Текст книги "Пятьсот веселый"
Автор книги: Анатолий Левченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)
Анатолий Левченко
ПЯТЬСОТ ВЕСЕЛЫЙ
Повесть
Это был отверженный. Беспризорник образца 1948 года. Пасынок Великой Транссибирской магистрали. Его никогда не принимали на первые пути больших станций и не объявляли о прибытии или отправлении. Не входящий ни в какие графики, он обладал необузданным нравом.
На сортировочных станциях он впадал в меланхолию, понуро стоял на ржавых рельсах, поросших бурьяном и лебедой, потом вдруг срывался с места, дерзко проскакивал мимо осанистых вокзалов и с разбойным посвистом, лязгом и грохотом мчался вперед, цепляя гривой дыма верхушки придорожных сосен и елей, надменных и суровых, которые видели все на своем веку и уже ничему не удивлялись.
Останавливался он неожиданно, иногда на подступах к городу, а порой и просто на неведомом и невидимом разъезде, посреди луга, и стоял, словно собирался скатиться вниз по откосу, чтобы пощипать сочную, еще не перестоявшую августовскую траву.
Его называли Пятьсот Веселым. Эта кличка, по-русски бесшабашная, наглухо пристала ко всем товарно-пассажирским поездам, имеющим номера от пятисот и выше.
Генка Майков метался по Красноярску между вокзалом и городскими билетными кассами. Уже два дня потерял он в тщетных попытках закомпостировать билет. Пусть не до Москвы, хотя бы до Омска, даже до Новосибирска, только бы не сидеть на месте, только бы двигаться вперед!
На вокзале, у касс, кипела распаренная толпа. Крики, шум, брань. Особенно жалкими казались женщины: взлохмаченные, потные, они толкались и вопили еще яростней, чем мужчины.
– Человека задавили! – вдруг хриплым голосом заорала толстая тетка, отпихивая могучим плечом хиловатого парня. – Расступитесь, черти!
Толпа неохотно раздвинулась, из нее выпал низкорослый мужичонка, и Генка впервые в жизни увидел, как выглядит человек, когда на нем лица нет. Лицо у мужичка было не просто бледное, а обесцвеченное. Меж посиневших губ виднелись неровные прокуренные зубы…
Человек упал на грязный пол, и толпа снова слиплась, заколыхалась с сопением и руганью.
– Помогите, он умрет, – Генка пытался остановить проходившую мимо женщину с двумя сумками в руках.
– Мне надо в Новосибирск! – тупо и требовательно крикнула женщина. И понесла свои сумки дальше.
Что же делать? Генка бросил чемодан, дрожа от страха, брезгливости и сострадания, наклонился над мужичонкой и только тут увидел в своей руке стаканчик с мороженым.
– Черт! – выругался он вполголоса, поставил стаканчик прямо на грязный пол и расстегнул на рубашке упавшего две большие пуговицы разного цвета.
Притронуться к нему было страшнее, чем к покойнику. Но Генка зажмурился и несколько раз ударил обморочного по лицу одеревеневшей, непослушной ладонью.
– На воздух его! – посоветовала старушка в рваном полушалке мышиного цвета. – На улицу его, горемычного, надо. Здесь не оклемается.
Генка в отчаянии еще раз ударил ладонью по известковому лицу. И вдруг выгоревшие ресницы мужичонки задрожали мелко-мелко, показались белки глаз. Губы раздвинулись в жалкой улыбке. Генка схватил стаканчик с мороженым и вылил сероватую массу между разжавшимися желтыми зубами.
– А ведь оклемался! – скорее удивленно, чем радостно, воскликнула старушка в сером полушалке. – Ишь, глаза-то яснеют. Только воздух-то тут попользованный, кислый, в нутро ему не идет…
Но человек все-таки вздохнул и приподнялся, оглядываясь вокруг с бессмысленной улыбкой.
– Эй, парень! Не твой чемодан убегает?
Генка вскочил с колен и увидел солдата. Тот показывал пальцем на двери вокзала, в которые метнулась тонкая фигура с чемоданом в руках.
Все Генкино состояние – сухари, деньги, костюм и аттестат зрелости – было в этом чемодане. Даже труба, на которой он играл в школьном духовом оркестре…
Генка с воплем рванулся к двери.
