Текст книги "Пятьсот веселый"
Автор книги: Анатолий Левченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)
Генка, Арвид и Лена затеяли играть в салочки. Удивительно, но маленькая Лена оказалась быстроногой, увертливой и неугомонной, так что в роли догоняющего почти все вримя приходилось быть Арвиду. Бегал он совсем плохо, злился, что никого не может догнать, и скоро совсем выдохся, в изнеможении упал на траву. Чтобы поддержать игру, Генка поддался ему, Арвид шлепнул его рукой, а сам снова с воплем упал на землю:
– Лежачего не салить!
А Генке было того и надо. Он помчался за Леной, которая перед игрой сбросила туфли и теперь стремительно убегала от преследователя.
– Догоню! – завопил Генка, ощущая в каждой клеточке своего тела разбуженный древний зов охотника.
– Слабак! – Лена обернула к нему разгоряченное лицо и вдруг споткнулась о кочку, упала, покатилась по траве и замерла, лежа на спине и раскинув руки. Короткое ситцевое платьице задралось.
Генка замер как вкопанный. Загар на ногах Леночки, золотистый, нежный, постепенно таял и переходил в молочную белизну…
Это было наваждение. Нужно было немедленно отвернуться, чтобы прогнать его, но Генка смог отвести глаза только тогда, когда рядом раздался чужой и ненужный голос Арвида:
– Жених и невеста поехали за тестом!
Услышав голос читинца, Лена замедленным движением, словно нехотя, протянула руку:
– Помоги!
Наваждение медленно отступало, освобождая Генку из своего цепкого, навязчивого плена. Лена встала, незнакомо посмотрела на Генку синими до черноты глазами и улыбнулась.
Арвид очутился рядом с ними, почуяв, что «жених и невеста» сделали еще один шаг к сближению.
– Лю-бовь, лю-бовь! – противным голосом запел он, подняв одну руку вверх, а другую прижав к сердцу.
Лена улыбнулась, а Арвид, польщенный этим, сделал стойку на руках, задрыгал ногами, на которых чудом держались ветхие башмаки, но потерял равновесие и упал на спину.
– Эх ты, чучело! – Генка обрадовался возможности показать свои физкультурные таланты. – Смотри, как надо работать!
Он разогнался и сделал сальто вперед, чувствуя во всем теле удивительную упругость и легкость, зная, что рассчитанно взлетает в воздух и точно опускается на землю.
– Здорово! Браво! – Лена захлопала в ладоши.
А Генка, разгоряченный похвалой, сделал еще одно сальто, но теперь уже назад. Тут уж и Арвид не выдержал.
– Вот черт! – В его голосе слышались и восхищение, и досада, и зависть. – Ловко!
– У тебя много талантов, Гена, – с улыбкой заметила Лена. – Только смотри, не разбрасывайся по мелочам, а то потеряешься!
– Липовые таланты! – заверещал Арвид, которому явно хотелось развенчать приятеля и хоть в чем-то перещеголять его. – Давай, Лена, я принесу тебе камышовые палочки? Хочешь?
– Давай, неси, – вместо Лены сказал Генка, чтобы отделаться от Арвида. – Только если потонешь в болоте, я тебя вытаскивать не буду!
– Фью! Не потону! – И Арвид по-журавлиному зашагал к болоту.
– Слушай, Гена, ты все-таки жил в городе. Ты меня обманываешь, – сказала Лена и посмотрела на Генку своими огромными синими глазами.
Только сейчас Генка понял, в чем необычность этих глаз: они располагались не перпендикулярно к переносице, а образовывали как бы небольшой угол, и это расширяло лицо, делало его скуластеньким и таким неожиданно симпатичным, что Генка радостно улыбнулся своему открытию, не обратив внимания на вопрос Лены, в какой школе он учился. И как она только не понимала, что его открытие в сто раз важное школы и всего прочего!
– Обыкновенная школа, – ответил он, наконец, все еще продолжая улыбаться. – Деревянная, двухэтажная. Ничего интересного.
Но Лена по-прежнему удивлялась, что Генка и книг много прочитал, и на трубе умеет играть, и спортом занимается. А что тут удивительного? В поселке было мало развлечений, а потому и книги, и музыка, и спорт неотразимо привлекали Генку, они казались отблесками большой настоящей жизни, к которой ему хотелось хоть чуточку приобщиться.
