Текст книги "Пятьсот веселый"
Автор книги: Анатолий Левченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)
– Давай свой шикарный чемодан, – Арвид с нахальной усмешкой похлопал по облезшему чемоданному боку. – Это целый комод. В него можно весь хлеб вместе с продавщицей затолкать.
В чемодане нашлось место для одной булки. Арвид с усердием начал впихивать и вторую.
– Тише ты, – Генка отстранил его, – трубу погнешь.
– Какую еще трубу? – удивился Арвид.
– Обыкновенную. На которой музыканты играют.
– Покажи! – глазки Арвида засинели, а его лисье личико еще больше заострилось от любопытства.
Генка осторожно вытащил продолговатый сверток, развернул тряпку и показал новенькую изящную трубу, сразу ответившую солнцу своим никелированным раструбом.
– Ты умеешь играть? – завистливо допытывался Арвид, потянувшись рукой к трем клапанам, на которых сквозь никель чуть-чуть просвечивала медь.
– Немного, – скромно ответил Генка, и перед ним промелькнули лица ребят из школьного духового оркестра. И этот чужой город, и эта поездка показались вдруг сном, который вот-вот окончится и вновь перенесет его в прошлое – к маленьким деревянным домикам и огородам, где сейчас буйно росли спасительница-картошка, помидоры, огурцы, синела еще не оформившаяся в кочаны капуста, доверчиво тянули к солнцу свои рыжие простецкие мордашки незатейливые и бесхитростные подсолнухи…
– Поиграй! – приставал Арвид, не замечая, что «отличник» находится не рядом, а за тысячи километров отсюда.
– «Поиграй»! – передразнил Генка. – Что это тебе – баян или балалайка? На меня будут как на дурачка смотреть.
– Ну и пусть смотрят! – не унимался Арвид. – Плевать мы хотели на всех!
Генка представил себе, как звуки трубы прорежут душный воздух, заставив встрепенуться всех людей, сбившихся на тесном вокзале. Слушая победное серебро трубы, выделявшееся даже в большом оркестре, он всегда с наивной гордостью думал о том, что нет на свете ничего красивее и благороднее этих звуков.
Но играть на вокзальной площади было бы просто нелепо. Другое дело – баян или гармонь. Пока Генка добирался до Красноярска, он вдоволь наслушался и скверного пения и игры на двухрядках, трехрядках, баянах, модных трофейных аккордеонах. Чуть ли не на каждой остановке в вагон входили инвалиды, может быть, вовсе и не фронтовики, и пели сиплыми, неверными голосами жалобные песни о солдатах, не вернувшихся с войны. Бабы, сидевшие в вагоне, шмыгали носами, торопливо искали мелочь или измятые рублевки и бросали деньги в протянутую грязную пилотку или фуражку.
Эти песни, неумело сложенные и скверно спетые, трогали душу, напоминали Генке погибших друзей старшего брата, знакомых. И чем хуже пел калека, чем сентиментальнее были слова песни, тем сильнее хотелось помочь несчастному…
Арвид, кажется, согласился, что играть на трубе не стоит.
– Ты купил ее? – В его голосе появились уважительные нотки. – Дорого стоит?
– Нет, в школе подарили, на выпускном вечере.
– Везет всяким отличникам, – вздохнул Арвид, и это получилось у него вполне искренне, но, чтобы Генка не заподозрил его в слабости, он тут же добавил: —Труба, трубач, трубочист! Ха-ха!
– Ух ты, остряк! – обиделся Генка. – Завидки берут?
Удивительно, что посадка в пятьсот веселый была объявлена по станционному радио. Так в первый и последний раз заявил о своем существовании поезд № 527, следовавший по маршруту Красноярск – Москва.
Объявление всколыхнуло всю привокзальную площадь. Сразу же началась беспорядочная суета, какая бывает в муравейнике, когда его чуть разворошат. Но потом движение упорядочилось: все устремились к дверям, через которые выпускали пассажиров на перрон.
– Здесь не пробьемся. – Арвид озабоченно поморщил узенький лоб. – А надо обязательно захватить место на верхних нарах. Там теплей и чище.
– Что же делать? – спросил Генка, с ненавистью глядя на свой нелепый и огромный чемодан, не оставлявший ему никаких надежд на успех.
