Текст книги "Тотем Человека"

Автор книги: Анатолий Герасименко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Глава 8
Что-нибудь плохое

И нас увезли. На опознание я не поехал. Да никто и не звал. Боб деликатно сказал, что с делами управится сам. Саша, верно, отдувалась перед начальством – как-никак, на участие в том, что случилось, никто ее не благословлял. Так что мы с Диной были предоставлены друг другу – с той минуты, когда за Бобом закрылась дверь. Он привез нас из больницы, у Дины вышло растяжение, так что ей наложили модерновый лонгет ('…можно мыться, можно в сауну, можно ходить… вы сколько весите, девушка? Тогда уже все, последний слой кладу…') и отпустили с миром. Дежурный врач, завороженный чарами Дины, выдал ей какие-то огромной силы пилюли, одну из которых Дина тут же приняла. Результатом явилось то, что путь от 'уазика' до двери дома она проделала почти самостоятельно, налегши на мое плечо. По лестнице, однако, мне ее пришлось нести. Лифт, как всегда, не работал, а Боб уже уехал, так что помощи ждать было неоткуда. Я чуть не падал от усталости, но Дина дышала мне в шею, и, кроме того, в голову лезли непрошеные мысли.

…На похороны ехать. Когда? Не спросил. Эх, Черный, Черный. Ну, не завтра же. Разберемся… Вот ведь как бывает. Ведь с детства дружили… Э, что это такое? Откуда комок в горле, откуда это душное, накатывающее – он ведь жену твою украл, умницу-красавицу. Предатель…

…Черный. Так и не доехал до своей Ирландии.

Ступеньки с подлой неожиданностью кончились, последовал сравнительно легкий участок – лестничная площадка первого этажа – а после сразу начались новые ступеньки.

Нет, наверное, я ужасный человек. Я чувствовал облегчение – не хотел чувствовать, загонял его обратно, но тщетно. Да, погиб. Да, знали друг друга двадцать хреновых лет. Да, погиб глупо, нелепо.

'Но ведь Дина-то теперь будет с тобой', – сказал голос спокойно, и я проклял его за это спокойствие. Не скорбь, не тоска, а облегчение… И еще – вина. Странно. Не сделав ничего, что бы стало для Черного смертельным, я, тем не менее, ощущал себя виновным в его смерти. Наверное, потому, что хотел этого. Теперь, когда он действительно был мертв, было странно и жутко вспоминать припадки бешенства, которые терзали меня весь этот долгий день. Неужели я хотел пытать Черного, бить, хотел, чтобы перестал дышать – в сущности, отвратительный человек, но все же…

…Черный.

– Дальше сама пойду, – сказала Дина. – На тебе лица нет.

– Ладно, – выдохнул я. – Обопрись.

Мы продолжали восхождение, медленно-медленно. 'Слушай голос Тотема'… Я поступал именно так, как того требовала звериная моя сущность. Гнался по следу, дрался, жаждал убийства, и в результате все вышло именно так, как я хотел. Опасное это дело – хотеть. Единственное оправдание, которое приходило в голову – то, что никогда раньше со мной такого не бывало. Гнев, отвращение, раздражение, когда мы поссорились. Но тогда он все равно оставался для меня… оставался – Черным. Забыл я об этом, только когда Черный украл у меня Дину. А, что теперь думать. Назад ничего не воротишь. Да и пришли уже, хвала Тотему.

Дверь хлопнула, замок с деловитым скрежетом проснулся, чтобы совершить самое важное дело в своей жизни – запереть дверь – и впал опять в летаргический сон. Мы стояли посреди прихожей. Далеко, через открытую дверь в конце коридора, была видна кровать, которую я так и не застелил утром. Дина присела на тумбочку и повела плечами, отчего плащ ее сполз на пол. Мне стало неловко: я должен был сказать что-то, но не знал, с чего начать. Поэтому я молчал. Почему молчала Дина – не знаю.

– Я в ванну, ладно? – сказала Дина, наконец. – Поможешь?

