Текст книги "Тотем Человека"

Автор книги: Анатолий Герасименко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Глава 7
Хэлло, Долли

Душевая была устроена по-спартански. Ржавые трубы, маленькие форсунки над головой, кафельные стены, цементный пол. В целом, было похоже на американские фильмы про тюрьму. Обычно в таких местах с главным положительным героем происходят разные нехорошие вещи, а потом он всем за это мстит. Когда я вошел, в душевой уже был Константин Палыч. Мне раньше никогда не приходилось мыться с другими людьми. Я помедлил с минуту, размышляя, как быть – Константин Палыч стоял повернувшись ко мне спиной – потом, сообразив, что кровь на мне каждую секунду все сильнее свертывается, быстро содрал одежду и встал под тепленький дождик. Рядом плескался куратор. Перед глазами плыли видения: мои руки, все в красном; распластанный на столе труп; равнодушная Мила, выпускающая дым в окно. Я не мог вспомнить только самого момента, когда произошел взрыв. На месте этого воспоминания стояла душная пелена с запахом крови. Меня опять замутило, но тут кто-то громко сказал над самым ухом:

– Ты это, заходи, как отчитаешься, лады?

Я открыл глаза, вежливо улыбнулся и кивнул. На груди у Константина Палыча были две беловатые ямки – шрамы от пуль, почти полностью скрытые под густым волосом. Он подмигнул и вышел из душевой.

А я сел на корточки.

Будто кувалдой снесло. Свежесть и комфорт в любой ситуации. Дернем по сто капель. Вылазь, приехали. Готов клиент, да? Жди премиальных, Тимоха. Лучше перебдеть, чем недобдеть. Просто классно. Это чья кровь, там что, стреляли? Такой грохот, я ничего не поняла. Чисто сработано, ничего не скажешь. Чисто сработано… Значит, бывает еще и не чисто… Я принялся тереть лицо руками, сплевывал, сморкался и полоскал рот. Ничего не помогало. Запах оставался при мне, он, наверное, въелся в каждую пору на коже, проник в мышцы, пропитал кости и растворился в желудке. Меня опять замутило. Я выключил воду, кое-как натянул рубашку и брюки (сравнительно чистые; потом, не голым же идти) и пошел искать каптера.

Каптер был на месте. Он молча вернул мне одежду. Я боялся, что он спросит про пиджак, который остался в душевой – у меня не хватило духу взять липкую ткань в руки – но обошлось.

Потом я пошел к Саше. Та была у себя в кабинете. Как только я переступил через порог, она вскочила из-за стола, подбежала ко мне и заговорила:

– Тим, Тим, мне уже все рассказали, какой кошмар, в жизни такого не видела, представляю, каково тебе было, но ты молодцом, отлично держишься, не сдаешься, так и надо, я в тебе не сомневалась…

– Я сяду, можно?

– Конечно-конечно, садись-садись, может, чаю тебе, или покрепче чего, ты скажи…

Почему они все так хотят меня напоить?

– Саш, не переигрывай, – попросил я. Она тут же замолчала. Мы сели по разные стороны стола – такого же бюрократического пьедестала, что и в моей комнате. Стол ломился от распечаток, папок, каких-то захватанных гроссбухов казенного вида. Были здесь и знакомые мне конверты – те лежали аккуратной стопкой, в стороне. Боюсь, зря ты их готовила, сестричка.

– Саша, – сказал я, – ответь мне, пожалуйста, честно. Это очень важно, поэтому без отмазок, хорошо? Только один вопрос, и все, идет?

Она кивала, не сводя с меня глаз.

– Я сегодня убил двух людей, – продолжал я. Щека стала дергаться, пришлось прижать рукой. – Целых двух людей. Сашка, сколько – сколько я еще убил?

Она закусила губу.

– Ни одного, – сказала она.

– Ни одного?

– Я не могу отвечать за тех, кто в розыске, – ровным голосом сказала она, – Но из тех, кого я знаю, все живы.