Потом они говорили о разных пустяках, таких милых и таких значительных, и Генка был счастлив, что Лена не вспоминала о прошлом, не говорила о будущем, она как будто стала совсем девчонкой, и они разговаривали как равные по возрасту и житейскому опыту.
Лена рассказала, что ей приснился ночью страшный сон.
– Я проснулась, а в вагоне темным-темно. А этот, Николаем его зовут, дышит так страшно, вагон на ходу скрипит, качается. Я почему-то очень испугалась, и знаешь, что мне захотелось?
– Не знаю, – сказал Генка, с умилением слушавший Лену. Он живо представил, как она проснулась ночью, такая маленькая и беззащитная.
– Мне захотелось, чтобы ты был рядом… – Лена быстро взглянула на Генку и рассердилась:
– Ну, ты и обрадовался, покраснел! Не буду тебе ничего рассказывать!
– Да я… – Генка оправдательно замямлил что-то в ответ. Он хотел сказать, что не думал ничего плохого, что сам в детстве просыпался вдруг ночью после страшного сна и звал мать, а она будто ждала – обнимала мягкой теплой рукой, и он сразу засыпал, успокоенный и надежно защищенный от всех опасностей, какие только может коварно приготовить ночь для маленького мальчика…
К Лене и Генке приблизились два подвыпивших парня. Один – невысокий блондин с бледно-голубыми нагловатыми глазами, довольно красивый, в хорошем, но слишком просторном пиджаке. Второй – коренастый крепыш – был одет похуже, на нем были несвежая белая рубашка с засученными рукавами, армейские брюки и сапоги.
– Ничего себе красоточка? – громко произнес блондин, останавливаясь в нескольких шагах от Лены и Генки.
– Конфетка, – неожиданно тоненьким голосом отозвался крепыш, оценивающим взглядом обшаривая Лену. – Мы ею займемся на досуге. Вплотную займемся. Ишь ты! Глаза-то – прямо блюдца! – И крепыш засмеялся, довольный таким сравнением.
Лена прижалась к Генке. Шепнула, почувствовав, что он весь напрягся:
– Не надо. Не связывайся. Прошу тебя.
– Боялся я их! – громко сказал Генка, возмущенный наглой бесцеремонностью парней, которые, казалось, его вовсе не замечали. – Видали мы таких!
Блондин остановил на Генке жидко-голубые глаза.
– Леша, ты слышишь? Этот мальчик хочет наколоться. Поможем ему?
– Натурально, – пискнул здоровячок Лешка, поигрывая квадратными плечами Только пойдем еще выпьем да на девочек посмотрим, здесь есть кой-какой товарец. Ауфвидерзейн!
– Мы не прощаемся, – улыбнулся блондин, и они пошли по лугу, наглые, уверенные в себе.
– Гена, зачем ты связываешься? – Лена с тревогой посмотрела вслед пьяным парням. – Ведь они могут избить, изуродовать тебя ни за что ни про что.
– Из-за тебя я готов и пострадать, – засмеялся Генка, хотя ему было не очень весело.
– Я не хочу, чтобы ты страдал. Их двое, а ты один. Они злые и сильные.
– А я что, слабак? – обиделся Генка. – Я их не боюсь. Меня один пленный японец таким приемчикам научил – ай да люли!
Генка не любил драться, но если уж отступать было некуда, умел постоять за себя. В поселке жили здоровенные парни, встречались там и отпетые буйные головушки, кроме крепких кулаков, ничего не имевшие за душой, но и они никогда не трогали Генку Майкова.
Лена слушала его с иронической улыбкой.
– Ладно, ладно, – проговорила она. – Но все-таки давай не будем с ними связываться.
Генка отрезвленно посмотрел на Лену, увидел, что ничуть не успокоил ее, и ему стало стыдно за свое легкомысленное хвастовство, где-то в глубине души Генка почувствовал, что ребяческой похвальбой отрезал себе все пути к отступлению: если раньше можно было избежать стычки с парнями без всякого ущерба для самолюбия, то теперь он просто обязан не бояться их…
– Эй, ребята, елочки зеленые! – раздался голос Матвея. – Давайте-ка сюда! Супец хлебать! Вкусный, просто жуть!