Я кивнул. Те, кто были когда-то кошками, ценят чистоту. Дважды в сутки мы принимаем душ, то и дело моем руки, каждое утро надеваем свежее белье и постоянно точим пилочками ногти. Я отлично понимал, что ощущает Дина – измученная, в оборванной одежде, в засохшем поту и крови. Обо мне и говорить было нечего. Того, кто побывал под обломками, даже грязным назвать нельзя, мое состояние лежало по ту сторону понятия 'грязь'.

Я подхватил Дину, и мы заковыляли в ванную. Там Дина пустила воду, а я вспомнил (с неприличной, дикой радостью), что в холодильнике осталась почти полная бутылка коньяку. Сходил на кухню, взял бутылку.

Дина ждала меня, сидя на краю ванны.

– Можно? – спросил я. Дина кивнула.

Потом мы долго слушали тишину. Дина – лежа в зеленой от соли воде, я – примостившись на краю ванны. Нога Дины, укутанная в лонгет, торчала из воды, как труба затонувшего парохода.

– Дина, – позвал я.

– М-м, – ответила она. Я отхлебнул коньяку. Хорошо. Крепко.

– Почему, а, Дин?

Она не отвечала очень долго.

– Я… увлеклась им по очень большой глупости, – сказала она, не открывая глаз. – Одно к одному. Понимаешь?

– Нет, – сказал я. Дина повела головой:

– Просто поверь. И прости. Если можешь.

– Да, да, – пожалуй, зря я спросил, вот что.

– А ты… с тобой поцапались перед этим, я расстроена очень была. Не знаю, что на меня нашло. Повелась, как девчонка. Романтика, – она криво улыбнулась, а потом вдруг, совершенно без предупреждения, стала плакать. Оперлась на край ванны одной рукой, другую прижала к лицу. Склонила голову. Волосы рассыпались, как колокол, черный колокол. Я не знал, как ее утешить, и надо ли утешать. Оставалось просто сидеть и ждать. И пить, разумеется. Когда бутылка опустела на треть, Дина всхлипнула в последний раз, наполовину высунулась из ванны, словно русалка, и обняла меня за шею. 'Прости-прости-прости, – зашептала она, зарываясь лицом мне в волосы. – Прости, милый, любимый, хороший, единственный, прости дуру, прости…' Я протянул ей бутылку. Дина выпила, кашлянула, зажав рот ладонью, и снова легла на спину. Прошло пять или десять минут. Она дышала мерно и легко, и я понял, что она уснула.

Дина была совсем легкая, почти невесомая – маленькая черноволосая женщина, похожая на кошку. Я отнес ее на разобранную постель, затем сходил за бутылкой. Улегшись рядом с Диной, я стал пить из горлышка и размышлять.

Мне вспоминалась охота.

…На улице идет дождь, мелкий, почти туман. Капюшон – на голову. Однажды Дина купила два китайских непромокаемых плаща с застежкой-молнией – ярко-красного цвета, шуршащие и глянцевые. После того, как дома развернули покупки, выяснилось, что застежки доходят до самого лба. Мы долго веселились, примеряя красные хламиды, гоняясь друг за другом по квартире, похожие не то на мультяшных средневековых палачей, не то на презервативы из социальной рекламы. Последнее сравнение оказалось решающим, и наши салки превратились в другую игру. Конечно, я никогда не надевал тот дождевик на охоту. Попробуй походи несколько часов под дождем в большом полиэтиленовом пакете. Мой плащ – это шедевр английской мануфактуры: длинный, до пят, бурый, тяжело шелестящий бурнус. Больше всего люблю осеннюю охоту. Из-за плаща.

А вот и добыча. Под парковой скамейкой, похожий на большой коричневый гриб, лежит кошелек. Неспешно подойти, оглянуться – не разводка ли? Нет, не похоже: никого вокруг. Наклониться и бросить поживу в раскрытый зев сумки. Первая удача за сегодняшний день. Пристроиться на краешке мокрой скамейки, засунуть руки по локоть в сумку и пересчитать наличные в кошельке. Охота приносит рублей пятьсот в день. Зимой – меньше. На морозе долго не побегаешь. Я никогда не охотился дольше, чем хотел. Несколько часов пешей прогулки, приятной и полезной – для здоровья и для кармана. Но Дина очень сильна, и, если ходить подольше, можно найти до тысячи, как это было в один из солнечных дней.

