Текст книги "Встать! Суд идет"
Автор книги: Анатолий Безуглов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)
– Товарищ Чупихина, если вам известны какие-нибудь нечестные поступки Бражниковой, почему вы не сообщили об этом в соответствующее учреждение? – спросил я спокойно.
– Махинаций ее не знаю. Как там они комбинируют, это их дело. Я просто сужу по фактам. Тамара не по средствам живет, это точно. Сама хвастает, я ее за язык не тяну никогда. И разбираться в этом не моя забота. Своих хватает. Но я прошу, чтобы нас с мужем оградили от неправды. Никакого кольца мы не брали.
Я постарался поскорее закончить нашу беседу. Все это попахивало склокой. Не знаю, удовлетворилась Чупихина или нет. Но я дал понять, что кляузами заниматься не собираюсь. Разговор должен быть честный и открытый.
Валентина Федоровна ушла не очень уверенная в себе. Во всяком случае, не такой, как пришла.
В довершение ей досталось от моей секретарши за вторжение без очереди. Вероника Савельевна умеет отчитать за нахальство. Правда, делает это тактично, но разит наповал.
Потом уже, анализируя визит Чупихиной, я ловил себя на том, что мне ее жаль. Отбрасывая в сторону эмоциональность и запальчивость, что могло в какой-то степени объяснить ее позицию в отношении бывшей подруги, ситуация складывалась сложная. Пропажа ведь совершилась в доме Чупихиной. И если они в ней не виновны, то поведение Бражниковой заслуживает обиды.
Я высказал эти соображения Гранской.
– Да, этакая обиженная курочка, – усмехнулась Инга Казимировна. – Вы бы слышали, что она говорила мне. Якобы муж Бражниковой, Дмитрий Романович, был влюблен на самом деле в нее, Чупихину. Но Тамара увивалась за ним и соблазнила. Я передаю в более мягкой форме. Вот он и был вынужден жениться на своей жене.
– Насколько это может соответствовать правде?
– Не знаю.
– А не могут прежние отношения Дмитрия Романовича и Валентины Федоровны служить причиной для мести со стороны Бражниковой? – предположил я. – Вот она и устроила «пропажу».
– Двенадцать лет прошло. Прямо граф Монте-Кристо в юбке, – Гранская рассмеялась. – Потом что? Убийство соперницы? Бриллианты уже есть. Камешек в три четверти карата.
– Вам не очень нравится дело? – спросил я.
– А вам? – невесело покачала головой Инга Казимировна.
– Мы их не выбираем. Любое дело есть дело.
– Лучше, если бы его вел мужчина, – сказала Гранская.
– Почему? – удивился я.
– Захар Петрович, мне, как женщине, мешают страсти.
Я хотел сказать Инге Казимировне, что, скорее, считал ее в работе бесстрастным, вернее, умеющим скрыть свои чувства, следователем. Но побоялся, что она поймет не так.
Она, улыбнувшись, продолжала:
– Мне мешает то, что вижу, как примешивается к этой истории склока. Простите за грубые, но точные слова – базарная бабская ругань. Я этого никогда не выносила.
– Почему вы считаете, что это только склока? Если кольцо пропало – значит, оно, скорее всего, украдено. Преступление, согласны?
– Разумеется.
– Если пропажа инсценирована, а такая инсценировка всегда подразумевает корыстную цель, то это также уголовно наказуемое деяние.
– А если ни то, ни другое? Может, Бражникова оставила кольцо в тесте, в фарше, она же сама говорит, что оно снималось легко. В конце концов, его смахнули с отходами в помойное ведро.
– Что следует из материалов дела?
Гранская вздохнула:
– Чупихина не отрицает, что по ее совету Бражникова пошла положить кольцо на трельяж. Но она не помнит, было на руке Тамары Егоровны кольцо, когда они лепили пельмени, или не было. И сама Бражникова говорит в показаниях, что они искали и на кухне. «Как бывает: подумала, не сделала». Это же ее слова. Выходит, есть сомнение в своих действиях. Или в запоминании их.
– Зато четыре человека обыскали все места, где могло тем или иным способом очутиться кольцо. Это не иголка. И поиски были, как видим, более чем тщательные. Испариться кольцо не могло. Посторонних не было. Значит, оно осталось у Чупихиных, или Бражникова ловко запрятала его и унесла. Попробуйте доказать, почему и с какой целью та или другая сторона могла это сделать?
