме тезе – «он погиб». Ан амусе луди – «он стал бойцом». Ан амсе этера – «его сделали рабом»… Забавно: этера – «раб», этерау – «чужеземец», этери – «клиент». Похоже, чужеземцы для тирренов делятся на клиентов и рабов. Причем грань настолько тонкая, что даже слова разные придумать не озаботились. А что, в этом есть смысл: вот ты приехал в Вареум, сошел с корабля. Ты – этерау. Пошел в бордель, заказал выпивку и девочек: теперь ты – этери. Наутро деньги кончились, а ты в пьяном угаре разбил статую и заблевал дорогие фрески. Нужно отрабатывать долг, добро пожаловать в этера. Изящно и лаконично. Славный язык, как ни крути».
На полдороге к школе Кадмил запоздало сообразил, что стоило, пожалуй, купить в порту лошадь. Холм оказался существенно дальше, чем мерещилось вначале. Но возвращаться не хотелось: и так много потратил времени. «Всё привычка летать, – сумрачно размышлял Кадмил. – Лошадь, ха! Раньше и в голову бы не пришло заботиться о такой ерунде… Ладно, авось, Акрион найдётся в этой школе, и путешествие моё благополучно закончится. Обратно до порта и пешком можно доковылять».
Взбираясь на холм, он изрядно вымотался. Тога неплохо продувалась ветерком, но от пыли не было спасу: мелкая, всепроникающая, она набивалась под одежду, липла к потной спине, разъедала кожу, витала в воздухе, не давала дышать. Кадмил, ругаясь, замотал лицо краем тоги, оставив открытыми лишь глаза, но это не слишком помогло.
И ещё он чуял, что опоздал – всем существом, всем телом, начиная со своей многострадальной, отрубленной и вновь пришитой головы, и заканчивая гудящими от долгой ходьбы ногами.
«Мелита, – думал Кадмил. – Ребёнок. И Акрион. И Сопротивление…»
У ворот школы скучали двое солдат в тусклых бронзовых нагрудниках. Пыли здесь было особенно много.
– Ми сукри анта ланиста Меттей Ацилий, – пробубнил сквозь ткань тоги Кадмил. При этом он отметил, что фраза «мне надо видеть ланисту Меттея Ацилия» родилась в голове сразу на тирренском, минуя перевод с эллинского. Так всегда бывало, когда он приезжал в другую страну. Через какое-то время начинаешь думать на чужом наречии.
Солдаты переглянулись.
– Мастер на похоронах, – сказал тот, что стоял справа, рыжий и лопоухий.
– На каких ещё похоронах?.. – начал было Кадмил, тут же сообразив, что это означает.
– Похороны консула Стумпия Цереллия. Вдова устроила, – подал голос солдат слева, с большущей родинкой над бровью. – В театре лудии дерутся.
У Кадмила снова зачесался шрам, а вдоль спины забегали горячие мурашки.
– Давно ли дерутся? – спросил он.
Солдат с родинкой зевнул и, прищурив глаз, глянул на солнце. Кажется, пыль ему совершенно не докучала.
– Не так уж давно, – сказал он утешительно. – С полчаса назад уехали.
– Да ты ступай в театр Тинии, господин, – посоветовал его напарник. – Меттея всяко не упустишь. Он там будет допоздна. Потом намечается пир, и ланисты тоже остаются.
Кадмил мысленно плюнул (потому что, когда лицо закрыто тряпкой, не очень-то поплюёшься) и развернулся прочь от школы.
– Поторопись только, – донеслось ему вслед. – Бой скоро кончится, а после боя Меттей всегда напивается в говно.
Кадмил остановился. У него родилось крайне нехорошее предчувствие.
– Парни, – обратился он к солдатам, – а скажите-ка, вы ведь здесь давно служите?
– Да года два уж, – ухмыльнулся рыжий.
– Небось, всех гладиаторов помните?