Конечно, я пробовал играть в спортлото. Конечно, ввязывался в лотереи. Но бизнес есть бизнес. Только такой авантюрист, как Черный, может рискнуть – и пойти против вековой системы рэкета. Да, я выиграл несколько раз, по мелочи. Но потом мне позвонили и предложили – очень вежливо – больше так не делать. Хорошо хоть, деньги оставили. Да и какие то были деньги… Наверное, правду говорил Милон Радович: Пушкин писал с натуры, и была в самом деле старуха-графиня, которой дарила удачу ее добрая воспитанница. Но уже тогда не дремали ушлые хинко, держатели игорных домов. И глупая старушенция умерла вовсе не от того, что на нее наставил пистолет распаленный повеса…

Вот поэтому-то она от тебя и хотела сбежать, лузер. Не из-за денег, конечно, ее бухгалтерской зарплаты хватало на двоих. Нет, деньги тут ни причем. И пьянка ни при чем, я думаю. Ну, поссорились, ну, помирились. Просто однажды пришел в ее дом красавец-котяра, игрок и романтик, и сказал: пойдем со мной, девчонка. Я покажу тебе небо в алмазах, мы с тобой сорвем большой куш, а потом убежим далеко-далеко. Все, что тебе нужно сделать – бросить своего лузера. Найдем твоему дару лучшее применение, чем накачивать охотника за потерянными кошельками. Пойдешь? И она пошла. Кто в этом виноват?

'Мы с тобой, Тимоха – ирландцы по духу'.

Да нет, старик. Если хинко не правы, и нас не ждет перерождение после смерти, то ты, может, теперь и в Ирландии. В своей, небесной Ирландии, где зеленые поля, и 'гиннесс', и виски за так, и веселые драки в пабах, и рыжие, бесстыжие девчонки… Ты теперь и вправду ирландей всех. А я – здесь. Рядом с женщиной, которую едва не потерял. А может, и потерял уже – кто знает.

Лузер.

Ведь полюбила меня эта девушка, полюбила так, как никто не любил, красавица, умница, неземное создание. Против воли родительской в чужой дом ушла. И что получила? Пьяницу-мужа, бездельника и лодыря, который даже университет не смог закончить. Получила нищую 'двушку', этому пьянице доставшуюся от мамы. Скучную работу нашла, чтобы кормить того самого пьяницу… Я сделал чудовищный глоток, поперхнулся коньячным огнем и долго кашлял вполголоса, чтобы не разбудить Дину. Лузер. Лузер. Тот, кто теряет. И потерял бы последнее, если б не было на свете друзей, которые тоже бед повидали со мной… Я снова приложился к бутылке.

За упокой, Черный.

И – Возвращения тебе. Вернись огромным котярой, цветом, как смоль, грозой всей округи, яростным и зеленоглазым. Вернись пантерой, легкой и сумрачной, владыкой ночных джунглей. Вернись тигром, тигром вернись, светло горящим, полосатым демоном, воплощением страха и величия. Вернись. Я знаю, мы встретимся. Как там говорится? Аб хинк, старик.

Мне будет тебя не хватать.

Оле-Лукойе, не торопясь, подошел сзади и врезал мне по голове мешком со снами.

И было утро, и был хаос, и боль.

Я долго мучался в полутьме. Зыбкие кошмары боролись с мигренью, воспаленный желудок обменивался сигналами с переполненным мочевым пузырем. Наконец, я решил, что надо достойно встретить похмелье, и встал. Дины рядом не было: жутковатый привет из прошлого. Я, однако, не позволил страху застать себя врасплох, потому что из кухни доносился приглушенно, но явственно, голос Дины. Она была не одна, с ней перекликался другой голос, который также принадлежал женщине. Очень знакомый голос, между прочим. Я кое-как задрапировался в халат и в таком виде отправился на кухню, сделав по дороге остановки в туалете и ванной.

На кухне была Саша. Они с Диной сидели за столом, пили кофе и о чем-то очень оживленно беседовали. Входя, я уловил обрывок Сашиной фразы: '…работа такая, ничего не поделаешь'.