Инга Казимировна улыбнулась:
– Вы всегда, Захар Петрович… Как бы это выразиться, умеете снять ненужные эмоции.
– Благодарю за комплимент, – усмехнулся я.
– Но в данном случае без эмоций нельзя.
Свою версию на взаимоотношения между тремя – я говорю о Тамаре Егоровне, Валентине Федоровне и Дмитрии Романовиче – Чупихина высказала. Бражникова рассказала мне свою. По ее словам, муж ее никогда не был влюблен в Валентину. Более того, Валентина сама была к нему неравнодушна и вышла замуж за Чупихина по следующим мотивам: Дмитрий ей не отвечал взаимностью и поэтому Валентине было теперь все равно; Василий Демидович старше на десять лет, обеспечен и можно за его спиной делать все, что заблагорассудится. Детей Чупихины не имели. Только сын от первого брака Василия Демидовича. По словам Бражниковой, Чупихина завидует ей. Молодой муж, свои дети. Не прочь, мол, завести интрижку с Дмитрием Романовичем за спиной мужа. Тем более, бабенка в самом соку. Не работает, вот и тянет на любовные приключения. А мужа, как утверждает Бражникова, Валентина не любит и презирает. Он нужен ей, как корова, которую можно доить. Что он жулик, Валентина якобы знает, в чем признавалась не раз Бражниковой, а бросит его, в случае чего, не моргнув…
– И Чупихин, выходит, хапуга, – покачал я головой.
– Махровый, говорит Бражникова. Сам лично возит зимой начальству свежие огурцы и помидоры. Ящиками… Делами Чупихина заинтересовался ОБХСС.
– Ну и ну, – сказал я, вспомнив, как «разоблачала», в свою очередь, приятельницу Чупихина.
– Бражникова припомнила еще, что когда Василий Демидович был заведующим овощной базой, то едва не сел за махинации. Откупился, наверное, говорит.
– Как разобраться, где правда, а где ложь?
Гранская пожала плечами:
– По делу овощной базы Чупихин проходил как свидетель. Но его сразу после этого перевели на другую должность. Даже с повышением.
– А насчет самой Бражниковой?
– Директором гастронома она всего четвертый год. По материалам ревизий – ни хищений, ни злоупотреблений не было. Имеется благодарность за систематическое перевыполнение плана. Между прочим, Литвиновское парниковое хозяйство второй год держит переходящий вымпел области за высокую культуру производства.
– Понятно.
– Да, одна деталь. Бражникова утверждает, что, когда они учились с Чупихиной в техникуме, Валентина была замечена в мелких кражах.
– А именно?
– У одной подружки своровала сало.
– Что? – воскликнул я.
– Сало. Прислали из деревни студентке, а Валентина выкрала из тумбочки. И якобы присвоила чужую косынку.
– Интересно, это было в действительности?
– Я спросила у Чупихиной, – ответила Инга Казимировна серьезно. – Было.
– Так и призналась спокойно? – удивился я.
– Сказала, что сало стащила сама Бражникова. – Я невольно улыбнулся. – По поводу косынки возмущалась. В общем, все выглядит скорее печально, чем весело, – подытожила Гранская.
– Непонятно одно: по какой причине обе женщины стараются очернить друг друга. Если у них есть основания для этого, значит, каждая могла совершить неприятное бывшей приятельнице. Кто же виноват?
– Ответить на этот вопрос, Захар Петрович, я пока не могу, – призналась Инга Казимировна.
Разумеется, помнить все время о деле, которое вела Гранская, я не мог. Голова была занята более важными событиями.
Но однажды ночью меня разбудил междугородный звонок. Я ощупью пробрался в коридор, где стоял телефон, взял аппарат и пошел на кухню, плотно закрыв дверь, чтобы не обеспокоить Дашу.
– Товарищ Измайлов? – спросил незнакомый голос.
– Слушаю вас.
– Мне говорили, что мы встречались где-то, но я не помню.
– С кем я разговариваю? – спросил я нетерпеливо.
Но мой собеседник не спешил представиться.
– Измайлов, – произнес он как старому знакомому, – ты не собираешься в область?
– Нет, – машинально ответил я.
