Текст книги "Встать! Суд идет"
Автор книги: Анатолий Безуглов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)
– А косынка?
– Что косынка? – сказала Макарова сердито. – Косынку тоже хотели пришить. Раз сало стащила, значит, и косынка ее рук дело. Я-то знаю, какая Валька честная.
…Никто не мог предположить, какие результаты принесет приезд Макаровой в Зорянск, ее визит ко мне и следователю. Никто.
Через несколько дней возник в кабинете Чупихин. Именно возник.
Не снимая пальто, он вошел крупными шагами и, бухнувшись без приглашения на стул, коротко представился:
– Чупихин. Полюбуйтесь.
Его рука припечатала на столе передо мной листок бумаги.
«Вася! Я уехала совсем. После двенадцати лет жизни поняла, что была в доме одной из твоих вещей. Поток грязи, который обрушился на меня, тебя тронул только тем, что ты испугался за свое положение, за свои ВЕЩИ! Ругаю себя, что поступала низко и подло, и пошла на это ради тебя. Если другие ведут себя по-скотски, это не значит, что нужно быть такими же. Вернее, я не хочу быть такой, а почти стала. Мне жаль Николая. Я его люблю, как мать. Но не могу больше быть с ним после всего, что произошло».
Я отложил записку.
– Она считает низким и подлым сказать вам правду о человеке, который оболгал нас, смошенничал, разрушил семью! – произнес Чупихин грозно. – Сказать правду об этой торговке! О жулике!..
– Давайте будем говорить более корректно, – остановил я его.
– Я не хотел вмешиваться, – прохрипел он. Налил воды из графина, выпил и снова повторил: – Я не хотел вмешиваться. Но теперь я вмешаюсь. И поверьте, не ради своего положения! Валя ошибается. Я ее любил и люблю настоящей любовью. После того как я потерял первую жену, она умерла от болезни почек, я Валю оберегал как зеницу ока. Не было детей. Случается. Никогда не попрекал этим. Я ничем ее не попрекал. Я даже ради нее смирился с дружбой с этими, ну, с этими… – Он перехватил мой взгляд и обошелся без определений. – Более того, когда на нас, именно на нас, потому что я себя считал с Валей одним целым, обрушился поток грязи, как она пишет, я пытался найти какой-то выход. Дошел до того, что позвонил Бражникову, имя которого вызывает у меня теперь только омерзение, и хотел их образумить. И вот получил! Я всегда говорил Вале, что они завистники, злобные, низкие люди. И добром это не кончится. Пригрели на груди гадючье племя. Пусть я говорю не корректно. Я на это имею право! Более того, я сделаю все, чтобы вывести их на чистую воду. Судом, законом, конституцией!
Он замолчал.
Чупихин был представительный. С сединой в черных волосах. Казалось, она перешла с его дорогого темно-серого костюма с искрой…
Чупихин вдруг пристукнул тяжелым волосатым кулаком по столу и повторил:
– Судом, законом, конституцией!
– Куда уехала ваша жена, знаете? – спросил я.
– В Норильск.
«Вот и будет в рудничном поселке директор фабрики-кухни», – подумал почему-то я, вспомнив Макарову.
– А почему вы пришли именно ко мне, товарищ Чупихин?
– Вы должны принять меры к строгому наказанию кляузников и клеветников.
– По какому праву? На основании чего?
– Неужели мало того, что они натворили? Какую чудовищную ложь возвели на мою жену и меня! Я их привлеку за распространение позорящих меня слухов.
– Если у вас есть факты, ну что ж, – сказал я спокойно, – как говорится, бог в помощь.
– И займется этим прокуратура области! – грозно произнес он, вставая.
Я холодно ответил на его громовое: «До свидания». Вряд ли бы мне принесло радость свидание с ним.
И свидание не состоялось. Был через несколько дней звонок.
– Товарищ Измайлов?
– Да, слушаю вас.
– Простите за беспокойство. Чупихин.
Передо мной возник образ разгневанного директора тепличного хозяйства, и я поразился той растерянности, которая прямо-таки ощущалась через телефонную трубку.
