Текст книги "Тотем Человека"

Автор книги: Анатолий Герасименко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

– Интересно, – заметил Черный. – Только вы да я… А если вам на улице кирпич на голову свалится? Что мне здесь – с голоду подыхать? Я ведь не выберусь нипочем, это ж пятнадцатый этаж. И дверь, как в сейфе.

Стокрылый повесил сумку на плечо.

– Кирпич ни с того ни сего, – внушительно сказал он, – никому на голову не свалится. Для этого кто-то должен постараться. Например, ты. Но ты же не будешь, правда?

Он улыбнулся, впервые показав зубы – отбеленные, ухоженные, мелкие – и выскользнул наружу. Потом раздался скрежет: Стокрылый запирал замок. Толстые, с палец, рычаги из блестящей стали заняли свои места в глубоких шахтах. По два рычага сверху, снизу и с обеих сторон двери. Черный, подтянувшись на костылях, посмотрел в глазок. Стокрылый по ту сторону двери, будто того и ждал, помахал рукой и начал не спеша спускаться по лестнице.

'Сука', – подумал Черный, но тут же спохватился. Спокойствие, только спокойствие. Пустяки, дело житейское. Всего-то заключил сделку с шизофреником, который запер меня под замок и намерен гипнотизировать в ожидании, что я стану ходячей смертью. А еще он мечтает вволю поесть человечинки. Бывает…

Черный доковылял до кухни, приложил ухо к стене, которая граничила с соседней квартирой, и прислушался. Было тихо. Абсолютно тихо. Мраморного цвета кафель холодил щеку, из-за герметичных окон еле-еле шумел город. А за стеной было тихо. Черный повторил эту операцию с остальными стенами, потом, кряхтя и ругаясь, лег на пол и прижался ухом к паркету, еще пахнувшему лаком. Везде ждала тишина. Можно было кричать, можно было включить на всю катушку пижонский телевизор, можно было колотить по полу молотком – никто бы отозвался, потому что отзываться было некому. Он оказался в тюрьме – со вкусом обставленной, комфортабельной, пятикомнатной камере-одиночке.

…миллион евро и домик в Ирландии….

Черный встал, доковылял до кресла, упал в кресло, плеснул себе виски и погрузился в размышления. Он – хинко. Хинко в таких ситуациях положено слушать голос Тотема. Эти слова только что произнес Стокрылый, и от этого слова были неприятны, словно на них остался запах его дыхания… но Черный с детства знал: если в чем-то сомневаешься, попроси совета у Тотема. Вот что бы сказал Тотем? А? Накормили, напоили, устроили жить в шикарном доме, пообещали исполнить самую главную мечту. Прямо скажем, любая кошка позавидует. Взамен нужно только приехать один раз на их идиотское сборище и всех там возненавидеть. Психованная ворона отчего-то думает, что несчастным болванам придет после этого конец. А хотя бы и так. Чем меньше дураков на свете, тем легче жить нормальным людям. Тимку не вернешь, а эти фанатики и ногтя Тимкиного не стоят. Хотя, конечно, трупы жрать – это уже перебор. Этого я, признаться, не ожидал. Даже от такого шизоида, как Стокрылый. Тут он меня удивил… Впрочем, какая разница. До того, что творится в его вороньих мозгах, моему Тотему нет ровным счетом никакого дела. Слушая Тотем, поступишь верно.

Да. Поступишь верно. Черному даже стало интересно. Он никогда не видел, на что способен, и наконец-то представился случай проверить свои силы. А странные практики… Что ж, ради миллиона евро можно и потерпеть. Тем более что терпеть, по всей видимости, предстояло недолго.

Но было еще кое-что, чего он терпеть не собирался.

Черный скособочился в кресле и извлек из кармана Сашин телефон. Сняв блок клавиш, несколько секунд изучал надпись на дисплее. 'Батарея разряжена'. Ну, на один звонок, надеюсь, хватит…

Он набрал номер и стал слушать длинные гудки.

Сердце начало колотиться сильнее, в ногах запульсировала боль.