– Пойдем! – Генка взял Лену за руку. – Только давай Арвида прихватим, а то он утонет в болоте.
Но Арвид уже бежал к ним, хлюпая водой в ботинках. Новая рубаха и брюки были в тине. Но чумазое личико излучало победное тщеславие.
– Это тебе, Лена, – торжественно сказал он и припал на одно колено, протянул ей целый пучок камышовых палочек с красивыми бархатными головками. – Чуть не погиб ради Елены Прекрасной!
– Иди к костру, рыцарь, – улыбнулась Лена, принимая подарок. – Кстати, приглашаю вас на торжественный обед!
– А-а! – Арвид поднялся и алчно втянул воздух. – Бежим быстрее, а то нам ничего не достанется!
– А вот и ребятки! – обрадовался старый учитель, уже успевший поесть. – Возьмите мою миску и ложку. Я их очень тщательно вымыл. А вашего отца, девушка, кормит бабуся.
– Толковая у нас Анна Поликановна, – сказал лесоруб. – Жаль, что, это самое, в религию верит. Но старому человеку это прощается, так скать.
Иван Капитонович, Матвей и Николай ели из одного солдатского котелка, строго соблюдая очередность. Особенно сосредоточен был Иван Капитонович. Дождавшись своей очереди, он подносил ложку ко рту, подставив под нее огромный ломоть хлеба, не проливая ни одной капли. Жевал лесоруб неторопливо, основательно, желваки мерно вздымались под коричневой задубелой кожей. Матвей хлебал суп со вкусом, щеки его порозовели. Один Николай ел суетливо, шумно дул на ложку, разговаривал с набитым ртом.
– Давайте есть из одной чашки, – предложила Лена, – устроимся здесь, поближе к костру.
– Нет, я подожду, – заявил Арвид. – Из котелка вкуснее.
Лена поставила миску прямо на траву, принесла четыре огромных куска хлеба, предложенных лесорубом, и положила их на газетку. Генка благоговейно следил за этими нехитрыми приготовлениями. Есть с Леночкой из одной миски – это казалось ему неслыханной близостью!
– Ну что ты? – нетерпеливо позвала Лена. – Давай есть. Или ты неголодный?
Генке казалось, что он никогда не ел ничего вкуснее этой незатейливой похлебки. Они ели весело, обжигались, не очень-то тщательно пережевывали, ели так, как едят молодые люди, не знающие никаких диетических запретов.
Потом был чай, гениально приправленный дымком костра. Оказалось, что «супруга Степанида» положила в сундук Ивана Капитоновича пачку заварки, и он с детской радостью обнаружил это.
И теперь лесоруб пил уже третью кружку, еще больше подобрел и смотрел вокруг ясным взглядом большого ребенка.
Арвид, как всегда, отличился. Он уплел целый котелок похлебки, у него лоснились губы, щеки, руки и даже глазки блестели маслянистой блаженной сытостью.
Самыми последними принялись за ужин Марина и Владимир. Они, наверное, не замечали никого, хотя вполне доброжелательно разговаривали со всеми. Марина стала словно бы еще красивее и моложе. Но было заметно, что она еще не верит своему счастью, что скорее удивлена и встревожена, чем обрадована любовью, которая так неожиданно встретилась ей в этом поезде.
– Я рада за Марину, – тихонько сказала Лена, а потом вдруг вспомнила:
– Ты обещал мне поиграть на трубе.
– Может, не сегодня? – попытался увильнуть Генка. С оркестром он бы играл сколько угодно. Но играть одному…
– Ну, хоть немножко, – настаивала Лена. – Самую чуточку. Знаешь как это интересно!
– Ладно, сыграю, – сдался Генка. – Только я уже дней двадцать не брал трубу в руки, звук будет плоховатый.
– Пустяки! – И Лена обрадованно хлопнула в ладоши.
Генка быстренько взобрался в вагон, вынул из чемодана трубу, любовно протер раструб носовым платком и пробежал пальцами по упруго податливым клапанам.
У бруса он задержался и оглядел луг, усеянный людьми, которые казались веселыми и беззаботными. Вольно дымились костры. «Похоже на цыганский табор», – подумал Генка и тоже почувствовал себя свободным и беззаботным.
А вечер был чудесный. Солнце еще не село, хотя тени от вагонов и цистерн уже захватили большую часть луга.