– Понимаете, погорячился я у вас тогда. Расстроенные чувства, нервы.
«Неужели жена вернулась?» – мелькнуло у меня в голове. И пожалел, что фабрика-кухня в поселке под Норильском будет иметь другого директора.
– Бывает, конечно, – сказал я неопределенно.
– А недоразумение выяснилось. Я уже принес свои извинения Тамаре Егоровне. Прошу вас забыть наш разговор. Кольцо нашлось.
– Как нашлось? Где?
– У нас. В общем, я зайду сегодня к товарищу Гранской. До свидания.
Не успел я положить трубку, как снова раздался звонок. Бражникова…
– Товарищ прокурор, разрешите зайти забрать заявление? Мне звонил Василий Демидович, все выяснилось. Простите за беспокойство.
…Инга Казимировна молча положила на мой стол квадрат рентгенограммы. Я машинально посмотрел пленку на просвет. Странные тонкие полосы, и сквозь них отчетливо виден кружочек.
– Этот изящный скелет, – улыбаясь, прокомментировала Гранская, – принадлежит чупихинскому коту Дымку… У него несварение желудка. Не может переварить кольцо мадам Бражниковой. Заболел, бедняга. Я посоветовала сыну Чупихиных показать его в ветлечебницу.
– Вы догадались? – произнес я с восхищением. – Действительно, ведь кольцо пахло мясным фаршем…
– Увы, Захар Петрович, не догадалась, – печально улыбнулась Гранская. – Просто очень люблю кошек, но не могу позволить себе этого удовольствия. Слишком часто отлучаюсь в командировки…
Из зала суда
Деятельность суда при осуществлении правосудия направлена на всемерное укрепление социалистической законности и правопорядка, предупреждение преступлений и иных правонарушений и имеет задачей охрану от всяких посягательств:
закрепленных в Конституции СССР общественного строя СССР, его политической и экономической систем;
социально-экономических, политических и личных прав и свобод граждан, провозглашенных и гарантируемых Конституцией СССР и советскими законами;
прав и законных интересов государственных предприятий, учреждений, организаций, колхозов, иных кооперативных организаций, их объединений, других общественных организаций.
Всей своей деятельностью суд воспитывает граждан СССР в духе преданности Родине и делу коммунизма, в духе точного и неуклонного исполнения Конституции СССР и советских законов, бережного отношения к социалистической собственности, соблюдения дисциплины труда, честного отношения к государственному и общественному долгу, уважения к правам, чести и достоинству граждан, к правилам социалистического общежития.
Применяя меры уголовного наказания, суд не только карает преступников, но также имеет своей целью их исправление и перевоспитание.
Статья 3 Основ законодательства Союза ССР и союзных республик о судоустройстве в СССР
Ложь
Председатель народного суда Чернышев Николай Максимович пришел на работу без пятнадцати девять и застал уже на месте адвоката Вильнянского и прокурора Одинцова.
Через несколько минут пришли народные заседатели: воспитательница детского сада Валентина Эдуардовна Ромова и мастер мебельной фабрики Иван Иванович Шевелев.
– Ну, что же, – сказал Николай Максимович, взглянув на часы, – скоро девять, все в сборе, можно начинать заседание…
Судьи заняли места.
Николай Максимович окинул взглядом зал. Там сидело человек двадцать: родственники и знакомые подсудимого, несколько пенсионеров, регулярно посещавших почти все судебные заседания.
Чернышев знал, что на это заседание вызваны потерпевшая и два свидетеля, и поэтому удивился, когда секретарь доложил, что явились потерпевшая и один свидетель, но тут же вспомнил, что на повестке, посланной второму свидетелю, значилось:
«Кошелев уехал в командировку, вернется 15 октября».
После выполнения ряда процессуальных действий судья начал читать обвинительное заключение:
– «…Козлов Петр Григорьевич в 1982 году за мошенничество был осужден к трем годам лишения свободы. Освободившись из заключения в январе 1985 года, возвратился в город, где проживают его родители. Козлов не захотел заниматься общественно полезным трудом. Нигде не работая, он начал систематически пьянствовать.