Живы. Вот как. Кто-то попадает в катастрофу, и ему отрывает руки-ноги, но его можно спасти. Будет жить. Кто-то другой попадает в уличную перестрелку, ему перебивает шальной пулей позвоночник, и он лежит, как труп, подключенный к приборам, но он жив, с этим не поспоришь. Может быть, он даже осознает себя. Немного слышит, видит свет через сомкнутые веки, понимает, что он будет жить таким образом очень, очень долго. Кто-то – если дело происходит на войне – попадает в плен к врагу. Пыточное дело за последние сто лет значительно развилось, ведь главная задача хорошего палача – это чтобы его подопечный оставался как можно дольше в живых. Раньше приходилось полагаться только на выносливость истязаемых, да на собственный опыт, а теперь есть еще куча стимуляторов, наркотиков, разной химии, призванной вытащить умирающего от болевого шока обратно на этот свет, чтобы он еще немного, еще несколько дней, может быть, недель – оставался в живых.

'Из тех, кого я знаю, все живы'.

Правду говорить легко и приятно.

– Что ты смотришь, – сказала Саша. Зрачки у нее были шире обычного, или так только казалось? – Это же преступники.

Я вдохнул через рот, чтобы не чуять кровавого запаха.

– Преступники, да… – сказал я. – Преступники…

Саша молчала, теребя пальцами воздух. Конечно, она боялась. Теперь я сам себя боялся. Саша наклонила голову и сидела без звука, словно чего-то ждала. Может, того, что у нее под ногами провалится пол. Может, того, что у нее остановится сердце. Или произойдет еще что-нибудь, о чем потом скажут – трагическая случайность. Скажут – нелепая смерть. Скажут – люди иногда умирают просто потому, что им очень не повезло. Саша ждала смерти.

Слушай голос Тотема.

– Я тебя очень люблю, – сказал я. – Ты очень хорошая. Не бойся. Только работать у вас я больше не буду. Даже не проси.

'Если заставят – им никакие маски не помогут', – подумал я, но мысль вышла неубедительной.

Саша шмыгнула носом:

– Прости меня, а?

– Ага, – сказал я.

– Братик, – сказала она. – Прости.

– Угу, – сказал я. – Мне пора…

Она снова шмыгнула носом, закусила губу и покачала головой. На меня она не смотрела, уставилась куда-то в угол.

– Ты ведь не сразу такой стал, ты сначала слабенький был совсем, – проговорила она. – Это все потому что каждый день… С фотографиями… Натренировался… Ай, Тимка, что мы наделали, Тимка-а…

Я молчал. Спрашивается, а чего я ждал от этой должности? Ведь догадывался, что рано или поздно все закончится убийствами. Но нет, продолжал ходить на работу, исправно пялился на фотографии, исходил злобой, искал себе оправдания и, что самое смешное, находил их. Вот ведь в чем дело, ребята: мне почти это нравилось. Я… как сказать, вошел во вкус? Да нет, пожалуй. Я привык, да, точно, привык к этому занятию. Мнил себя этакой Немезидой, десницей судьбы для врагов общества. Играл в супермена. Вот и доигрался.

– Я пойду.

– Тебе надо будет бумаги оформить.

– Хорошо, хорошо, только потом, можно?

– Можно, конечно. Я скажу… скажу, что у тебя семейные обстоятельства, как бы, или еще что…

– Скажи. Пока, Сашка.

– Пока, Тим. Братик, ты на меня не сердишься? Нет?

– Нет.

На улице пахло кровью. Как в мясном ларьке. Я покосился на солнце и побрел к метро. Всю жизнь думал, каково это – стать убийцей. Оказывается, очень просто. Однажды, когда мне было лет десять, я охотился за бабочками, а вокруг летали ласточки – низко, к дождю. Решил поймать на лету маленькую крылатую молнию, взмахнул сачком. На земле затрепыхался визжащий перьевой комок. Я перебил птице крыло. Она прожила еще два дня в старой клетке, что я нашел на чердаке, неподвижная, взъерошенная, сидела на полу, не делая попыток запрыгнуть на жердочку. На третий день я нашел ласточку мертвой. Клетка почему-то оказалась открытой, птица лежала на полу в двух шагах от нее. Что ж, похоронил ее в коробочке, вот и все. Но еще долго я вспоминал это гнусное чудо: только что была живая ласточка, быстрая и легкая, потом удар сачком – и она превращается в сломанную заводную игрушку. И умирает. Тогда я всерьез считал себя убийцей. Глупый, чувствительный ребенок, городской недотрога, чьи сверстники десятками истребляли мелких птиц ради забавы. Это было еще до моей встречи с Милоном Радовичем. Много позже, уже подростком, я нашел на берегу моря полусгнивший труп дельфиненка. Беднягу распороло пополам – сунулся, должно быть, под моторную лодку. Я всматривался в обнаженные кости, разглядывал странные очертания мертвого тела, понимая, что этот труп чем-то отличается от виденных мною туш на скотобойне, но не понимая, чем же именно. Наконец, понял. Ласты почти полностью разложились, и было видно, что косточки, ранее скрытые массивной плотью, превращенные при жизни в рыбий плавник, складываются в почти человеческую – кисть руки…

– Эй!

