Текст книги "Записки прокурора"

Автор книги: Анатолий Безуглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

– Хоть тысячу.

– Что больной ест охотнее всего?

– Сейчас он ест неважно. А так, пожалуй, рыбу…

Мы с Жаровым невольно переглянулись. Борис Матвеевич заметил это и спросил:

– Что из этого?

– Подтверждение одного предположения, – уклончиво ответил следователь.

– Мы, кажется, договорились, – шутливо погрозил пальцем Межерицкий.

– Верно, – согласился я. – Любовь к рыбе – ещё одно доказательство, что Домовой прятался у Митенковой с сорок шестого года. А может быть, и раньше…

…Прошло несколько дней. И вдруг раздался звонок от Юрия Александровича Коршунова. Инспектор уголовного розыска находился в Свердловске, где нашёл бывшего студента Ленинградской консерватории. Яснев работал заместителем директора областного Дома народного творчества. Жаров, прихватив с собой ноты, найденные у Митенковой, выезжал для встречи с ним.

Едва поздоровавшись, он выпалил:

– Автора нот, кажется, узнали, но он… – следователь развёл руками. – Убит в 1941 году перед самой войной…

– Погодите, Константин Сергеевич, давайте по порядку.

– Давайте. – Следователь расстегнул шинель.

– Да вы раздевайтесь. Разговор, наверное, не на одну минуту.

– Конечно… Если вы свободны…

– Вижу, новостей много. – Я вызвал Веронику Савельевну, секретаршу, и попросил, чтобы нас не беспокоили.

– Начнём с того, что Аркадий Христофорович Яснев именно тот человек, о котором говорила Асмик Вартановна. Очень доволен, что о нем помнят в Ленинграде. И о его необыкновенной музыкальной памяти…

– А почему Яснев на административной должности?

– Он так и сказал: гениальный пианист из него не вышел, зато руководитель…

– Заместитель директора Дома народного творчества? – уточнил я.

– Да, но у него несколько книжек по народному творчеству, выходит второй сборник собранных им народных песен…

– Понятно. Вот где, наверное, пригодился его дар?

– Именно так. Он действительно запоминает мелодию с одного раза… Ну, рассказал я ему, каким ветром меня занесло. Он взял ноты, пообещал посмотреть их и, когда закончит, позвонить в гостиницу… Через пару дней звонит: приходите. И говорит, что «Песня» ему знакома. Сочинение студента Ленинградской консерватории Белоцерковца. Имя он не помнит. Учился на курс младше. Ещё говорит, что «Песня» опубликована в сборнике лучших студенческих работ в сороковом году. Она получила какой-то приз на конкурсе. Поэтому он её и помнит. Но, по его мнению, автор её немного переработал.

– А остальные произведения?

– Никогда не слышал. Однако по стилю, по мелодике можно предположить, что тот же композитор. Белоцерковец. Но… Вы представляете, Захар Петрович, Яснев утверждает, что перед самой войной Белоцерковец погиб. Трагически…

– Автомобильная авария?

– Нет, кажется, в драке. Не то утонул.

– «Песню» написал Белоцерковец?

– Да.

– По стилю другие произведения – тоже?

– Да, да! В этом вся штука! Правда, Яснев говорит, что отдельные произведения – полная чепуха. Как он выразился, «музыкальный бред». Именно те, что записаны карандашом.

– Это, кажется, заметила ещё Асмик Вартановна?

– Точно. И в Ленинграде музыковед говорил…

Час от часу не легче… Может, Домовой давно уже умалишённый? Отчего и музыка его бредовая…

Но я тут же поймал себя на мысли, что, если все ноты выполнены одной рукой, одним человеком, не может быть так, что автором «Песни» является Белоцерковец, а автором «бреда» – Домовой? Может быть, Домовой по памяти воспроизводил музыку разных авторов? Не найдя ответа на свои же вопросы и сомнения, я обратился к Жарову:

– Вы проверили показания Яснева насчёт гибели Белоцерковца?