– Приезжай, Измайлов. Хочу с тобой потолковать. Где хочешь – можем в «Олень» закатиться, а дома тоже неплохо. – Он засмеялся. Лучше дома. Я привез из Мурманска копченого палтуса.
Разговор начинал меня удивлять.
– С кем имею честь? – повысил я голос.
– Краюхин я, Краюхин… Писатель Краюхин.
Это был наш областной литературный маэстро. Действительно, я его видел несколько раз на областных совещаниях. Он неизменно сидел в президиуме.
– Я вас слушаю, товарищ Краюхин.
– Измайлов, это не совсем телефонный разговор. Приезжай к нам, душевно пообщаемся.
Я ответил:
– Боюсь, скоро у вас не буду.
– Напрасно. Надо отдыхать, заботиться о своем здоровье. Жизнь одна, другой не будет никогда.
Меня все больше интриговало, что это он заботится о моей персоне.
– Какой у вас там отдых! Вот у нас, в Зорянске, тихо, речка. Рядом лес. Приехали бы, товарищ Краюхин, набрались впечатлений. Для творчества.
– Спасибо, Измайлов, как-нибудь в другой раз, – сказал он серьезно. – Я теперь о нефтяниках роман задумал. Кстати у тебя там нефти нет в районе?
– Торф не подойдет? – ответил я тоже серьезно.
– Отстал ты, Измайлов, отстал, – назидательно произнес писатель. – Нынче о нефти весь мир говорит. Кровь экономики, рычаг прогресса и политики. – Он помолчал. Потом спросил: – О чем мы говорили?
– Об отдыхе, о жизни.
– Нет. Я вот об чем хотел с тобой поговорить. Обижают, Измайлов, моего приятеля, можно сказать, друга.
– Какого?
– Васю Чупихина. Зря обижают. Ты бы с ним в разведку пошел?
– Простите, товарищ Краюхин, лично не знаком.
– Хочешь, познакомлю?
– Почему именно меня?
– Я бы с ним в разведку хоть сейчас.
– А не поздновато? – сказал я, глядя на часы – около двух ночи.
– Это ты зря, Измайлов. Есть еще порох в пороховницах.
– Вполне допускаю. – Интерес к пьяной болтовне у меня пропал. Более того, бесцеремонность, с какой вел себя Краюхин, разозлила. – Вот что, дорогой товарищ, я охотно бы поговорил о разных рычагах прогресса и экономики, но завтра вставать рано. Служба. Об этом бы тоже неплохо подумать. О человеке.
– Обижаешься, Измайлов? Зря, я ведь по-простому, по-человечески.
– Не обижаюсь.
– Вот и славно.
– …А возмущаюсь.
Я повесил трубку. Сел, закурил, глядя на аппарат. Вдруг Краюхину вздумается снова позвонить.
Сон как рукой сняло. Интересно, чем вызван этот бредовый звонок? Неужели Чупихин попросил писателя соединиться со мной? Или это порыв самого Краюхина? Все выглядело странным и нелепым. Что изменилось, когда я узнал о столь «высокой» дружбе? Ровным счетом ничего. Пожалуй, это даже вредило. Не люблю, когда на меня давят. Наверное, как всякий другой человек.
И зародились сомнения… Был до этого некто Чупихин Василий Демидович. Не знал я его. Не искал в нем ни плохого, ни хорошего. Теперь же выходило: неспокойна у него совесть, если он ставит вокруг себя защиту в лице Краюхина! Может быть, на всякий случай? А может быть…
Посидев на кухне и убедившись, что второго звонка писателя, скорее всего, можно не опасаться, я вернулся в спальню. Как можно тише лег в постель.
– Кто звонил? – спросила Даша.
– Спи, поздно.
– По службе?
– Пожалуй, нет.
– А что ты такой раздраженный?
– Нет, Дашенька, не раздраженный.
– Я же вижу.
– Писатель Краюхин звонил, – надо объяснить хоть в двух словах. Иначе будет думать, не заснет.
– Откуда ты с ним знаком?
– Впервые разговаривал.
– Хочет о твоей работе писать?
– Нет, о нефтяниках, – я почему-то улыбнулся. И досада от этого прошла.
– Не мог позвонить днем?
– Приспичило, наверное. И еще в разведку собирался.
Даша тихо засмеялась:
– Он в своем уме?
– В чужом. От винно-водочного отдела.