…кисть руки. Мертвец с телом рыбы и руками ребенка. Стоя над изуродованным трупом дельфина, я…

– Слышь?

…я подумал отчего-то, что убить животное и убить кого-то еще – это разные…

– Че, глухой, да?

…разные вещи.

– Стой! Телефон есть? Позвонить надо!

Я обернулся. Их было трое. Выпяченные на коленях тренировочные штаны, скривленные в гадкой усмешке губы, юношеские усики у того, кто, похоже, был главным. Слева был высокий забор, справа – беспросветная череда закрытых ларьков. Как я только забрел в эту глушь? Ведь метро – вот оно, совсем рядом. Надо же было так промахнуться.

– Братуха, спешишь? Мелочи не найдется?

Они пахли сигаретами, потом и энергетическими коктейлями. И еще они пахли страхом. Чужим страхом и своим. Страхом, что им попадется когда-нибудь добыча не по зубам, страхом, что нарвутся на милицейский патруль, страхом, что не смогут впервые в жизни совладать с девкой, и, конечно, страхом отцовской порки – они были еще совсем сопляками, мои…

– Че, без понятия? Щас по понятиям разговор будет. Ты с какого района?

…мои жертвы.

Тот, кто заступил дорогу, вытянул руку с коротким обрубком травматического пистолета. Сухо бахнуло. Сзади вскрикнули детским, жалобным голосом. Второй, который заходил сбоку, испуганно выругался. Главный выпучил глаза, глядя мне за спину. Стало страшно, я понял, что стоит мне обернуться и увидеть, что же там произошло, как я обязательно сойду с ума. Запах крови стал резким, металлическим. Я рванул с места, как бегун на дорожке, и побежал к метро так быстро, как мог. Вслед неслись заячьи, вибрирующие крики. 'Опять, – стучала мысль между висков, – опять, началось, началось! Еще немного, чуть-чуть оставалось. Опять, опять'.

Метро казалось спасительным убежищем, но против страха не бывает убежищ. Поезд ехал долго, полжизни и еще полжизни. Вторая половина была хуже первой. Неужели это навсегда?..

…Зато дома ничего не пришлось рассказывать. Дина ждала меня. С порога обхватила тонкими руками, зашептала на ухо, рассыпала по шее поцелуи. Зачем-то повела в ванную, усадила в горячую воду. Я не сопротивлялся. Наверное, ей Саша позвонила. Дина гладила по волосам и что-то спрашивала, а я ни слова не понимал, и не знал поэтому, что ответить.

Потом как-то сразу я снова стал обычным человеком.

Ну, не совсем обычным.

Но все-таки человеком.

Я вылез из ванны, вытерся и как был, голый, пошел на кухню. За окном уже была ночь.

Обычная питерская ночь, душная и спокойная.

Жизнь осторожно тронула меня лапой и обнюхала.

Кажется, все закончилось.

Кроме запаха крови.

– …Если это и вправду был твой старый враг, то чего же ты переживаешь?

– Я не хотел, чтобы было… так. И потом, он не один погиб.

– Погоди-погоди. Ты пойми, я с тобой не спорю, я тебе хочу помочь. Что значит – не хотел, чтобы было так? Как – так?

– Ты понимаешь.

– Не понимаю.

– Дина, человеку снесло полголовы. Я целый час отмыться не мог.

– То есть, ты хочешь сказать, что, если бы он тихо-мирно умер от инфаркта, тебе было бы легче?

– Да, – сказал я, чувствуя себя очень глупо. – Нет. Погоди. При чем тут…

– Тим, я не слепая. Я понимаю. На твоих глазах погиб страшной смертью человек.

– Двое людей.

– Двое людей. Не буду напоминать, что одним из них был сволочной бандит, что он, наверное, отправил на тот свет чертову кучу народу. Что он наверняка натворил бы еще много всякого дерьма. Ладно. Про второго тоже ничего не скажу, хотя, вообще-то, у бандитов в услужении ходят такие же бандиты. Этот охранник, скорее всего, был просто бычарой. Палачом на окладе.