Потом в трубке сказали:

– Привет, Саша!

– Дина, здравствуй, – быстро заговорил он. – Дина, я живой, тебя обманули.

Дина не сразу ответила.

– Это… ты? – спросила она таким голосом, словно до этого тысячу лет ей приходилось молчать.

– Это я, киска, – ответил Черный. – Самый настоящий. Я хочу тебя видеть.

ЧАСТЬ 3

Глава 1
Жилец вершин

Они стали спать раздельно.

Все началось, когда Тим нашел работу. Когда-то они ложились вместе. Дине не надо было рано вставать на службу, так что накануне можно было допоздна валяться в постели, смотреть телевизор, заниматься любовью. Она, и Тим, и ночная тишина вокруг. Пили шампанское, тихонько смеялись, ласкали друг друга, болтали о пустяках. То было славное время, теперь оно ушло навсегда. Тим ложился в одиннадцать, чтобы встать в семь, принять душ, уложить свою ненаглядную челку и приготовить завтрак. Потом он отправлялся на работу. На свою первую в жизни обычную работу, как у всех людей. Приходил поздно, усталый, очень довольный собой. Он называл себя – кодер. Не программист, а именно кодер. Он стал добытчиком, хозяином, мужчиной, и плевать, что его зарплата все равно была вдвое меньше, чем у Дины. Тим больше не подбирал кошельки на улице. Тим больше не пил – совсем, ни капли. С того самого дня, как он уволился из Отдела, Тим не выпил ни одного глотка спиртного, во всяком случае, при Дине. Да, Тим работал и не пил.

И спал отдельно от нее.

Поначалу он придумал для этого совсем глупую причину. Жара. Тим стонал всю ночь напролет, ворочался, будил Дину, пил воду, ходил по квартире. Под утро уходил в кабинет (так он называл маленькую комнату) и досыпал там, открыв окно настежь. Дина звала его обратно, но он отказывался. Утверждал, дескать, боится ее простудить, дескать, ему необходим холодный воздух, чтобы крепко спать. Жаловался на кошмары с запахом крови. Теперь, когда после страшных августовских событий прошло – сколько? месяц? – теперь, когда наступила промозглая осень, он так и не вернулся в спальню. Новым предлогом стал телевизор. Ах, ты слишком любишь смотреть ужасы на ночь, а мне вставать спозаранку. Лучше будем ложиться в разных комнатах, будет и тебе свободнее, и я высплюсь. Так и повелось.

Дина не возражала. Чем меньше они бывали вдвоем, тем ей было легче. Так было проще. Проще дожить до следующего свидания с Черным.

Так было проще и Тиму? Возможно. Каково ему было понимать – а он понимал, не мог не понимать – что жена остается с ним, прежде всего, из страха, из унизительного, подлого страха умереть страшной, нелепой смертью? Ведь стоит ему потерять над собой власть, хоть на минуту – и Дину размажет по асфальту грузовик, или шальной ветер сбросит с карниза на голову многотонный пласт штукатурки, или просто остановится от какой-нибудь редкой болезни слабенькое женское сердце… что-нибудь странное, из ряда вон выходящее, о чем будут судачить патологоанатомы после вскрытия. А вот у нас случай был, ребята, привезли девчонку молодую, красавица, сил нет. И полчерепа как не бывало! Ну, натурально, мужу укол сделали, а то все руки на себя наложить хотел… Он, муж-то, как на Семеныча зверем посмотрел – Семеныч скальпель выронил, аккурат себе на ногу, а скальпель-то весь в формалине! Как матерился тогда! Да, бывает же… Главное, говорю, померла по-дурацки…

Он ведь из-за этого такой стал, подумала Дина. Не может быть, чтобы ничего не чувствовал. Вот и скрывается, старается отойти подальше. Тимка, Тимка, как же я виновата перед тобой, бедный мой, страшный мой… А ведь он совсем не тот, что прежде. Где мой славный, домашний котик, которого я подобрала шесть лет тому назад? Я же любила тебя, Тим. Любила до беспамятства. И поначалу (ты не поверишь) действительно недолюбливала твоего долговязого дружка, которой имел привычку заявиться под вечер, выпить с тобой бутылку виски и заночевать у нас. Но я знала: ты его любил, почти так же, как меня. У вас было что-то похожее в глазах – у домашнего котика и у помоечного авантюриста. Вы были друзья не разлей вода, как братья, ближе братьев. Я не смела вставать между вами.