– Пойдем! – Арвид решительно выдвинул вперед остренький подбородок. – Обойдем вокзал и хоть от семафора выйдем на перрон! Как это я раньше не допер?
И он ринулся в обход. Генка едва поспевал за ним. Когда Арвид скользнул в какую-то щель в заборе, а чемодан застрял, Генка рванул его с таким ожесточением, что выломал сразу две доски, и теперь в эту дыру при желании могла протиснуться даже корова.
Они обогнули ряд жилых вагончиков, украшенных гирляндами развешанного для сушки белья.
– Давай сюда! – Арвид, придерживая противогазную сумку с хлебом, сложился пополам, как перочинный ножик, и нырнул под длиннющий состав.
Генка тоже прополз по шпалам, от которых остро пахло мазутом. В том, что это именно мазут, он убедился, мельком взглянув на сразу залоснившиеся локти и полы своего пиджачка. Но жалеть об этом было некогда, и Генка вслед за Арвидом взлетел на тормозную площадку пассажирского вагона.
Наконец Арвид остановился у паровоза, из окошка которого выглядывал машинист.
– Дяденька! Это пятьсот двадцать седьмой? Машинист покрутил голубоватыми белками глаз, жутко выделявшимися на чумазой физиономии, и ответил:
– Ваш поезд, жулики, ваш.
– А почему жулики? – некстати обиделся Генка.
Машинист сильнее высунулся из окна, повращал глазами, словно выискивал что-то жульническое и в Генке, потом пробасил:
– Ну ты, возможно, и не жулик, а твой дружок – наверняка!
Только тут Генка увидел, что Арвид поспешно запихивает в противогазную сумку какую-то серую рубаху. Наверно, ухитрился стащить ее с веревки у тех сонных жилых вагончиков с белыми казенными занавесками на окнах… Вот чертяка!
– А ты, дядя, вези нас! Только хорошенько! – весело завопил Арвид и побежал вдоль состава. Противогазная сумка с двумя булками хлеба и ворованной рубашкой ритмично била его по тощему заду.
Генка бежал мимо вагонов, груженных лесом, и спиной чувствовал, что машинист провожает их презрительным взглядом. «С этим Арвидом влипнешь в какую-нибудь историю, потом не выпутаешься», – подумал он и еще раз подивился тому, как устроены люди, которые воруют. Неужели их совесть не мучает?
Но думать было некогда: впереди показались вагоны, возле которых уже суетились пассажиры с узлами, мешками, сумками и чемоданами.
– Сюда! – крикнул Арвид, оборачивая назад потное лицо с золотой россыпью веснушек.
Расчет его был точен: они прибежали к составу с тыла и теперь могли занимать вагон, отделенный от других тремя цистернами. Сюда еще никто не успел добраться. А может, другие пассажиры вообще принимали издали этот выкрашенный темно-коричневой краской вагон за груженый, тем более что за ним до самого паровоза виднелись платформы и вагоны с лесом?
Поперек приоткрытой двери вагона красовался свежий толстый брус, вставленный в крепкие железные скобы.
Арвид ловко перемахнул через брус и радостно закричал:
– Красотища! Никого нет!
Генка швырнул свой чемодан Арвиду, ухватился рукой за железную скобу и очутился в желанном вагоне, который показался ему вполне комфортабельным. По обеим сторонам, примерно на уровне Генкиной головы, были устроены нары – сплошные полки из новеньких, но совсем неструганных досок.
– Ляжем головами вперед. – Арвид взобрался на полку и облюбовал себе местечко возле окошечка, положив в углу противогазную сумку.
Генка устроился рядом и попробовал лечь, вытянув ноги. Красота! Шершавые доски пахли смолой, вагон отлично проветривался сквознячком, и хотя крыша за день нагрелась, здесь было прохладно, и ребята почувствовали себя удачливыми и богатыми.
– А вдруг больше никто не сядет в наш вагон? – спросил Генка, он все еще лежал на спине, расслабив уставшее тело. – Вот будет здорово! Делай что хочешь!
– Жди! – возразил многоопытный Арвид. – Сейчас набегут. Так что давай пока полежим, пригреем местечки.
– Слушай! – вдруг вспомнил Генка. – Зачем ты стянул рубашку?
– А тебе какое дело? – огрызнулся Арвид.