О Краюхине я рассказал Гранской. Инга Казимировна хохотнула:
– И вас, значит, теребят. Не хотела говорить… Мне тоже звонят.
– Кто?
– Директор ПТУ № 2, знаете его?
– Григорьянц? – удивился я. – Какое отношение он имеет к Чупихину? Полгода всего в нашем городе.
– Между прочим, поинтересовался, не нужен ли мне шкаф-стенка? Недорого. У них экспериментально-производственные мастерские принимают заказы. – Следователь хитро улыбнулась. – Правда, весьма ограниченно.
– И что вы ответили?
– Что все столярно-мебельные работы завершены в моей квартире на три пятилетки вперед.
– Еще кто?
– Начальник отдела перевозок аэропорта.
– И все за Чупихина?
– За него, сердешного.
– А Бражникову кто-нибудь защищал?
– Она потерпевшая, – засмеялась Гранская. – Ее защищает закон и мы с вами.
…Затем последовал еще один визит. Ко мне на прием записался Бражников.
Откровенно сказать, мне хотелось бы избежать этой встречи. История с пропажей кольца принимала неприятный оборот. Звонки, хождения по инстанциям. Помощник прокурора области, приезжавший на пару дней в Зорянск, и тот, как бы между прочим, спросил:
– Не закончили еще дело, в котором, кажется, упоминается директор Литвиновского парникового хозяйства?
– Нет, – ответил я. – Думаю, на днях завершим.
– Не тяните.
– Время еще есть. По закону.
Меня подмывало узнать, какими путями молва докатилась до области и кто именно этим интересуется. С помощником областного прокурора мы в отличных отношениях. И все-таки я не спросил. Лишняя нервозность и раздувание ажиотажа.
Бражников пришел в хорошем костюме. Белая рубашка, галстук. Несмотря на нелепую прическу – голый затылок, на темени как будто пришлепнут чуб, – Дмитрий Романович производил приятное впечатление.
Глядя на открытое лицо с двумя глубокими складками по щекам, что делало его мужественным, на крепкие, тяжелые руки, спокойно покоящиеся на коленях, я с тоской подумал: «Неужели и он будет кляузничать?»
– Товарищ прокурор, – сказал Бражников, и я подивился его мягкому, высокому голосу, – как бы всю эту историю прикончить?
– Не понимаю вас, Дмитрий Романович, в каком смысле?
– Стыдно перед людьми. Надо что-то придумать, обмозговать. У вас же власть.
– Погодите, погодите. Дело заведено по просьбе вашей супруги, по ее официальному заявлению.
– Если баба за дело примется, пух да перья летят… А там где две бабы – атомная война.
– Для нас все равны: и мужчины, и женщины.
– Мужики легко договариваются. Я вот своей толкую: «Брось ты из-за паршивого колечка жизнь себе и здоровье сокращать. Наживем еще». Нет, уперлась на своем и не сдвинешь. Говорит, надо их вывести на чистую воду. А вдруг оно, кольцо, в смысле, действительно потерялось, толкую. Ведь может быть такое, товарищ прокурор? – Я неопределенно пожал плечами. – Иной раз сунешь куда-нибудь, к примеру, штангенциркуль, обыщешься весь день, а он в таком месте оказывается, не удумаешь. А тут козявка, – он показал кончик пальца, – штукенция чепуховая. Ей закатиться куда-нибудь ничего не стоит. Так век и пролежит. Я толкую супруге своей: «Пойдем к Чупихиным, сядем вчетвером, поговорим и плюнем на это дело. Ведь по-людски можно договориться. Нельзя же срамить себя и других из-за железки, хоть она и золотая». Нет, ни в какую. Кричит, дело на принцип пошло. Валька, мол, ее грязью облила, с помоями мешает. А я толкую: «Ну, пошумели, примириться надо». Беда, товарищ прокурор, дети что скажут? Что они переймут от нас?
– Да, пример для детей не очень подходящий. Товарищ Бражников, ну а если кольцо не потерялось? – Он мне чем-то нравился. И было интересно узнать глубже.
– Ну и что? – удивленно посмотрел он на меня, словно пропажа по злому умыслу не имеет никакого значения. – Пусть прикарманила Валентина. Это уже, на ее совести, а тебе, толкую жене, зачем трепать имя наше и срамиться? Правда, она не этим, так другим боком, а выйдет. Тогда совсем от стыда сгоришь.