Выскочив на площадь, он увидел тощего парня: тот, неловко выкидывая вперед длинные ноги, бежал к автобусной остановке.
Генке почему-то бросилось в глаза, что у парня драные ботинки.
– Стой! – заорал он, со злорадством чувствуя, что расстояние между ним и воришкой сокращается. А парень оглянулся, и Генка с ненавистью увидел его бледное веснушчатое лицо.
Воришка понял, что ему не уйти, бросил чемодан и остановился.
– Бей! – вдруг пронзительно взвизгнул он. – Бей, буржуй проклятый!
Генка сорвался. Десять дней, тоскливых, одиноких, проведенных в потной давке и толкотне, расшатали его поселковую сдержанность. По всем правилам науки, пройденной еще в детстве, Генка сделал ложный выпад левой, а когда парень прикрылся руками и откачнулся, не очень резко выкинул вперед кулак правой руки, уверенный, что точно попадет в подбородок воришки.
Парень запрокинул голову и полетел на асфальт, задрав длинные ноги в рваных ботинках.
– Чучело! – презрительно кинул Генка, взял чемодан и, не глядя на воришку, чтобы не разжалобиться, быстро пошел к вокзалу.
– Буржуй проклятый! – понеслось ему вдогонку. – Рыло отъел, гад!
– Еще хочешь? – Генка остановился и оглянулся назад.
Парень сидел на асфальте и держался рукой за подбородок. Пальцы были в крови. «Сильно ударил», – с сожалением подумал Генка.
– Зубы целы?
– А тебе какое дело! Топай отсюда!
Парень поднялся, и Генка понял, что ему не больше шестнадцати. Длинный, нескладный. Даже сквозь пиджачишко и брюки угадывались тощие руки и тонкие ноги. На таких ногах с чемоданом не убежишь.
– Голодного бьешь! – Остренькое личико парня с измазанным кровью подбородком не выражало раскаяния. Маленькие синие глазки сверлили Генку. – Еще милицию позови!
– Заткнись, – миролюбиво предложил Генка. – Иди лучше к колонке да сопли отмой.
Он с удивлением подумал, что совсем не чувствует злобы к воришке, хотя мог бы, наверно, запросто погибнуть как раз на середине пути между домом и Москвой, если бы этот доходяга утащил чемодан.
Парень сплюнул кровь на мостовую. Теперь было видно: он еще моложе, чем вначале показалось. Тощие узенькие плечи, грязная шея с косичкой засаленных, давно не стриженых волос, яркие веснушки на чумазом лице, удивительно синие глаза – все это подсказывало даже неискушенному Генке, что паренек – наверняка начинающий воришка. Потрепанный серый пиджачишко, заляпанные грязью брюки и ботинки, просящие каши… Ну ясно: парнишка нездешний, не красноярский, и это окончательно расслабило Генку, вдруг осознавшего, что все эти десять дней он был страшно одинок. Хотелось поговорить хоть с кем-нибудь, может быть, даже пожаловаться, переложить хоть капельку тяжести и неудач на сочувствующего, на живого человека…
– Ты куда едешь? – спросил Генка, стараясь, чтобы его голос звучал как можно равнодушнее. Но это у него явно не получилось: воришка насторожился и недоверчиво стрельнул в Генку синью своих глазок.
– А тебе-то какое дело? – он почесал пятерней кудлатую рыжую голову. – Я уже давно еду.
– Я тоже. Десятые сутки…
– Фью! – ухмыльнулся парень, показывая неровные, но белые и остренькие зубы, делавшие его похожим на зверька из семейства грызунов. – Я уже почти месяц еду. Со жратвой-то можно и три месяца…
– А ты откуда?
– Из Читы.
– Из Читы? – удивился Генка. – Здорово! Говорят, интересный город. Жалко: мы его ночью проезжали…
– А мне надоело! – сердито выкрикнул парнишка. – Какое мне дело… – Он запнулся, подозрительно вгляделся в Генку и добавил: – Я в Ригу хочу. Там у меня дядя живет.
– А родители?.. – начал было Генка, но по глазам читинца понял, что расспрашивать сейчас не стоит. Может, сам потом расскажет.
– У тебя пожрать что-нибудь есть? – неожиданно спросил парнишка. Голос звучал просительно-вызывающе.