И все-таки встала.

Черт бы побрал тот вечер, когда он пришел (как всегда) с бутылкой, и ты надрался (как всегда) до беспамятства, а я, вопреки обычаю, не ушла (как всегда) смотреть телевизор в спальне, а осталась с вами. Я была зла, и я была раздосадована, и я, подумала: а что, как это будет, соблазнить лучшего друга своего мужа? В наказание. Пока ты спишь, мертвецки пьяный, на соседней кушетке. Я подумала – как это будет? А вышло оно совсем не так, как ожидала.

Тимка, Тимка. Что поделаешь, бывает такая любовь, которая сначала горит ярко, как маяк, а потом тлеет, как кухонная тряпка. И все бы ничего, жили бы мы с тобой без особой любви, может, еще и детишек бы настругали – да подвернулся мне черный котяра. Говорят, в той самой Ирландии верят, что черный кот приносит удачу и счастье. Говорят-то верно, да не все знают, что примета касается только своего, домашнего кота, а чужой черный кот, как и у нас, приносит беду.

Счастье или несчастье, а мы с Черным решили: умный человек прячет лист в лесу. Там, где много эмоций – неприязнь, отвращение, ненависть – там никто не станет искать любовь. Вот и разыгрывали перед Тимкой холодность, отчуждение, вечные пикировки. Как же он, бедняга, переживал, что его жена и его лучший друг не могут найти общий язык. Глупый, бедный Тимка.

Мой Тимка. Мой славный домашний котик.

Я ведь до сих пор тебя люблю, знаешь. Только не той горючей, высокооктановой любовью, что была в начале, а скучной, обычной, вязкой, как нефть-сырец. Наверное, так друг друга любят большинство простецов.

Теперь мой котик стал гордым профи, он влюблен в свою работу, как раньше был влюблен в меня. Мой котик из очаровательного пьяницы превратился в аскетичного трезвенника. Снова, как когда-то, занимается по утрам немыслимой зарядкой, скачет с пудовыми гирями, воюет с тенью. Правильное питание, и режим, и редкий, гигиенический секс с женой. Тимка, Тимка, ты стал прекрасен, ты стал – мечта, мужик, такой, что заглядываются на улице малолетние соплюхи… но ты опоздал, мой бедный, мой страшный.

На работе пришлось сказать, что пошла на тренинги. Дина долго выдумывала, какие тренинги назвать. Помог спам: 'Турбо-психология, или Познай себя за пять шагов!' Познавать себя Дина отправлялась в четыре часа пополудни, по средам и пятницам. Тиму она соврала что-то несуразное, про еженедельные отчеты. Тот и ухом не повел, привык, что она то и дело засиживалась допоздна. Встречал ее в полночь разогретым ужином и словами: 'Ну как, сошелся дебет с кредитом?' Он ничего не понимал в бухгалтерии, глупый бедный Тимка. Он давно ничего уже не понимал.

Было ли ей по-настоящему плохо? Один раз. Дина тогда вернулась от Черного, было еще совсем рано. Тима тоже отпустили с работы пораньше, и он пришел домой, победно размахивая соблазнительным пакетом. Нехитрый набор: шампанское, тарталетки, банка икры. Сок – для себя. В тот момент, когда открылась дверь в квартиру, Дина в тысячный, должно быть, раз ныряла заново в тот мир, который она делила с Черным. Прохладный шелк простыней, горячая кожа, глаза, блеснувшие в полутьме из-под опущенных век; задержанный выдох, влажные от пота волосы… И тут – Тим, с отвратительно мажорными возгласами, с вечным 'Жрать охота – сил нет'. Как будто специально стискивает в объятиях побольней. Как будто специально громко смеется – раздражающе громко, неприлично. Выйти на кухню, отвернуться от всего мира, смотреть в окно: птица полетела, еще птица полетела, как бы туда, к ним…

