Текст книги "Встать! Суд идет"
Автор книги: Анатолий Безуглов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)
– А что?
– Так, на всякий случай.
– Не бойся, не сбегу. Или тоже хочешь запереть меня в кабинете, как Митьку?
Ее слова обожгли меня. Но я промолчал.
Как бывает в жизни – дело прекращено, бумаги сложены в архив, а для людей оно еще живет в разговорах, в памяти.
Лариса повернула назад, в хату. Я, уже выйдя за калитку, почувствовал, что мои глаза что-то зафиксировали.
Вернулся во двор. Около дорожки, ведущей к крыльцу, валялся окурок самокрутки. Такие цигарки из местного самосада курят многие станичники. Я осторожно поднял окурок с земли.
Уже в кабинете, пряча улику в сейф, я подумал о том, что осмотр надо было производить с понятыми. Это было упущением. Серьезным упущением.
Что же дальше? Искать Чаву? А кто такой Вася, что был с ним? Сплошные загадки.
Я проехал километров пять, прежде чем понял совершеннейшую глупость своего поведения.
Какой дурак погонит Маркиза по дороге, когда вокруг вольная степь? Шуруй себе напрямик в любую сторону через серебристые волны, уходящие к горизонту на юг, на север, на запад и на восток…
Воротившись в Бахмачеевскую, я заехал домой к секретарю партбюро. Это надо было сделать в первую очередь, узнать, что свело с Нассоновым трех приезжих, среди которых находится и Вася.
Услышав о случившемся, Павел Кузьмич покачал головой.
– Вот так штука! Я всегда говорил Петровичу, что хитростью никогда не возьмешь… Боком выйдет. А он крутил с этими приезжими. Вот штука! Понимаешь, они ему предлагали за Маркиза полуторагодовалого бычка и кобылу.
– Как за Маркиза? – удивился я. – Нассонов же на него ставку делает.
– Сперва председатель хотел отдать Маркиза в табун. Жеребец никому не поддавался, и все тут. У Петровича на всю жизнь памятка на плече. Здорово куснул. Если бы не Лариса, бегать бы сейчас Маркизу в степи.
– Подождите. Когда они сговаривались с Геннадием Петровичем: до того, как он решил выставить Маркиза на скачки, или после?
– То-то и оно, что все это в одно время решалось. Арефа стоял на том, что конь первостатейный. Тут Лариса подвернулась. Эти трое в другой раз приезжают. Ну, Петрович стал крутить. Сказал мне: не Маркиза, так другого коня можно предложить. Короче, хитрил. А бычок у них породистый. Хороший бычок. Может быть, они и столковались бы. Не на Маркиза, предположим, на другого коня. Отмочили они, брат, такую штуку, что Нассонов их погнал. Привели бычка и кобылу. С виду кобыла как кобыла. Резвая. Дюже резвая. На месте не стоит, танцует. Они-то, приезжие, думали – раз-два и обтяпали! Жаль, конечно, что Арефы в это время не было. Брата он уехал хоронить. Штука какая: брат у него младше, а помер. Вот что творится. Младшие теперь раньше уходят. Кабы знать, где упасть, так соломки бы припасть… Та-ак… Значит, Арефы не было, он-то всю эту лошадиную механику знает. Но Петрович, тут ему зачесть надо, смекнул, что дело неладное. Скачет кобыла, словно в цирке. Те трое, особенно этот Васька, торопят: на поезд, мол, надо успеть. Председатель говорит: подождем. Проходит время. Кобыла все тише, тише. Уж еле ходит. Ну они сами усекли, что номер лопнул. Разводят руками: мол, не понимаем, отчего кобыла скисла. Может, травы объелась какой? Оказалось, нет. Они просто напоили лошадь водкой. Придумать же надо такую штуку! Хмель вышел – вот и скуксилась. О чем потом они говорили, не знаю. Прогнал их Нассонов. Ты же его знаешь: решил – точка.
– Это он умеет, – подтвердил я.
– Крутой, ох, крутой! Но приглянулся покупателям Маркиз. А что? Красивый Маркиз! Тот самый Василий больше всего горевал, что дело не выгорело. Вот штука какая. Отобедаешь с нами, Дмитрий Александрович? Я быстренько на стол соберу.
Я вежливо отказался.
В свою хату я вернулся, когда начиналась гроза.