– Ну... – рыжий заколебался. – Новичков-то всех не упомним, они мрут часто. А ветеранов знаем, конечно.
– У вас же тут есть такой высокий, чернявый крейке? Глаза серые… Шрам на ноге ещё.
Солдаты заухмылялись.
– Шрам на ноге, ишь ты, – хмыкнул тот, который с родинкой. – Полюбовник твой, что ли?
Кадмил сделал глубокий вдох и медленно выдохнул сквозь ткань.
– Пусть будет полюбовник. Его продали за семейные долги, ну а я подкопил денег и хочу выкупить. Не скажешь, тут ли? Акрионом зовут.
Солдат с родинкой сочувственно цокнул языком, а его рыжий приятель печально вздохнул:
– Увезли как раз твоего Акриона. Дерётся нынче. Беги, авось успеешь.
Подобрав подол тоги, Кадмил ринулся прочь от школы, вниз по холму. Туда, где белела городская стена. «Ми ам меле, – стучало в висках. – Ан амусе луди. Ан аме тезе…». Сумка с жезлом, кристаллами и «лирой» бестолково хлопала по бедру. Ткань на голове размоталась и летела за спиной, как дурацкий флаг.
«Что делать? – в панике думал Кадмил. – Что вообще можно сделать?» Сейчас он прибежит в театр. Выйдет к арене. Увидит мёртвое тело – труп того, кого сделал героем. Того, кому задурил голову, накормил ложью и заставил играть в свою собственную тайную игру... Впрочем, вздор! Он успеет! Он как раз успевает к началу боя, если их только что увезли, надо только найти возницу с быстрым конём! Почему, почему он сразу не купил лошадь?!
Ворота были нараспашку. Кадмил, хватая ртом воздух, вбежал в город, огляделся. Пыль, гомон, снующие туда-сюда люди. Надписи на грязно-жёлтых стенах, каменная мостовая с отчётливой колеёй, оставленной тысячами колёс. Четырёхугольный бассейн, фонтанчик, увенчанный маленькой – но от этого не менее отвратительной – статуей Вегольи. Солдаты, с безразличным видом скучающие у караулки.
– Служивые! – крикнул Кадмил. – Как к театру Тинии пройти? Опаздываю, на похороны спешу!
Старший из солдат усмехнулся:
– Там уже, поди, вовсю дерутся... Ступай прямо до конца улицы, затем повернёшь налево. Увидишь за домами театр. Ну, и иди прямо к нему. Театр большущий, не пропустишь.
– Долго идти-то? – с тоской спросил Кадмил.
Солдат пожал плечами:
– Да порядочно.
– А конюшни где-нибудь рядом имеются? – Кадмил озирался, не только не видя чего-либо подобного конюшне, но и не чуя поблизости лошадиного запаха (впрочем, обоняние всё ещё были притуплено после утреннего визита в трюм «Саламинии»).
– Конюшни – там, – солдат неопределённо махнул рукой и отвернулся. Похоже, он полностью растратил запас дружелюбия и не собирался более помогать чужаку – выучившему язык, нарядившемуся в дорогую одежду, но всё равно оставшемуся пентюхом, который не знает, где в Вареуме находится театр Тинии. Не говоря уж о конюшнях.
Кадмил побежал по улице, огибая прохожих, разбрызгивая лужи, которые, несмотря на засуху, хранили в себе грязную зацветшую воду. Едва не налетел на пожилую тётку с высоченной причёской. Толкнул раба, медленно катившего перед собой нагруженную капустой тачку. Свернул в тёмный и вонючий переулок, проехался по грязи, выбежал на маленькую площадь, где был такой же бассейн с фонтанчиком, что у входа в город. Рядом росло одинокое молодое деревце.
