Текст книги "Азовская альтернатива"

Автор книги: Анатолий Спесивцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)

Шатёр походного гетмана двумя часами спустя

День был в разгаре, но в шатре Пилипа царил сумрак. Как и в его душе. Жгла её, душу, дикая обида на несправедливость судьбы. Не прикажи он сам вчера не спутывать ноги коням личной сотни, проклятого колдуна давно уже клевали бы вороны. А так, когда выловили, не всех, кстати, лошадей и вернулись в лагерь, казачки после дармовой выпивки расслабились и подобрели. Поднять их на казнь знаменитого куренного и характерника было явно невозможно. Появился сегодня новый шанс, прибить и свалить вину на татар, так посланцы обделались хуже, чем от той ракеты. Со страху перед колдуном никого убить не сумели, будто те и вправду зачарованы.

«Да кой чёрт, зачарованы! Луки им надо было брать посильнее, и я не сообразил. Теперь и жалеть поздно. Упустил случай убить втихую колдуна, обидчика проклятого».

– Не мямли! – гаркнул походный гетман. – Отвечай внятно, никто здесь нас не подслушает.

Джура вздрогнул и попытался ещё больше сжаться, сделаться незаметным, хотя и до того орлом не смотрелся. И легко было догадаться, что проклятого колдуна он боится больше. Это-то стоя перед гетманом, имеющим право казнить и миловать! Гетману стало ясно, что живым его из шатра выпускать нельзя, но стоило, напоследок, расспросить подробней.

– Да бесполезно обычными стрелами в них стрелять! Сам видел, батько, отскакивают от них стрелы!

– А может, от доспехов отскакивали стрелы?

– Может и от доспехов. Только ж там все колдуны были, зачем им доспехи, они же заговорённые.

– Так были у них доспехи или нет?

– Не знаю батько. Может и были. Только, биться об заклад готов, что без колдовства там не обошлось

– Ладно, чёрт с ним, их колдовством. Дальше рассказывай.

– Во-во, точно нечистый там руку приложил! Потому как перестреливаемся, значит, мы с ними, перестреливаемся. Татар, значит, ждём. Я решил глянуть, что там с Стецьком. Посмотрел, значит, – не жилец Стецько. Залез я в ямку там же, рядом, чтоб прикинуть, можно ли бедолагу в ней прикопать. А тут слышу: Бах, бах, бах! Часто-часто, будто много казаков шмаляет. Оглянулся я, выглядываю осторожненько, а сзади на ровном месте холмики земляные появились, навроде кротовых. И, кажись, оттуда, не иначе бесы черномордые, в наших ребят стреляют. И, слушайте батьку, никакого дыма от выстрелов. А все уже мёртвые лежат. Думаю, всё, конец мне. Но видно, божья мать верующего в её сына от лютой смерти защитила. Не заметили они меня. Исчезли вместе с холмиками. Были и… нету. Как и не было. Страх господень!

– Чего ты несёшь, какие холмики?

– Земляные, батьку, чёрные. Там батьку, земля чёрная. Чернозём.

– Какой чернозём?!

– Известно какой. Обыкновенный. Ох, и хорошо на нём, батьку, рожь растёт. И гречиха, и другие разные растения.

– Тьфу! – сплюнул гетман. Ему стало ясно, что от напуганного джуры толкового ответа не добиться. Сам гетман не боялся ни чёрта, ни божьего гнева. Будто предчувствуя судьбу, джура преданно смотрел в глаза своему повелителю, показывал послушание и готовность отвечать. Да, кому как не ему, гетману, знать цену такой преданности. Он достал заветную бутыль, дар добрых друзей из ордена Иисуса Сладчайшего, и налил слуге чарку.

– На, вот, выпей, для успокоения и за помин убиенных. И я с тобой выпью.

То, что в чарку гетмана было налито из другой бутылки, заметить было мудрено. Они выпили, закусили сушёным мясом. Джура, вроде бы, расслабился и немного успокоился.

– Ох, доброе у тебя, батька, вино. Сладкое да вкусное. И крепкое, наверное. Меня что-то сразу в сон начало клонить.

После этих слов, он закрыл глаза и опрокинулся на ковёр, на котором сидел. Лицо заснувшего человека выглядело довольным, можно сказать, счастливым.

«На такую мелочь приходится тратить такое дорогое зелье! Эх, как жаль, что к колдуну с ядом не подойдёшь. Чутьё на опасность у него как у битого волка. Будто, действительно, бес-прислужник его остерегает. Ничего, доберусь до его шкуры, никакие бесы и демоны его не спасут!»