27 августа 1986 года в ноль часов тридцать минут Козлов П. Г. в нетрезвом состоянии зашел в автобус № 1. На предложение кондуктора Харчевой Л. И. взять билет ответил грубостью, начал выражаться нецензурными словами. Тогда Харчева сказала Козлову П. Г., что, если он не возьмет билет, она будет вынуждена остановить автобус. После этих слов кондуктора Козлов начал избивать ее…»
Судья посмотрел в зал. Большинство людей относилось к Козлову осуждающе. Репортер районной газеты со скучающим видом поглядывал по сторонам, а потом что-то шепотом сказал своему соседу, и по движению его губ можно было понять: «Мелкое дельце».
Судья перевел взгляд на подсудимого.
Козлов не сидел с низко опущенной головой, у него не было виноватого вида. Наоборот, он молодцевато расправил плечи и с независимым видом поглядывал на окружающих.
– «…Виновность Козлова, – продолжал читать Чернышев, – полностью подтверждается показаниями потерпевшей и свидетелей. Так, потерпевшая Харчева показала: «27 августа 1986 года, когда мы ехали последним рейсом, на остановке «Гастроном» вошел гражданин высокого роста, как я позднее узнала, по фамилии Козлов. Зашел и сел. Я предложила ему приобрести билет, а если у него есть проездной, предъявить его. Тогда он стал ругаться. Я сказала, что буду вынуждена остановить автобус. После этого Козлов бросился на меня и начал избивать. Вначале ударил ногой в живот, а потом руками по лицу. Из носа пошла кровь. Я закричала. В это время как раз на остановке «Семеновская» вошел пассажир, как потом я узнала, по фамилии Кошелев, и спросил: «За что бьете?» В ответ Козлов заругался и толкнул Кошелева. В этот момент подоспел водитель автобуса Грошин, и они, то есть Грошин и Кошелев, схватили Козлова и вывели из автобуса. Он продолжал ругаться…»
В зале зашумели, послышались слова: «Хулиган! Управы на них нет!.. Чего его судить, и так ясно!..» Только репортер продолжал сохранять невозмутимый вид да женщина в первом ряду недовольно посмотрела на возмущавшихся.
У народного заседателя Шевелева заходили под кожей желваки. Он нервничал. А Валентина Эдуардовна не проявляла никаких эмоций.
– «…Свидетель Грошин на предварительном следствии заявил, – продолжал читать обвинительное заключение судья, – что поднявшийся в автобусе крик, а затем и плач Харчевой привлекли его внимание. Он остановил автобус, и когда вошел через заднюю дверь, то увидел, как Козлов толкнул Кошелева…»
Подсудимый Козлов, признаете себя виновным? – спросил судья.
Козлов бросил в притихший зал решительное:
– Нет!
Женщина с пухлым лицом, сидящая в первом ряду, не удержалась и выкрикнула:
– Правильно, Петенька, правильно…
На лицах других присутствующих в зале суда отразилось полное недоумение.
«Зачем он это делает?» – подумал прокурор, услышав заявление подсудимого, который на предварительном следствии полностью признал предъявленное ему обвинение.
– Каково мнение сторон о порядке допроса? – спросил судья.
Государственный обвинитель предложил заслушать вначале показания потерпевшей, затем свидетеля, после чего допросить подсудимого.
– Я тоже так считаю, – заявил Вильнянский.
Не возражала и потерпевшая Харчева. Это была совсем еще молоденькая девушка с курносым носиком и живыми серыми глазами.
Посовещавшись на месте, суд согласился с предложенным порядком и решил приступить к судебному следствию.
Как и положено по закону, Николай Максимович, прежде чем допрашивать потерпевшую, разъяснил ей, что она должна говорить суду правду и только правду, а за отказ от дачи показаний и за дачу ложных показаний она может быть привлечена к уголовной ответственности по статьям 181 и 182 Уголовного кодекса РСФСР.
После этого Харчева подошла к столу секретаря судебного заседания, расписалась в том, что предупреждена, и встала перед судом в ожидании вопросов.
– Что вы можете сказать по данному делу? – обратился судья к потерпевшей.