– Дина… – как же они все любят оправдываться, оправдывать, прикидываться невиновными. И меня чуть не затащили к себе. До чего у них все просто. Хороших людей убивать нельзя, а плохих можно. Кто хороший, а кто плохой, мне скажут.

– Не перебивай, пожалуйста. Так вот. Скажи мне, Тим, почему ты сейчас чувствуешь вину, а раньше не чувствовал?

'О, черт', – подумал я.

– Фотографии. Много. Разные люди, которые тебе, в общем-то, ничего не сделали. Почему?

– Фотографии, – задумчиво сказал я, – как тебе сказать… Тогда я, во-первых, не знал, что делаю. Поэтому я до сегодняшнего дня не верил по-настоящему. Нет, я видел, конечно, что способен на нечто… Ну, вот ты ошпарилась, или Саша со стула упала… Но это все как-то не очень серьезно.

– Несерьезно, ага, – буркнула Дина, тронув забинтованную руку. Я закряхтел:

– Да нет же, ну Дина…

– Я понимаю, – сказала она. – Раньше ты себя чувствовал колдуном, а теперь – киллером. Так?

– Так, – сказал я.

'Могла бы и помягче', – сказал голос с раздражением.

'Умница моя, – подумал я. – Все понимает… А ты заткнись'.

Опять возник запах. Я крепко зажмурился. Запах исчез. Дина внимательно наблюдала за мной.

– Может, тебе выпить? – спросила она.

Я замотал головой так, что хрустнуло в шее:

– Нет. Не сейчас.

…На выходе из конторы меня поймал Константин Палыч. Бодро вскрикивая, размахивая руками, повел к себе в кабинет. Я решил, что сто грамм на прощание мне и вправду не помешают. В кабинете куратор открыл шкафчик, зверски подмигнул и разлил по маленьким стаканам водку. Я опрокинул стакан в рот и, глотая, понял, что резиновый запах спирта чем-то напоминает тот гнусный коктейль из пороха и крови, который забил мне ноздри в момент взрыва. Водка, обжигая горло, вылетела обратно. Константин Палыч сочувственно заухал и отправил меня домой: 'отоспишься, и с новыми силами за работу'. Я ничего ему не сказал…

– Потом выпью, – сказал я.

Дина помолчала.

– Это для тебя нехарактерно, – сказала она.

Я сказал:

– Для меня нехарактерно убивать людей направо и налево. Раньше так было, во всяком случае.

Дина поджала губы. Мы сидели за кухонным столом, я чистил картошку, Дина на это смотрела. Как раз теперь я закончил с последней картофелиной и переместился к мойке.

– Прежде всего, надо определить, что такое убийство, – начала Дина.

Где-то в затылке родилась маленькая злость. Я почувствовал ее появление, как, должно быть, больной мигренью угадывает по малейшим признакам скорый приступ. Злость была мне противопоказана.

Я вздохнул несколько раз, сосчитал до десяти.

И все прошло.

На этот раз.

– Слушай, – сказал я, не оборачиваясь, – давай без философии. Просто скажи, что бы ты сделала на моем месте.

Картошка была вся в мелких пятнах гнили. Вода брызгала мне на живот. Только не начинай все снова, ты уже достаточно натворил.

– Если бы со мной такое случилось, – негромко сказала Дина, – я бы послушала голос кошки.

– Я тоже слушаю голос кошки. Моя кошка молчит.

– А моя кошка говорит, что надо драться с врагами, – проговорила Дина. Я обернулся. Она сидела, закрыв глаза. – Кошка говорит: если ты попал в бой, то надо сражаться. И еще она считает, что глупо страдать, если страдания ничем уже не помогут.

Я хмыкнул. Как ни странно, от этих слов мне стало легче. Самую малость, но легче.

– А что твоя кошка думает по поводу…

– Всё, кошка свернулась калачиком, закрыла нос хвостом и уснула, – безмятежно сказала Дина.

Я задумался. Когда погиб Черный, Дина была удивительно спокойна. Тогда я решил, что она просто смирилась, приняла решение остаться со мной, забыла о коротком увлечении. Оказывается, все дело в кошке…

– Ну, правильно, – пробормотал я. – Не можешь изменить ситуацию – измени отношение к ситуации.