Вскоре зашел Нассонов. Колючий, злой и мрачный. Он произнес, словно приказал:
– Найди мне Маркиза, живого или мертвого!
Я ничего не сказал ему. Если жеребца украли – одно дело, а если просто сбежал куда-нибудь, то пусть Нассонов и ищет сам. Никакого заявления я не получал и основания для возбуждения дела не имею. А командовать мною я не позволю. Какое мне дело, что у председателя скверное настроение?
О моих подозрениях и улике, которая хранилась в сейфе, я Геннадию Петровичу не сказал. Рано еще. Я ведь отлично знал, что Чава курит самосад…
Лариса взяла отгул и на работу не выходила. Сидела дома. Ни с кем не хотела разговаривать. Понятное дело – крах отношений с любимым человеком. Во всей этой истории я намеревался проявить максимум сдержанности и объективности. А дальше посмотрим.
Чава как в воду канул. Зара уже ходила к Ксении Филипповне. И была почему-то спокойна, даже усмехалась. Мне это показалось подозрительным. Уж не посвящена ли она в намерения сына? Но и с ней я не хотел говорить. Надо сначала разведать у станичников. Уж наверняка кому-нибудь не спалось в душную субботнюю ночь. Я хотел пойти поговорить с соседями бабы Насти, но ко мне заглянул Федя Колпаков, колхозный шофер.
– Наверное, у тебя на сберкнижке тысячи, коли ты столько времени не работал?
– Как не работал? Работал. – Федя, разодетый не по будням, уселся на стуле нога на ногу, папироска в зубах. – Слесарил.
– Машину отремонтировал? Тормоза?
– Нет. Ухожу из колхоза. Так что можешь мне вернуть права с чистой совестью. Не будет ездить на твоем участке шофер Федя Колпаков.
Я вынул из сейфа права. Развернул. Шофер третьего класса.
– И куда же ты, Федя Колпаков, шофер третьего класса?
– В город. А первый класс получить не задача. Книжку прочитать, кое-что выучить. – Он бережно сунул права в карман. – Еще буду министра какого-нибудь возить. А что такое шофер министра? Ближе, чем первый заместитель даже. Роднее, может быть, чем жена.
– Министры, Федя, в Москве живут. А там прописка нужна.
– Знаем, – загадочно усмехнулся парень.
После ухода Колпакова я задумался: почему из станицы уезжала молодежь? Кадровик из Калининского облуправления внутренних дел жаловался, что в области не хватает колхозников.
Может быть, у нас, в Калинине, климат не тот? Долгая зима, осенние и весенние распутицы. А тут? Юг! Теплынь больше полугода, фрукты и всякая зелень так и прет из богатой земли.
Но, с другой стороны, я знал, что Коле Катаеву предлагали переехать в Ростов на крупный завод. А он не поехал. Говорит, любит землю, приволье степей.
Если призадуматься, мне тоже становилась дорога наша станица. Ее неспешная трудовая жизнь, чистенькие, выбеленные хатки, полынная даль. Правда, Бахмачеевская была довольно маленькая.
– Какая станица, одно название! – воскликнула Ксения Филипповна, когда я сказал ей об этом. – Вот до немцев тут действительно много народу жило. Война растрясла Бахмачеевку. Считай, заново все пришлось ставить. Церковь, пожалуй, осталась нетронутой. С сотню хат. Кабы не было тут колхозной власти – хутор хутором. Я вот Петровичу все твержу: стройся, стройся пошибче. Текут люди отсюда, особенно молодежь.
– Неужели он сам не понимает?
– Понимает, наверное. Конечно, строиться – дело дорогое. Но без людей все равно хуже. Земля ведь человечьим теплом держится. Руками. Как сойдет с нее человек, бурьян да чертополох разрастется. Яблоню оставь без присмотра, она через несколько лет в дичку превратится. Вот так… – И без всякого перехода вдруг сказала: – А Зара ведь больше печется, как бы Лариса Аверьянова не стала ее невесткой.
Это уже интересно.
– Может быть, Денисова знает, где ее сын? – спросил я.
– Нет, не знает.
– А чего она радуется? Сын пропал. Его подозревают в конокрадстве?
– Уж прямо и конокрад! – покачала головой Ксения Филипповна. – А что уехал – мало ли! Для их народа – дело привычное. Вольный дух. Заре что? Лишь бы он подальше от Лариски. Как узнала Зара, что будущая невестка верхом на лошади катается, так сразу возненавидела ее.