– Есть сухари, – Генка почему-то обрадовался этой просьбе. – Воды бы только достать.
– Воды! – парнишка проглотил слюну. – Пойдем на Енисей. Там воды на весь мир хватит!
На Енисей? Но вдруг, пока они разгуливают, начнут продавать и компостировать билеты на Москву?
– Ну и деревня ты! – выслушав Генкины опасения, развязно заявил новый знакомый, но Генка заставил себя не обидеться, чувствуя, что этот мальчишка из Читы смелее и опытнее его в житейских делах. – Билет на Москву! Да ты видел, что на вокзале творится? А я хоть без билета, но уеду! Сегодня же!
– Как? – крикнул Генка и в приливе надежды схватил парнишку за худенькие, острые плечи.
– Пойдем на Енисей. Там я тебе все выложу. А то будешь киснуть в очереди, пока не съешь все сухари.
Август стоял превосходный. За десять дней, которые Генка провел в дороге, не выпало ни одного дождичка. И сейчас с чистого, голубого неба светило солнышко, прогоняя утренний холодок и согревая большой сибирский город. Они пересекли центральные улицы Красноярска, с завистью поглядывая на местных городских людей, хорошо выспавшихся, более или менее сытых, пахнувших душистым мылом и чистотой.
– Тебя как зовут? – спросил Генка, ожидая, пока проедет тяжело нагруженный грузовик.
– Арвид, – отозвался парнишка.
– Арвид? – удивился Генка. – Что это за имя?
– А тебя как? – ожесточенно почесав голову, отозвался обладатель странного имени.
– Меня Генка зовут. Геннадий.
– А я Арвид. Латыш я. Понятно?
– Латыш? – Генка хотел сказать, что Арвид и говорит и выглядит как обыкновенный русский пацан, но раздумал и только спросил: – Как же ты оказался в Чите?
– А тебе какое дело? – Арвид остановился. Его дерзкие синие глазки, остренькое смышленое лицо выражали насмешку. – Эх ты! Деревня! Хутор!
Генка хотел обидеться, но подумал, что этот ершистый загадочный парнишка в общем-то прав: поселок, в котором жил он, Генка, и впрямь полудеревенский. Большинство шахтеров так и писали в своих анкетах – «из крестьян», после работы все копались на огородах, спасших поселок от голода во время войны, косили сено для коровенок в маленьких распадках между сопками, поросшими мелким дубнячком и багульником. Генка вспомнил свой милый деревянный поселок, такой убогий и прекрасный, и у него сладко и больно защемило в груди.
Арвиду не было дела до сентиментальных размышлений спутника, он хотел есть и потому шел, пожалуй, даже быстрее, чем убегал с ворованным чемоданом.
– А вот у нас в поселке латышей нет, – миролюбиво сказал Генка. Хотелось, правда, поставить на место этого самодовольного воришку, но сознание, что он старше и сильнее читинца, сдерживало. – Русских, украинцев, татар, мордвы полно, а вот латышей – ни одного. У нас в поселке даже австриец хромой живет. Попал в плен в первую мировую войну, да так и остался в России.
А солнце между тем начинало припекать. Генка уже успел на себе испытать, что такое упоминавшийся в учебниках географии «резко континентальный климат». Ночью он дрожал, приткнувшись к вокзальной стене, которая к утру высасывала из тела все тепло, а днем, бегая от городских билетных касс до вокзала, задыхался от злой жарищи.
– Он рыжий? – спросил Арвид. – Блондин?
– Кто?
– Да австриец твой.
Генка вспомнил одноногого австрийца, который работал конюхом в коммунальном хозяйстве поселка.
– Нет, наш австриец черный.
– Значит, он не австриец, а венгр, – авторитетно заявил Арвид, продолжая смешно выкидывать вперед свои тонкие, плохо сгибающиеся в коленях ноги.
– Наверно, – охотно согласился Генка.
До Енисея они так и не дошли. На пути им встретилась колонка, из нее брала воду симпатичная стройная девушка в коротком выцветшем платье. Девушка наклонилась, чтобы поднять наполненные ведра, и платьице стало совсем коротким, обнажая на ногах полоски, которыми кончался загар и начиналась волнующая, запретная белизна.