– А вот и он, – сказала Дина при моем появлении. – Ну что, оставляю вас.

Она тяжело поднялась из-за стола и запрыгала к выходу.

– Давай помогу, – сказал я.

– Не надо, – сказала она. – Близко же.

Я повернулся к Саше.

– Привет, – сказала она, как всегда, очень ласково, и сложила из пальцев кошачью лапку.

– Ага, – сказал я. – Ты извини, мне надо…

– Давай-давай…

Таблетка не хотела разжевываться, крошки застревали под языком и больно царапались. Вода в чайнике была слишком горячей. Пришлось запить химическое месиво из-под крана. У воды был неописуемый вкус. Я сплюнул тягучей слюной, налил спитого чая и, усевшись напротив Саши, спросил:

– Ты по делу или так зашла?

Саша пригубила кофе.

– Вообще-то, по делу, – призналась она. – Но не уверена. Ты как вообще, братик?

– В норме, – соврал я.

Саша покивала.

– Ладно, – сказала она. – Как скажешь.

– Да-да, – сказал я. – Ну?

Саша замялась.

– Короче, – начала она, – есть некоторые факты, которые тебе стоит знать.

Вот с таких простых фраз и начинается конец света. Да, конечно, потом шестая часть вод обратится в кислоту, и взойдет звезда с оригинальным названием, и поедут четыре всадника – за ними не заржавеет. И падет Вавилон, великая шутница. Но начало будет именно таким. Обыденным и чуть официальным.

Черт.

– Так, – сказал я, стараясь выглядеть спокойно. Говорят, у меня это получается из рук вон плохо. – Ты давай, бросай свои психологические штучки. Говори прямо, понимаешь.

– Ну… – она поглядела в угол и вдруг стала очень серьезной. – Я вчера уже говорила, что занимаюсь хинко. Не простыми хинко, а сильными. Или необычными. Поэтому у меня есть, скажем так, привычка замечать странные вещи. Потому что странные вещи часто происходят рядом с хинко. Ну, короче, ты знаешь…

– Знаю, – сказал я. – Белый маг в восьмом поколении наведет удачу в делах. Хотя бы постарается.

Боль стукнула на прощание в темя и улетела. Потом, наверное, вспомнила что-то важное и вернулась.

– Да, да, – сказала Саша очень терпеливо. – Этих придурков я тоже иногда проверяю. Но речь не о них. К сожалению.

'О, блин', – сказал голос в голове.

– Ясно, – сказал я. – Кто-то завел дело на Черного, Дина по нему проходит соучастницей, и теперь ей надо отрабатывать. Так?

– Нет, не так, – сказала Саша еще терпеливей прежнего. – Дина знает, что мы ей всегда будем рады. Но насильно ее вербовать никто не будет. И дела, насколько мне известно, на нее не заводили.

– Здорово, – сказал я без энтузиазма. – А что тогда?

Саша отпила кофе, аккуратно отодвинула чашку и положила руки на стол, одну на другую, словно прилежная ученица. У меня промелькнуло в голове, что вот так она сидела на уроках в школе – некрасивая умная девочка, с которой все дружили, и которую никто не любил.

– Мы с Бобом кое-что вчера заметили, – сказала Саша. – Он при тебе ведь сказал, что Черному выходила полоса невезения?

– Ну, – сказал я.

– Как ты думаешь сам, отчего две кошки, постоянно друг друга подкачивая, то и дело вляпывались так, что…

– Я думаю, что Дина его не подкачивала, – сказал я резко. – Оттого все и провалилось.

Саша грустно покивала.

– Ты на меня не сердись, пожалуйста, – попросила она вдруг. – Мне очень не хотелось к тебе сегодня идти. Я ведь все понимаю.

– Забей, – сказал я. – Просто скажи, что хотела. Я тоже понимаю. Дело твое подневольное, наша служба и опасна, и трудна, и все такое.

– Дина его подкачивала, – сказала Саша. – Я с ней сегодня разговаривала. Она говорит, что качала в полную силу.

Я молчал. А что сказать-то?