– Ты говоришь, как атеисты, – сказала Дина и впервые за вечер улыбнулась. – Ты же не атеист.

– А что не так?

– Нет никакой ситуации, – сказала она и потянулась. – Есть только твое отношение. Но ты не поймешь.

– Не сомневаюсь.

– Не сердись, – сказала Дина. Я и не думал сердиться, но она встала, подошла и погладила меня по щеке. У нее была тонкая кожа, на руках просвечивали бледные вены. Бинт, намотанный на ладонь, с шорохом задел мою вечернюю щетину. – Мне ведь тоже нелегко.

Снова запахло кровью.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я, стараясь выглядеть невозмутимо.

– Ничего особенного, – сказала она, продолжая меня гладить. – Ничего. Просто я – маленькая слабая женщина, которая живет с большим сильным мужчиной. Иногда – слишком сильным. Но он порой забывает, какой он сильный, и делает мне больно.

'Ну, а ты как думал?' – спросил голос в голове.

– Дина, – сказал я. – Черт…

– Ничего, – сказала она и прижалась ко мне. – Я уже почти привыкла.

Мы застыли посреди кухни. Дина, Дина. Никого ближе у меня никогда не было. Дина, девочка моя дорогая. Я тебя люблю, как же я тебя люблю…

– Я тебя люблю, – это вырвалось само собой, без моей помощи.

– Я… – начала Дина, и тут из коридора требовательно запиликал ее мобильник. Она поцеловала меня, выскользнула из объятий и пошла в прихожую. Отчего-то мне стало тоскливо и жутко, словно этот звонок нас разлучал не на минуту, а на всю оставшуюся вечность. Я поплелся за Диной – как раз вовремя, чтобы увидеть, как она достает телефон из сумочки, смотрит на экран и говорит:

– Привет, Саша!

Она стояла в пол-оборота ко мне, так что я видел ее профиль. Нос, как у Афины, и губы, как у Венеры. 'Саша звонит, – подумалось. – Наверное, про меня будут разговаривать'.

– Это… ты? – спросила Дина медленно. Странно. Что там происходит на том конце трубки… Дина бросила на меня косой взгляд и почему-то ушла из прихожей в комнату. Да елки-палки. Секретничайте, сколько угодно, девочки. Я вернулся в кухню, свалил картошку в кастрюлю, залил ее кипятком из чайника и поставил на огонь. Жизнь наша – тайна. Вот дьявол… Кажется, только сейчас я начал вас понимать, Милон Радович. Дина все не шла. Я выпил стакан воды. Каким-то чудом у воды не было запаха крови. Дина все не шла. Картошка забурлила, я убавил огонь и решил посмотреть, что же там происходит. Крадучись пробрался в комнату.

Дина сжалась в комочек на диване. Взгляд устремлен за окно, губы шепчут что-то, слышное только ей одной. Телефон она держала в руке – так, словно собиралась набрать номер или ответить на звонок.

– Ты чего? – спросил я. Она обернулась. Когда Дина злилась, боялась или горевала, кожа вокруг ее губ становилась белой. Сейчас побелело все лицо, только кончики ушей были розовыми.

– Ничего, – сказала она.

– Все нормально, малыш? – спросил я и опустился на диван рядом с ней. – Саша что-нибудь плохое сказала?

– Это была не Саша, – сказала Дина. – Просто номер похожий. Ошиблись номером.

– Тогда почему ты испугалась? Я же вижу, испугалась.

Она сделала попытку улыбнуться. Попытка провалилась.

– Я испугалась, что… – Дина прикрыла на мгновение глаза, и я увидел, что у нее дрожат ресницы. – Ну, в общем, испугалась. Уже все, уже прошло. Не обращай внимания.

– Точно?

– Точно, – она улыбнулась, на этот раз по-настоящему. – Пойду, картошку проверю.

– Я сам.

– Давай…

Я отправился на кухню. Потыкал вилкой картофелины, твердые, как теннисные мячи. Немного постоял у окна. Лучший способ отвлечься от проблемы – это найти другую проблему. Мне не нравилось, как побледнела Дина. Мне не нравилось, как странно она со мной говорила. Мне очень не нравилось, что она побежала в комнату – разговаривать с тем, кто ошибся номером. И больше всего мне не нравилось, что телефон Дины, зовя хозяйку, пел ее любимую мелодию – 'Хэлло, Долли'. У Дины было два вида звонка. Если звонил кто-то чужой, мобильник верещал однообразный джингл, которому его научили на фабрике. Если же на связи оказывались друзья, раздавалась веселая 'Долли'. Тот, кто ошибся номером, не разбудил бы 'Долли' ни при каких обстоятельствах.