Арвид присвистнул. Его остренькое лицо стало нахальным и самоуверенным.
– Пойдемте купаться, девушка! – крикнул он. – На Енисей!
Девушка испуганно оглянулась, одернула платьице, быстро взглянула на ребят и на свои босые забрызганные водой ноги. У нее было свежее личико, еще румяное после сна. От нее веяло теплом, домашним уютом, недоступным для Арвида и Генки.
– Вам в баню надо, а не на Енисей! – выпалила вдруг девушка, чисто женским чутьем угадав их бесприютность. И, не дав им опомниться, молодым движением нагнулась, схватила ведра и, ловко покачивая всем телом, победно заструилась по тихой улочке, чувствуя на себе восторженные взгляды ребят.
– И-эх! – восхищенно взвизгнул Арвид, подталкивая Генку локтем, а тот только отмахнулся, провожая глазами девушку, которую уже никогда не придется увидеть и которая поэтому казалась еще милее и недоступнее.
– Давай поедим здесь, – предложил Арвид, когда девушка скрылась в переулке. – Кружка у тебя есть?
– Есть. – Генка подошел к колонке, присел на корточки и открыл свой ободранный чемодан: сухарей было еще много, почти полный мешочек, один вид его сразу вызвал в душе образ матери…
Хлопочет сейчас на кухне или в огороде и не знает, что ее сын бродит по Красноярску, который она видела только на карте – той самой, где вся семья отмечала отбитые у фашистов города, там, на западе.
Вода в колонке была обжигающе холодная, от нее сразу заныли зубы. Арвид хрустел сухарем, даже водой не запивал.
– У меня и так слюна выделяется, – с набитым ртом пояснил он, расправившись с десятком крепких, как кирпич, черных сухарей, от которых, казалось, еще пахло войной.
Генка тоже не отставал от своего нового приятеля, но ему не терпелось узнать, каким образом Арвид надеется вырваться из этого города, с вокзала, битком набитого пассажирами.
– Как же ты думаешь уехать? – спросил Генка, когда Арвид стал жевать чуть медленнее.
– Очень просто, – важно отозвался тот, поскребывая косичку волос на шее. – Какой сегодня праздник?
– Праздник? – удивился Генка. – Никакого праздника сегодня нет.
– Есть, – Арвид засмеялся. – Сегодня самый лучший праздник для безбилетников. Соображаешь?
– А-а, – догадался наконец Генка. – День железнодорожника! Точно?
– Слава богу, догадался, – снисходительно изрек Арвид, и его остроносенькое лисье личико стало высокомерным. – Вчера я слышал на вокзале – важный такой дядька в железнодорожной форме говорил другому: «Завтра наш праздник, а на вокзале творится черт знает что. За это нас не похвалят. Выход один – пустить два пятьсот веселых. Один – на запад, другой – на восток. И эта толкучка прекратится хоть на несколько дней». Вот что я слышал.
– А что такое пятьсот веселый?
– Не знаешь? Вот хутор! Это пассажирский товарняк.
Генка видел такие составы, но не знал, как их называют.
– А быстро едет этот… пятьсот веселый?
Арвид захохотал так, что даже поперхнулся крошками сухаря.
– Он едет не по графику. Но бывает, неплохо шпарит.
– Ну и черт с ним! – Генка махнул рукой. – Лишь бы двигаться. Я готов хоть на лошадях, только бы ехать.
– А куда ты торопишься? – поинтересовался Арвид, он развалился на травке и казался сейчас вполне довольным судьбой.
– В Москву. В геологоразведочный институт.
– Десять закончил? – с завистью спросил Арвид, приподнимаясь. – Покажи аттестат, я еще ни разу не видел.
Генка пошарил в чемодане и на самом дне нашел гладкий твердый листок. В аттестате были круглые пятерки. Генка исподтишка наблюдал, какое впечатление произведут его оценки на читинца.
– Здорово! – воскликнул Арвид, снова опускаясь на траву. – А что это за справка? Та-а-к, прочитаем. «Дана настоящая Майкову Геннадию Сергеевичу в том, что данный аттестат подлежит обмену на аттестат отличника». Так тебе медаль еще не дали?