Она заметно волновалась. Ее волнение понятно: выступать перед судом, перед целым залом… Не каждый сохранит спокойствие.
– Наш автобус ехал последним рейсом, – тоненьким голоском как-то жалобно начала Харчева. – Когда Козлов вошел, я предложила взять билет. Он встал и хотел заплатить за проезд, но автобус в это время тряхнуло, и он случайно задел меня по лицу…
В зале стали удивленно переглядываться, а затем переговариваться. Женщина из первого ряда утвердительно замотала головой, как будто присутствовала при этом, и даже репортер оживился и вытащил из кармана помятый блокнот.
– Козлов не хулиган, не ругался, – продолжала она, – а задел меня по лицу совсем случайно. Понимаете, нос у меня слабый: чуть что – сразу кровь. И от жары так бывает.
Шум в зале нарастал. Судья призвал присутствующих в зале к порядку:
– Тише, товарищи, тише! Потерпевшая Харчева, продолжайте.
– Так вот я и говорю: кровь пошла у меня из носу. А вошедший на остановке пассажир Кошелев увидел кровь и подумал, что Козлов меня ударил, стал обвинять Козлова в хулиганстве, хотя тот совсем ни при чем. И я лично к нему никаких претензий не имею…
– За что Козлов толкнул Кошелева? – спросил судья.
– Не знаю, я не видела.
– Но ведь вы на предварительном следствии, – начал прокурор, – давали другие показания. Чем вы объясните это противоречие?
Харчева неопределенно пожала плечами.
– Я не знаю… Может быть, следователь неправильно записал. Да, я еще хочу сказать: в тот день у меня, кажется, была температура…
– Вы говорите, что Козлов не отказывался платить за проезд? – спросил потерпевшую адвокат Вильнянский.
– Нет, не отказывался.
– Хорошо, – кивнул адвокат, делая на листочке какие-то пометки.
– Почему же вы, – обратился прокурор вновь к потерпевшей, – на предварительном следствии не заявили, что все это недоразумение, что Козлов ни в чем не виноват?
– Не знаю, – неуверенно ответила она. – Как-то так получилось…
– Видимо, допрос свидетеля Грошина внесет ясность в дело, – сказал Николай Максимович и предложил Харчевой сесть на свое место.
– Пригласите свидетеля Грошина, – попросил судья.
Открылась дверь. Вместо Грошина вошла полная женщина с огромной хозяйственной сумкой, из которой торчал кочан капусты.
В зале возникло оживление. На минуту все забыли о судебном заседании, о свидетелях.
Но уже скоро судье удалось восстановить тишину. Полная женщина с хозяйственной сумкой потеснила кого-то в первом ряду и села прямо напротив Николая Максимовича. У нее действительно был очень смешной вид, и сам Чернышев с трудом удерживался от улыбки.
– Пригласите свидетеля Грошина, – еще раз повторил он.
– Я здесь.
Оказывается, никто не заметил, как во время суматохи в зал вошел свидетель. Теперь все с интересом разглядывали его. Это был высокий, интересный парень с несколько самодовольным видом, одетый в модные джинсы и спортивную куртку.
– Я Грошин. Спрашивайте. Лишнего времени нет, на работу надо. План…
Чернышев пристально посмотрел на Грошина, и тот под его взглядом замолк.
– Что вы можете нам сообщить по этому делу? – обратился судья к Грошину после того, как ему был разъяснен гражданский долг и обязанность правдиво рассказывать все известные обстоятельства, относящиеся к данному случаю, и сделано предупреждение об ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний.
– Знаете, товарищи, – заговорил Грошин, – я, может быть, и резко, по-рабочему скажу, но все это дело, из-за которого меня сюда пригласили, яйца выеденного не стоит.
– Ваши умозаключения можете оставить при себе, – строго заметил судья. – Говорите по существу.
– А я и говорю по существу, что дела-то и нет…
Грошину, видно, понравился собственный каламбур, и он засмеялся, поглядывая в зал, словно ожидая поддержки.
– Козлов спокойно вошел в автобус, взял билет, а когда хотел сесть, вагон тряхнуло, и он случайно задел Харчеву по лицу. А у нее, товарищи, нос очень слабый: чуть что – кровь так и хлещет.