– Может, рубашка у человека последняя была, – настаивал Генка, надеясь увидеть в глазах читинца хоть признаки угрызений совести или замешательства.
– Чепуха. – Арвид лег на спину и положил лохматую голову на противогазную сумку. – У меня все украли, а я не плачу.
– Что у тебя украли? – удивился Генка.
– Долго рассказывать… Еще побежишь в милицию. Ты же отличник, чистюля.
– Повтори еще разок! – Генка оскорбился и приподнялся на локте.
Арвид лежал не шелохнувшись. Четкий профиль лица был правильный, почти красивый, и даже голова не казалась сейчас маленькой.
– Я уже второй раз удираю из дому, – сказал он. – Первый раз сцапали в Свердловске и отправили назад. Хотя я тогда и не воровал. Просто ехал в Ригу. Дядя у меня там, понял?
– Ну, допустим, дядя. И что из этого?
– А то, что хочу юнгой на корабль. Или сразу матросом… – Арвид искоса посмотрел на Генку: не смеется ли, но Генка только вздохнул. В детстве он тоже завидовал юнгам, наверно, потому, что жил в поселке, возле которого не было и узенькой речонки.
– Ну и поезжай себе, – сказал Генка. – Кто тебе запрещает стать юнгой?
– Все запрещают! – почти выкрикнул Арвид и привстал так резко, что больно ударился о потолок, но даже не охнул, не почесал ушибленное место. – Мать с отчимом заявили в милицию – вот и сцапали… Но я стану моряком, назло им стану! Дома все равно житья нет. Отчима терпеть не могу. А мать все под его дудку… Тебе бы понравилось?
– Не знаю, – растерянно признался Генка, выросший в семье, где все любили друг друга без особых нежностей, но преданно и крепко.
– Не знаешь! Ты везунчик. – Арвид только теперь ожесточенно потер затылок. – А если бы тебя лупил чужой человек, тебе было бы приятно? Да еще при матери…
– Может, за дело?
– А хотя бы и за дело. Какое он имеет право! – Арвид снова лег на спину и заложил руки за голову. – Да ну тебя! Лезешь со всякими вопросами. И без тебя тошно.
– Ладно, Арвид, не сердись. Может, ты правильно сделал, что удрал… А мать тебе не жалко?
– Жалко, – буркнул Арвид и лег на бок, лицом к стенке.
Тут они услышали громкий голос:
– Елочки зеленые! Да здесь еще пусто, за цистернами-то!..
Сначала на пол вагона хлопнулся туго набитый мешок, к которому шпагатом была привязана телогрейка, такая изодранная, что вата держалась в ней каким-то чудом. Потом хозяин мешка и телогрейки поставил на пол прокопченный солдатский котелок и наконец с веселым покряхтыванием поднялся сам. Мужичок – тот самый, что упал в обморок на вокзале, – оглядел вагон с видимым удовольствием и улыбнулся:
– О-о, да тут целые хоромы! Елочки мои, зелененькие! Летом в таком вагоне ехать одно удовольствие. Только по нужде умей бегать вовремя и будешь кум королю, государю крестник!
– Точно, папаша, – поддержал разговор Арвид. – Залезай наверх. Вот и будет у тебя королевский трон.
– А я не папаша, мне только тридцать пять годов, – доверчиво сообщил мужичок. – Это я с виду заморенный. После госпиталя кое-как оклемался, да снова простуду схватил, чуть вовсе богу душу не отдал.
– Давай, папаша, расскажи свою автобиографию, – подзадоривал Арвид, чувствуя, что мужичок необидчивый. – Только сначала устройся.
– Правильно, елочки мои зеленые, – согласился мужичок. – Я рядом с вами. У окна-то сквозняком прохватит. И станешь себе и людям обузой.
Он забросил мешок на нары, поставил рядом котелок, потом проворно взобрался наверх и начал отвязывать телогрейку.
– Эту, рваненькую, под себя, а новенькой укроемся. Мешок – под голову. Вот и вся недолга!
Мужичок, такой бесхитростный, откровенно-доверчивый и наверняка беззлобный, сразу понравился Генке, хотя несколько часов назад, в обмороке, он был страшноват.