'Да ты, брат, скоро свихнешься', – грустно сказал голос в голове.

Пожалуй, он был прав.

Глава 8
Понадобятся ноги

Десять шагов. Поворот. Десять шагов. Привал.

Вчера Черный сломал трость. От ярости. Просто стукнул чертовой палкой о стену, и очень удивился, когда полетели щепки. У него теперь были сильные руки – натренировал, пока ходил на костылях. Но руки сегодня не понадобятся. Понадобятся ноги. А ноги, как назло, разболелись: то ли на погоду реагируют, то ли бессонная ночь сказалась. Просил же Сашку дать таблеток. Нет, ты тогда все, как бы, испортишь, будешь, как бы, под кайфом и не сможешь, как бы, ориентироваться в ситуации… А все почему? А все от дерьмовой организации. Какого хрена, спрашивается, больной человек на сломанных ногах бегать должен, когда для этого здоровые есть? Хорошо, что припрятал парочку колес. Надо будет закинуться перед выездом. Ну, ладно. Отдохнул и в путь. Как вставать-то больно, Тотем мой драный.

Десять шагов. Поворот. Десять шагов. Привал. Новую трость дали. Красивая. Только рукоятка неудобная. Десять шагов. Поворот. Десять шагов. Привал.

В дверь постучали.

– Да! – раздраженно крикнул Черный. Через минуту в палату заглянула улыбчивая девушка с черными волосами:

– Можно?

– Нужно, – сказал Черный.

– Меня Милой зовут, – сказала девушка, входя. Черный кивнул. Мила поискала глазами, куда бы сесть, и примостилась на кровати рядом с Черным. В другой раз его бы это вдохновило. Но не сейчас. Не сейчас. И потом, она вовсе не была похожа на Дину. Да, и какого черта она без маски ходит? Совсем страх потеряли.

– Вводная такая… – начала было девушка, но Черный перебил:

– Знаю, знаю, сто раз проходили, наизусть уже выучил. Едем втроем с водителем, старшая – Сашка, отрабатываем и уезжаем. Шаг вправо, шаг влево – расстрел.

Мила улыбнулась по-кошачьи, уголками губ.

– Что с куратором-то твоим?

– Заболел, – резко ответил Черный.

Мила кивнула, чему-то по-прежнему улыбаясь.

– Надоело здесь, да? – спросила она негромко.

'Знает?' – подумал Черный. В ноге стрельнула боль, прогнала подозрения.

– А ты как думаешь? – вопросом ответил он.

– Я думаю, – серьезно сказала Мила, – что тебя все либо жалеют, либо боятся. Это хорошо, но только когда недолго. Так что да, мне кажется, тебе здесь надоело.

Черный уставился ей в глаза, и она выдержала его взгляд. Радужка у Милы была окрашена в светло-коричневый цвет с кошачьей желтой искрой.

– Ладно, чего там, – проворчал Черный. – Кормят на халяву, и на том спасибо. Ты накачивать-то будешь?

– А я уже, – рассмеялась Мила. – Можешь проверить.

Черный поднял бровь.

– Жаль, монетки нет, – сказал он. – Последний раз я деньги видел месяца два назад.

'Правда, их было очень много', – мысленно добавил он.

– А ты как-нибудь по-другому, – предложила Мила. – Говорят, накачка от боли помогает.

– Вранье, – убежденно сказал Черный. – Я проверял.

– А партнер сильный был? – промурлыкала Мила.

– Еще какой.

– Все равно проверь, – сказала Мила и подмигнула.

'Была не была, – подумал Черный. – Чем я рискую? Ну, больно будет. Ну, упаду. А, черт с ним. Буду падать – постараюсь на нее приземлиться'.

Он задержал дыхание, оперся на трость и встал.

Боли не было.

Совсем.

Черный сделал несколько шагов. Подумал, взял трость под мышку и сделал еще несколько шагов.

Мила следила за ним, чинно сложив руки на коленях.