– С этой целью отправляюсь снова в Ленинград… Кстати, Белоцерковец действительно учился у профессора Стогния и был его любимым учеником. Стогний очень переживал смерть своего любимца. Он считал его своим преемником… – Константин Сергеевич замолчал. Вздохнул.

Сведения, собранные Жаровым в Ленинграде, подтвердили показания Яснева.

Павел Павлович Белоцерковец. Родился в 1920 году. С детства отличался исключительными музыкальными способностями. Закончил музыкальную школу наряду с общеобразовательной. В 1938 году поступил в консерваторию к профессору Стогнию. Одновременно с композицией посещал класс фортепиано. В 1940 года на конкурсе лирической песни занял третье место. По партитуре «Песня», найденная среди нот у Митенковой, несколько отличается от той, что была представлена на конкурс. Это выяснилось при сравнении с напечатанной в сборнике лучших студенческих работ.

Дальше шло совсем непонятное. За неделю до начала войны, а точнее 15 июня сорок первого года, Павел Белоцерковец оказался в городе Лосиноглебске. Там жил его однокашник по консерватории Геннадий Комаров. Предположения следователя оказались справедливыми: авторы писем, найденных у Митенковой, действительно хорошо знали друг друга. И вот 15 июня между ними произошла ссора, окончившаяся дракой. В ней то ли умышленно, то ли по неосторожности Геннадий Комаров смертельно ранил Павла Белоцерковца. Подробности пока выяснить не удалось…

– Как это все связать с Домовым? – спросил я Жарова.

– Что у нас имеется? Произведения Белоцерковца. Во всяком случае – «Песня».

– Переработанная. Или – неправильно списанная, – уточнил я.

– Вот именно. Я решил идти от такого предположения: Домовой – Комаров. Эта версия может быть подтверждена следующими фактами. Павел Белоцерковец убит… Мы запросили из архива уголовное дело. Его ведь возбудили…

– Возбудить-то возбудили, но успели ли закончить. Война началась. Да и сохранилось ли это дело? Прошло почти тридцать лет.

– Будем ждать ответа. Дальше. Допустим, убийство имело место. Сейчас трудно сказать, по каким мотивам. Главное, оно произошло. То, что Белоцерковец был талантливым человеком, говорит третье место на конкурсе. Яснев утверждает то же самое. Да и вы сами убедились: «Песня» всем нравится. И мне, и вам, и Борису Матвеевичу… И не только «Песня». А «Грёзы»? А «Баркарола»?

– Но что вы хотите этим сказать?

– Не своровал ли Комаров произведения своего однокашника?

– Но ведь они продолжали создаваться и после убийства, даже после войны…

– А может, он, то есть Комаров, он же Домовой, просто-напросто переписал их своей рукой. А потом кое-что и присочинил в том же духе. Вернее, пытался сочинять. Но получилась чепуха, музыкальный бред…

– Погодите, Константин Сергеевич. Могло ли быть к моменту убийства у Белоцерковца столько сочинений? Ему ведь едва минуло двадцать лет. А тут – этюды, сонаты, даже симфония.

– Вполне, – убеждённо заявил следователь. – Моцарт своё первое произведение написал, будучи совсем ребёнком, Рахманинов совсем молодым создавал зрелые работы. У него, например, есть «Юношеское трио». Это грандиозное сочинение. Не помню, где я читал, но музыка и шахматы – сродни. Дарование в этой области может проявиться очень рано. Не нужен жизненный опыт, как, предположим, в писательском деле. Если Белоцерковец – талант, а почему бы и нет, то ничего удивительного, что он столько сочинил… Жаль, такой талант погиб…

– Все это очень интересно. И про Моцарта, и про Рахманинова, и про музыкальный талант… А вдруг завтра выяснится, что Комаров жив и где-то здравствует? Или получил срок и потом умер. Ещё раз не забывайте: была война… А если Домовой вовсе не Комаров, а какой-то другой знакомый Белоцерковца? Узнал, что Павел погиб. Война, блокада. Вот он, воспользовавшись заварухой, и присвоил себе его произведения, а? Сам-то композитор убит…

Константин Сергеевич задумался. Потом сказал:

– Помните, я высказал предположение, когда мы спорили, кого любит Митенкова, что она отдавала предпочтение Геннадию. То есть Комарову. Убийце Павла Белоцерковца. К кому он приползёт прятаться? К любимой девушке…

В его словах была логика.