– А зачем же вы тогда остановили автобус? – спросил судья.
– Во-первых, это была остановка, а во-вторых, я услышал шум: это Кошелев с бранью набросился на Козлова.
– А на предварительном следствии вы давали такие же показания? – спросил прокурор.
– Конечно.
– Прошу зачитать его показания, – обратился прокурор к суду.
Зал молчал, понимая, что наступил важный момент, что от правильности показаний Грошина зависит многое. Судья стал читать:
– «… Я услышал крики в автобусе, брань, затем плач Харчевой. Войдя в автобус через заднюю дверь, я видел, как Козлов толкнул Кошелева. У Харчевой из носа текла кровь. «Вот этот меня ударил», – сказала она, показывая на Козлова. Вместе с пассажиром Кошелевым мы уняли разбушевавшегося хулигана».
– Что вы на это скажете? – спросил прокурор.
– Подписал, не читая, – не задумываясь ответил Грошин.
Народный заседатель Шевелев как-то растерянно посмотрел на судью.
– Есть еще показания другого свидетеля, – спокойно заметил судья. – Кошелева Вадима Лазаревича. Он правда, отсутствует на сегодняшнем заседании, поскольку находится в командировке.
– Прошу огласить его показания, данные на предварительном следствии, – вновь обратился прокурор к суду.
Адвокат не возражал.
– Так как свидетель Кошелев сейчас отсутствует, – начал говорить судья, но в это время женщина с хозяйственной сумкой, наделавшая столько переполоха во время заседания, как школьница, подняла руку, а потом встала и заявила:
– Товарищ прокурор, товарищи судьи, а мой брат как раз сегодня приехал.
В зале опять засмеялись.
– Простите, но при чем тут ваш брат? – спросил судья.
– Речь идет о свидетеле Кошелеве, – вмешался народный заседатель Шевелев.
– А я о ком говорю? Вадим Кошелев и есть мой брат. Он сегодня рано утром приехал.
Суд, посовещавшись на месте, решил прервать судебное заседание и вызвать свидетеля Кошелева.
Через час судебное заседание возобновилось. В зале переговаривались, но, когда вошли и сели на свои места судья и заседатели, все стихли.
– Свидетель Кошелев, – сказал Николай Максимович, вы должны говорить суду только правду…
– Постараюсь, – сказал, расписываясь, Кошелев. – Врать не в моих привычках.
– Расскажите, что произошло в автобусе. Постарайтесь вспомнить все. Это очень важно.
– Я прекрасно понимаю, что должен был явиться на сегодняшнее судебное заседание, но меня срочно послали в командировку, где планировалось пробыть дней двадцать пять. Я – слесарь-наладчик. Но управились мы не за месяц, а за две недели, и я сразу же…
Адвокат Вильнянский перебил его:
– Товарищ судья, я считаю, что свидетель должен говорить по существу дела.
– Расскажите о самом происшествии, – сказал судья.
– Хорошо. Это было двадцать седьмого августа, – начал свой рассказ Кошелев. – Да, двадцать седьмого. В тот день после работы у нас было профсоюзное собрание. Длилось оно очень долго, было много вопросов, споров. А потом еще концерт. Одним словом, освободился я поздно вечером, было около двенадцати ночи. Когда подошел автобус, я услышал крик, а потом увидел, как вот этот мужчина, – Кошелев показал на подсудимого, – избивает кондуктора. Я хотел остановить хулигана, он толкнул меня.
– Это неправда! – бросил с места Грошин.
– Что неправда? – удивленно спросил Кошелев.
– Да как же вам не стыдно, уважаемый товарищ, – продолжал Грошин. – Зачем вы возводите поклеп на честного человека? Ведь все было не так, как вы говорите. Ну скажите, зачем вам потребовалось привлекать к суду ни в чем не повинного человека?..
– Свидетель Грошин, будете говорить, когда вас спросят, – строго оборвал судья.
– А я уже все сказал.
Кошелев помолчал несколько минут, удивленно глядя то на Козлова, то на Грошина, то на притихший зал.