…Из этого разговора я понял одно: у Ларисы с Сергеем все было куда серьезней, чем я предполагал. Значит, моим союзником невольно оказывалась Зара.
В связи с пропажей Маркиза я решил на свой страх и риск провести проверку кое-каких фактов.
Прежде всего окурок, найденный во дворе Ларисы. На обгоревшем клочке бумаги можно было явственно различить три буквы крупного газетного шрифта «ЕЛЯ». И цифру 21. Тут гадать долго не приходилось – бумагу для самокрутки оторвали от «Недели». Цифра 21 означала порядковый номер выпуска. Значит, этот номер относился к началу июня.
Таким образом, следовало выяснить, кто в Бахмачеевской получает «Неделю».
На почте сказали, что на «Неделю» индивидуальная подписка не оформляется, она продается через «Союзпечать». Да и то только в райцентре. А что же касается Бахмачеевской, то «Неделю» можно найти только в библиотеке.
Я отправился в библиотеку. По случаю болезни Ларисы там управлялась одна Раиса Семеновна, пенсионерка, проработавшая библиотекарем более двадцати лет.
Я попросил у нее подшивку «Недели».
Раиса Семеновна достала пухлую папку с номерами за этот год. И по мере того, как я ее листал, лицо пенсионерки все больше хмурилось. Не хватало, по крайней мере, пяти газет. В том числе – двадцать первого номера.
– Наверное, Лариса Владимировна забыла подшить. – Раиса Семеновна просмотрела все полки с журналами и газетами, ящики письменного стола, но недостающих номеров нигде не было. – Странно, Лариса Владимировна такой аккуратный человек. Я помню, она как-то брала «Неделю» домой. Наверное, забыла принести…
Я подумал, что у Ларисы «Неделю» мог попросить Чава. И использовать на самокрутки. Он, как многие здешние куряки, предпочитал самосад.
Но ведь мог быть и такой вариант – кто-нибудь купил «Неделю» в райцентре или каком-нибудь другом месте.
Я узнал, что Лариса Аверьянова уехала в район. И еще: вернулся Арефа Денисов, так и не выяснив, где сын.
Арефу я сам не видел. Ксения Филипповна сказала, что старый цыган встревожен.
А Лариса как будто бы взяла направление в районную больницу. Как быть?
Я отправился в Краснопартизанск посоветоваться с заместителем начальника по уголовному розыску. Он выслушал меня внимательно.
– Хорошо, что проверяешь, стараешься, – сказал он. – Если все-таки действительно кража лошади, дай знать. Возбудим дело. Следователя подключим. Насчет служебной собаки ты сплоховал. Надо было позвонить нам. Прислали бы. Теперь поздно, конечно. Но ты не отчаивайся. Первым делом ищи Сергея Денисова. Надо будет – объявим розыск. И Аверьянову расспроси поподробней.
Я вышел от замначальника райотдела, раздосадованный на самого себя. Как ему объяснить, что труднее всего мне разговаривать с Ларисой?
В маленьком, узком коридорчике я столкнулся с… Борькой Михайловым – другом по школе милиции.
– Борис!
Михайлов обнял меня.
– Где ты сейчас?
– Старший оперуполномоченный уголовного розыска областного УВД.
– Ну ты даешь! Теперь тебе прямая дорога в министерство. И зазнаешься ты, брат, ни подойдешь ни подъедешь.
– Кича (так называли меня в школе милиции), не издевайся.
– Ладно, ладно. Не буду. Почему в штатском? – спросил я. – Звание скрываешь, не устраивают три звездочки, хочешь одну побольше?
– Работа такая.
– Понятно. Если не секрет, зачем приехал?
– Для тебя не секрет. Ты должен знать. Понимаешь, ищем одного особо опасного преступника. По делу об убийстве инкассатора. – Михайлов достал из кармана карточку. – Фоторобот. – На меня глядело тяжелое, угрюмое лицо, заросшее бородой до самых глаз. Было что-то мертвое в этом изображении.
– Мы уже проверяли у себя, – сказал я, возвращая снимок. – А как это все было?
– Не знаешь?
– Откуда? Это ведь давно, кажется, случилось. Еще Сычов занимался проверкой в станице.