– Хорошо, Константин Сергеевич. Давайте подождём, что привезёт Юрий Александрович…

Коршунову удалось разыскать в архивах дело об убийстве студента Ленинградской консерватории Павла Павловича Белоцерковца. Оно было возбуждено 19 июня 1941 года. Из него вытекало, что Павел Белоцерковец 14 июня, в субботу, выехал из Ленинграда в Лосиноглебск в гости на день рождения к своему другу и однокашнику Геннадию Комарову. Домой Павел не вернулся, хотя Геннадий приехал в Ленинград 15 июня. На вопрос родителей Павла, где их сын, Геннадий Комаров ответил, что не знает…

30 июня, когда уже неделю шла война, Геннадий Александрович Комаров был взят под стражу в качестве подозреваемого в убийстве своего друга. Он был переведён в Лосиноглебскую тюрьму, где содержался в камере предварительного заключения.

Основанием для ареста Комарова служили показания свидетелей. Так, свидетель Башкирцев, слесарь ремонтных мастерских Лосиноглебского железнодорожного депо, рассказал следователю.

«По существу дела могу сообщить следующее. В воскресенье, 15 июня с.г., около трех часов дня мы с женой Галиной пришли отдохнуть на городской пляж у реки. Народу было много, и мы долго искали место, где расположиться. Меньше всего людей оказалось у конца деревянного настила, недалеко от будки проката лодок. Когда мы с Галиной разложили принесённую с собой подстилку, к нам подошёл парень лет двадцати, среднего роста, в купальных трусах и полосатой футболке. Я ещё обратил внимание, что на руке у него новенькие часы „Кировские“. Он попросил спички и, прикурив, вернулся к двум девушкам, которые сидели от нас метрах в десяти. Мы с женой переоделись в раздевалке, искупались. Молодой человек подошёл, извинился и снова попросил прикурить. Я отсыпал ему несколько спичек и оторвал кусок от коробка, чтобы зажигать. Он ещё раз поблагодарил и предложил мне закурить из его пачки „Беломора“. Но я отказался, так как курил „Норд“. Он вернулся к девушкам. Через некоторое время нас с женой привлёк громкий разговор. Тот самый парень, который взял у меня спички, о чем-то спорил с другим молодым человеком в белых полотняных брюках и парусиновых туфлях. По характеру разговора и отдельным выражениям, которые нам удалось расслышать, между ними происходила ссора. Одна из девушек пыталась встать между ними, но подошедший её отстранил. Потом первый парень надел брюки, и они, продолжая ругаться, пошли к деревянному настилу. Девушка, которая пыталась их разнять, хотела пойти за ними. Но парень в футболке сказал: „Тася, не волнуйся, нам надо, наконец, объясниться“. Оба молодых человека направились к реке. За кустами их не было видно. Девушки быстро оделись, подбежали к нам и попросили вмешаться. Я пошёл в направлении ребят. Они продолжали громко спорить. Тот, кто был в парусиновых туфлях, держал в руках какой-то длинный блестящий металлический предмет. Кажется, велосипедный насос. Я сказал им: „Ребята, не балуйте“. Тот, что подходил ко мне за спичками, сказал: „Не беспокойтесь, ничего особенного тут не происходит. Это мой друг…“ Второй ответил ему: „С подлецами и негодяями у меня ничего общего нет“. А мне крикнул: „Не лезь не в своё дело!“ Тогда я припугнул их милицией. Тот, который грубо просил меня не вмешиваться, опять с явной злостью произнёс: „Уматывай отсюда!“ Я пытался его пристыдить: мол, со старшими так не разговаривают. Молодой человек в футболке сказал: „Гена, действительно при чем здесь он?“ И обратился ко мне: „Прошу вас, уйдите“… Я вернулся к жене, спросил, где девушки. Она сказала, что они побежали искать милиционера. Одна из них плакала. Я рассказал о нашем разговоре с ребятами. Мне показалось, что ссора между ними разгоралась все сильнее. Послышался крик. Я опять хотел пойти к ним, но жена не пустила, сказав, что ребята сами разберутся… Вскоре мы оделись и ушли с пляжа…»