Выходит, инсценировку пропажи со стороны супруги он отрицает. Или совершенно уверен в ее честности, или не знает до конца. А может, сам чистый, открытый человек и считает всех таковыми.
– Вот вы осуждаете поведение жены. Как вы думаете, почему она себя так ведет?
– Не знаю, товарищ прокурор. Дома все есть, дети обуты-одеты, я себе не позволяю грубости против нее. Что и говорить, многие нам завидуют. Может, тряпки испортили? – вопросительно посмотрел на меня. И сам ответил: – Откуда? Она рассказывала, как в деревне жила после войны. Одно платье. Днем замарает, вечером на печи голышом сидит, а платье выстиранное сушится. А теперь в гардероб не всунешь и листок бумаги, так тесно. Надевай хоть каждую неделю новое платье. Как мы обженились с ней, другая была. Одна пара туфлишек имеется – на том спасибо, пальто одно для зимы и осени – хорошо, стол и два стула есть – больше не надо. И веселая была, приветливая, что ни делает – с песней да шуткой. – Он замолчал.
– А теперь? – спросил я.
– Годы, конечно, другие. – Он вздохнул. Задумался. Наверное, поразившись открытию, что сейчас его жена другая.
– Какие годы? – сказал я. – Самые интересные. Сила жизни.
– Недаром говорят: в девках одно, в замужестве – другое, – не очень уверенно оправдывался Бражников.
– С Чупихиным вы теперь совершенно не общаетесь?
– Я?
– Да, вы лично.
Он виновато улыбнулся:
– С Василием Демидовичем как-то встретились. Тайком от жен. Уважаю я его. Что вы хотите: двенадцать лет как на Тамаре женат, все у нас вместе. И праздники, и горе. Первого мая куда – к Чупихиным, Восьмое марта, Новый год – только с ними. У нас, конечно, тоже собираемся. – Бражников поправился: – Собирались. Они квартиру получили. Всякие там железки нужны, крючки. Поверьте, как в своем доме возился. Как из сердца выкинешь? Если Тамара задерживается, бывает у них передача, учет, бегу к Василию. Он жил в молодости в Баку, игру ихнюю привез: нарды. Я тоже пристрастился. Вот и коротали зимние вечера. Как тепло, у меня свое дело есть – под «Москвичом» торчать. Похлопотнее дитяти малого. Он тоже ко мне привык, я о Василии Демидовиче. Позвонил на днях на завод. Встретимся, говорит. Чувствую, тоскует. Я сказал начальнику цеха, что надо по делам. У меня отгулов – во! – Бражников провел ногтем большого пальца по горлу. – Чупихин заехал за мной. Поехали в «Партизанский лес», кафе за Литвиново знаете?
– Знаю.
– Взяли чайку. Он мне: «Митя, тошно от всего». – А мне?» – толкую. «Шут с ним, с проклятым кольцом. Сколько стоит, я отдам». Я, конечно, отказываюсь. «Недоразумение форменное», – толкую. – «А если бы она на улице его потеряла?» Он говорит: «В моем доме все-таки». Жалко мне его стало. За что страдает человек? Говорит: «Веришь, с работы неохота к себе ехать. Валька злая как черт. Ревет. Ты уж прости меня за откровенность, ругает, что я не могу все это прикрыть. Да ведь стыдно из-за чепухи к людям обращаться». Я сижу как оплеванный. Он, можно сказать, по-человечески просит, моя вина тоже ведь есть, супруга законная мне приходится. Пообещал с Тамарой поговорить.
– Ну и что?
– Только заикнулся – и не рад был. Говорит, если я хоть еще раз с Чупихиным встречусь, заберет детей и уедет к матери. Знаете, я даже подумал: не купить ли ей втихаря точно такое же кольцо и подсунуть куда-нибудь, будто оно нашлось.
– Деньги немалые. У вас, наверное, бюджет общий с женой? – улыбнулся я.
– Не докопалась бы. Занял бы и из премиальных потихонечку выплатил. Премиальные, они неопределенные.
– И что бы это изменило? – спросил я.
– Как что? – удивился Бражников. – Улеглось бы. С Васей и Валентиной как-нибудь помирились. Все забывается. Не такое прощают…
– Вы меня не поняли, Дмитрий Романович. Дело, наверное, все-таки не в кольце.