– О-о, – увидев Генку с трубой, протянул Иван Капитонович. – И музыка у нас есть, это самое. Все как у людей. Живем по всем правилам, так скать.
Даже Марина и Владимир, видящие, казалось, лишь друг друга, проявили некоторое любопытство, и до Генки долетели слова Владимира: «Славный парень, даже завидно». Это и обрадовало и немножко обидело Генку: в слове «славный» ему послышалось что-то добренькое и покровительственное.
– Пойдем подальше, а то толпа набежит, – Генка махнул в сторону головы состава.
– Поиграй здесь, Гена, – попросил Матвей, в глазах которого при виде трубы зажглись искорки мальчишеского любопытства. – Все развлечение будет. А то мы от этого дурака и впрямь одурели, елочки-сосеночки!
Генка почувствовал, что будет играть хорошо. Бывали у него моменты, когда он был уверен в этом. Так было в самый первый День Победы. Ах, как легко и красиво игралось в этот желанный, выстраданный и гордый день!..
Генка сел на шпалу, лежавшую у насыпи, потрогал пальцами клапаны, почувствовал знакомое и волнующее прикосновение мундштука к губам и «прогнал» гамму от нижнего вибрирующего «соль» до пронзительного, почти невозможного «ре» третьей октавы. Этот звук повис в вечернем ясном воздухе как туго натянутая струна. Продержав высокую ноту столько, сколько было нужно, Генка так же стремительно скользнул вниз и снова протянул нижнее контральтное «соль».
– Как здорово! – Огромные синие глаза Лены сияли.
– Лихо ты сварганил, туды-сюды, – одобрительно пробасил Иван Капитонович. – Прямо как на гору взобрался и вниз стреканул. Лихо, что тут и говорить!
– Ай да Гена наш! – Матвей от избытка чувств похлопал вагонного музыканта по плечу. – Давай-ка еще что-нибудь, уважь нашего брата!
А Генка сидел, перебирая клапаны, и не знал, что сыграть, чтобы понравилось всем. Потом взглянул на удлиняющиеся тени и заиграл малороссийскую «Солнце низенько», протяжную, чуть грустную песню, варьируя ее при каждом повторе. А последний раз лихо разбавил мелодию синкопами и оборвал на высокой ноте.
Неожиданные на этом полустанке звуки трубы привлекли целую толпу слушателей, среди которых Генка с тревогой увидел ухмыляющегося здоровяка Лешку и его приятеля блондина. С ними был еще какой-то тощий, высокий, но согбенный субъект в кепке с вывернутым вверх козырьком. Под козырьком виднелась челка, по диагонали разрезавшая убогий прямоугольничек лба. Лена тоже заметила парней и с тревогой взглянула на Генку.
– Все будет в порядке, – Генка подмигнул Арвиду, хотя эти слова предназначались Леночке. Он заиграл мелодии из «Сильвы».
– Молодец, – прошептала ему на ухо Лена, и он почувствовал ее теплое нежное дыхание. – Ты жуткий симпатяга. А на губах у тебя колечко отпечаталось.
– Это от мундштука, – пояснил Генка.
– Ну, потешил ты нас, парень, так скать, – растрогался лесоруб. Он даже развел своими ручищами, показывая всем: смотрите, мол, радуйтесь.
И тут Генка явственно услышал сдавленный голосок Лешки:
– Этого духача нужно приструнить. Научился дудеть, маменькин сынок, и задается.
– Дударь, мой дударь молодой! – гнусаво пропел субъект в кепочке, и только сейчас Генка увидел, что у него явно перебитый, свороченный набок нос.
«Наверняка в драке своротили, – подумал Генка. – А если он боксер? Худо мне будет…» Но внешне постарался ничем не выдать своего растущего беспокойства, поднес трубу к губам и заиграл «Неаполитанскую песенку» Чайковского. Жаль, что не было хотя бы баяна для аккомпанемента, приходилось просто выдерживать паузы. Но грациозная «Песенка» понравилась всем пассажирам пятьсот веселого, которые давно не слышали ни музыки, ни песен. Даже старая Поликановна несколько секунд постояла у бруса и, ослабив платок, прислушалась к звукам трубы.