– Вот и свили себе гнездышко, елочки зеленые, – довольным голосом пропел он. – А вам занозисто будет, ребятки. Доски-то неглаженые. Эх, мне бы рубаночек какой-нибудь завалященький, я бы эти доски за час острогал!
– Ничего, – сказал Генка. – Вытерпим, лишь бы только поезд шел побыстрее.
– Это так, товарищ дорогой, – согласился мужичок. – Но человек-то хитро устроен. Сегодня ему ничего вроде бы не нужно, а завтра захочется. Вот она, какая штука. Раньше думали: вот быстрее бы война кончилась, больше и желать нечего. А кончилась она – хлебушка вольного, не по карточкам, захотелось. Одеться получше. Народ за войну по жизни истосковался.
– А ты… дядя, воевал? – Арвид хотел опять назвать пассажира папашей, но вовремя удержался.
– Как же я мог не воевать? – искренне удивился мужичок. – Само собой, воевал. Как же иначе?
Генка слушал мужичка и удивлялся: неужели вот такой человек воевал с немцами? Его и сердитым-то представить невозможно.
А.тот вдруг спохватился:
– Елочки зеленые! Воды-то не набрал! Вы, ребята, присмотрите за мешочком моим, а я водички на всех запасу, кипяточку. Дело к вечеру, а ночью вдруг пить захочется.
– Не волнуйтесь за свой мешок, – сказал Генка, которому новый пассажир все больше нравился, от него веяло какой-то домашней добротой, уживчивостью и доброжелательством.
Мужичок скользнул вниз и, громыхнув котелком, с довольным кряканьем спрыгнул на землю.
Видно было по всему: все, что делал мужичок, он делал с удовольствием. «А что, – подумал Генка, – он, наверно, и солдатом был толковым».
– Давай посмотрим, что у него в мешке, – прервал Генкины размышления Арвид и сделал движение, чтобы встать.
Генка не смог совладать с собой, толкнул Арвида так, что тот отлетел к стене и захныкал:
– Я же нарочно сказал, а ты драться…
– С тобой по-другому нельзя. Слизняк паршивый! Человек тебе доверяет, а ты ему, как вошь, за воротник лезешь. Убрался бы ты куда-нибудь!
– И уйду, – неуверенно пробурчал Арвид. – А лучше сам убирайся, я первый здесь место занял.
Генка презрительно хмыкнул:
– Вон какой ты собственник. Своего не отдашь. А у бедняка последнюю рубаху… Барахольщик! Если еще стянешь что-нибудь, пеняй на себя. – Он показал читинцу кулак.
– А меня вши заели, – заявил Арвид. – Вот смотри! – Он запустил руку в лохматые волосы и показал Генке ладонь. На ней копошились две сероватые вши, огромные, матерые. – Надо хоть рубашку переменить, а то старая совсем расползлась.
– Вот развел! – только и смог выдавить из себя Генка.
– Дома их у меня не было, – сказал Арвид. – И в прошлый раз, когда убегал, тоже сначала берегся. Но что толку! Это тебе не пассажирские вагончики с чистыми постелями, а товарняки…
– Эй, давайте сюда, елочки! – раздался совсем рядом голос мужичка. Генка спрыгнул с нар и перегнулся через брус. У вагона стояла женщина с двумя девочками, похожими друг на друга как две капли воды. Даже ревели девчонки одинаковыми голосами.
Мужичок подал Генке котелок и начал помогать женщине, которая казалась болезненной и очень усталой. Ноги ее были обезображены вздувшимися изломанными венами.
– А ну, цыц, сопливая команда! – весело закричал Елочки Зеленые, подхватывая на руки одну из девчонок, а та, не переставая реветь, отбивалась от незнакомца руками и ногами и тянулась к матери. – Принимай, юноша, невесту!
Генка нагнулся как можно ниже и подхватил упругое извивающееся тельце девочки. Она колошматила его пухлыми мокрыми от слез ручонками, а рот, широко растянутый в беззвучном крике, занимал, казалось, все лицо девчушки. Генка, когда-то нянчивший младших братишек, знал, что делать с малышами, когда они «зашлись». Он быстро поставил девочку на пол вагона и легонько похлопал ее по спине. Та наконец глотнула воздуху и сразу заревела нормально, со звуком, а это означало скорое успокоение. Со второй девчонкой Генка проделал такую же процедуру и крепко держал обеих сестриц, потому что они продолжали тянуться к матери и наверняка бы ухнулись вниз с полутораметровой высоты.