– Понимаешь, Тимка, – мягко продолжала Саша, – мало кто об этом знает, но иногда появляются кошки, которые способны не увеличивать везение, а уменьшать. Порчу наводить, как бы. Вот. Ты – один из таких.

Голова разгуделась, будто в нее напустили пчел.

– Так, – сказал я. – Ага… Ф-фу, елки-палки. То есть, это я как-то на Черного порчу наводил?

– Я догадываюсь, как, – сказала Саша, глядя мне в глаза. – Видишь ли, с этим умением никто не рождается. Такое возникает, если кошка очень-очень переживает, или ненавидит кого-то изо всех сил. Короче, знаешь, как в песенке: говорят, не повезет, если черный кот…

– Да, – сказал я.

– Что думаешь? – спросила Саша.

Я пожал плечами.

– Если не веришь, можно какой-нибудь эксперимент провести, – предложила Саша. – Хочешь?

Я кивнул.

– Подумай про меня что-нибудь, – попросила она. – Что-нибудь плохое.

Я нервно рассмеялся.

– Да ты чего. Какое еще плохое?

– Что угодно, – сказала Саша. – Например, какая я стерва, что приперлась к тебе домой и мешаю спокойно похмелиться.

Я помотал головой.

– Да ну, – сказал я неуверенно. – Что ты…

– Подумай, что я твою Дину разбудила с утра, допрашивать стала, – продолжала Саша. – Именно допрашивать, по всем правилам.

Я поморщился: боль стала невыносимой.

– А еще мне кажется, что вам с Диной надо отдельно пожить, – сказала Саша, улыбаясь. – Непросто ей сейчас, неужели не видишь? Думаешь, то, что Черный умер, ей пофигу? Готова спорить, она там плачет сейчас, в спальне.

– Она же нормально с тобой разговаривала, – сказал я, закипая. – Все утро. Нет? В конце концов…

– А что ей еще делать? – возразила Саша. – При живом муже любовника оплакивать? Головой-то подумай.

– Саша, – сказал я, – мы сами разберемся.

– Да, как же, разберетесь, – фыркнула та. – Шесть лет разбирались, до адюльтера дошли…

Раздался треск. Саша, неловко взмахнув руками, исчезла под столом. Падая, она зацепила рукавом чашку с недопитым кофе, и чашка полетела вслед. Я вскочил, обежал стол и помог Саше подняться. Она по-прежнему улыбалась, правда, теперь улыбка выходила изрядно вымученной. Костюм ее – тот самый, бежевый, форменного покроя – был спереди залит кофе. Стул развалился на куски, и это было странно, потому что стул я сам недавно принес из магазина – новый, прочный, красивый стул…

– Вот так все и происходит, – сказала Саша. – Дай-ка я в ванную.

Она прошла в ванную и принялась застирывать пятно от кофе под струей воды, а я стоял рядом и беспомощно повторял: 'Сашка, извини, чес-слово, Сашка, блин, да что это, слушай…'

– Не извиняйся, – сказала она сквозь шум воды. – Я ведь сама напросилась. Наоборот, это ты прости, я много гадостей сказала. Нельзя было так. Просто хотела тебя расшевелить.

Я подумал. Голова трещала – хоть святых вон выноси.

– Да нет, ты права, наверное, – сказал я. – Знаешь, ты тут постой минутку, ладно? Я сейчас.

На цыпочках я вышел из ванной и подкрался к спальне. Дверь была закрыта, в коридор не доносилось ни звука. Помедлив, я рывком открыл дверь.

Дина лежала на диване, поглаживая ногу выше лонгета. В углу мерцал телевизор. Показывали футбольный матч – крошечные фигурки игроков, сверкающая точка мяча, нежная зелень поля, расчерченная белесыми линиями. Дина удивленно на меня поглядела. На ее лице не было слез.

– Уже поговорили? – спросила она.

– Почти, – сказал я, помедлив, и вернулся в ванную. Саша вешала мокрый пиджак на батарею.

– Тим, мне, короче, очень стыдно, – сказала она. – Честно.

– Не, все нормально, – бодро сказал я. – И ничего она не плачет. Сидит, ящик смотрит.