– Вот это да, – сказал Черный. – Лучше таблеток…

– Ты, все-таки, аккуратнее, – посоветовала Мила. – Знаешь, что сейчас происходит?

– Нет, – буркнул Черный. Он осторожно поднимался на цыпочках.

– И я не знаю. Загадка. Думают, что меняется химический баланс в клетках спинного мозга. Но так происходит только с больными… партнерами. И только у самых сильных кошек.

– И сколько вас таких, самых сильных? – хмуро спросил Черный.

– Неважно. Важно, что ноги у тебя по-прежнему больные. Кончится моя накачка – станешь таким же, как был. Не злоупотребляй.

Черный быстро вернулся к кровати и сел. Самое необычное обезболивающее в мире…

– Все, уже не злоупотребляю, – сказал он. – Эх, жалко, сам себе так не сделаешь.

– Я могу к тебе почаще заходить, – сказала Мила и улыбнулась уже по-человечески.

– Было бы неплохо, – задумчиво сказал Черный. – Слушай, а ты чего без маски?

– А в маске накачку не сделаешь, – объяснила Мила.

– Еще одна загадка, – пробормотал Черный. – И как, не боишься?

Мила снова засмеялась. Она начинала нравиться Черному.

В это время дверь отворилась, и вошла Саша.

– Все, едем, – сказала она. – Милка, спускайся в машину. Макс, я тебе одежду принесла, – она бросила на кровать хрустящий пластиковый пакет. – Переодевайся.

Мила вышла. Черный посмотрел ей вслед.

В пакете был строгий костюм цвета сажи и серая рубашка.

– Это что? – с отвращением спросил Черный – Не было нормальных джинсов, что ли?

– Так положено, – сказала Саша ласково. – Ну, будь умницей. Если все нормально будет, поговоришь с Лео, он тебе 'Дизель' купит. Или 'Левайс'.

Черный хмыкнул и принялся раздеваться прямо при Саше. Скинул пижамные штаны, куртку, остался в одних трусах. Просунул руки в рукава сорочки; кривясь, натянул брюки. Перебирая пальцами, стал застегивать пуговицы.

– Макс, – позвала Саша, – а Макс…

– Ну чего? – спросил Черный, возясь с пуговицами. – Что-нибудь изменилось, что ли?

– Ты знаешь… – Саша помедлила, – тебе ведь все равно нельзя будет никуда выходить.

– Это понятно, – фыркнул Черный. – Обвинения-то в силе. Меня ваши умельцы будут искать, лучше вообще под землю закопаться.

– И… и звонить тоже никому нельзя, – Саша прислонилась к стене.

Черный оставил не застегнутой манжету и воззрился на Сашу, заламывая бровь.

– Что-то ты недоговариваешь, сестренка, – сказал он. – Что-то темнишь. А? Почему это мне нельзя никому позвонить? Я еще тогда не вкурил, но теперь еще меньше понимаю.

– Макс, – сказала Саша, – ты, пожалуйста, пойми правильно. Тогда… Ну, когда тебя завалило… Короче, начальство решило, что тебя правильно… ну, как бы, объявить… мертвым.

– Э-э, не понял, – сказал Черный. – Что значит – объявить? Как это – объявить мертвым? Вы что, в газетах написали: так и так, мол, Максим Ильин скончался, веселится и ликует весь народ… Так, что ли?

– Нет, – несчастным голосом сказала Саша. – Мы документы оформили, заключение о смерти, свидетельство о захоронении… Всем позвонили…

Черный помолчал.

– Всем? – спросил он. – А Дине?

Саша кивнула.

– Может, и могилка у меня есть где-нибудь? – вкрадчиво спросил Черный. – И плиту поставили – 'эн-эм', неизвестный мужчина, свидетельство о смерти номер такое-то?

– Урна в крематории стоит, – пробормотала Саша.

– Ну да, – сказал Черный. – Так оно дешевле.

– Макс… – сказала Саша.

– Я одного не понял, – перебил ее Черный. – Почему мне теперь нельзя им позвонить и сказать, что я жив?

– Да по той же причине! За ними всеми с этой ночи слежка начнется, что за Диной твоей, что за… – Саша замешкалась, – за всеми, короче! Ты сейчас им скажешь, что жив, а Отдел только этого и будет ждать. Тебя захотят проведать – приведут на хвосте следаков.

– Ах вы, засранцы, – сказал Черный и задумался.