Тем временем мужичок, подбадривая женщину, помогал ей подняться в вагон.
– Шустрые у вас девчушки! Как их звать-то?
– Вера и Надя, – отозвалась женщина. Она сунула дочкам по куску хлеба, и те со вкусом начали есть, тараща глаза на незнакомых людей. – Тройня у меня была…
– А мужик-то где твой? – спросил Елочки Зеленые.
Женщина задержалась с ответом. Она постелила для девчушек разноцветный половичок и с оханьем поднялась на своих больных ногах.
– Нет у меня мужа. Одна с ними разрываюсь… – Женщина охнула и заплакала: —Любочку вот не уберегла…
Девчонки, увидев плачущую мать, разом перестали жевать и заревели совершенно одинаковыми голосами.
– Ладно, молчите, надоедливые! – Женщина с трудом проглотила слезы. – Выпили вы из меня все соки, всю кровушку! – А сама присела к детям на коврик и начала целовать зареванные мордашки.
– Ох ты, жизнь наша! – мужичок покачал головой.
– Есть здесь места свободные? – послышался сиплый голос, и перед дверью вагона выросли широкие плечи и перепаханное морщинами лицо. На лоб человека была надвинута маленькая кепочка с пуговкой на макушке.
– Мест сколько угодно, – сказал Генка, которого удивил контраст между литыми плечами, мощной шеей и таким морщинистым лицом.
– Давай сюда, Володя! – широкоплечий кричал, но из груди у него вырывалось какое-то сипенье, голос, будто клочками, выдавливался из легких. – Здесь лафа. Почти пусто.
– Ну и отлично! – раздался звучный молодой голос, и тот, кого сиплый называл Володей, появился у вагона. Это был красивый человек лет двадцати восьми с рюкзаком за плечами. Таких рюкзаков Генка еще не видел. Одни ремни чего стоят – черные, сверкающие, будто покрытые лаком. А два чемодана, которые молодой пассажир поставил рядышком на земле, были сделаны из кожи с причудливыми выпуклыми разводами.
– Ну и вагончик! – без всякого выражения произнес Владимир и сделал глубокий вдох, словно заранее готовился к тесной затхлости. – Потрясет нас дней десять-пятнадцать!
Генка обиделся за свой вагон, пахнувший вольной волей и сосновой стружкой. Однако новый пассажир все равно ему нравился.
– Ладно тебе интеллигентничать, Володя! Довезет тебя эта клетка до самой Москвы, – просипел широкоплечий. И попросил Генку: – Помоги, парень.
Генка принял неопрятный тяжелый мешок.
– Ну вот и порядочек. Давай, Володя, свое имущество!
Владимир провел пальцами левой руки от бровей до подбородка, словно отгонял какие-то мысли, и небрежно швырнул в вагон сначала оба чемодана, а потом и рюкзак. Но сам не торопился влезать, только попросил сиплого:
– Николай, займи мне местечко. Постели одеяла, они в рюкзаке.
– Сделаем. – Николай отнес чемоданы и рюкзак в противоположный от Генки и Арвида угол вагона и начал деловито копошиться. Слышалось только его неровное дыхание.
– Генка! – позвал Арвид.
– Чего тебе? – Генка с неохотой отошел от двери, ему хотелось получше рассмотреть Владимира. Матовый цвет лица, нос с породистой горбинкой, тонкие, изящно изогнутые брови, четкий подбородок – именно таким, по мнению Генки, и должно быть лицо настоящего мужчины. А глаза – черные, большие, блестящие.
– Смотри, какие одеяла! – шепнул Арвид на ухо Генке.
– Ну и что? – как можно равнодушнее спросил Генка, хотя одеяла, которые сиплый вынул из рюкзака, даже на глаз были теплыми, мягкими, пушистыми.
– Из верблюжьей шерсти, – авторитетно зашептал читинец. – А чемоданы! За один такой чемодан знаешь, сколько денег дадут!
– Собираешься стянуть? – усмехнулся Генка, пристально вглядываясь в засиневшие от повышенного интереса глаза приятеля.