Гетман выглянул из шатра, позвал казаков из личной сотни и попросил их отвести уставшего товарища на место ночёвки.

– Пусть полежит бедняга, устал, мои поручения выполняя. Дежуривший у шатра десятник покрутил головой.

– Ох, батьку, погубит тебя твоя доброта. За десяток саженей можно унюхать, от какой усталости он с ног свалился.

– Ладно, не бурчи. По важным делам парень ездил, переволновался, вот от одной чарки и свалился. Положите там его аккуратно, пусть отдыхает, я им доволен.

3 глава

Разборки на высоком уровне
Ночь с 27 на 28 березня 1637 года от р.х

Пилип понимал проигрышность выяснения отношений. Наказной гетман – не базарная баба, чтоб с криком и руганью добиваться отсчёта от знаменитого полковника. Но что делать, если полковник этот ведёт себя невероятно нагло?

«Эх, повесить бы его, а ещё лучше, поганую его шкуру с живого содрать. И чёрт с ним, риском быть казнённым за это. Так не пойдут казаки на бой со своими. Колдовскими своими штучками заплёл он мозги дурачью. Вот и получается, по обычаям, я его, каким способом захочу, таким и казнить могу. Да вот права-то имею, а возможности, пока по-крайней мере, у меня нет».

С полудня в его отряд стали прибывать колдуны и старшины. Как из Сечи, так и реестровые. И, не представляясь наказному гетману, все отправлялись в шатёр к Васюринскому. Что, безусловно, являлось грубейшим нарушением казацких обычаев. Пилип давно бы явился туда и сам, да мешало ему одно но. Один из джур, посланных утром на убийство Васюринского, исчез.

«Хорошо, если завалился где мёртвый, не велика потеря. Гораздо хуже, если он, с перепугу от колдовских штучек (Боже милостивый, если ты есть, почему у нас до сих пор инквизиции нет?!!), сбежал свет за очи. Потом это может очень плохо аукнуться. Мерзавец знает слишком много. Но если эта колдовская братия его захватила живым… тогда совсем плохо. Уж не для суда надо мной они съезжаются? Рвануть ли, что ли, под защиту ясновельможного пана Иеремии Вишневецкого?» Пилип со всего размаха в сердцах, стукнул своим серебряным кубком о землю.

«Защитить то Ерёма защитит, только, кем я при нём буду? В лучшем случае, полковником придворного войска. Ни тебе уважения, ни богатой добычи. К лизанию ясновельможной задницы придётся привыкать. Нет, погожу».

Гнев на старого врага и страх, казакам и кошевых гетманов случалось казнить, не то, что наказных, душили Пилипа. Удивительное дело, но гости к Васюринскому продолжали прибывать после заката солнца. Наказной гетман не выдержал и пошёл разбираться, чувствуя, что дальнейшая неопределённость его убьёт. Разорвёт изнутри как подложенная негодяем Васюринским мина.

Он подошёл к шатру Васюринского в момент, кода Иван и Аркадий встречали Остряницу, прискакавшего уже ночью, в сопровождении всего одного джуры. Поздоровавшись с прибывшим полковником, очень авторитетным на Сечи, Пилип, с хорошо слышимой в голосе обидой обратился к Васюринскому.

– И как это понимать? Ты приглашаешь к себе гостей, а мне неизвестно, что затевается в моём собственном войске. Не по обычаям поступаешь, Иван, не по-людски.

– Ох, правда твоя, Пилип. Прости по старой дружбе. Собственно, дело-то нечаянно возникло, всё насквозь колдовское, вот я тебя и не беспокоил. Знаю, ты к колдовским делам никогда отношения не имел, не интересовался ими. Или я не прав?

– Какие бы то ни было, дела в моём войске творились, я должен о них знать!

И, обернувшись к Острянице, спросил его: – Пане Яков, никогда не слышал, чтоб и вы к колдовским делам причастны были. Васюринский не дал Острянице и рта раскрыть.

– Спешу доложить тебе, как наказному гетману, что мы с Аркадием, здесь, невдалеке, величайший клад открыли. Поболе сокровищницы султана, или там, шаха. Да вот беда, заклят он. Страшно заклят. Надо на кургане, где он хранится, великие жертвы принести. Трёх невинных, дев, трёх младенцев, и, представляешь, трёх воинских начальников, согласных пойти на жертву собственной жизнью добровольно. Сам понимаешь, оставлять такое сокровище в земле не хочется. Кликнули клич, добровольцы и стали приезжать. Слушай, друг, а действительно, ты ведь сейчас мой начальник. Имеешь полное право на часть клада. Поедешь с нами?