Свидетель Юшков, почтальон, показал:

«В воскресенье, 15 июня, я сидел с удочкой напротив городского пляжа. Напротив будки, где за лодки платят. А будка находится как раз там, где кончается деревянный настил. Обычно в том месте никто не купается, не пугают рыбу. Часика в два-три, точно не помню, смотрю: какие-то два мужика подошли к самой реке. У одного в руках что-то сверкнуло. О чем-то ругаются. Я ещё подумал: орут на всю округу, обязательно спугнут окуней. Тут к ним из-за кустов третий подошёл. О чем они говорили, не слышал. Но этот третий скоро ушёл. Остались два прежних. Вижу, не унимаются, бранятся пуще прежнего. О рыбалке не могло быть и речи. Я начал сматывать свои удочки. Смотрю – драка. Я завозился со своим барахлом, слышу – крик. Обернулся. Никого нет. Только один из них убегает по берегу. Думаю, струсил и дал деру…»

Показания постового милиционера Товбы касались того же случая на городском пляже в Лосиноглебске. Приблизительно около трех часов 15 июня сорок первого года к нему обратились две взволнованные девушки лет по восемнадцати с просьбой разнять поссорившихся дружков. Он поспешил к месту, на которое указали, но ребят там не оказалось. Товба прошёл с девушками по пляжу и примыкающей к нему территории. Среди отдыхающих, по уверению девушек, их знакомых не было. Потом случилось действительно происшествие: утонул подвыпивший молодой рабочий, что доставило много хлопот постовому, и он потерял девушек из виду. Утонувшего достали из реки, но спасти его не удалось…

В результате обыска, произведённого в доме Комаровых, были изъяты наручные часы «Кировские» и никелированный насос от велосипеда ЗИФ с вмятиной на корпусе, оставшейся, по-видимому, от удара. Мать Геннадия Зинаида Ивановна Комарова показала: у её сына часов не было и что такие часы она видела на руке гостившего у них Павла Белоцерковца. Велосипед ЗИФ и, естественно, насос к нему принадлежали Геннадию.

В деле имелась справка: часы «Кировские» под этим номером были приобретены конкурсной комиссией Ленинградской консерватории в качестве приза и вручены лауреату конкурса на лучшую песню П.П.Белоцерковцу.

Немаловажную улику обнаружили мальчишки на следующий день после происшествия – окровавленную разорванную рубашку в полоску, скорее всего ту, что была на Белоцерковце в воскресенье на пляже. Она находилась в кустах, метрах в трехстах от того места, где произошла драка.

Труп Белоцерковца не был обнаружен ни в кустах на берегу, который прочёсывали несколько раз, ни на дне реки, куда водолазы спускались неоднократно. По их мнению, тело убитого могло отнести течением реки…

Собранные по делу материалы дали основание следователю предположить, что Геннадий Комаров во время ссоры убил Павла Белоцерковца. Комаров был арестован. Но на допросах он категорически отрицал свою причастность к убийству Павла.

«…Вопрос: Гражданин Комаров, признаете ли вы, что 15 июня 1941 года совершили убийство своего друга Белоцерковца Павла Павловича на городском пляже?

Ответ: Какой дурак придумал это? На каком основании меня взяли под стражу? Я буду жаловаться прокурору.