– Тут явно какое-то недоразумение, – наконец сказал он. – Конечно же, здесь недоразумение… А может, я что-нибудь не так?..
В зале тишина. Всем понятно: кто-то из свидетелей врет. Но кто? От этого зависит очень многое, и в первую очередь – приговор суда, который, в соответствии с законом, основывается на тех доказательствах, которые были рассмотрены в судебном заседании.
– Видимо, вы, товарищ Грошин, – говорит Кошелев, – не все видели или забыли, как все произошло.
– Прекрасно видел и помню. Да и Харчева может подтвердить мои слова. Правду я говорю, Люба?
Девушка, не поднимая глаз, утвердительно кивнула головой.
– Свидетель Грошин, встаньте, – сказал судья. – Вы слышали показания Кошелева?
– Да. И утверждаю, что это неправда.
Кошелев, несколько растерянный, стоит молча.
– Хорош гусь! – зло бросила из первого ряда женщина в косынке, по-монашески надвинутой на лоб.
– Я настаиваю на своих показаниях, – вновь заговорил Кошелев. – И, если можно, прошу допросить при мне кондуктора Харчеву… Понимаете, Грошин, в лучшем случае, что-то путает, а в худшем… Я даже не знаю, что сказать.
Кошелев пристально посмотрел на Харчеву. Она, видимо почувствовав его взгляд, старалась не поднимать глаз, чтобы не встретиться с его взглядом. Затем плечи Харчевой начали подергиваться: она заплакала.
– Довели человека до слез! – не унимался Грошин.
Харчева подняла голову и посмотрела на всех заплаканными глазами.
– Это не он довел меня до слез, – глотая слезы, сказала она, кивая на Кошелева. – А ты, Владимир, ты…
Грошин предостерегающе поднял палец к губам: дескать, молчи.
– Нет, я молчать не буду, достаточно с меня вранья и позора… Все из-за тебя…
Судьи с вниманием слушали ее, репортер что-то быстро записывал в блокнот.
– Я сказала неправду, – продолжала Харчева, вытирая платком глаза. – Но я не могу больше. Я должна, я обязана рассказать все, как было, потому что из-за меня честного человека Кошелева стали подозревать. А ведь то, что рассказал вам Кошелев, – чистая правда. Козлов действительно отказался платить за проезд, ругался, а когда я сказала, что остановлю автобус, он начал бить меня ногой и кулаками…
– А почему же здесь, на суде, вы, Харчева, старались защитить Козлова? – спросила народная заседательница Ромова. – Почему пытались выгородить его?
– Я не собиралась защищать Козлова. Я сама прекрасно понимаю, что он хулиган.
Грошин опять предостерегающе поднес палец к губам.
– Нет, не буду я молчать. Понимаете, как произошло? Позавчера, часов в девять вечера, ко мне пришли Грошин и мать Козлова – Евдокия Семеновна. Вон она сидит в первом ряду. – Харчева указала на женщину в косынке и вдруг замолчала.
– Продолжайте, продолжайте, мы слушаем, – сказал судья.
– Так вот, пришли они ко мне. Мать Козлова в слезах. С Грошиным она, видимо, еще раньше переговорила. Вот Владимир, то есть Грошин, и стал выступать: понимаешь, говорит, конечно, Козлов перед тобой очень виноват, и уж как только освободят его, он придет и прямо на коленях будет извиняться. Ну, а сейчас мы должны ему помочь, выручить парня из беды. Сама, мол, знаешь, сейчас за хулиганство строго. Посадят. А он у матери единственный сын, а старуха – человек больной, сердце у нее плохое и еще двадцать четыре удовольствия. Мать Козлова, Евдокия Семеновна, в это время прямо слезами исходила. Посмотрела я на нее и жалко стало. А Грошин еще больше меня разжалобил, невеста, говорит у него есть, хорошая девушка. Они в следующее воскресенье хотели в ЗАГС идти, да видишь, как оно нескладно получилось. Мать Козлова мне уже чуть руки не целует. Я подумала да и говорю: ладно, я скажу на суде, что он это нечаянно сделал. Но ведь есть еще один свидетель. Он тоже уже согласился простить? Оказалось, что мать Козлова с Грошиным уже ходили к нему домой, и им сказали, что он в командировке и приедет не скоро. Вот и все, товарищи судьи. Мне стыдно, стыдно смотреть в глаза и Кошелеву, и вам, и всем.