– Месяца четыре назад. Ехала «Волга» с инкассатором из аэропорта. Крупную сумму везли. Около четырехсот тысяч. А там есть узкое место на дороге. И когда машина с инкассатором подъехала к этому месту, прямо посреди шоссе стоит микроавтобус «уазик». Ни проехать, ни обогнуть. Шофер с «уазика» возится с колесом. Водитель, что инкассатора вез, вылез, подошел к нему. Тот говорит: «Помоги». И только шофер инкассаторской машины нагнулся, чтобы посмотреть, в чем дело, водитель микроавтобуса его ключом по голове – и в кювет. Решил, наверное, что насмерть. Что там дальше произошло, судить трудно. Но ребята наши оказались на высоте. Как сам понимаешь, погоня, стрельба. Шофер «уазика» в перестрелке был убит. Открыли дверцу автобуса, а в нем мертвый инкассатор. Деньги же как в воду канули. Но вот в чем дело. Инкассатор был убит двумя выстрелами в грудь. Из другого пистолета, не того, что нашли у водителя автобуса. И еще. Шофер «Волги» остался жив. Он вспомнил, что, когда вышел из своей машины посмотреть, что с «уазиком», к инкассатору подошел какой-то мужчина с бородой. По этим показаниям и составили фоторобот. Предполагается, что он убил инкассатора, вместе с напарником перетащил его в автобус. Но где вылез из «уазика», как исчез с деньгами, неизвестно. Следствие считает, что преступник скрывается где-то здесь, в Краснопартизанском районе. Четыре месяца бьемся. Проверили, перепроверили. До сих пор впустую. Так что ты, пожалуйста, у себя в Баха…
– Бахмачеевской, – подсказал я.
– Получше посмотри.
– Проверю.
Когда мы подходили к воротам милиции, он сказал:
– Не забывай друзей. Будешь у нас – заглядывай. Если что надо, звони. В управление. Или домой.
И дал мне свой телефон. Служебный и домашний.
Калитка во двор бабки Насти была отворена настежь. Облезлый пес с утра уже спал под кустами, выставив на солнце свой костлявый хребет.
Я на всякий случай легонько стукнул в окно Ларисы. Ее не было. Еще в больнице…
Я вошел в открытую дверь сеней, нарочито громко стуча по полу:
– Разрешите?
Проскрипели половицы, и из своей комнаты выглянула хозяйка.
– Ее нету, нету ее, – замахала она сухой, скрюченной рукой.
Баба Настя, как все глухие, старалась говорить громче обычного.
– Знаю! – тоже почти прокричал я. – К вам пришел, баба Настя.
Она не удивилась.
– Проходи, – засуетилась старушка, трогая на ходу подушку и покрывало на железной кровати, шитво, оставленное на простом, некрашеном столе, одергивая на окнах занавески.
Возле печки была еще лежанка, застланная чище и наряднее, чем кровать. Поверх пестрой накидки из розового муравчатого ситчика лежала выстиранная и выглаженная сатиновая мужская рубашка. Так кладут одежду для сына или мужа в праздничное утро.
В комнате было чисто. Я предполагал иначе. Наверное, из-за неопрятного пса.
Но особенно выделялся угол с лежанкой. Он словно светился чистотой, уютом и уходом.
Бабка Настя молча следила за тем, как я оглядываю хату.
– К Октябрьским собираюсь побелить. Чтоб как у всех, – прошамкала она, словно оправдываясь.
Поддерживая разговор, я кивнул:
– Это правильно. Когда в хате красиво, на душе светлей.
– Не для себя, – махнула рукой старуха.
– Понимаю, – сказал я.
Лариса, значит, скрашивает ей жизнь. Что ж, пожалуй, она правильно сделала, что поселилась у бабки Насти. Старая да молодая…
– Вы в ту ночь ничего не заметили подозрительного? – спросил я.
– Это когда конь убег?
– Да, когда пропал конь. Может, кто посторонний приходил? – подсказал я.
– Да нет, товарищ начальник. Мы живем тихо. Гостей не бывает…
– Значит, в доме были только вы и Лариса, ваша жиличка?
– Да, только свои: Лариса, я и Анатолий.
– А кто такой Анатолий?
– Сын мой. Младшенький.
Я удивился: почему Лариса никогда мне не говорила, что у бабки Насти есть сын?
– А сколько вашему сыну лет?
– Пятнадцать ныне будет, – ласково сказала старушка.