Васюринский, в порыве, якобы, дружеских чувств, приобнял наказного гетмана, как железными клещами вцепившись в его плечо. От его, вроде бы дружеской улыбки, у Пилипа пошли мурашки по коже и стало сбоить сердце.

– Ну, что молчишь? Уж поверь, там я тебя не забуду. Соглашайся, дружище. Кстати, я возьму с собой, для охраны раскопанных сокровищ, сотню казаков. Ты не возражаешь?

Говоря всё это, самым что ни на есть дружелюбным тоном, характерник подмигнул ошарашенному Якову Острянину. В вести, из-за которой он, бросив всё, прискакал, ни о каких кладах не говорилось.

Возражать гетман не стал. Он мечтал побыстрее покинуть эту компанию. Голос характерника звучал ОЧЕНЬ многообещающе и искренне, но гетмана такое щедрое предложение не вдохновило. Скорее испугало до желания немедленно опростаться и слить. Нетрудно было догадаться, зачем проклятому колдуну на раскопках клада старый враг. В заклятые клады Пилип не верил. Ну, почти не верил. А в способности характерников принести жертвы, не сомневался ни единого мига. С трудом высвободившись из лап характерника, Пилип решительно отказался от щедрых посул и поспешил откланяться. Появилось у него опаска, что проклятый колдун его может, как-то охмурить, потащить с собой. Известно зачем. Да и организм настоятельно требовал своего, не хватало ему ещё обделаться на людях.

Даже добрые советы, не говоря уж о делах, оборачиваются…
29 березня 1637 года от р.х

«Каждое доброе дело оборачивается, для сотворившего такую глупость, неприятностями. А если намылился менять к лучшему ход истории, так жди гадостей от целых народов. Соответственно, готовься к неприятностям в кубе или бог знает, какой степени. И, естественно, к проистекающим из них болевым ощущениям».

Утреннее настроение в этом мире, можно сказать, традиционно, было у Аркадия минорным. Это если не прибегать к куда более точным и резким выражениям родного ему русского языка. Марш-бросок на сотню вёрст и привычных к таким манёврам казаков вымотал. А из бедолаги попаданца, он высосал силы, будто оголодавшая вконец стая вампиров. Вчера две последние пересменки лошадей, его перегружали из седла в седло, как куль с д… чем-то неаппетитным. Удивительно, просто невероятно, что он смог доехать сам, без привязки к лошади. Здорово помогли какие-то настойки, отвары и порошки характерника, но всё равно, если удастся ему выжить, можно будет этим броском на юг гордиться и хвастаться. Выдержать такую нагрузку можно, если ты не кочевник, только предельным напряжением воли. Хотя, в случае нужды, сегодня ему пришлось бы передвигаться на конских носилках, усидеть в седле Аркадий точно бы не смог.

«А я то думал, что жизнь чёрного археолога трудна и опасна! Господи, насколько же я был наивен и глуп. Прежние мои занятия – синекура для ленивого, безответственного бездельника. Здесь о такой жизни и мечтать бессмысленно. Не то, чтобы в семнадцатом веке нельзя было устроиться с некоторым комфортом. Можно. Но, к сожалению, не мне. После встречи с характерником, считай, судьба определила вектор движения. Не позаботившись о целостности моей шкуры. Ох, чую, дальше ещё хуже будет».

Действительно, наслушавшийся рассказов о руине, голодоморе, расказачивании и прочих реалиях будущего, Иван принял идею к изменению истории ОЧЕНЬ близко к сердцу. И твёрдо вознамерился не допустить всех этих безобразий. Аркадий невольно немного сдал назад, при виде такого энтузиазма. Робкие его намёки, что вместо одних предотвращённых неприятностей, на головы могут свалиться другие, ещё горшие, на характерника впечатления не произвели. Позавчера они по этому поводу поспорили, но если Васюринский что брал в голову, то вышибать это оттуда надо было ломом. Аркадий вспомнил свой разговор с Иваном позавчера вечером.

– То, что вместо тех паскудств, о которых ты рассказывал, может случиться, вилами по воде писано. А не допустить голодомора сам Бог велел.

– Может, тебе он и велел, а я ничего не слышал. Ко мне Господь не обращался.