Но он подходит, просто подходит сзади, обнимает – носом в волосы – и шепчет что-то нежное, глупое. Хуже всего, думала Дина, (сидя на работе перед компьютером, дожидаясь часа, когда можно будет уйти на благословенные тренинги), хуже всего, что очень скоро все это закончится. Черный думает, что Тим умер. 'Так ты теперь вдова? Соболезную', – чуть ли не первое, что он сказал, когда смогли, наконец, разговаривать. Сказал так, что Дина сразу поняла: лучше не разубеждать.

'Тайное всегда становится явным, – думала Дина, выходя из офиса в дождливый осенний вечер. – Шила в мешке не утаишь, сколько веревочке не виться, все равно конец придет, коготок увяз – всей птичке пропасть… Впрочем, это другое…' Она замахала рукой, села в подъехавшее такси, сказала адрес. В кои-то веки случилось чудо. Ей достался молчаливый водитель. И – радость! – не работало радио. Дина свернулась в клубочек на заднем сиденье. Как ни крути, все должно закончиться очень плохо. Хуже всего будет, конечно, если Черный узнает о Тиме. Нельзя, ни в коем случае нельзя, чтобы Тим пострадал. Значит, меньше разговоров на свиданиях. Значит, больше секса. И хорошо, и прекрасно, я только 'за'… А потом Черный выполнит свою загадочную работу для ворона и уедет. Уедет в Ирландию, а я останусь здесь. Пожалуйста, пожалуйста, взмолилась Дина – сама не зная, кому – пожалуйста, дайте мне навидаться с ним на прощание… Пусть это все закончится просто слезами, моими слезами, обещаю, их никто не увидит, ни Тим, ни Макс, я буду плакать столько, сколько надо, чтобы искупить свою вину, но, пожалуйста, пускай тайна останется тайной.

Водитель притормозил, обернулся через плечо, что-то спросил с раздражением. Дина очнулась. Оказывается, он уже в третий или четвертый раз спрашивал у нее номер дома. Дина вытерла слезы, ответила. Таксист посмотрел внимательным восточным взглядом. Машина поехала дальше. Дина прерывисто вздохнула.

Если Черный узнает, что Тим жив, Тим умрет.

Если Тим узнает, что Черный жив… тут все намного сложнее. Тим, скорее всего, не станет ничего делать с Черным. Он позвонит Бобу, или свяжется – в обход Саши – с Отделом, ведь остались у него там, должно быть, какие-то знакомые. За Черным придут, его схватят, вернут в тот странный тюремный санаторий. Очевидно, расскажут, каким образом на него вышли. Расскажут про Тима. И Тим умрет. Очень возможно, что Черный при этом разозлится также на Сашу, на Дину и на всех остальных, кто ему врал все это долгое время. Тогда они тоже умрут. Но это уже неважно: предательницу-Сашку Дине не жаль было совершенно, себя – тем более. А вот Тим не должен пострадать ни в коем случае.

Выходит, все, что ей остается теперь – молчание. Молчание с любовником. Молчание с мужем. Что ж, можно и помолчать. Похоже, это все ненадолго. Черный уедет, она останется. И все закончится – навсегда. Если она опять бросит Тима и уедет вместе с Черным, то Тим найдет их, обязательно найдет. Как тогда, весной. Разве что искать будет не полдня, а, скажем, неделю. Что будет, если Тим и Черный встретятся лицом к лицу, Дине представлять не хотелось.

Если она уедет вместе с Черным… А ведь он ни разу тебя не позвал с собой, киска.

– Приехали, – сказал водитель совершенно без акцента.