На вид бабке Насте далеко за семьдесят. Но в деревне женщины часто выглядят куда старше, чем в городе. И все же. Угораздило же ее родить под старость! Что ж, бывает. Сестра моей бабушки последнего ребенка родила в сорок девять лет. Мы с моим дядей почти одногодки… Представляю, как бабке Насте трудно было растить. Сама еле ходит.
– А где ваш сын? – спросил я.
– Бегает, наверное. Может, на речку подался с пацанами. Их дело такое – шустрить да баловаться. Придет с улицы, переоденется, – показала она на рубаху на лежанке. – Они, пацаны, хуже поросят: чем лужа грязнее, тем милее.
Надо будет поговорить с Анатолием. Мальчишки – народ приметливый. Но почему я раньше его не видел? Правда, хата бабы Насти у самой околицы. Далеко от сельисполкома.
– Так, может быть, вы все-таки вспомните?
– Да что вспоминать? Нечего, милок, – ответила старуха, как бы извиняясь. – Разве что пес брехал? Так он каждую ночь брешет. С чего брешет – не знаю. Привыкла я. Не замечаю. А так ничего приметного не было. Ты уж у Ларисы спроси. Она молодая. Память лучше.
– Придется, – вздохнул я. – Сын ваш скоро придет?
– Кто его знает? Може, до вечера не забежит.
– А кушать?
– Куда там! Это у них на последнем месте. Ежели и запросит живот пищи, они на бахчу, на огороды. Помидоров, морковки и огурцов так натрескаются, что и без обеда обходятся.
– Это верно. Ну я пойду, – поднялся я.
Бабка Настя суетливо последовала за мной в сени.
– Не слыхал, Ларису скоро выпишут?
– Не слыхал, – ответил я.
– Все проведать ее собираюсь. А как хлопца оставить? Ему и постирать надо, и накормить.
– Я, может, еще зайду. Поговорю с Анатолием.
– Милости просим, заходи. – Старушка тихо улыбалась чему-то своему, расправляя своими скрюченными пальцами складки на длинной сатиновой юбке.
Я поспешил к себе, так как должен был зайти Арефа Денисов.
Честно говоря, мне не верилось, что Денисов-старший и Зара не знают, где Чава.
Если Сергей причастен к исчезновению Маркиза, то какой смысл родителям выдавать своего сына? С другой стороны, если Чава действительно пропал (о чем они имели достаточно времени разузнать), почему Зара не обращается с просьбой начать его розыски?
Скорее всего, Денисов-старший кое-что знает. И знает неприятное. Поэтому и колеблется, открываться мне или нет. Закон законом, но родное дитя…
После совещания у начальника райотдела милиции я первым делом сбегал на рынок. Купил самый большой арбуз и пошел в больницу.
Лариса мне обрадовалась. Она достала где-то нож и алюминиевую миску. Мы устроились в садике. Возле каждой скамейки стояло ведро для корок, потому что теперь к больным приходили обязательно с арбузами.
– Ты любишь арбуз с черным хлебом?
– Не знаю. Не пробовал.
– Постой, принесу хлеба.
Она снова побежала в палату.
Я был озадачен. Вела она себя так, будто не существовало ни Чавы, ни Маркиза. Мы сидели как хорошие, близкие друзья.
– Здорово с хлебом, правда? – спросила Лариса.
– Действительно, – подтвердил я.
– Это я здесь научилась, в колхозе.
– И давно ты здесь?
– Второй год. Сразу после культпросветучилища. – Она засмеялась. – У тебя милиция – по призванию?
– Почти…
Лариса недоверчиво усмехнулась.
– Ну и у меня, значит, почти… Все девчонки хотят быть актрисами и чтоб обязательно знаменитыми, а становятся библиотекарями, учительницами, швеями.
Мы не съели и половины арбуза, а уж больше не могли.
– Дима, скажи честно, ты по делу ко мне или просто проведать? – неожиданно спросила Лариса.
– Вообще-то поговорить надо, – вздохнул я.
– Ты молодец.
– Это почему?
– Противно, когда врут. Ну давай спрашивай.
– Пойми меня правильно, – неуверенно начал я, – никого никогда не интересовало бы то, что происходило у вас в последние дни с Сергеем… – Я посмотрел на нее, какая будет реакция.
– Продолжай, – кивнула она.
– Лучше ведь от тебя узнать, чем говорить с кем-то, – оправдывался я.