Харчева вновь расплакалась.
Когда судебное следствие закончилось, судья предоставил слово прокурору для произнесения обвинительной речи. Прокурор начал с оценки общественной опасности, которую представляет собой хулиганство, а затем перешел к анализу доказательств. Виновность подсудимого теперь не вызывала у большинства присутствующих в зале никаких сомнений. Да, сидящий на скамье подсудимых Козлов – злостный хулиган, который должен быть лишен свободы. Ну а как быть со свидетелями, теми, кто, презрев свой гражданский долг и обязанность перед законом, лгали суду, пытались выгородить преступника?
Отвечая на этот, поставленный в обвинительной речи, вопрос, прокурор попросил суд возбудить в отношении их уголовное дело.
После этих слов присутствующие в зале суда, словно по команде, повернулись в сторону Грошина и Харчевой. Лица их были растерянными: такого исхода они никак не ожидали.
У Козлова оставалась последняя надежда – адвокат. Он посмотрел на него умоляющими глазами. Виктор Васильевич Вильнянский был квалифицированным, опытным защитником. И говорил прекрасно. Но несмотря на все его старания, облегчить участь подсудимого было трудно. Адвокат просил суд о снисхождении.
А когда суд предоставил Козлову последнее слово, он только и сказал:
– Прошу не лишать меня свободы.
Суд удалился на совещание для вынесения приговора.
Часа через полтора суд огласил приговор:
– «Руководствуясь статьями 301 и 303 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР, – громко и внятно читал судья, – суд приговорил Козлова Петра Григорьевича по статье 206 части второй Уголовного кодекса РСФСР к трем годам лишения свободы…»
Когда судья кончил чтение приговора, зал сразу оживился, кто-то спорил, что-то доказывал. Репортер захлопнул свой блокнот. Грошин застегнул молнию на своей спортивной куртке, махнул рукой и направился к выходу. Но судьи продолжали стоять. И когда Грошин был уже в дверях, он услышал, как в зале наступила тишина и судья стал читать новый документ. Он решил уйти, не слушать, здесь его больше ничего не интересовало, но вдруг громко произнесенная его фамилия заставила остановиться и выслушать последние слова судьи:
– «За дачу ложных показаний суд определил возбудить против Грошина Владимира Терентьевича и Харчевой Любови Сидоровны уголовное дело по статье 181 Уголовного кодекса РСФСР…»
Грошин так и окаменел в дверях. Только теперь он понял: суд согласился с мнением прокурора и вынес определение о возбуждении уголовного дела.
Предварительное следствие по делу Грошина и Харчевой длилось недолго.
На этот раз Грошин не пытался отрицать свою вину и выложил сразу всю правду на первом же допросе. Он рассказал, как Евдокия Семеновна Козлова, узнав, где живет Грошин, пришла к нему незадолго до суда. Она пригласила его к себе домой. Сначала Козлова говорила, что просто хочет узнать все подробности, чтобы передать их адвокату, которому это поможет при защите сына. Когда Грошин пришел к ней домой, то увидел богато накрытый стол.
В гостях у Козловой он крепко выпил. После этого она и стала выкладывать ему свой план.
– Ты, сынок, не бойся. Все будет шито-крыто.
– А я и не боюсь, – выпятив грудь, заговорил подвыпивший Грошин. – Чего мне бояться? Это твоему сыну, Петьке, бояться надо. Как пить дать угодит за решетку.
– А может, и не угодит, – не унималась Козлова. – За этим я тебя и позвала. Выручи, Володенька, век буду за тебя бога молить!
– Я, тетка, атеист. В бога не верю. Ты говори, чего тебе надо, а там посмотрим.
– Да все очень просто, – прошептала Козлова. – Ты на суде скажи, что все было не так. Что не бил Петя никого по лицу, не хулиганил, мол, не сквернословил… Понимаешь?