Дина расплатилась и вышла. Как всегда, задрала голову, разглядывая пятнадцатиэтажную башню. Высоко. Кажется, отсюда до крыши – полкилометра, не меньше. А ведь на самом деле… ну, сколько? Потолки два с половиной, плюс полметра на перекрытия, значит, один этаж – метра три. Три на пятнадцать – сорок пять метров всего. Ерунда. Да, на таком расстоянии веревку должно быть видно как на ладони. Впрочем, говорят, люди редко смотрят вверх.

Что за расследование тогда она устроила, что за детектив! Черный – по умирающему, обессиленному телефону – быстро наговаривал: 'Точечная высотка, пятнадцать этажей, из окна на два часа Исаакиевский, на тринадцать часов Невский, прямо по курсу телебашня… ты слушаешь?' 'Я записываю', – отозвалась она. В этот момент у него отключился, наконец, телефон, и она едва успела спрятать бумажку – перед тем, как в спальню вошел Тим. Позже она провела не один час, расчерчивая циркулем карту, а потом вдоль и поперек избегала оказавшийся под подозрением район. Наконец, нашла восемь пятнадцатиэтажных домов, каждый из которых проходил по уликам как подозреваемый. Восемь раз по четыре квартиры. 'Здравствуйте, перепись населения, ответьте, пожалуйста, на несколько вопросов'… В первой квартире на нее хотели спустить собаку, в третьей – открыли и попытались затащить внутрь пьяные жлобы. Квартиры с шестой по девятнадцатую молчали.

В двадцатой был Черный.

Она подошла к парадной и набрала номер на домофоне.

– Да, – сказал чей-то голос.

– Милиция, откройте, – сказала она.

Пискнул зуммер, дверь открылась. Это срабатывало каждый раз. В первый раз она долго мокла под дождем, ждала случайного прохожего, совсем как котенок, выпавший из окна, потерявший дорогу домой. 'Откройте, милиция'. Это случилось, когда проклятый дождь залез за шиворот, и не было больше сил, и любимый был рядом, совсем рядом, руку, кажется, протяни, вот он, а не проникнуть к нему…

Да, милиции у нас боятся.

Дина поднялась на пятнадцатый этаж пешком. Ритуал. Пешком до рая. Если новомодный, хромом и сталью блестящий лифт застрянет между небом и землей, то Тотем знает, сколько времени ей придется звать на помощь. Сколько драгоценного времени, которого она должна потратить на Черного, на Черного, на Черного – и вернуться до ночи домой. Нет, даже представить страшно, уж лучше эта спиральная каторга – вверх, направо, направо, вверх, направо, направо, вверх, и так до того момента, когда она, наконец, тяжело дыша, подойдет к двери, наклонится к замочной скважине, облизнет губы, наберет воздуха, тихонько-тихонько прочистит горло и скажет:

– Ма-акс.

И важно дождаться, не отпрянуть от двери, не выпрямиться. Дождаться, пока он подковыляет на своих несчастных костылях к замочной скважине – с той стороны, и тоже пристроится – с той стороны – и тоже выдохнет – с той стороны:

– Привет.

Словно поцелуй. Его дыхание сквозь узкую дыру в толстом металле, прилетевшее на сквозняке, замешанное на аромате краски, но – его! Его! Дыхание, как первый поцелуй, год назад.

– Приве-ет, – вернуть.

Что самое главное в поцелуе?

Дыхание любимого.

Не влажное лобзание слизистой: этого полно и в сексе, а поцелуй не есть секс, вернее, это совсем не секс. Не возможность видеть глаза: недаром почти все зажмуриваются во время поцелуя, и правильно делают. Не касание кожи лица, с запахом пыли и городской бензиновой гари. Дыхание. Неповторимый, сладкий, пьянящий выдох возлюбленного. Целоваться – это дышать дыханием любимого человека.

И даже так, через замочную скважину: 'привет – привет'. Поцелуй. Почти.

Теперь – к делу. Квартира – сто вторая – рядом. Тогда, месяц назад…

'Как?'

'Не знаю'.

'Ключа нет?'

'Нет'.

'От соседей? Сказать, что заливают?'

'Там никто не живет'.

'Точно?'