– Это верно, – сказала Лариса. – Только я уверена, что это не имеет отношения к Маркизу.
– Хорошо, допустим. Но почему ты вдруг не захотела участвовать в скачках?
– Сергей был против.
– Почему?
– «Почему, почему»! Потому что боялся, наверное. Или не хотел ссориться с родителями.
– Странные они люди. Всю жизнь целыми семьями проводили в пути, на лошадях, а считают зазорным, если женщина сядет на коня. Странно: цыгане – народ вольный, и такой предрассудок…
– У нас тоже много предрассудков. Черная кошка, число тринадцать, сидеть перед дорогой.
– Что ж, верно. А почему же вы поссорились?
– Дима, честное слово, это совсем-совсем другое. Давай больше не будем говорить ни о Маркизе, ни о Сергее? – тихо сказала она.
Я вздохнул. Разговор оказался бесплодным.
– Почему ты никогда не говорила, что у бабки Насти есть сын? – спросил я после некоторого молчания.
Лариса печально вздохнула.
– Нет у нее сына. Одинокая она.
– Как нет? – удивился я.
– Нет. Было два. Один погиб на фронте, другой – нечаянно подорвался на мине.
– Постой, постой. А Толик? Я же сам видел, она ему рубашку приготовила.
– Вот-вот. Это какой-то ужас! Она разговаривает с ним, спать укладывает, зовет обедать, рассказывает ему что-то… Понимаешь, ей кажется, что он живой.
– Значит, она того?..
– Самое удивительное, что бабка Настя во всем другом совершенно нормальная. Добрая, заботливая.
– И все-таки… Каждый день слышать, как разговаривают с мертвым. – Я вспомнил наш разговор со старухой. По спине поползли мурашки.
– Привыкла.
– И когда же это случилось с ее сыном?
– В сорок третьем. Мальчишки возвращались с речки, с Маныча. Толик наскочил на мину. Ему было четырнадцать лет.
…Я возвратился в станицу в конце рабочего дня. У меня все не шел из головы разговор с Ларисой.
Больше сорока лет прошло с окончания войны. Но эхо до сих пор доносит до нас ее отголоски. Я видел инвалидов Великой Отечественной – без руки, без ноги, слепых, со страшными ранами. Но боль, которую носит в себе тихая баба Настя, потрясла меня больше всего.
Бедная старушка… Может быть, ее нереальная реальность – ее спасение? Может быть, она помогает ей вставать каждое утро, чтобы прожить день? И отними у нее эту иллюзию, все рухнуло бы, разбилось…
От раздумий оторвала меня заплаканная Зара, выскочившая мне навстречу.
– Дмитрий Александрович, Дмитрий Александрович… – Она захлебнулась слезами.
– Что случилось?
– Ой, чоро чаво, чоро чаво![2]2
Бедный мальчик! (цыганск.)
[Закрыть]
– Что-нибудь с сыном?
– Бедный мой! Убили его! Это Васька! – Она подняла руки к небу и погрозила кому-то.
– Зара, я же не понимаю по-вашему!
– Кровь… Я сама видела кровь! Чоро чаво!
– Где кровь?
– Там, там… Славка нашел…
Я развернул мотоцикл, посадил в коляску причитающую Зару и с бешеной скоростью помчался в Крученый.
А вот что, оказывается, случилось. Славка выгнал сегодня стадо в степь, километров семь от хутора. В полдень, расположившись на отдых во время водопоя, он наткнулся на засохшую лужицу крови.
Парнишка испугался и бегом к Денисовым. Его страх можно было понять. Таинственное исчезновение Сергея, слухи, расползающиеся по колхозу, пропажа Маркиза…
Предусмотрительный пацан воткнул на том месте палку с белой тряпицей, и мы приехали туда, не блуждая.
Возле палки лежала Славкина сумка от противогаза. Значит, он был где-то рядом.
Я попросил Зару оставаться в стороне, а сам подошел к злополучному месту.
Метрах в пяти от неглубокого ручья на сухой, твердой земле, в розетке сломанных, перекореженных веток ракитника темнела засохшая кровь. И сохранилась она после того воскресенья только потому, что ливень обошел хутор стороной. На сломанных и частью потоптанных ветках тоже темнела кровь.
Стоило ли разводить панику? Ведь это могла быть кровь какого-то грызуна, забитого хищной птицей, или, что тоже вероятно, одной из буренок, которую за непослушание наказал рогами Выстрел…
– Что вы выдумываете ужасы? – спросил я с раздражением Зару, смотревшую на меня с надеждой и страхом.