Когда он узнал имя человека, который затеял его спасение, то очень удивился. Он так удивился, что у Саши начались месячные, внезапно и обильно, и она убежала в туалет по гигиеническим делам, оставив Черного успокаиваться и обдумывать сложившуюся ситуацию. А ситуация получалась весьма и весьма непростая. С одной стороны, все походило на подставу. Хитрый бандит, у которого не получилось дотянуться до Черного с первого раза; глупая, продажная Сашка, ради сомнительных целей готовая рискнуть карьерой, да заодно и жизнью; ненадежный, рассчитанный на удачу план побега. С другой стороны, работа на Стокрылого вела к деньгам и свободе, вела к исполнению главной мечты Черного. К тому же, если вдуматься, Стокрылый был не такой уж страшной фигурой. Да, он не совсем честно вел игру в казино. Да, он держал в подчинении гнусных крыс, и сам был, прямо скажем, не сахар.

Но, невзирая на это, Стокрылый мог оказаться надежным деловым партнером. Все-таки он был крупным дельцом, а сейчас беспринципные кидалы в бизнесе не выживают – не то время. Черный думал и оценивал, взвешивал и решал, и все это он делал очень быстро. Как всегда. Словом, к тому времени, как бледная Саша вернулась из туалета и принялась затирать бумажкой капли на полу, Черный уже принял решение.

Твердое решение.

Сейчас Черный начал в нем сомневаться.

– Все равно не понимаю, – сказал он.

– Тебе, я думаю, Лео лучше объяснит, – сказала Саша. – Он очень хорошо объясняет.

Черный внимательно посмотрел на нее. Саша стояла, по-прежнему прижавшись к стене. 'Боится, – подумал он. – Ничего, пускай еще немного побоится. Напоследок'.

Прошла минута – самая молчаливая и тягостная из всех минут. Черный достал сигареты, закурил и принялся размышлять. Бежать было опасно. Оставаться было невыносимо. От него что-то скрывали, и скрывали очень неумело: шила в мешке не утаишь. Очевидно, шило размером было с турнирное рыцарское копье. Но Сашка явно приготовилась стоять насмерть. В прямом смысле.

– Ну, пошли, что ли, – проворчал, наконец, Черный. – Тихушница гороховая.

Саша с облегчением вздохнула – довольно громко – и помогла ему подняться. Потом они долго шли какими-то желтыми коридорами. 'Прощайте, стены, – думал Черный. Перед выходом он украдкой кинул в рот пару сэкономленных таблеток, и они как раз начинали действовать. – Прощай, добрый друг лифт, прощайте, проклятые лестницы, чтоб вам обрушиться в ад вместе со всеми своими ступеньками. Жаль, что на бетон мои проклятия не действуют, но, надеюсь, хотя бы вашим строителям теперь так же хреново, как мне… Прощай, газовая вонь по углам, прощай, дерьмовая халявная еда, прощайте, медсестры – так ни одну и не оприходовал, и Тотем с вами, кобылы, не очень-то и хотелось. Меня ждет Дина, печальная богиня, веселая вдова. Прощай, тюрьма, здравствуй, жизнь'.

Саша порылась в кармане, глянула на экран телефона.

– Опаздываем, – бросила через плечо. – Блин, и трубка садится…

– Постой-ка, – сказал Черный. Она обернулась, округлив глаза, а он, широко шагнув, обнял ее и похлопал по спине – грубовато-дружески, как боевого товарища.

– Спасибо, Саш, – произнес он.

– Ты, как бы, это, – сказала она, – не злишься, а?

– На кого? – удивился Черный. – На тебя?

Она заулыбалась, а Черный еще раз притиснул ее к себе, провел руками по бокам и отпустил.

– Ну, пойдем скорее, – сказала Саша. – А то Милка черт-те что подумает… И так сложно было ее с твоим куратором поссорить. Того и гляди, догадываться начнет.

А у них здесь прямо шпионские страсти, пронеслось в голове у Черного. Он незаметно переместил плоский камешек телефона из рукава в карман. Все-таки неглупые люди пиджаки придумали. Карманов, что в армейской боевой разгрузке. Лишь бы никто не вздумал сейчас позвонить…

– Ты себя как чувствуешь? – спросила Саша. – Я думала, когда Милка тебе подарит, ноги не так болеть будут.

– Нормально, – сказал Черный.