'Точно'.

'А снизу?'

'И снизу. Нигде. Со всех сторон пусто, весь этаж пустой, один я. Робинзон, на хрен, Крузо'.

'И я… – прошептала она, – я… твоя Пятница…'

'Подожди, – сказал он. – Мысль есть одна'

Службы вскрытия дверей. Однажды они с Тимом возвращались под утро домой, Тим подвыпил и потерял ключ от квартиры. Бранясь, замиряясь, снова бранясь, они обзвонили дюжину друзей (повеселился разбуженный спозаранку Боб, предложивший услуги знакомого медвежатника – 'только вам малехо придется подождать, великолепные, он сейчас срок мотает'), пока, наконец, не нашли на клочке выброшенной газеты телефон круглосуточной службы вскрытия дверей. (Круглосуточной, нет, каково?!) Сонный мужик с тяжелым ящиком инструментов ровно две минуты возился над замком: через сто двадцать секунд цитадель семьи Ганиных пала. Нанятый взломщик получил 'на водку' (как выразился Тим) и отправился досматривать седьмой сон. 'Прикольно, – говорил тогда Тим, – он даже не спросил у нас документов. Типа, привет, ребята, вам дверь ломануть, а и пожалуйста, мне это пару пустяков, деньги мои – проблемы ваши…'

Над дверью квартиры номер сто два вызванный 'медвежатник' трудился минут двадцать. Документов он у Дины, разумеется, не спросил. Надо взломать дверь дорогущей квартиры в центре Питера? Нет проблем, только заплатите деньги. Абсолютно легальный бизнес. Правда, Дине пришлось распрощаться со всем содержимым кошелька. Но она только что вдохнула дыхание любимого, и ей было все равно.

Квартира номер сто два походила на пустой музейный зал после реставрации. Запах краски, лака, пыли. Много, много солнечного света. Дина высунулась из окна, посмотрела вниз и увидела, что по стене тянется узкий, в полкирпича, горизонтальный выступ. По странной прихоти архитектора такими выступами был опоясан весь дом, сверху донизу. Если забыть, что под тобой – сорок метров пустого воздуха, то вполне можно перейти по выступу до соседнего окна, где будет ждать Черный. Полтора метра, может быть, два. Немного. Надо только подстраховаться. Найти веревку, обвязать один ее конец вокруг талии, а другой конец привязать к батарее отопления. Но в сто второй не было веревки. Пришлось пожертвовать поясом – натуральная кожа, вот она, польза дорогих аксессуаров! – потом в ход пошла куртка, ее пришлось скрепить лифчиком. Из соседнего окна выглядывал встревоженный Черный, готовился поймать. Дина встала на подоконник, пошатнулась, вцепилась что было сил в раму окна, стала шарить отчаянно вытянутым носком. Наконец, ступила на выступ обеими ногами. Ветер, ветер, какой ветер здесь, на высоте! Дина обнаружила, что гораздо легче передвигаться, закрыв глаза. Маленькими, голубиными шажками она засеменила по кирпичной полосе, цепляясь пальцами за неровности стены, ломая ногти, пачкая блузку на груди. Потом Дине вдруг почудилось, что она падает, и Дина взвизгнула, но тут ее за плечо крепко схватил Черный, повлек, втянул в свое окно.

И они обнялись.

Так было в первый раз.

И во второй, и в третий.

Так случится и теперь.

Правда, теперь у нее была альпинистская веревка. Веревка лежала в квартире сто два, под северным окном, а в назначенный час оборачивалась единственной связью между квартирой Черного и всей остальной вселенной. Как будто Дина переходила по этой веревке в отдельный мир, где безраздельно властвовал увечный, но прекрасный демон, мечтающий об одном: вырваться из своей тюрьмы и навсегда улететь в края зеленых полей и серых скал. Улететь без нее – это Дина поняла с самого начала. Иногда она ненавидела Черного за то, что тот дал ей знать о себе на месяц, на два перед вечной разлукой. Да, он говорил, что вызовет её. Да, он говорил, что они будут вместе.