Вопрос: Подследственный Комаров, прошу выбирать выражения и отвечать по существу.

Ответ: Нет, не признаю.

Вопрос: С кем вы были на пляже 15 июня около трех часов дня?

Ответ: С моей сестрой Таисией, с Лерой и…

Вопрос: Прошу называть фамилии.

Ответ: С сестрой Таисией Комаровой, с Валерией Митенковой и с Павлом Белоцерковцем.

Вопрос: Кто такая Митенкова?

Ответ: Одна знакомая, из Зорянска.

Вопрос: Вы пришли на пляж все вместе?

Ответ: Да.

Вопрос: Вы лично приехали на велосипеде?

Ответ: Нет, как все, пешком.

Вопрос: А почему у вас в руках оказался велосипедный насос?

Ответ: Я взял его с собой…

Вопрос: Для чего?

Ответ: Не знаю.

Вопрос: Но зачем вам на пляже насос? Вы что, собирались играть в волейбол или кататься на надувной лодке?

Ответ: Нет.

Вопрос: Вы что, всегда носите его с собой?

Ответ: Не всегда, но часто. Люблю его носить с собой.

Вопрос: Вы дрались с Белоцерковцем 15 июня?

Ответ: Дрался.

Вопрос: Чем вы его били?

Ответ: Кулаками.

Вопрос: Вспомните, пожалуйста, чем ещё?

Ответ: Может быть, со злости и хватил его разок велосипедным насосом.

Вопрос: Итак, вы подтверждаете, что били своего приятеля Белоцерковца велосипедным насосом?

Ответ: Не бил, а может быть, один раз ударил.

Вопрос: И что после этого?

Ответ: Он меня тоже ударил.

Вопрос: Чем?

Ответ: Кулаком.

Вопрос: А вы его опять насосом?

Ответ: Нет, больше я не бил… Не успел.

Вопрос: Почему?

Ответ: Потому что оступился и упал в реку.

Вопрос: Белоцерковец?

Ответ: Нет, я.

Вопрос: А что делал он после этого?

Ответ: Не знаю. Я искал его потом. Жалею, что не нашёл.

Вопрос: Кто начал драку?

Ответ: Я начал.

Вопрос: Из-за чего?

Ответ: Потому что он скотина и сволочь. Таким не место на земле…

Вопрос: Он нанёс вам какую-нибудь обиду, оскорбление?

Ответ: А вот этого я вам не скажу.

Вопрос: Почему?

Ответ: Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.

Вопрос: Хорошо, мы к этому ещё вернёмся. Скажите, Комаров, как у вас оказались часы Белоцерковца?

Ответ: Какие часы?

Вопрос: «Кировские», наручные, которые он получил в качестве приза на конкурсе.

Ответ: Он сам сунул их мне в карман.

Вопрос: Когда?

Ответ: Перед тем как мы подрались.

Вопрос: В качестве подарка?

Ответ: Если хотите, в качестве подарка.

Вопрос: Не кажется ли вам, что это выглядит неправдоподобно?

Ответ: Может, хотел откупиться.

Вопрос: За что?

Ответ: За подлость.

Вопрос: Вы не скажете, какую?

Ответ: Я уже сказал, что на этот вопрос отвечать не буду…»

По тону, с каким отвечал подследственный, видно, что Комаров держался на допросе раздражительно и зло. Никакого контакта установить следователю с ним в тот день не удалось. Вероятно, он решил дать возможность Комарову подумать, взвесить своё положение. Чтобы в следующий раз…

Но следующего раза не последовало. В ночь на 3 июля во время очередного налёта фашистской авиации бомба попала в следственный изолятор, в котором содержался Геннадий Комаров.

Погиб он или нет – сейчас с полной очевидностью утверждать нельзя. Кое-кому из заключённых удалось бежать из разрушенного здания.