– Как, не обращался?! А чьей волей ты сюда переброшен был?

– Так ты ж сам сто раз говорил, что в этом черти виноваты!

– Так это тебя чёрт сюда перенёс мне на голову. Но без божьего соизволения, такое не возможно. Значит, Бог захотел, чтоб мы этого не допустили. Понял?

Попаданец понял, что спорить бесполезно. И отныне его судьба – переворачивать мир. Архимед, наверное, если косточки не сгнили, в могиле извертелся. Мир таки переворачивают, но без него. Иван Васюринский сменил цель жизни. Раньше он защищал родную землю от врагов, татар и католиков, когда была возможность. Теперь, получив инсайдерскую информацию, вознамерился перевернуть ход истории. Загорелся он этой идеей явно всерьёз. Теперь его остановить могла столько смерть, да и то, старухе стоило подкрадываться к характернику очень осторожно. Во избежание крупных неприятностей для своих костей и рабочего инвентаря.

Аркадий сидел на солнышке в очень приятной глазу низинке, предаваясь с наслаждением стыдному делу. Жалел самого себя. Мысленно, конечно. Слабаков, которые жалуются всем и каждому о том, как им плохо, он с детства на дух не переносил. А друга, которому поплакаться простительно, у него в этом мире ещё не было. Да и в покинутом, положа руку на сердце… в этом отношении, у него тоже были проблемы. Грузить же своими соплями боевых товарищей, считал дурным тоном. Да и не гоже крутому характернику, которым он тут старался выглядеть, ныть вслух. Не поймут. Запорожцы привыкли переносить неприятности с шутками.

А ведь затеял этот марш-бросок, можно сказать, он сам. Вспомнил о посольстве султана в Москву и роли посла Кантакузена в предупреждении азовчан о скором нападении казаков. Вспомнил и предложил использовать это посольство для осложнения жизни врагов. Старшину, прибывшую к тому времени к Васюринскому, такое предложение заинтересовало (участвовать в военном совете с Хмельницким и Сирко – ошизеть можно!).

Надумал же Аркадий вот что. Перехватить посольство неподалеку от Азова, устроив на него засаду. Перестрелять всех из луков (Аркадий спросил возможно ли такое, все единодушно подтвердили, что да, вполне осуществимо). Обобрать трупы, собрать трофеи и лошадей и отойти, оставляя заметный след не к донцам, а в сторону татар. Где следы запутать и, продав каким-нибудь татарам, часть легко узнаваемых вещей из даров царю, уйти в Черкасск. Обнаружив уничтоженное посольство, турки из Азова подумают, что это дело рук татар. О чём и доложат в Стамбул. Донцы же честно доложат в Москву, что к исчезновению посольства не имеют никакого отношения. Естественно, на сообразительность азовского паши не рассчитывать, подослать к нему гонца с соответствующей интерпретацией событий.

Вы будете смеяться, но Васюринский категорически возражал. Не понравилась ему идея устроить провокацию. Сваливать вину за убийства на других, устраивать рознь между врагами, он посчитал подлостью недостойной казаков. Ему хотелось их всех самому уничтожить (маньяк однозначно). Собственными руками. К счастью, другие старшины отнеслись к идеям попаданца куда более толерантно. Внесли в голые идеи конкретику и дополнения. Васюринский, с явной неохотой и заметной обидой, уступил.

Отношения с крымскими татарами, в то время у турок, в реале, сильно испортились. Крымский хан, как известно, не откликнулся на призыв султана о помощи войсками, а затеял долгую войнушку (1635-весна 1637 гг.) с непокорными буджакскими татарами. Покорив же которых, с помощью запорожцев под предводительством Павлюка, пошёл войной на другого подданного османской империи, молдавского господаря Кантемира. Казнив, кстати, пашу Кафы, посмевшего угрожать ему из-за невыполнения ханом требований султана. Хана, осенью 1637 года вызвали в Стамбул и казнили.

Аркадий предложил, также, осведомить хана о грозящей ему опасности и предложить военный союз. Хан громит и грабит Молдавию и Валахию, полностью прекратив набеги на Русь, как Малую, так и Великую. Казаки устраивают набеги на Анатолию и Стамбул, не трогая портов Крыма. Потом можно и совместные походы на юг организовать. К удивлению попаданца, идею союза с Крымом все встретили вполне положительно, не смотря на давнюю вражду. Аркадий до этого считал, что между казаками и татарами была вражда, исключающая какие либо союзные отношения. Общеизвестную помощь татар Хмельницкому, считал отдельным эпизодом, вынужденным шагом этого великого политика. Оказалось, весьма недовольные свом подчинённым положением крымские татары, неоднократно обращались за помощью к запорожцам.