– Да ладно тебе! Тоже мне, следователь нашелся! – Арвид спрыгнул на пол и выскочил из вагона. – Побереги место, отличник! Пойду погуляю! – Он скорчил рожу, мельком взглянул на стоявшего у вагона Владимира и пошел вдоль состава смешной журавлиной поступью. Без Арвида сразу стало скучно.
– Давайте я помогу, – послышался голос Владимира.
– Благодарю вас. – У дверей вагона появился аккуратный старичок в темном костюме. Волосы и бородка клинышком были совершенно седые, но держался старичок на удивление прямо, не сутулился и не горбился.
Владимир подсадил старичка. Тот выбрал себе место у стенки, рядом с Николаем. И через минуту Генка услышал, как Николай просипел:
– А в твоих краях, папаша, барсуки водятся? Старенький пассажир охотно и с полной серьезностью начал рассказывать о барсуках и почему-то о енотах. Рассказывал он, наверное, интересно, потому что Николай внимательно слушал, даже его порывистое дыхание стало словно бы ровнее.
– Давай сюда, мамаша! – крикнул кто-то. Генка обернулся и увидел огромного человека в темно-синем кителе. Ну и рост у него! Наверняка метр девяносто, не меньше.
– Лесоруб я, – еще стоя на земле, счел нужным представиться рослый пассажир. – С самого Приморья еду, так сказать. Лесопункт наш Муравейка называется. Может, слыхали?
– Нет, не слыхал, – Владимир, к которому были обращены слова лесоруба, улыбнулся. – Но мне очень приятно познакомиться с вами.
– Иван Капитонович Корнев. – Лесоруб протянул Владимиру огромную ручищу, а когда тот назвал себя, с удовлетворением проговорил: – Вот и познакомились, так сказать.
Потом лесоруб посмотрел вдоль состава и гаркнул:
– Живей, мамаша! Второй раз тебя кличу.
Мамашей оказалась знакомая Генке старушонка в мышиной шали. К вагону она прискакала резвенько, бодро. И откуда берутся силы у этих старушонок! Совсем вроде развалюшка, а ни черта ей не делается – бегает по вокзалам, толкается в очередях. Вот и сейчас она улыбается, приговаривает что-то ласковое, а по хитреньким глазкам видно, что бабка себе на уме и не позволит провести себя никаким ловкачам, отирающимся на буйных послевоенных вокзалах.
Лесоруб легко поднял старушонку вместе с лукошком и сумкой. Бабка лихо, по-девичьи взвизгнула, длинная цветастая юбка задралась, и Генка, не успев отвернуться, с досадой увидел убогую наготу. Помогая старушенции утвердиться на полу, Генка отвернулся, а та поняла причину его смущения и хихикнула, прикрыв рот сухоньким кулачком.
В углу вагона шипел и кудахтал Николай – смеялся. Интеллигентный старичок тоже посмеивался. В этот момент лесоруб влез в вагон, увидел, что все смеются, и сам захохотал, показав огромные прокуренные зубы.
– Ржут, как нехристи, – оправив юбку, сказала старушка. – Не девка я вам. Неча зубы скалить. До войны больно много ржали, вот и наказал господь, наслал на нас этого антихриста, Гитлерюгу!
– Да мы ничего, мамаша, – примирительно пробасил лесоруб. Он не знал причины веселья, а просто присоединился к общему смеху за компанию. – Почему бы и не посмеяться? Сели в вагон, скоро отчалим, так екать. Вот и веселимся от души.
Все занялись своим устройством. Готовились ехать долго, основательно, не рассчитывая на курьерскую скорость.
Елочки Зеленые, который успел уже всем сообщить, что его звать Матвеем, свернулся калачиком на нарах и моментально заснул. Спали, сладко причмокивая губами, двойняшки. И только мать, оберегавшая их сон, знала, кто из них Вера, а кто Надя, настолько они были похожи. Николай постелил шикарные верблюжьи одеяла с красивым рисунком и что-то искал в своем тяжелом неопрятном мешке.
Владимир курил. И хотя поза у него была самая спокойная, Генка чувствовал, что красивый пассажир думает о чем-то невеселом. Как-то уж слишком сосредоточенно следил он за тем, как синеватая струйка дыма поднималась от папироски и, расплываясь, таяла в знойном, неподвижном воздухе.