Кадмил остановился у бассейна, схватился за деревце, чтобы не упасть, и зачерпнув воды, плеснул в лицо. Лёгкие горели, колени подкашивались, спину раздирало тупыми крючьями, затылок корёжило клещами. Он поднял взгляд и едва не закричал от отчаяния. Солдат не обманул: отсюда действительно был виден театр. Здание поднималось над домами, как грозовая туча – гигантское, мрачное, округлое. Невообразимо далёкое. В воздухе у колоннады верхнего этажа вились чайки, глядевшиеся отсюда крошечными белыми точками.
До театра было, навскидку, дюжины три стадиев. Даже если бежать сломя голову по улицам Вареума – этому смрадному лабиринту, полному развилок и тупиков – то попадёшь на похороны не раньше, чем через час. Кадмил с остервенением рванул себя за отросшие волосы.
Не успеть! Ми ам меле! Опоздал! Опоздал!!
Мелита.
Ребёнок.
Акрион…
Раздался мирный, спокойный перестук копыт, и на площадь из узкого переулка вышел конь. Обычный, рыжей масти, с белым пятном на лбу. Это было похоже на чудо. Кадмилу даже померещилось, что лошадь идёт к нему по своей воле – послание самой судьбы. Тут же он, впрочем, заметил мальчишку, ведущего коня под уздцы.
Кадмил рванул завязки сумки, сломав ноготь. Подскочил к остолбеневшему мальчишке, втиснул в маленькую грязную ладонь монеты – дюжину золотых дельфинов, больше, чем дадут на любом рынке Вареума.
– Продай коня! – прохрипел Кадмил.
Мальчишка отдёрнул руку. Деньги шлёпнулись наземь.
– Он не мой! Он моего господина, Энка Цециния!
Конь фыркнул с отчётливой пренебрежительной интонацией. «Сопляк сейчас орать начнёт, – подумал Кадмил с остервенением. – Стражники сбегутся… Как же не хватает «золотой речи». Что ж, на худой конец, сгодятся монеты из того же материала».
Он зачерпнул золото горстью, швырнул под ноги мальчику – деньги рассыпались, тускло блестя в пыли.
– Здесь хватит, чтобы купить для твоего господина троих коней. Да в придачу нового раба, посмышлёней!
Мальчишка бросился на колени и принялся подбирать монеты. Кадмил вскочил на коня. Тот снова фыркнул, помотал головой, но остался спокоен, не пытаясь сбросить незнакомого седока. «Славная зверюга», – Кадмил похлопал по бархатной шее. Обернулся к мальчишке, всё ещё собиравшему деньги:
– Если ты не совсем туп, то прибережёшь пару дельфинов для себя. А то и больше. Или вообще заберёшь всё.
Мальчик глядел снизу вверх, открывши рот. Кадмил сжал ногами лошадиные бока, стегнул уздечкой:
– Пошёл!!
И началась скачка. Конь летел стрелой, копыта звонко били в мостовую. Кадмил едва успевал следить за силуэтом театра, который то скрывался за домами, то вновь выныривал из-за крыш, показываясь во всём омерзительном великолепии. Ближе… Ближе… Сейчас направо, в проулок – прощения просим, господин, ничего, потом отстирается! Еще ближе! Теперь налево. Стоп, здесь тупик, тпр-р, назад! Хороший мальчик, а теперь скачи, скачи, у нас мало времени, совсем нет времени. Я купил тебя за кучу золота, можешь считать себя самым дорогим конём во всей Тиррении, только скачи, ради пневмы, не подведи!
Вдруг кривобокие домишки расступились, сверкнуло сквозь мутные облака солнце – и тут же скрылось за каменной громадиной. Кадмил осадил скакуна, задрал голову. Театр вздымался к небу, точно скала, точно исполинская застывшая волна, готовая обрушиться, похоронить под собой полгорода. Словно бурное море, шумела толпа зрителей внутри огромного здания, и, подобно прибою, рокотали барабаны. Тамм-та, тумм-та, тамм-та, тумм-та… Барабанам вторили трубы, выводя тревожный, назойливый мотив. Бой, похоже, был в самом разгаре.