А вечер наступал незаметно, мягко, такой домашний, теплый, обволакивающий. Солнце освещало только верхушки деревьев, а над дальним, еле видным отсюда озерком уже парил легкий туман. Генка понял, что играть больше не нужно, к такому вечеру подходила бы музыка, прилетающая издалека, волшебно смягченная расстоянием.
– На сегодня хватит, – сказал он, поднимаясь, – когда-нибудь еще сыграю…
– Эй, комсомолец, а в ящик сыграть можешь? – громко прогнусавил парень с челочкой.
Лешка и блондин засмеялись.
– Ты зачем так, это самое? – растерянно спросил Иван Капитонович, и блаженная улыбка сползла с его лица. – И парень ты вроде как все, толковый, так скать, а глумишься. – Лесоруб по доброте душевной даже польстил блатному парню.
– Не обращайте внимания, Иван Капитонович, – сказал Генка и вместе с Леной прошел мимо парней, ощущая на себе их взгляды.
…Поздним вечером Лена пошла помогать Поликановне переодевать отца, а Генка сидел на откосе и вспоминал о доме. Внизу сидели двое, но в сумерках Генка не мог разобрать кто. Голоса звучали приглушенно. Он прислушался. Да ведь это Марина и Владимир!
– Твоя жена была красивая? – Марина спрашивала так, будто заранее знала, что Владимир ответит утвердительно.
– Красивая, – помедлив, подтвердил Астахов.
– Может, встретитесь – и все уладится?
– Нет!
– Почему же?
– Она любила не меня. Теперь-то я понимаю: ей нравился сын известного профессора Астахова.
А я хочу быть не только чьим-то сыном, но и самим собой.
– Ты поссорился с отцом?
– Просто не хочу быть его тенью. Ему это не нравится. Возможно, он в чем-то и прав… Но мне надоело еще со школы: «Володя, а профессор Астахов случайно не твой отец?» Мой, конечно, мой! Но разве я от этого лучше, умнее? Ума, как видишь, не хватило даже на то, чтобы доказать свою правоту…
– Не мучай себя. Ты сделал все, что мог. И я уверена: в Москве тебя поддержат. Это же нелепость – строить по проекту, который устарел еще вчера.
Астахов что-то ответил совсем тихо, Генка не расслышал. Он хотел уже уйти, но тут голос Владимира стал чуть громче:
– …Я вот пришел в свою пустую комнату. И в душе – тоже пустота. Никогда еще не было со мной такого. Бессильным себя почувствовал, ни на что не годным. Был бы, думаю, на моем месте настоящий сильный парень, он бы им доказал. А я…
– Володя! Зачем ты так говоришь!..
Ах, какой голос у Марины. В нем было все – и боль, и любовь, и укоризна. Так вот каким голосом говорит женщина, когда сна любит! Что-то дрогнуло в Генке, как будто этот прекрасный голос был обращен к нему.
А Владимир продолжал:
– …И вдруг стук в дверь. Пришел человек, которого я меньше всего ожидал увидеть. Прораб Кузеванов. Здоровенный упрямый молчун. Он был мне почему-то неприятен. Но делать нечего, гость все же, пригласил его в комнату. Посидел он, помолчал и говорит: «Рабочие об вас жалеют». И снова умолк, только хлебный шарик в руке катает. Так мы и просидели с ним минут сорок. Стал прощаться. А на самом пороге опять: «Рабочие, Владимир Борисович, об вас сильно жалеют. И я с ними заодно». И сразу мне легче стало…
– Все будет хорошо, вот увидишь…
Голоса стали тише, невнятнее. А Генка был счастлив, он радовался за этих двоих, так нежданно нашедших друг друга. В его душе звучал прекрасный любящий голос Марины…
Пятьсот веселый не двинулся и на следующее утро. Он стоял на прежнем месте, теперь уже освещенный солнцем с левой стороны. И снова синевато задымились костры, и снова по мягкому лугу бегали ребятишки, бродили женщины, сидели кружками и покуривали мужчины. Но уже не было вчерашней безмятежности и спокойствия. Безделье, ожидание, неуверенность томили и нервировали пассажиров, спешивших добраться до цели.
К вагону подошли двое мужчин, которых Генка приметил еще в Красноярске. Они пытались взять билеты без очереди, но были с позором изгнаны пассажирами. Оба, видимо, уже давно не были трезвыми. Закисшие глаза, многодневная щетина на щеках, неопрятная одежда…
– Слушай, парень, – обратился к Генке один из мужчин, дохнув гнусным запахом перегара. – Мы собираем деньги на телеграмму. Самому министру пошлем!