– Ну, допустим, я это скажу. Но ведь, кроме меня, еще два свидетеля будут – Любка Харчева и этот, как его, Кошелев. С Любкой я как-нибудь договорюсь, а вот с Кошелевым.
– А к Кошелеву мы вместе сходим. Не захочет же он, чтобы молодой парень из-за всякой ерунды срок отбывал.
– А кто его знает? Он на вид человек-то серьезный. Но попробовать, конечно, можно. Попытка не пытка.
– Ну вот и договорились. Спасибо тебе, сынок! Век не забуду.
– Это ты, тетка, брось. Мне ни к чему, чтобы меня век помнили. Я не Пушкин. Я материалист, понимаешь? А что значит материалист? Это значит, что интересуюсь благами материальными. Поняла?
Евдокия Семеновна оказалась догадливой. Скоро на столе перед Грошиным лежали джинсы, купленные для сына. Те самые джинсы, в которых Грошин и пожаловал на суд.
– Ну, а как Петьку моего освободят, – говорила она, – так мы тебе еще подбросим, не сомневайся. Деньги у сына есть.
– Я, тетка, воробей стреляный. Так и запомни: на мякине провести Владимира Терентьевича Грошина невозможно. И заруби себе это на носу!
– Да что ты?! Мы же с тобой теперь, как это говорится, союзники. И у нас друг к другу должно быть полное доверие.
– Вот то-то, – назидательно сказал Грошин.
– Я так думаю, – говорила Козлова, – что эту девчонку, кондукторшу… как ее, бишь, кличут?
– Люба Харчева, – подсказал Грошин.
– Вот-вот, Харчева. Так ее тоже, того, подмазать нужно. Какой ей подарочек, а?
– Э, нет, тетка. С Любкой твой номер не пройдет. Она не я. Что она в жизни понимает? Ничего. Материальные блага ценит? Отвечу: нет, не ценит. Душу такого человека, как ты, поймет? Нет, не поймет. К ней другой подход нужен. Ну кто такая Харчева? Принципиальная! Но ведь она кто? Баба! А как бабу пронять, небось сама знаешь? Жалостью. Но прежде мы с тобой к Кошелеву сходим, ты там поплачься как следует… Ну, а если он и не согласится, черт с ним. Ведь нас будет двое – я и Любка, а он один. Конечно же, поверят нам.
Назавтра утром Козлова и Грошин отправились к Кошелеву. Ну тут им сказали, что Вадим Лазаревич уехал в командировку и будет через месяц, никак не раньше.
– Ты, тетка, прямо в рубашке родилась, – сказал ей тогда Грошин. – Теперь нам только осталось Любку уломать, но по-моему, это дело простое.
И вечером того же дня они пошли к Харчевой «в гости». Сначала Люба наотрез отказывалась врать на суде, но затем доводы Грошина, а в особенности мольбы и слезы Козловой, подействовали на нее…
Дело по обвинению Грошина и Харчевой слушалось выездной сессией народного суда в клубе автобусного парка. В этом клубе часто устраивались выставки картин самодеятельных художников. На сцене их товарищи по работе выступали в ролях Павки Корчагина, Городничего, Гамлета и Любови Яровой. В актовом зале клуба не раз звучали стихи, написанные своими поэтами…
Но в тот день здесь заседал народный суд. И все люди, сидящие в зале, явились сюда не из любопытства, не жажда каких-то развлечений привлекла их. Они пришли, потому что на скамье подсудимых оказались люди, которых они хорошо знают, чьи судьбы им не безразличны.
За столом рядом с прокурором сидел лучший водитель парка Михаил Кириллович Кильдеев. Он – общественный обвинитель. Ему доверили товарищи по работе выступить от их имени.
Идет судебное следствие. Дают показания подсудимые, свидетели. Участники процесса задают вопросы. Присутствующие с нетерпением ожидают выступления Михаила Кильдеева. Наконец судья говорит:
– Слово предоставляется общественному обвинителю.
– Товарищи, – начал свою речь Кильдеев, – многие из вас давно знают Грошина, вернее, работают с ним. Ведь Грошин трудится в нашем парке с 1980 года.