– Нет. – Генка еще раз пережил это огорчение. – Ведь сочинения рассматриваются сначала в районо, потом в Благовещенске и Хабаровске. А мне что – ждать, пока там везде рассмотрят?
– Ну и правильно, – поддержал Арвид. – Нечего ждать… Значит, и по немецкому у тебя пятерка? Проверим! – И он произнес по-немецки какую-то длинную фразу.
– Что, что? – напрягаясь, чтобы выловить из фразы хоть одно знакомое слово, растерянно забормотал Генка.
– Я сказал, что ты в русском ни черта не понимаешь, а лезешь изучать немецкий. – И Арвид засмеялся, довольный тем, что посадил Генку в лужу.
– У нас немецкий только один год преподавали, некому было, – пытался оправдаться Генка. – Я сам учил, читал немного. Но говорить совсем не умею.
– Анна унд Марта баден, Анна унд Марта фарен нах Анапа, – поддразнивая, прокартавил Ар-рид. – Вот что ты умеешь!
– А ты откуда знаешь немецкий? – с завистью спросил Генка, почти силой вырывая из рук Арвида аттестат, которым он все-таки гордился. – У вас хороший учитель был?
– Натюрлих, – самодозольно отозвался читинец, с особым шиком чуть грассируя «р» и произнося в конце что-то среднее между смягченным «ш» и «х». – Почти все латыши знают немецкий.
– Ну, ладно. – Генка захлопнул чемодан. – Ты особенно не задавайся. По математике и другим предметам я тебя в лужу посажу так, что и ушей не видно будет. Понял?
Арвид неожиданно загрустил. Даже веснушки у него поблекли, посерели.
– С математикой у меня худо, – вздохнул он. – Но в Риге пришпорю.
– А в каком ты классе? – спросил Генка, удивленный тем, что нахальный Арвид может быть и грустным.
– В девятый перешел. Эх, быстрее бы в Ригу! Там у меня дядя…
– Пойдем на вокзал, – заторопился Генка. – Может, уже начали билеты компостировать.
– Компостировать? – Арвид даже присвистнул от удивления. – У тебя билет есть?
– До самой Москвы. В Иркутск я приехал на пассажирском Владивосток – Иркутск. А из Иркутска до Красноярска на пригородных добирался.
– Покажи билет, – попросил Арвид.
Генка достал билет от маленькой дальневосточной станции до самой Москвы.
– Здорово! – Арвид уважительно подержал билет и даже понюхал его. – Тебе легче. А у меня всего двести рублей в кармане.
– А сколько билет на пятьсот веселый стоит?
– Не знаю. Может быть, и хватит денег до Москвы. А от Москвы до Риги рукой подать. Доберусь… Пойдем на вокзал. Эх, жаль, что до Енисея не дошли. Красивая река. На нее смотришь, как ночью на звезды, – сам себе таким маленьким кажешься…
Они вернулись на вокзальную площадь, знойную и бестолково многолюдную. И вдруг Арвид замер, потом умоляющим голосом произнес:
– Говори что-нибудь! Ну, говори же!
– Что говорить? – не понял Генка.
– А хорошо было купаться в Енисее, – быстро-быстро забормотал Арвид, приближая к Генке меловое лицо с оспинами веснушек. – А ты плаваешь хорошо! Молодец!
– Ты что, свихнулся? – уставился на него Генка. Мимо прошли два милиционера. Арвид сразу отвернулся от Генки и сказал обычным голосом:
– Пошли. Что стоишь как истукан?
– Ну, знаешь! – взорвался Генка. – Мне твои фокусы надоели! Пошел ты ко всем чертям!
– Тише! – Арвид испуганно оглянулся на милиционеров. – Не кричи. Я потом тебе все расскажу.
В голосе его слышалось что-то жалкое, лицо было растерянное, беззащитное.
– Черт с тобой! – мрачно отозвался Генка, которого раздражали эти превращения Арвида – от самодовольной хвастливости до какой-то непонятной трусости. – Пойдем узнавать насчет пятьсот веселого.
И опять – вокзал. Здесь ничего не изменилось, только стало еще больше людей, душнее и бестолковее. Но Арвид как будто обрадовался этой толчее, личико его оживилось, веснушки заблестели. Он как угорь скользил в толпе, штопором ввинчивался в людское месиво, весело переругиваясь с тетками и мужиками.