– Распишем, как железная дорога над нами измывается, – добавил второй, тщетно стараясь свернуть цигарку дрожащими руками. От похмельной слабости на висках у него выступили толстые извилистые вены, несвежее лицо воспаленно блестело от липкого пота.
«Может, и впрямь пошлют телеграмму, – подумал Генка. – Ехать надо. Ой, как надо ехать!» Он нашел в кармане два рубля и сунул мужчине. Тот бросил неподдающуюся цигарку и довольно проворно схватил деньги.
– Вы прямо скажите, что собираетесь в Омске похмелиться, – раздался сзади язвительный ломкий голос Владимира Астахова. – Вот вам трешка, и топайте отсюда, чтоб духу вашего не было!
Дружки исчезли, а Генке стало не по себе – опять эта дурацкая доверчивость…
– Хорошая погодка? – у бруса появился старый учитель.
– Даже слишком хорошая, Василий Сергеевич, – отозвался Владимир. – Давайте выходите на прогулку.
Смешно и трогательно было смотреть, как старичок с отчаянной решимостью парашютиста спрыгнул на землю. Не стоило бы ему этого делать – ноги у него были уже неверные, неупругие. Но Василий Сергеевич не разрешал помогать себе. Старался все делать сам.
Вскоре они с Астаховым прогуливались возле вагона и оживленно разговаривали. До Генки иногда долетали слова «вечная мерзлота», «грунты в оттаявшем состоянии», «торфомоховой покров» и всякие малопонятные термины. Владимир говорил о каких-то новых принципах строительства на Севере, об устаревших проектах, и Генка был уверен, что старый учитель будет убеждать Астахова бороться до победного конца. Ну и правильно! Если Владимир прав, ему надо доказать свою правоту во что бы то ни стало.
К брусу просеменила Поликановна, посмотрела на старого учителя и заявила с явным одобрением, что для нее было редкостью:
– Наш старый-то! Каким молодцом ходит! И спина у него не круглится, в горб не идет. Ох, а у меня спина прямо колесом к земле пошла. И хотела бы разогнуться, да моченьки нет…
– Опять запела старушенция! – засмеялся Николай, не упускавший случая ее подковырнуть. – У тебя, бабуся, сил на четверых хватит. По вокзалам шастаешь в одиночку, подмоги ни у кого не просишь. До ста лет прокоптишь за милую душу!
Старуха ужалила Николая колючим взглядом, но тут же покачала головой, примолкла, наверно, прикидывала про себя, что до ста лет прожить не худо бы.
– А что ему горбиться? – продолжала она после маленькой паузы, не отвечая на выпад Николая. – Жизнь у него ученая, спокойная. Благодать!
Генка хотел возразить ей, что Василий Сергеевич и в тюрьме сидел при царе, и с белыми воевал, но тут в вагон взобрался тот, о ком шел разговор.
– Вот, папаша, наша бабушка говорит, что у вас не жизнь, а малина, – сказал Николай старому учителю, который, по обыкновению, сразу же взялся за книжку. – Дескать, одна тишь да благодать…
– Да, да, – рассеянно сказал Василий Сергеевич. – Обыкновенная жизнь. Работаю, учу ребятишек…
Генка был обижен таким ответом. «Обыкновенная». Если бы ему, Генке, испытать хотя бы половину того, что испытал старый учитель!..
Тут Генка увидел Лену – и забыл обо всем остальном.
На Лене были туфельки на высоком каблуке, и Генка простодушно похвалил их.
– Обожди, вот приедешь в Москву, оденешься так, что к тебе не подступишься, – с улыбкой сказала Лена, все же довольная, что Генка заметил обнову.
– А разве я сейчас плохо одет? Лена прыснула в кулачок:
– Ты наивный. Просто жутко наивный. Вот Владимир хорошо одет. У него есть вкус.
– Ну и ладно. – Генка, никогда не обращавший внимания на одежду, был слегка обижен. – Подумаешь! Плевал я на все ваши наряды. Мне и так хорошо. – Он вспомнил, с какой любовью мать собирала его нехитрые вещички. Пусть они не очень хорошие, но других не было, и поэтому никто в семье не думал о том, красивы эти вещи или нет.