Он врал?

Он ошибался.

Кажется, так принято говорить о тех, кого любишь.

Дина привычно обвязалась веревкой, растворила окно, задом полезла наружу. Должно быть, потешный вид, если смотреть с улицы. Девушка лезет попой вперед из окна, осторожно, поскальзываясь на карнизе, провожаемая взглядами голубей. Дине казалось, что зад ее заслоняет собой весь мир, будто флаг, который она вывешивает в знак презрения к этому самому миру. 'Чудовище – жилец вершин, с ужасным задом, схватило несшую кувшин, с прелестным взглядом…' Никогда не понимала, у кого в этом стихотворении ужасный зад… ай, скользко, черт… а у кого – взгляд… ведь если узел развяжется, ну всего лишь на минуту ослабнет, а я оступлюсь… то полечу вниз этаким винтом, раскручиваясь по мере приближения к земле…. а, нет, еще сначала повисну… повисю… повишу… пока узел будет скользить к смерти… а я буду качаться, как маятник… а уже потом узел развяжется… а какой, интересно, звук получится, когда… наверно, похожий на то, какой бывает от молотка, когда мясо отбиваешь… от шипастого такого молотка… и еще… черт, подмышкой тянет, неужели узел… и еще интересно – при ударе подкинет вверх, или сразу шмяк, и все, лежать? 'Она качалась, точно плод, в ветвях косматых рук…' Будь что будет – ногу, тяни ногу, и руками, руками за стенку держись…

Ах!

Схватил меня, с прелестным взглядом. Тащит. Можно стравить веревку. Уже все, уже за талию держит… каково ему, ведь он ходить почти не может… кряхтя, кряхтя… как это неэротично – кряхтеть, но переваливаться через подоконник тоже ведь как-нибудь нужно… Тотем, как это уродливо выглядит… с ужасными задом… блин… хорошо, если правы авторы детективов, и наверх никто-никто никогда-никогда не смотрит… а ведь веревка-то осталась снаружи…

Все.

– Ну, здравствуй, – сказал он, как обычно.

Они стали целоваться, уже по-настоящему, и Дина думала, как тяжело будет идти обратно.

Затем он расстегнул на ней блузку.

– Прямо сразу? – спросила Дина с выражением, которого сама разгадать не смогла.

– Да, прямо сразу, – уверенно сказал Черный.

– Помоги тогда…

Из окна веяло свежестью, и недавним дождем, и от ее одежды тоже пахло дождем, и бетоном, и уличным воздухом.

Потом они лежали на твердом прохладном полу. Из окна дул ветер. Тот самый ветер, который едва не скинул ее на асфальт.

– Ноги как? – спросила Дина.

– Нормально, – ответил Черный.

Дина глядела вверх. По потолку короткими перебежками шныряла муха. За окном на перевернутом небе плыли облака. У них оставалось примерно сорок минут, а потом нужно лезть обратно, вытягивать веревку, выходить из сто второй квартиры, прикрыв дверь так, чтобы она казалась целой, и ехать домой.

Но сначала можно поговорить.

Только не о Тиме.

И не о Саше.

И не об Отделе.

И не об Ирландии, великий Тотем, только не о ней.

Нужно искать простые темы для разговора. Совершенно невинные, ни к чему не обязывающие темы. Ну, например…

– Все-таки, зачем ты нужен ворону? – спросила Дина, тут же пожалев об этом. Нашла, о чем говорить, ничего не скажешь.

Черный долго молчал.

– Так, ерунда, – сказал он. – У богатых свои причуды.

– А-а, – сказала она. – И что за причуды?

Черный повернулся набок и обнял ее. Правая рука протянулась вдоль тела, а левую он подсунул Дине под шею. Получилось очень уютно, как будто она была ребенком в его объятиях. Дина ничего не могла с собой поделать. Дина замурлыкала.

– Потом расскажу, – сказал Черный.

Дина завозилась, устраиваясь поудобнее. Ей было тепло.

– Люблю тебя, – пробормотала она.