Генка сразу отстал от Арвида, скованный угловатым чемоданом и вежливостью, которая здесь была явно не в цене. Он нашел местечко, где было поменьше людей, и старался не терять из виду остренький затылок читинца. Арвид появился так же быстро, как исчез. Он вывернулся из толпы, даже не вспотев, синенькие глаза сияли торжеством.
– Пойдем на улицу, подышим, – Арвид зашагал к двери. – Билетов хватит на всех. Через полчаса начнут давать.
Действительно, через полчаса над одной из касс появилась картонка с надписью «На восток», а над другой ребята с ликованием увидели надпись «На запад».
Дежурный по вокзалу, издерганный вопросами пассажиров, худой унылый мужчина с красной повязкой на руке, торжественно прокричал:
– Уедут все! Прошу соблюдать очередь и порядок!
Надписи и это объявление сразу преобразили толпу. Люди будто разрядились, напряжение упало до самой низшей точки. Все подобрели. Тетка, с самого утра таранившая толпу могучим телом и руганью, сначала растерялась, не зная, куда направить еще не израсходованный запас энергии, потом смущенно улыбнулась и попыталась привести в порядок свои растрепанные, слипшиеся от пота волосы. Рядом с ребятами оказался мужичонка, что упал в обморок и невольно послужил причиной встречи Генки с Арвидом. Он виновато улыбался, крутил разномастные пуговицы на рубашке и приговаривал:
– Ослаб я. Три ночи не спамши. Вот и конфуз вышел, елочки зеленые!
Впрочем, мужичонке и не нужно было оправдываться: все стоящие в очереди относились к нему теперь как к пострадавшему за общее дело.
Тут же приткнулась старушка в серой шали, разговорчивая, общительная, но себе на уме. Она быстро завязала обширный круг знакомств. Особое расположение обеих очередей старушка снискала тем, что уже несколько раз рассказывала о мужичонке, упавшем в обморок.
– Смотрю я, а он лежит, сердешный, – умильным голосом изливалась она, и сразу можно было представить ее среди других таких же старушек, которые не пропускают ни одних похорон в своей округе и испытывают интимный, томительный интерес ко всему, что связано со смертью. – Глядь, а на нем и лица-то нет. Белешенький, ну что твоя известка. Вот, думаю, преставился, маетный. А он оклемался, сидит и смотрит вокруг, как дитя, так благостно, светленько, аж у меня на душе елейно стало…
Мужичок зябко поеживался, вытягивал губы трубкой и разводил руками, будто извинялся за то, что так быстро оклемался и не дал старушке побольше материала для ее рассказов, а потом удивленно восклицал тонким голосом: «Елочки зеленые!»
Генка с подозрением посматривал на словоохотливую старуху: вдруг она вспомнит о его участии в этом инциденте и сделает очередной жертвой своих воспоминаний. Но, слава богу, старушенция обошла Генку своим вниманием.
Как хорошо после хаоса и беспорядка стоять в приличной дружелюбной очереди! Генка и Арвид болтали обо всем и ели дешевое фруктовое эскимо странного серого цвета, не очень сладкое, но зато холодное.
Когда наконец окошечко открыли, очередь подозрительно завозилась, но у самой кассы непоколебимо стоял здоровенный дядька, которому поручили охранять порядок. Два суетливых типа, от которых веяло перегаром, попытались «качать права», но строгий дядька положил на плечо одному из них волосатую руку и сдержанно пророкотал:
– Осади!
Типы смешались, сникли и затерялись где-то в хвосте очереди.
Касса начала бойко выдавать билеты. Арвид нервничал: боялся, что у него не хватит денег.
– Да не суетись ты, – успокоил его Генка, – я доплачу.
И вот наконец оно, заветное окошечко. Первым туда сунулся Арвид, его остренькая голова на длинной шее совсем исчезла в проеме, и только по худой напряженной спине и по тому, как он переминался с ноги на ногу, можно было догадаться о его волнении.
– Порядок! – Читинец вывернул голову из окошечка и потряс билетом. – Даже сдача есть! Живем!
Генка отмахнулся от приятеля и сунул в окошко свой билет:
– Мне закомпостировать до Москвы! Кассирша удивленно посмотрела на Генку и сказала:
– Вам не нужно компостировать. Просто садитесь и поезжайте.