На Владимире была белая новая рубашка, шелковая, почти прозрачная, и синие, тщательно отглаженные брюки. Шик! И туфли тоже новенькие. И как только ухитрился даже не запылить их!
Наверно, Генка очень уж внимательно наблюдал за элегантным пассажиром: тот вдруг недовольно посмотрел на парня. Но, видимо, провинциальный и добропорядочный вид Генки подействовал на Владимира успокоительно, он улыбнулся уголками губ и снова сосредоточенно принялся наблюдать за дымком папиросы.
– Далече едешь, парень? – к Генке подошел Николай, он снял рубашку и остался в одной майке. Ну и ручищи! Мускулы, не спортивные и эластичные, а жесткие, рабочие, так и бугрились под кожей, почти сплошь покрытой татуировкой.
– В Москву, – коротко ответил Генка.
– Учиться, что ли?
– Учиться, – Генка еще раз удивился контрасту между лицом Николая, похожим на старый гриб, и его могучим телом.
– Учиться – это хорошо, – просипел Николай и закашлялся. Лицо его налилось кровью. Воздух свистел и хрипел в широкой груди. Наконец он справился с приступом и прохрипел: – Замучил кашель проклятый! Вот приеду домой, во Владимирскую область, буду горячее молоко с маслом пить. По сто грамм масла прямо в стакан швырять и выпивать. Говорят, помогает.
– Наверно, – поддержал разговор Генка, хотя и не представлял себе, как можно пить горячее молоко с маслом.
– А еще мне сказывали, что жир барсучий очень пользительный, – маленькие красноватые глазки Николая заблестели надеждой. – В наших краях про барсуков я что-то не слыхивал. Но найду!
– Конечно, – подтвердил Генка. Он достал из пачки последнюю «беломорину» и закурил, чтобы заполнить паузу в разговоре.
– И меня курить тянет, – сказал Николай, явно довольный тем, что попутчик слушает его внимательно. – Но бросил. Потому как жить прямо по-зверскому хочется. Жить, как все люди. Жениться, детишек завести, дом хороший построить. Барахла нажить побольше.
– Женитесь, вон какой вы здоровый, – покривил душой Генка.
Николай хрипло вздохнул.
– Это я с виду здоровый. А изнутри подточился. Легкие совсем барахлят. Но ничего! Вышибу я этот кашель из себя, будь он трижды проклят! Денег подзароблю и в Москву подамся. Вон Володька Астахов обещал помочь. Знаешь, у него кто отец? Профессор самый лучший по разным болезням. Володька поможет – это точно. Скажет – не соврет!
Николай помолчал, прислушался к собственному дыханию. Потом спросил:
– А ты барсуков видел хоть раз?
– Конечно, видел. Их легко ловить, – ответил Генка, хотя сам только слышал о том, как поселковые охотники ловили барсуков. – Главное, нору найти. Поставить капкан – и все в порядке.
– В институт едешь? – обратился к Генке поднявшийся в вагон Астахов.
Генка кивнул.
– А разве в Красноярске нет институтов?
– Я не из Красноярска, – доверчиво признался Генка и сам не заметил, как рассказал Владимиру о себе, о своем желании учиться только в Москве.
Тут появился Арвид, нескладный, взъерошенный и сияющий.
– Живем, отличник! – крикнул он, потрясая пачками «Беломора». – Последнюю тридцатку на табак спустил. Живем!
Веснушки Арнида золотились, он был беспечен и весел, а с Генкой разговаривал так, будто между ними не было никаких недоразумений. И странно, Генка обрадовался его возвращению.
– Скоро поедем? – бесцеремонно обратился Арвид к Владимиру, покачиваясь перед ним на длинных тощих ногах.
Астахов взглянул на часы:
– Час и пятнадцать минут осталось.
– Ох и часики! – Арвид цокнул языком, глаза его хищненько блеснули.
Владимир со снисходительным пренебрежением посмотрел на конопатого вертлявого мальчишку и вдруг брезгливо поморщился:
– Слушай, у меня есть мазь против вшей, смотри, они у тебя прямо по голове ползают!
– А-а! – Арвид небрежно махнул рукой. – Не сожрут!