– Вот видишь, – обрадовалась Саша. – Ты правильно сказал, вы сами во всем прекрасно разберетесь.

Я кивнул. Дина ненавидела футбол всем сердцем, презирала раскрашенных фанатов, шипела на экран, когда на очередном канале выпадало несколько секунд футбольного матча. Она говорила, что это было связано с ее бывшим парнем. Я не возражал, потому что никогда не понимал футбола. Это у нас было общее. Всегда.

– Пойдем, еще поговорим, – предложила Саша. – Немного осталось.

Я покорно проследовал в кухню. Обломки стулая пинками загнал под стол, Сашу усадил на свой стул, а сам остался стоять.

– Так, – сказал я.

– Ну, ты, я думаю, понял, – сказала Саша. – Такие, как ты, раз в десять лет рождаются, а то и в двадцать. Приглашаем тебя к сотрудничеству. Деньги хорошие. Льготы. Ограничений никаких, за границу ездить можно.

Сотрудничество. Очень гладкое слово. Славное слово. Только длинное. Ничего хорошего длинными словами не называют. Хотите – проверьте.

– Зачем? – спросил я.

– Террористы, – сказала Саша. – Шпионы. Просто бандиты. Нашим ребятам будет легче работать, если каждой такой сволочи будет везти чуточку поменьше. Короче, ты можешь спасти кучу жизней, Тим. И ничем не будешь рисковать, это я тебе как друг обещаю.

Я молчал.

– Ладно, – сказала Саша. – Подумай. Только очень тебя прошу, подумай хорошенько. Как решишь – звони. Мой телефон ты знаешь.

Я проводил ее до двери. Она уже обувалась, когда я вспомнил про пиджак, который сушился на батарее.

– А пиджак-то, – сказал я.

– Пиджак потом заберу, – сказала Саша.

– Не замерзнешь?

– Не-а, – она безмятежно улыбалась. – Машина ждет, служебная.

Я спохватился.

– Да! – сказал я. – А похороны… ну, Черного – когда?

Она попятилась. Улыбка медленно превращалась во что-то другое.

– Так а… – она помедлила, – уже похоронили.

Повисло молчание.

– Как? – тупо спросил я.

Саша взялась за ручку двери.

– Ну… – замялась, помотала головой, – честно говоря, там путаница небольшая вышла… когда несколько неопознанных жму… трупов поступает, то их, ну…. вскрывают, и… пособие делают для студентов… а там было нечего вскрывать, короче, как бы… по большому счету… И это… патологоанатомы сказали – чего место занимает, пусть сожгут… думали, бомж какой-то… потом разобрались уже, но…

Я прислонился к стене. Страшно захотелось выпить.

– Урна – в колумбарии, – беспомощно сказала Саша.

– Иди, а? – попросил я.

И она ушла, тихонько притворив за собой дверь. Только замок щелкнул предательски громко.

Я сосчитал до двадцати и пошел в спальню.

Дина по-прежнему смотрела телевизор. На сей раз свой любимый 'Animal Planet'. Черт его знает, может, померещился мне этот проклятый футбол…

– Ну что? – спросила Дина. – Как разговор?

– Охренеть, – сказал я честно. – Ты уже знаешь?

Дина кивнула. На экране газель убегала от гепарда. Едва различимое мелькание ног, белая мишень охвостья, безумные от страха глаза – и размашистые прыжки хищника, пятнистый хвост, как нагайка, хлещущий осоку. Все закончилось в пять секунд. Как всегда, было удивительно, что газель падает под ударами пушистых, мягких на вид лап. Как всегда, я болел за гепарда. Ничего не могу с собой поделать.

– Саша мне все с утра рассказала, – сказала Дина

– Что думаешь? – спросил я.

– Я тебе не советчик, – быстро сказала Дина. – Слушая Тотем…

– Да, – сказал я. 'Слушая Тотем, поступишь верно'. Знаем, помним, понимаем…

Верим.

– Дина, а что такое по-английски 'lose'? – спросил я.

– Глагол? 'To lose', в смысле?

– Да.

– 'Проигрывать'. Или 'терять'.