– Шибко переживает Тамара. Подарок на наш юбилей, вместе в Москве выбирали. Говорит, предчувствие у нее нехорошее, что оно пропало…
– А если не пропало?
Бражников растерялся. Поводил в воздухе руками. И удивленно сказал:
– Куда ж тогда делось?
– Вот это интересует всех.
– Меня теперь не очень, – тяжело вздохнул он. – Скорей бы история кончилась. Неужели нельзя как-нибудь этак. По-хорошему. Вы б с ними, с бабами, поговорили, что ли? Или не положено?
– Почему же не положено? Пытались. – Я невесело улыбнулся. – Видать, дело в принципе… Как вы думаете?
– Не по-людски у нас вышло, – сказал Бражников и повторил: – Не по-людски. Об этом я толкую.
Он ушел. Это был первый посетитель по делу о кольце, который говорил честно о понятных вещах. Бражников мне понравился.
Но реакция Гранской оказалась неожиданной.
– Вы допускаете возможность, что Чупихина взяла кольцо?
– Как вам сказать, Захар Петрович… Был у Валентины Федоровны прецедент. В техникуме. Я разузнала. Бражникова не соврала. Чупихину чуть не выгнали со второго курса. Ее взяли на поруки. Она действительно стащила у подруги кусок сала. Насчет косынки – не ясно.
– И большой кусок сала?
– Сейчас точно не помнят. Но, видимо, приличный, если это дошло до дирекции. Собрание устроили.
– Может, она с голодухи? – предположил я. – Одно дело на продажу, другое – когда обстоятельства.
Инга Казимировна не упустила случая:
– Если прокурор считает, что кража может быть оправдана…
Я невольно улыбнулся:
– С вами надо держать ухо востро. Нет, вы меня не так поняли, товарищ следователь, я говорю о выяснении личности.
– Нет, не на продажу, – сказала Гранская уже серьезно. – И уличили ее как: она всех угощала.
– Факт любопытный. Она действительно нуждалась?
– Да, туго ей приходилось. Очень. Бражникова побогаче… Между прочим, Чупихина до сих пор посылает своей матери каждый месяц деньги.
– Но она их сама не зарабатывает.
Гранская пожала плечами:
– Это понятие растяжимое. Хозяйство она ведет, воспитывает не своего ребенка. Еще одна деталь: обшивает себя и сына. Сын, сказать по правде, не золото. Избалован отцом. В школе мне сказали: если бы не Валентина Федоровна, парень бы наломал дров. Нельзя мерить женский уход и ласку на деньги. Они не имеют эквивалента. Главное, их не купишь и ничем не заменишь.
Гранская была права, и еще как. Я подумал о Даше, жене. Сколько мы с ней живем, она работает. Правда, были перерывы, когда родилась дочь, потом сын. Я всегда просил жену бросить службу и жить только для семьи. Даша смеялась: «Меня хватает и на то, и на другое». Это верно, ее энергии можно было только позавидовать. И хотя без зарплаты, которую она приносит, мы бы могли спокойно обойтись, я понимаю, что работать ей нравится и в этом есть духовная потребность. Особенно сейчас, когда дети разлетелись из родительского гнезда. Но некоторые женщины, наверное, не могут сочетать семейные хлопоты со службой. Или они действительно нужней дома. Тогда их труд нельзя считать пустым для общества. Гранская, словно читая мои мысли, сказала:
– И вообще я не знаю, что важнее: вклад женщины в производство или здоровая, крепкая семья, настроение мужа, воспитание детей.
– Человеческий фактор, – напомнил я.
– Разумеется. Не секрет, что в семье, где оба родителя работают, нередко дети выглядят и учатся хуже.
– И мужья выглядят тоже неважно, – подытожил я.
– Я серьезно, – сказала Гранская. – Работая на семью, женщина работает на государство, на общество.
У меня чуть не сорвалось с языка, что Инга Казимировна плохо себе представляет семейную жизнь. Может быть, ее это обидело бы. Я промолчал. И еще раз подумал: «Даша работала. Всегда. И я никогда не чувствовал этого. И дети наши тоже. Может быть, моя жена исключение?»
– Что же будем дальше делать? – спросил я у следователя. – Надо закругляться. Сроки истекают.
– Знаю, Захар Петрович. Но пока они не истекли, придется копаться в этой истории.