Одно утешение, на саму засаду его не взяли. Вечером после первого же дня рывка на юг, Васюринский осмотрел его ноги и, явно встревоженный, пригласил на консилиум других характерников. Как и положено медикам, они о чём-то пошептались и вынесли приговор: «Продолжать путь к Азову Аркадию нельзя». Состояние здоровья не позволяет. Ему предписали путешествие на конных носилках в Черкасск. В сопровождении нескольких характерников и старшин, чьё присутствие под Азовом было не обязательно.

Аркадий и не возражал. Чувствовал он себя всё хуже, сотня вёрст за день в седле его чуть не убила. Нужды, кстати, в его присутствии там не было. Стрелять из лука он не умел, а в советах по устройству неожиданных нападений Хмельницкий, Сирко и прочие характерники и старшины, не нуждались. Сами кого хочешь, научат. Да-да, Хмельницкий – именно Богдан Зиновий. Рослый, массивный, ещё не располневший чигиринский сотник. Если не смотреть ему в глаза, обычный казак. И Сирко тот самый, Иван, знаменитейший из характерников. Ещё молодой, немного тушующийся в присутствии старшин, куда более известных на тридцать седьмой год. На интеллигентного юношу, впрочем, он всё равно не походил. Проскальзывали то и дело, и хищные повадки и немалая харизма. За вечер и ночь успели прибыть, один за другим, Кривонос, Гуня, Остряница. Приехали, врозь, по одному, ещё несколько человек, судя по всему, характерников, имён которых Аркадий не знал или не вспомнил.

Назвался груздём, полезай в кузов
Полдень 29 березня 1637 года, Дикая степь

Паршивое настроение, оказывается, заразно. Это Иван Васюринский понял, когда сегодня проснулся. Глянул на кислую, кривящуюся морду Аркадия, и понял, что всё вокруг – не так.

«Небо какое-то сероватое, а облаков-то, нет. Трава на прошлогодней гари… какая-то, не очень зелёная. Воздух не свежий, будто через кобыльи кишки пропущенный. Ладно, чего кривляется попаданец, понятно. Когда болячки достают, не очень повеселишься. Непонятно, как он вчера до конца в седле усидеть мог. Вот ещё морока, надо вставать и его ноги спасать, чтоб не сдох, стервец. Для него то казачья честь – пустой звук, глупо и обижаться. Но братья характерники, лучшие и честнейшие из старшины, они то, что, не понимают?!!»

Единодушная поддержка старшиной и характерниками предложения Аркадия поразила Ивана. Можно сказать, ранила душу.

«Ну, не по лыцарски убивать врага под личиной! Казак – душа простая. Если надо кого убить, убьёт, а вот так, тайком, по-иезуитски… стыдно».

Вставать не хотелось чрезвычайно. Так бы и лежал, переживая обиду на весь белый свет. Но уж если совет характерников решил, выполнять надо это решение вне зависимости от личного отношения к этому решению. Со стоном душевным (вовне никак не прорывающимся), Иван поднялся и приступил к лечебным процедурам. Большая часть болячек Аркадия благополучно подживала, но разодранная внутренняя поверхность бёдер требовала серьёзного врачевания и прекращения каких-либо скачек.

Характерник принялся мотать ус на палец. Была у него такая привычка, в случае трудных ситуаций. Да сколько ты ни крути, тащить дальше бедолагу попаданца было невозможно. Правильно вчера решили, что дальше ему предстоит путешествие на носилках прямо в Черкасск.

«По уму надо было его вообще с собой в налёт на посольство не брать. Только как его оставишь в отряде под началом Пилипа? Уж что-что, а причину попытать и казнить проклятого характерника, моего друга или ученика, тот всегда найдёт. Но и на юг тащить попаданца нельзя. Старшины и характерники, будут посольством на Дон. Вот в нём он отправится и, дай Бог, доедет. Если татары не перехватят. Чтобы объяснить братьям на Дону наши поступки и начать подготовку к совместным действиям. Авось, такой переход его ноги выдержат».

Не смотря на все неприятности, что вошли и, наверняка, ещё войдут в его жизнь из-за попаданца, ощущал Иван и грусть. Успел привыкнуть и привязаться к нему за эти сумасшедшие дни.