– Ну, прости, я пошутила. – Лена положила руку ему на плечо.
– Ладно, – буркнул Генка, оттаивая.
– А где ты успел загореть? – спросила Лена. – У тебя загар прямо-таки южный, как будто ты из Сочи едешь, а не с Дальнего Востока.
– Наш поселок на одной параллели с Харьковом находится, – похвастал Генка. – У нас только зима холодная, а летом загорай сколько хочешь.
– Да ты вообще смуглый, как цыган, – Лена пристально взглянула ему в глаза. – Я тоже хочу стать такой. Пойдем позагораем?
– Пойдем! – обрадовался Генка.
И они побежали к леску, который кудрявился совсем недалеко, рядом с озерком.
Местечко они нашли замечательное. Кусты со всех сторон окружали уютную полянку. Мягкая трава приятно освежала босые ноги, туфли оба сняли, когда бежали сюда.
– Пусть только ноги у меня загорают, – Лена легла на траву и, ничуть не смущаясь, вздернула платье до самых плавок. – А лицо я буду защищать.
– А мне все равно, – Генка снял с себя рубашку, майку и сжал кулаки у плеч.
– Ты и вправду сильный. – Лена с откровенным восхищением разглядывала атлетическую фигуру Генки, его крепкие округлые плечи, рельефные мускулы на груди, четкую сетку мышц на животе. – Действительно, одежда тебе не очень нужна.
– Опять про одежду! – отмахнулся Генка и лег рядом с ней. – Терпеть не могу эти тряпичные разговоры.
– А знаешь, я сейчас закрыла глаза и представила тебя в шикарном костюме, в белой рубашке с галстуком, в блестящих черных, обязательно черных, туфлях. Ты просто не представляешь, каким бы ты был парнем!
Генка не успел представить себя таким элегантным, потому что услышал голос здоровяка Лешки:
– Они где-то тут. Я сам видел.
Генка мигом надел туфли, натянул майку и рубашку. Лена испуганно одернула платье и встала рядом с ним.
– Пойдем быстрее к вагону! Но было уже поздно.
– Обожди, дорогуша, – из кустов вышел парень с челкой, за ним показался квадратный Лешка, а последним на полянку выскользнул блондин, которого Лешка называл Юркой.
Парни лениво, гуськом шли через поляну. Юрка держал руку в кармане. «Только не нож!» – взмолился Генка, и лицо матери, доброе, озабоченное, мелькнуло в его памяти.
В этот момент сзади хрустнули ветки, Генка оглянулся, и ему показалось, что в кустах мелькнул стриженый затылок Арвида…
– Загораете? – спросил парень с челкой и вдруг схватил Лену за руку.
Генка не услышал вопля Леночки, он видел только острый подбородок парня, и правая рука как будто сама нашла цель. Генка даже почувствовал податливое движение челюсти, перекошенной точным ударом. Парень упал на спину, крестом раскинув руки.
– Беги к вагону! – крикнул Генка и с дикой первобытной радостью понял, что Лешка совсем не умеет драться. Здоровяк левой рукой ухватил Генку за воротник рубахи и по-деревенски размахнулся правой, доверчиво и роскошно подставив все лицо. Прямой удар – и лицо Лешки как будто осело на Генкину руку, прилипло к ней, здоровяк сделал маленький шажок вперед и мягко повалился набок, уткнув в траву блаженное лицо, какое всегда бывает у нокаутированных.
И тут же жгучий скользящий удар в щеку заставил Генку отпрыгнуть в сторону – это подоспел Юрка, перепрыгнувший через упавшего парня.
– Бежим, Гена! – крикнула Лена.
Но бежать было некуда. Путь к вагону отрезал Юрка, умеющий драться. И хотя Лешка все еще валялся на траве, парень с челкой пришел в себя и осмысливал происшедшее.
Нельзя было терять ни секунды.
– В-же-ех! – взвизгнул Генка так, как учил его пленный японец, пружиной подбросил все тело и ударил Юрку ногой прямо в грудь. Юрка отлетел назад, упал и извивался на траве, хватая воздух побелевшими губами. Генка и сам после выпада поскользнулся и упал, больно подвернув ногу, и тут же почувствовал страшный удар в плечо: это парень с челкой подло метил ботинком в лицо, но промахнулся.