– Надоело? – спросил я сочувственно.
– Есть такое, – кивнула Гранская. – Уж лучше бы какое-нибудь запутанное, сложное, чем это. Признаюсь вам, мне все больше и больше становится жаль Чупихину.
– Почему? – удивился я. Чего-чего, а такого признания от Гранской, нашего железного Казимира, не ожидал.
– Не знаю… Жаль, и все…
Задуматься о словах следователя меня заставил неожиданный приход самой Чупихиной.
Была она еще бледнее, чем в первый раз. Не было в Валентине Федоровне того злого напора, не было игл, которые торчали во все стороны, когда она прорвалась в мой кабинет с таким вызовом.
Чупихина высидела добрых часа три в приемной – у меня шло совещание и на прием надежды не оставалось никакой, о чем ее предупредила Вероника Савельевна.
И вот передо мной измученный, раздавленный, на все готовый человек.
– Я больше не могу, товарищ прокурор. Уж плакать не могу. Муж попрекает, что у меня такая подруга. Сын Николай, которого я с трехлетнего возраста вынянчила, всю ему душу отдала, перестал называть меня мамой. В школе, на улице его дразнят, что мать воровка. Я пыталась объясниться с Тамарой. Объясняла ей, что не брала я кольцо. Деньги, в конце концов, вместо него предлагала. Она говорит, что коль деньги предлагаю, значит, я взяла кольцо, а боюсь признаться. Как выйти из этого положения? Посоветуйте.
У меня что-то дрогнуло внутри. Может действительно она ни в чем не виновата?
– Валентина Федоровна, поймите мое положение. Допустим, я вам верю. И кольцо случайно потерялось. Но ведь есть другая сторона – Бражникова. Я не могу обвинять ее в нечестности, в преднамеренной клевете на вас без достаточных оснований.
Чупихина подняла на меня печальные глаза, большие на похудевшем лице, и кивнула:
– Да, конечно, я и не хочу, чтобы ее в чем-то обвиняли. Я признаю, что кольцо пропало в моем доме. За это я несу материальную ответственность и готова оплатить стоимость его хоть сейчас… Официально, через банк, через кассу, как это следует делать. Пожалуйста, согласна на штраф. Только скорее бы все это прекратилось.
– Увы, Валентина Федоровна, закрыть в таком случае дело мы можем только с согласия Бражниковой. Попытайтесь поговорить с ней еще раз.
Чупихина безнадежно махнула рукой.
…Буквально на следующий день после ее посещения, которое тронуло меня по-человечески, я имел еще одну беседу. Совершенно неожиданную. Человек приехал издалека.
– Макарова, Антонина Власовна, – представилась она. – Живу я в Норильске, работаю в общепите. Главный специалист.
Боевая, подтянутая женщина со скуластым, энергичным лицом.
– Извините, товарищ прокурор, что я к вам так запросто. Но Валентину и Тамару я знаю как облупленных. Мы ведь вместе в техникуме учились, жили в одной комнате. В общем, какая-то петрушка получается.
Я даже немного ошалел от ее напора. Хотел сначала послать к Гранской, но раздумал. Что-то в ней было симпатичное. Наверное, эта самая боевитость и энергия.
– Так вы кого защищать приехали? – спросил я. – Чупихину или Бражникову?
– Выдрать бы их обеих, да уже поздно. Получаю, понимаете, письмо от Тамары. Так и так, Валька воровка. Буквально тут же – от Валентины: Томка мошенница. Валентина и Тамарка чтобы такое затеяли! Они последний рубль делили, кусок хлеба пополам. Вальке идти на свиданку – Томка ей лучшее платье отдает. Томка на танцы – дай, Валька, туфли. Бери, пожалуйста. А тут – уголовное дело развернули. С ума они, что ли, посходили?
Я с все большим и большим интересом наблюдал за подругой Чупихиной и Бражниковой.
– Я могу поклясться, что Валентина честная, как перед богом. Уж как ей бедовать приходилось в техникуме, и то чужого куска не возьмет. Постесняется.
Про сало я пока промолчал. А Макарова продолжала:
– Да и Тамара никогда мошенницей не была. Свое лучшее отдаст. И что еще примечательно: стояли друг за дружку горой, одну обидят, другая тут же вступится…
– Антонина Власовна, – мягко перебил я, – вы давно с ними расстались?