– Сергей… Где Сергей? Нету его…
– Успокойтесь, Зара! С чего вы взяли, что вашего сына убили?
– Как с чего? У Васьки Дратенко вся семья бешеная. Отца ножом зарезали на праздник.
– Но ведь его зарезали, не он.
– Васькин отец всегда лез в драку. Сам ножом размахивал. Несколько человек покалечил.
– А какие претензии были у Дратенко к Сергею?
– Откуда я знаю? Оба горячие, друг другу не уступят.
– Вспомните, о чем они говорили. Не вышло ли какой ссоры?
– Васька все о коне сокрушался. Маркиз, кажется?
– Есть такой, – подтвердил я. Маркиз! Опять Маркиз.
– Уговаривал всё.
– Что именно говорил?
– Я спросила, чего он пристает. Сергей ответил, что это не мое дело.
– Ругались они?
– Громко говорили. Помню, Васька сказал: «Ты что, не хочешь пару сотен заработать?»
– А Чава? – Я поправился: – А Сергей?
– Чоро чаво, чоро… Он сказал Ваське, что он дурак.
– Так и сказал?
– Конечно!
– А Васька?
– Васька сказал: «Ты сам дурак».
– И поругались?
– Нет, зачем? Не поругались. Смеялись…
– Тогда откуда у вас эти страшные подозрения?
– Они в ту субботу все шушукались. Васька его опять уговаривал. А Сергей говорит: «Ничего не выйдет». А Васька сказал: «Тогда я пойду один. А ты, говорит, соси лапу»…
– Как?
– Лапу, говорит, соси.
– А дальше?
– Я хотела их накормить. Сергей стал злой такой, вообще он был очень сердитый последнее время. «Ты, говорит, не подслушивай». А Васька сказал: «Ладно, пойду. А то застукают тебя, несдобровать. Я знаю все ходы и выходы». И уехали в станицу. Боюсь я этого Васьки…
Выходило, что Дратенко явно подбивал Сергея на какую-то махинацию. Чава сопротивлялся, но в субботу, накануне скачек, кажется, сдался. Что его прельстило? Неужели двести рублей, что обещал Васька?
…Мы вернулись к Денисовым. Во дворе весело потрескивал костер. Едко пахло горящей зеленью. Из шатра доносился детский смех и возня.
– О великий боже! – горестно вздохнул о чем-то своем Арефа и пригласил меня в хату. – Собери на стол! – строго сказал жене. – Не нравится мне вся эта история. Я знаю: что вам надо, вы всегда найдете. – Арефа встал, подошел к тумбочке, пошарил в ней и, сев на место, положил на стол свернутый в клубок кожаный ремешок вроде уздечки.
– Это обротка…
В комнату заглянула жена.
– Здесь накрывать или в кухне?
– Закрой дверь! – Арефа стукнул по столу кулаком и что-то сердито сказал по-цыгански.
Зара скрылась.
Старый цыган сидел некоторое время, прикрыв рукой глаза. Я тоже молчал.
– Это обротка, – повторил Арефа и добавил: – Маркиза. – Голос его звучал глухо. – Я не могу поверить, что Сергей украл или там помогал Ваське Дратенко или кому-либо еще… Я его не учил этому. И сам никогда не был конокрадом. Был цыганом, настоящим таборным цыганом, но не воровал… Обротку я нашел случайно, в чулане. Три дня тому назад.
– Вы уверены, что это именно та обротка?
– Еще бы, – усмехнулся Денисов. – Сам делал.
– Как она сюда попала?
– Если бы знать, почему она в моей хате. О, лучше бы не знать! Лариса мне говорила, что Маркиз исчез вместе с оброткой. – Арефа замолчал.
– Арефа Иванович, вы понимаете, что такая улика…
Мне было жаль, искренне жаль этого человека. Он сидел, опершись на руку, и казался бесконечно усталым и еще больше постаревшим. Чем я мог его утешить? Обстоятельства сложились не в пользу Сергея. И еще я подумал: почему не пришел ко мне с оброткой Арефа? Арефа, словно угадав мои мысли, сказал:
– Я собрался к тебе именно по этому поводу. Мне кажется, парень запутался. Я вижу, ему чего-то хочется. Молодой, сил много. Самолюбивый. Обида какая-то гложет. На меня, на мать, на судьбу. Сейчас в жизни много соблазнов. Кажется, что все легко добывается. Ты в армии служил?