Кадмил спрыгнул с коня у огромных ворот. Толкнул; заперто. «Опоздал, – подумал он в который раз. – Или нет? А если успел? Если он еще не начал драться? Что я, собственно, собираюсь делать? «Золотой речи» у меня больше нет – да она и не сработала бы, как надо, на тирренском языке. Взлететь с Акрионом я теперь тоже не смогу. Стрелять из жезла по солдатам? Небезопасно, да и глупо: об этом моментально узнает Веголья».
Публика вдруг заревела, раздался многоголосый свист, многоногий топот. Кадмил встрепенулся: почудилось, что сквозь шум толпы слышен голос Акриона. Да, это точно по-эллински. «Ники, кердисаме!» «Победа, мы победили!» И тут же – на тирренском. «Серисе пакна!» «Остановить бой!»
Кадмил ещё раз толкнул ворота – что было сил. Впустую. Он зарычал от бесплодного бешенства. Мельком огляделся: вокруг на огромной площади – никого. Все, должно быть, в театре, наслаждаются зрелищем… О, если бы можно было стрелять из жезла!
«А ведь их там тысячи, – вдруг осенило его. – Тысячи раззадоренных бойней человечков, в каждом из которых кипит пневма. За пару часов представления они накопят больше энергии, чем можно собрать в Афинах за целый день. И вся эта энергия в их телах сейчас фонит почище лабораторной силовой установки! Смерть и кровь, а ведь это удача!»
Он выхватил из сумки жезл, выбрал режим разряда, перевёл клавишу в крайнее положение и, отступив от ворот, выстрелил. Сверкнуло, грохнуло. Разбитые створки бессильно разъехались. От обугленной дыры посредине пошёл дымок.
Конь обиженно взвизгнул, брыкнул ногой и затопотал прочь. Кадмил криво ухмыльнулся. Вот так, Веголья. Даже если бы ты стоял тут же, змеюка ты поганая, то не почувствовал бы всплеска на общем диком фоне. Заметить выстрел из жезла подле театра – всё равно что разглядеть вспышку от огнива рядом с полыхающим костром.
На арене кто-то одиноко вопил: «Против правил, против правил!» Кадмил, опомнившись, вбежал в разбитые ворота, заморгал, ошеломлённый прохладной полутьмой. Это не вход для зрителей; сюда, скорее всего, привозят лудиев перед боем. Да, вот же арка, ведущая на арену. И яркий жёлтый свет в проёме.
Он подобрался к арке и выглянул наружу.
Песок. Кровь. Толпа. Воины. Музыканты. Трубы и барабаны – они теперь молчали, трубы и барабаны. Зато кричал судья. Одетый в белое, этот жирный тиррен тыкал палкой в грудь чернявого невысокого лудия – с виду типичного эллина. Как видно, несчастный нарушил какое-то идиотское правило (интересно, какие могут быть правила в повальном смертоубийстве?) Рядом, опершись на огромный щит, стоял ещё один лудий, огромный мирмиллон. Кругом – прочие бойцы, замершие в угловатых позах, ещё хранивших напряжение битвы. И среди них – конечно, Акрион. В лёгком, бестолковом доспехе рыболова.
– Живой, – проворчал Кадмил. Он вдруг почувствовал такое облегчение, что сам удивился. Но облегчение это длилось недолго. Чернявый эллин бросил оружие, развернулся и шагнул по направлению к арке, где стоял Кадмил, а мирмиллон живо подался вперёд, взмахнул щитом и нанёс страшный удар по затылку эллина.
Тот упал.
Зрители заревели от восторга.
Акрион прыгнул к мирмиллону и ударил – тем особенным, с оттяжкой движением, которое безошибочно даёт понять, что в руке зажат нож. Мирмиллон грохнулся наземь, брызгая кровью. Обычно нож несёт медленную смерть, но, если удачно попасть, враг умрёт быстро. Акрион попал крайне удачно: клинок вонзился в глазное отверстие шлема и добрался до мозга.