Она возвратила билет.
– И доплачивать не нужно? – удивился Генка.
– Вы даже переплатили, – засмеялась кассирша. – Следующий!
Счастливый Генка отошел от кассы и бережно спрятал свой могущественный билет на «нормальный» пассажирский поезд.
– Пойдем за жратвой! – Арвид ловко протискивал тощее тело сквозь толпу. – В нашем распоряжении целых три часа.
– Главное – хлеба надо купить, – сказал Генка, едва успевая за читинцем, – А то на этом пятьсот веселом пропилим до Москвы дней семь-восемь.
– Фью! – свистнул Арвид. – Ну и хватил! Если за десять дней доедем – считай, что повезло!
Генка загрустил. Так можно опоздать и к началу занятий. Да к тому же неизвестно, как отнесутся в Москве к его аттестату, «подлежащему замене на аттестат отличника». А вдруг заставят сдавать экзамены? А там немецкий… Тогда целый год пропадет.
Но грустные мысли недолго осаждали Генку. В общем-то все прекрасно – через три часа он поедет вперед, туда, куда стремится каждой клеточкой своего тела, хотя не проходит и часа, чтобы он с отчетливостью не видел перед собой лица матери, отца, братишек и сестренок, оставленных там, в оторванном от самого сердца поселке. Хотелось хоть краешком глаза взглянуть на свой дом, на мать, которую он так часто огорчал, особенно в последние годы, и чем явственнее ощущал Генка тысячи километров-разлучников, чем невозможнее было его желание, тем сильнее хотелось его осуществить…
– Ты чего как лунатик шагаешь? – Арвид прервал Генкины мысли. – С виду физкультурный, а всего стесняешься. Тьфу! – Арвид сплюнул. – Если б я был такой тюря, то давно бы уже загнулся…
Генка остановился, нахмурил брови:
– А ты чего хотел? Чтобы я чужие чемоданы хватал и старух отпихивал от кассы? Нет уж, обойдусь без твоей вшивой пронырливости.
– Вшивой, это точно, – неожиданно подтвердил Арвид и, словно для убедительности, почесал свои грязные космы. – Но мне на это наплевать. Я хочу в Ригу.
– Ну что с тобой, дурошлепом, говорить? – Генка махнул рукой.
– Ладно. – Глаза Арвида засинели, а на лице опять появилось лихое выражение уличного мальчишки, узнавшего много такого, чего не стоило бы знать в его лета. – Пойдем за хлебом. Хлеба нужно побольше.
Хлеб… Даже Арвид, насмешливый и плюющий на приличия, говорил о нем с военной уважительностью, словно о чем-то живом. Говорил так, будто боялся спугнуть этот ждавший их где-то в магазине хлеб, могущий вдруг исчезнуть с прилавков, снова закрыться решеткой продовольственной карточки, из каждой клеточки которой выглядывал уныло бесконечный голодный день.
– У меня есть сумка, – сообщил Арвид и действительно вынул из кармана зеленую противогазную сумку.
– Ну и карманы у тебя! – удивился Генка. – Целый склад!
– Это весь мой багаж, – беспечно засмеялся Арвид.
Они шли по знойным улицам Красноярска. Город нравился им теперь гораздо больше, чем несколько часов назад. Но на местных жителей они уже смотрели не с завистью, а с сожалением: ведь они, красноярцы, остаются на месте и не увидят просторов, сквозь которые пронесет их, Генку и Арвида, Великая Транссибирская магистраль.
Булочную они услышали еще за несколько домов по запаху.
– Вкусно пахнет, – Арвид раздул ноздри так, что веснушки наехали одна на другую. – Почему, когда я голодный, мне хочется только черного хлеба? – спросил он, сам удивляясь такой простоте желаемого. – Ни о масле не думаешь, ни о мясе, а только о хлебе, и обязательно черном.
– Еще бы! Сколько лет не ели хлеба досыта, – подтвердил Генка. – А вот и булочная. И народу не так уж много.
– Хлеба! – тоном загулявшего купца потребовал Арвид, лихо ворвавшись в магазин. – На все!
– Становись в очередь, конопатый! – крикнула дородная продавщица.