– А я тебе говорю: сейчас быстренько умойся горячей водой и натрешься мазью, – жестко, едва раздвигая губы, сказал Владимир, и было видно, что этот человек умеет отдавать приказания. – А свою одежонку выкинешь к чертовой бабушке. Я тебе чистое белье дам. Ясно?
– Да чего ты привязался? – огрызнулся Арвид. Но Владимир не слушал. Он открыл один из чемоданов и сунул Арвиду баночку с мазью.
Лесоруб, стоявший у бруса, слышал, о чем идет речь, и решил внести свою лепту в очищение Арвида от скверны.
– Ребята, у меня котелок есть, почти ведерный. Наберите кипятку и помоетесь, так скать. А еще у меня машинка парикмахерская есть. Могу твой шарабан наголо оскубать. Ни одна вша на черепушке не удержится. – И лесоруб дружелюбно загоготал, заставив старуху вздрогнуть и перекреститься.
Но Арвида уже не нужно было упрашивать. Он оценил предложение Владимира. Перспектива иметь чистую одежду показалась ему стоящей. Он помчался вдоль состава к вокзалу, специально громыхая огромным котелком возле пассажиров, которые шарахались в сторону и посылали проклятия вослед долговязому и конопатому нарушителю спокойствия.
Как ни странно, людей в вагоне почти не прибавилось. Состав был длиннющий, теплушки разделялись платформами и грязными цистернами. Видимо, пассажиры находили себе место в вагонах, стоявших ближе к вокзалу, и не пытались искушать судьбу беготней в голову поезда.
Пришла еще лишь одна пассажирка, молодая женщина, аккуратно причесанная и скромно одетая. Губы у нее были подкрашены чуть-чуть, самую малость.
Владимир заинтересованно посмотрел на женщину, она ответила незащищенным взглядом и немножко покраснела, что не укрылось от Генкиного внимания.
– Я вам помогу, позвольте, – предложил Астахов, но женщина торопливо протянула чемоданчик Генке:
– Помоги, пожалуйста, мальчик!
Она очень понравилась Генке, хотя обидно, когда тебя, вполне взрослого человека, называют мальчиком. Но обида была не очень глубокой. Генка принял чемодан, потом спрыгнул вниз и помог пассажирке подняться в вагон, с волнением чувствуя литую упругость ее тела.
– Спасибо! – женщина благодарно улыбнулась.
– Давай, милая, в наш бабий закуток, – пожала старушонка в серой шали. – Будем вместе держаться, а то мужики заедят.
– Ух, бабуся! – просипел Николай. – Ты сама еще зубатая. Об тебя любой зубы поломает.
– Не слушай его, милая, – старуха отмахнулась от Николая. – Вишь, он весь иголками расписанный. Всю свою кожу попротыкал, испоганил. И черти рогатые, и… Тьфу! Нехристь, да и только. И матерщинник небось. Недаром господь его голосу лишил.
– Мели, бабка, мели, – беззлобно просипел Николай, но все же критика подействовала, и он стал натягивать сероватую рубашку, фабричную окраску которой невозможно было установить из-за ветхости и многочисленных стирок.
– Как тебя зовут, милая? – старуха, видимо, решила разузнать все о новой пассажирке.
– Марина, – красивым глубоким голосом ответила женщина, еще не зная, что занимает место рядом с Владимиром.
– Мария, значит, по-русски, – уверенно поправила старушка и подвязала покрепче шаль. – А ты, Мария, на мужиков сердитей покрикивай, а то у них один срам на уме.
– Но почему же? – спросила Марина, бросив украдкой взгляд на Владимира, а тот уже не смотрел на нее, задумчиво покуривая.
– Все они греховодники, – старушка продолжала развивать свою нехитрую житейскую мысль. – Вот тот, что у вагона стоит, шальной, сразу видать. Зыркает своими глазищами. У самого нет мира в душе, так еще и других смущает. Антихрист, да и только!
– Зачем вы так, бабушка? – с укоризной произнесла Марина. Она села на чемодан и с видимым удовольствием вытянула красивые полные ноги.
Старуха подняла вверх острый подбородок, непримиримо взглянула на Владимира, который и не подозревал, что речь идет о нем, и отрезала:
– Шальной он, по всему видать, хоть и грамотный.
Генку раздражало, что старуха говорит тоном, не допускающим возражений. Видно, уверена, что всегда права и не может ни в чем ошибиться.