Непонятным оставалось ещё одно обстоятельство. В деле не было постановления о прекращении его в связи со смертью подозреваемого Комарова. Война оборвала следствие…

Она оборвала тысячи дел, замыслов, планов, зачеркнула миллионы жизней.

Где теперь тот следователь? Где родители и сестра Геннадия Комарова? Где постовой Товба? Лосиноглебск сразу оказался в самом пекле.

Чтоб ответить на эти вопросы, Юрий Александрович Коршунов срочно выехал в Лосиноглебск.

Когда инспектор уголовного розыска вернулся в Зорянск, мы срочно собрались на «большой совет». Коршунов, Жаров и я. Мы с Константином Сергеевичем сгорали от нетерпения, тем более, честно скажу, на поездку в Лосиноглебск возлагали большие надежды. Но они не оправдались. И отнюдь не по вине инспектора уголовного розыска. Он, судя по всему, сделал максимум возможного, но результаты не радовали. Сказалась война, и время сыграло свою роль.

Короче говоря, отец Геннадия Комарова Александр Михайлович Комаров сразу после объявления войны в сорок первом добровольцем ушёл на фронт и, по данным военкомата, погиб под Сталинградом. Анна Павловна Комарова, мать Геннадия, вместе с семнадцатилетней дочерью Таисией эвакуировалась в Куйбышевскую область. Проявив оперативность, Коршунов прямо из Лосиноглебска запросил Куйбышевское областное управление внутренних дел и через два дня получил ответ: «Комарова Анна Павловна с октября 1941 г. проживала в селе Орловском, работала в колхозе „Светлый путь“ на молочнотоварной ферме. В 1950 году Комарова А.П. умерла и похоронена на местном кладбище. На похороны никто из родных или близких не приезжал. По свидетельству соседей, Комарова рассказывала, что у неё было двое детей: сын погиб во время бомбёжки, а дочь потерялась во время эвакуации. Мать искала её, писала письма в разные города и учреждения, но так и не нашла»…

Итак, мать не нашла тогда. А теперь, спустя столько лет, даже если Таисия жива, она наверняка вышла замуж, сменила фамилию, возможно, и неоднократно. Задача осложнялась. Но другого выхода не было, и я предложил Жарову и Коршунову продолжить поиски Таисии Комаровой. Выполняя это задание, работники милиции неотступно писали, звонили, уточняли. Ответы приходили однозначные: «не значится», «не располагаем данными»… Но это потом. А сейчас на «большом совете» на мой вопрос, как быть с Таисией Комаровой, Коршунов ответил коротко и чётко:

– Будем искать.

– Скажите, Лосиноглебск – большой город?

– Чуть больше нашего, – сказал инспектор уголовного розыска. И добавил:

– Железнодорожный узел. Говорят, после войны осталось процентов двадцать зданий…

– Из дела не совсем ясно, что это за деревянный пляж? – спросил я.

– Ну, как бы деревянная пристань. Правда, на ней загорают, лежат, – пояснил Юрий Александрович. – До сих пор сохранилась. Конечно, подновляют: доски…

– Понятно. Речка быстрая?

– Да. Не очень широкая, но быстрая и глубокая.

– Значит, свидетель, почтальон Юшков, мог хорошо разглядеть людей на другом берегу?

– Вполне. Я сам проверял.

– Следователь, который вёл дело, жив? – спросил я.

– Нет, – ответил Жаров. – Погиб на фронте.

– А милиционер Товба? Вы пытались найти его в Лосиноглебске? – обратился я к инспектору уголовного розыска.

Коршунов улыбнулся:

– Как же, встретились. В сквере, на том самом пляже.

– Живой?

– Он-то живой. Но встретился я с бюстом. Подполковник, дважды Герой Советского Союза. Одна из школ названа его именем. А сам Товба сейчас в отставке, живёт в Бердянске. Написал ему письмо. Думаю, ответит, – закончил Коршунов.

– Товба не был непосредственным очевидцем происшествия, – сказал Жаров.