Генка стремительно вскочил на ноги.
– Ах ты, гад! – сжав зубы, он бросился на бандита, уже не думая об обороне. Даже ложный, раскрывающий удар левой парень не смог отразить, как следует, а удар правой, в который Генка вложил всю тяжесть корпуса и всю свою ненависть, опять пришелся в нижнюю челюсть. Парень упал на четвереньки, голова его бессильно повисла между руками.
Но удирать было нельзя. Сбоку на Генку шел ошалевший от удара, а потому еще более страшный Лешка. А блондин Юра, бледный как смерть, хищно изогнулся и вытащил из кармана нож.
– Сюда, сюда! – послышался где-то за кустами голос Арвида.
Это был спасительный голос, но тут Юрка прыгнул вперед, Генка хотел схватить его за руку, но не сумел, и лезвие с треском, будто это было полотно, распороло ему мышцу возле локтя. Генка все же успел ударить Юрку в грудь. Блондин отскочил, и это дало Генке выигрыш во времени, а может быть, и спасло его. Рядом Лена туфлями молотила здоровяка Лешку по лицу, но тот поймал ее за руку и отшвырнул в сторону.
И тут на поляну с быстротой, которую от него трудно было ожидать, выскочил Иван Капитонович. Остервеневший Юрка замахнулся и на него, но лесоруб легко перехватил руку бандита, вывернул ее, и нож воткнулся в траву. Юрка завизжал от боли.
– Готов, – спокойно произнес Иван Капитонович. – Дней пять драться не будешь.
Тем временем Матвей и Владимир Астахов прижали махавшего кулачищами здоровяка Лешку к березе, и тот взмолился:
– Он первый полез!
Матвей врезал ему разок, но уже без злобы, и Лешка завыл, размазывая по щекам слезы и кровь из разбитого носа:
– Чо деретесь? Он первый полез!
А Генка стоял, зажимая рану. Он только сейчас содрогнулся, вспомнив парализующий блеск ножа.
– Хватит с них, – еле выдавил Генка, чувствуя, что у него дрожат ноги и кружится голова. – Им тоже досталось…
– Нет уж, – деловито заявил Иван Капитонович, – мы еще с третьим, так скать, по душам не поговорили.
Третий – парень с челкой, не ожидавший такого разгрома, – стоял, дико поводя глазами, и словно ждал, что вот-вот кто-нибудь ему поможет. Лесоруб сгреб его ручищей за шиворот, повернул задом и дал пинка. Кривоносый покатился по траве, потом поднялся и побежал прочь, ломая кусты.
Иван Капитонович взял за руку Лешку, который сразу стал меньше и как будто уже в плечах, подвел его к блондину и внушительно произнес:
– Попробуйте еще напакостить. Прибью, это самое. Ох, и больно прибью, так скать. Это вам не с Генкой драться, туды-сюды, паршивцы вы этакие! Трое на одного да еще с ножом. Глаза б мои на вас, паразитов, не глядели. Брысь отсюдова! – Иван Капитонович даже сплюнул в сердцах, потом поднял финку, брезгливо повертел ее и швырнул далеко в кусты.
Побитые, сникшие, Юрка и Лешка побрели к составу. Они переругивались, наверно, укоряли друг друга за то, что не смогли проучить какого-то «маменькиного сынка».
– Давай я перевяжу тебя, – сказала Лена. Ее всю трясло.
Владимир разорвал Генкину майку, сказав, что даст ему другую, и подал лоскутки Лене.
– Если ранили друга, пе-ре-вя-жет подруга горячие раны его, – гнусавенько пропел Арвид, перевирая нарочно мотив песни.
Генка хмыкнул, махнув здоровой рукой, ему были приятны целебные прикосновения ловких Леночкиных рук.
– Э-э, Гена, ты Арвиду скажи спасибо – это он нас позвал, елочки зеленые, – проговорил Матвей, со знанием дела следивший за тем, как Лена бинтует руку.
И только тут Генка вспомнил шум за своей спиной в начале драки. Так это все-таки был Арвид!
– А как ты тут оказался? – спросил Генка.
– Гулял! – беспечно отозвался Арвид, однако покраснел.
– Нехорошо шпионить, мальчик! – усмехнулась Лена. – Но ты нас выручил. Спасибо, рыженький!