– Лет пятнадцать. Ну, как техникум кончили.
– И часто виделись за эти пятнадцать лет?
– Я здешняя. Приезжаю раз в три года обязательно. Ну, может быть, раз в четыре года. А так больше на юге отдыхаю. Из-за детей. Солнца у нас мало. Ультрафиолета не хватает.
– И близко общаетесь с Бражниковой и Чупихиной, когда приезжаете?
– А к кому еще мне ходить? Так подружками и остались. Конечно, уже не то, семьи у всех. Свои заботы у каждого.
– Как, по-вашему, изменились ваши подруги, их отношения?
Макарова задумалась.
– Годы свое берут, – сказала она не спеша. Мои слова заставили ее кое-что взвесить в уме. – Валентина меньше изменилась. Тамара пополнела.
– Я не о внешности.
– Понимаю, товарищ прокурор. Конечно, с возрастом человек становится другой. Девчонками были, что в голове? Танцульки, ребята. Как бы пристроиться. То есть замуж выскочить. Но этого мало кто избегает. Тогда думаешь о семье, детях. Что-то надо приобретать, обзаводиться вещами. – Она вдруг вздохнула. – Я последнее время сама ругала Томку, что она о барахле больше думает, чем о людях.
– Значит, какую-то перемену заметили?
– Заметила. Это верно.
– Ну а Чупихина как?
– Та меньше, но тоже.
– Поверьте мне, товарищ Макарова, я человек объективный. Обе ваши подруги были у меня. Сидели вот на этом самом месте. Мне показалось, что их интересовали прежде всего какие-то ковры, холодильники, шубы, гарнитуры, а не то положение, в каком они очутились. Я не говорю о пропаже кольца. Истина, в конце концов, откроется. Как бы там ни было, обеих совершенно не трогала судьба и личность друзей. Ни боль, ни понимание, ни сострадание, ни душевная заинтересованность в человеке, который столько лет живет рядом с тобой, общается с тобой, делится самым дорогим. Почему так, по вашему мнению?
– Вещи… Вещи, конечно, нужны. Без них не проживешь. Но не для всякого они на первом месте. Вещи – они штука безразличная. Главное, как ты к ним относишься. Если только они ослепляют в жизни, худо. Нет ее, жизни. – Она энергично взмахнула рукой. – Эх, сколько раз им говорила: зажирели вы тут. Нам, в Норильске, вот как нужны такие специалисты! Под Норильском в рудничном поселке директора фабрики-кухни отхватят с руками и ногами. Квартиру тут же в городе, оклад, работа интересная, золото добывают! Отпуск большой, коэффициент. Да разве их уговоришь! – заключила она не так напористо, как начала.
– Там то же самое, – сказал я. – Вернее, человек везде остается самим собой.
– Нет, у нас люди проще. Север… Да, не знала я, что так мои подружки изменились. А ведь в техникуме… – Она махнула устало. – Что теперь говорить!
– Кстати, насчет техникума. Какая там история с салом приключилась?
– С каким салом? – удивленно спросила Макарова.
– На втором курсе. Собрание устраивали. Хотели Чупихину исключить, – подсказал я.
– Ах, это! – Она смущенно заулыбалась. – Сейчас вспоминаю, смешно. Ой, глупые были! Виновата, собственно, я. – Я посмотрел на нее с удивлением. – Именно я. Заводилой была среди них. В нашей комнате жила еще одна девчонка. Катька. Жадная, каких свет не видывал. У нас же все общее. И еда, и чуть ли не вся одежда. А у нее на тумбочке замочек. Всегда ест без нас, все прячет. Ей с Украины присылали родители и сало, и яйца, и варенье. Да чего только не присылали! Надумали мы проучить Катьку. Признаюсь, мысль моя. Договорились так: я ее отвлеку в красном уголке, Валентина у дверей дежурит, а Томка попробует замок открыть. Так и сделали. А Катьке только что сало прислали. Мы его и реквизировали. Катька на следующий день шум подняла. Коменданта позвала, членов студкома. Сало-то Валентина к себе положила в чемодан… И главное, она отвалила кусок девчонкам соседней комнаты. Что делать? Валя поумней нас была. Говорит, что за групповщину влетит строже. И все на себя приняла. Мы-то девчонкам открылись, а директору не сказали. Вот Валя и пострадала одна.