'Проигрывать, – подумал я. – Вон оно как'.

– А что? – спросила Дина, и тут же потупилась. Вспомнила.

– Нет, ничего, – пробормотал я. – Все верно.

…Она всегда хорошела, когда злилась. Лицо ее, обычно бледное, розовело, глаза становились влажными и большими, а в уголке губ ложилась горькая складка, которую хотелось целовать, прося прощения, что бы ни говорил раньше. Когда я был маленьким и глупым котенком, то мечтал, что однажды найду девушку, с которой проживу всю жизнь. Я точно ее найду, говорил себе маленький глупый котенок, и никогда не буду с ней ссориться. А если все-таки поссорюсь, то не дам сказать ни слова – примусь целовать, так что ей придется ответить, и ссора пройдет сама собой. Забавно, я так и делал в первое время, когда мы только начали жить с Диной. Но очень скоро выяснилось, что не всё можно решить поцелуями. Например, скандал, который я закатил, прождав её полночи. Она пришла со студенческой вечеринки, веселая, пьяная. Неизвестно, кто был пьяней, она или я. Зато хорошо запомнилось, кто первым начал кричать. Дина. Шатаясь, выплевывая оскорбления, поминая все мои грехи, она бродила по квартире, а следом шел я, и орал еще громче. На кухне она разбила графин, наливая воды в стакан. В спальне столкнула на пол телевизор, чудом не разбившийся – упал он страшно, экраном вниз, но Дина даже не взглянула на то, что сделала. В гостиной она зачем-то разложила гладильную доску, вывалила на пол белье из шкафа и принялась орудовать утюгом. И все это время визжала, надсаживаясь: 'Ублюдок, пьянь! Сколько в тебя вложила, все зря! За что ты меня так ненавидишь!' Я к этому времени замолчал. Просто стоял, и смотрел, и решал, что мне стоит сделать – высадить окно этим ее чертовым утюгом, или самому броситься головой в стенку. Даже тогда у меня не было в мыслях причинить ей вред. Но знаешь, Дина, я в эту минуту тебя по-настоящему ненавидел. Поэтому признаюсь: когда из утюга брызнула тебе на руку белая, злая струя пара – какую-то долю секунды я торжествовал. А потом ты уронила утюг, села на пол и зарыдала. Я подбежал к тебе, схватил за плечи. Мы обнялись. Я долго, ласково вылизывал ожог – кто-то яростно стучал по батарее, разбуженный нашими криками, ты вздрагивала в моих объятиях и тихо мурлыкала, а я раз за разом проводил языком по руке. Горячий пар не оставил следов на коже. Был ли тому причиной священный кошачий обычай, или ты ловко притворилась раненой, чтобы я тебя простил? Какая разница, какая разница. Я люблю тебя, Дина, что бы ты ни делала.

– Как же быть, – произнес я задумчиво.

Дина шевельнулась, перетекла с подушек поближе ко мне.

– Ты пойми, – сказала она. – Дело, конечно, твое, и решать тебе. Но факт есть факт. У тебя только что прорезалось такое, чего никто больше не умеет. И Саша тебе за это умение, наверное, обещает очень и очень много. А взамен всего-навсего предлагает пойти на работу. Просто пойти на работу.

– Воображаю, – сказал я, – что там за работа.

Дина изучала мое лицо долго, тщательно, словно видела в первый раз – и размышляла над тем, что видит. Мне было очень стыдно. Но еще больше мне было – страшно.

– Если не понравится, – произнесла Дина очень тихо, – уволишься. И будешь снова собирать по улицам чужие кошельки.

Я вдруг вспомнил, как давным-давно, тысячу лет назад, до той злосчастной ссоры Черный говорил мне: 'Работа. Нормальная мужская работа, вот что тебе нужно. Если ты что-то умеешь делать лучше других, в жизни становится гораздо меньше проблем. В конце концов, если тебе где-то не понравится, можешь уволиться'. Тогда он нашел место в ремонтной мастерской и страшно этим гордился. А через месяц уволился сам и больше нигде не работал. До сегодняшнего дня…

До самой смерти.

– Тим, – сказала Дина, – не плачь.