– Спрячь свои деньги, – сказал Генка Арвиду, когда они послушно заняли очередь. – У меня еще четыреста рублей есть.
– Живем! – восхитился Арвид. – Я человек негордый. Бери на свои.
На прилавках магазина лежали булки пшеничного хлеба, даже с виду казавшиеся увесистыми и сытными. Продавщица не разрезала булки, отпускала их целиком, по нескольку штук, небрежно кидая на весы.
– Недовешивает, стерва! – шепнул Арвид. – Во время войны ей бы патлы выдрали за это.
Продавщица действительно обвешивала – нагло, откровенно и пренебрежительно. У нее было лицо человека, привыкшего сознавать свою власть над другими и уверенного в своей безнаказанности. Еще и сейчас, спустя почти год после отмены карточной системы, вся фигура ее дышала сознанием собственной значительности, прочно усвоенным в недавние голодные времена, когда люди считали, что у продавцов может быть излишек хлеба. Могло, конечно, и не быть. Но сама возможность, даже предположение излишка казались многим если не счастьем, то, во всяком случае, огромной привилегией.
Генка с неприязнью человека, уже успевшего наголодаться, смотрел на толстую продавщицу, на ее брезгливо отвисшую нижнюю губу.
– Следующий! – продавщица мужским голосом словно отшвыривала «отоваренного» покупателя.
– Пять булок! – потребовал Арвид и, по обыкновению, протянул голову чуть ли не за весы. По его голосу Генка понял, что читинец не позволит охмурить себя.
– По пять булок в одне руки не отпускаю, – отрезала продавщица и колыхнула перед носом ребят мощной грудью.
– Нас двое, – заявил Арвид, положив руку на Генкино плечо.
Продавщица небрежно скользнула взглядом по неказистой одежонке приятелей и бросила на весы пять булок.
– Десять пятьсот, – она мгновенно сбросила булки с весов на прилавок.
– Десять ровно, а может быть, и меньше, – вкрадчивым голосом поправил Арвид, не притрагиваясь к хлебу.
– Что? – взвизгнула продавщица. Она не испугалась, не смутилась. Она захлебнулась яростью, и это подстегнуло Генку.
– Хватит обвешивать людей! – Генка со стыдом услышал, что его голос звучит слишком уж торжественно для такой простенькой ситуации. Но в продавщице для него воплотилось сейчас все зло мира, и он не сошел бы с места, если бы даже толстуха швырнула в него самой тяжелой гирей, которую как раз держала в руке.
– Чо пристали? Чо мешаете работать? – заверещала какая-то тетка, по привычке пытавшаяся снискать расположение продавщицы.
– Пусть снова взвесит, – упрямо сказал Арвид, и веснушки четко заиграли на его побледневшем лице.
– Ах так! – продавщица схватила одну булку и швырнула ее под прилавок. Потом взяла четыре остальные и по всем правилам взвесила хлеб, дав весам успокоиться. Сосредоточенность стерла с ее лица брезгливо-надменное выражение, даже отвисшая губа подобралась, и в продавщице проглянуло что-то, сделавшее ее похожей на обыкновенного работающего человека.
Генка заплатил и с подчеркнутой скрупулезностью сосчитал сдачу.
– Вот так-то! – победно произнес Арвид, и они, взяв по две булки, пошли к выходу. Покупатели провожали ребят не очень одобрительными взглядами и возгласами, но во всем поведении очереди чувствовалась неловкость.
Арвид и тут остался верен себе. На пороге он остановился и скорчил рожу продавщице. Сдавленный хохоток покупателей был для обоих наградой за их крохотную победу.
– Ну и рожа самодовольная! – скривился Генка. – А эти стоят, помалкивают. У нас бы в поселке ее живо…
– О-о, отличник опять разговорился, – усмехнулся Арвид и запел по-латышски какую-то песенку.
Они вышли на привокзальную площадь и сели на бетонное ограждение фонтана. Фонтан, разумеется, не работал. А на дне бывшего бассейна валялись обрывки газет, окурки и всякий мусор.
Солнце било прямой наводкой в центр площади. По-купечески приземистый, вытянутый в длину вокзал даже с улицы казался тесным и душным.
И паровозы, казалось, тяжело ухали и пыхтели от жары.
Две булки Арвид затолкал в противогазную сумку. Третья не входила.