– Служил.
– И он тоже. Там его и избаловали. Смешно, конечно, но так получилось. Меня армия такому научила, не дай бог вам, молодым. Научила убивать. Я шесть лет под ружьем провел. Из них почти четыре – воевал. Всю войну. Сергей прямехонько угодил в армейский ансамбль. Какая это служба?
Я подумал о том, что в армии мне тоже жилось припеваючи. Сплошные спортивные сборы, разъезды по стране, летние и зимние спортлагеря. Был я рядовой, а жил получше иного командира. Знал: соревнования в части – Кичатов, всесоюзные – опять же Кичатов. Я ездил по стране, а служба шла, появлялись значки, нашивки и другие награды. А теперь даром что офицер, но со всех сторон в подчинении. Под моим началом никого, зато надо мной начальства не сосчитать: от начальника райотдела до министра включительно.
– Что для солдатика хорошо, для настоящего артиста совсем пшик, – продолжал Арефа. – Вернулся он после службы, повертелся и укатил в Москву. Захотелось, видишь ли, прогреметь на всю Россию. Телепередач, кино нагляделся, мечтал вторым Сличенко стать. На худой конец, Васильевым. Ну что в «Неуловимых мстителях» снимался. Помыкался, помыкался, а как зима ударила, приехал общипанной курицей. Рассказал как-то, потом уже, что сунулся было в «Ромэн», в цыганский театр. Там сразу сказали, что для театра надо образование иметь, институт сначала пройти. С тех пор, наверное, и обиделся Сергей. О колхозе и слышать не хотел. Нашел себе занятие – ходить по хатам, фотопортреты делать. А в этой конторе барыги оказались. Оформляли без квитанций, жульничали… Короче, бросил он это дело. Я ему ничего не говорил. Захотелось стать табунщиком. Пошел к Нассонову. Тот ему лошадь дал, но для того, чтобы коров пасти. Не знаю, может, и это ему надоело? Чувствую, парень не смирился. Рвется его душа куда-то.. Зачем-то стал деньги собирать. Говорит, на мотоцикл. Я знаю, его сманивали кочевать. Свобода! – Арефа невесело усмехнулся. – И вот на тебе…
– Понимаю, – сказал я. – Но скажите, что вы хотели бы от меня услышать?
Он удивился, пожал плечами.
– Ничего. Надо искать.
– Хорошо, мы будем искать вместе, – твердо пообещал я. – И начнем очень скоро.
…На всякий случай в тот же день с двумя понятыми я побывал на том месте, где Славка обнаружил под ракитником засохшую кровь, которую надо было взять для анализа.
Осмотрели местность, составили протокол. И я поехал в район.
Вещественную улику – кровь – направили в лабораторию. А насчет участия Арефы в поисках Маркиза и сына пришлось выдержать в РОВДе настоящий бой. И все же в конце концов майор Мягкенький сказал свое «добро».
Итак, если это сделал Чава, то почему? Что же толкнуло парня на авантюру с Маркизом? Поступил ведь так Чава неспроста. Надо разобраться… Возьмем обротку. Основную улику. Как она попала в дом Денисовых? Возможно, ее оставил впопыхах сам Сергей, когда заезжал в воскресенье утром за деньгами. Он надел на Маркиза уздечку, а обротку, ставшую ненужной, забыл дома. И это неосмотрительно. Очень. А может быть, обротку подбросили, чтобы подозрение пало на Чаву? Арефа и Зара да и все в их семье не помнят, чтобы к ним заходил кто-нибудь, кого можно заподозрить. Обротка оброткой но есть еще окурок. Он, скорее всего, принадлежит Чаве. Двадцать первый номер «Недели» взяла из библиотеки Лариса. Она давала читать Чаве. Несколько номеров он не вернул. В том числе один номер за июнь. Наконец, само его исчезновение сразу после того, как было обнаружено, что жеребец пропал.
Значит, основания подозревать Чаву есть. Пойдем дальше. Вопрос номер два: Сергей действовал один или с Дратенко? Наверное, с Дратенко. Васька имел виды на жеребца. Ради этого он и приезжал в колхоз. Предлагал Сергею двести рублей и уговаривал его. Опять же исчезновение Дратенко.