– Вряд ли он вспомнит что-нибудь новенькое. Если вообще вспомнит.

– Проверять так проверять, – спокойно сказал Коршунов. – Не помешает.

– Это конечно, – согласился следователь.

– Что ж, товарищи, наверное, уже есть кое-какие соображения?

– Есть, – откликнулся Жаров. – Итак, то, что Домовой писал произведения, находясь в доме Митенковой, не вызывает сомнений. У вас, Захар Петрович, надеюсь, теперь тоже?

– Почти не вызывает, – улыбнулся я.

Жаров отлично помнил все наши споры.

– Остаётся решить только один вопрос, – продолжил следователь. – Домовой – Комаров или Белоцерковец? Я лично считаю, что Домовой – не кто иной, как Комаров. – Жаров посмотрел на меня, на Коршунова. Я молчал. Юрий Александрович сделал едва уловимое движение плечами. – Да-да, Комаров, – повторил Жаров. – Я эту версию выдвигал и раньше, но теперь есть более убедительные основания…

– В тюрьму попала бомба, – сказал Коршунов. – Разворотило так, что мало кто уцелел…

– Но ведь труп Комарова не найден?

– Чего там найдёшь? Прямое попадание.

– Кое-кто из заключённых бежал, – сказал Жаров.

– Два-три человека и те – покалеченные.

– И все-таки сам факт имеется… Дальше. Белоцерковец убит…

– И его труп не обнаружен, – спокойно заметил Коршунов.

– Это понятно. Убив приятеля, намеренно или нет, я сейчас не буду обсуждать эту проблему, Комаров сбросил тело в реку. Чтобы скрыть содеянное. Предварительно сняв с него часы… Разве часы не подтверждают этот вывод?

– Нет. Комаров утверждает, что Белоцерковец сам перед дракой сунул часы ему в карман, – сказал Коршунов.

– Смешно! – воскликнул Жаров. – Перед ним стоит соперник, враг, можно сказать, готов его избить, убить, а Белоцерковец снимает с руки часы и суёт ему в карман. Самая настоящая ложь!

– В том-то и дело, – задумчиво произнёс Коршунов, – для вранья слишком уж нагло… Продолжайте, Константин Сергеевич.

– Сбросил он, значит, тело в речку. Река быстрая. За городом течёт в лесистых, безлюдных местах. Оно могло зацепиться за корягу или его вынесло где-нибудь в глухом месте. Через неделю – война. Лосиноглебск стали бомбить с первых же дней: железнодорожный узел. Сколько убитых попало в реку…

– Было, – кивнул Коршунов. – Мне много порассказали…

– Видите, отсутствие трупа ещё ничего не говорит…

– Но вот какая штука, Константин Сергеевич. Вспомните показания Товбы. В тот день на пляже утонул какой-то пьяный. Его-то заметили, вытащили из воды, пытались откачать…

– Просто тот пьяный был, наверное, в поле зрения товарищей, с кем выпивал, или его заметили другие купающиеся. Пьяные и дети у воды всегда вызывают повышенное внимание. Инстинктивно боишься за них… А Комаров и Белоцерковец подрались в сторонке, за кустами. Специально отошли от людских глаз… Свидетелей нет. Один только, да и тот занят удочками…

Я с любопытством наблюдал за следователем и инспектором уголовного розыска. Если Жаров, что называется, смотрел на события масштабно, то Коршунова заставляли задумываться любые шероховатости, мельчайшие детали, словно он вглядывался в каждый факт сквозь микроскоп.

Мне нравилось, что Жаров не обижался на вторжение в его построения. А может быть, он считал, что Юрий Александрович своими замечаниями лишь подтверждает его, следователя, правоту? Во всяком случае, Константин Сергеевич пытался обратить их в свою пользу…

– Белоцерковца больше никто не видел. Комарова арестовывают в Ленинграде и оттуда этапируют в Лосиноглебск. Во время бомбёжки он исчезает. Не так ли? – обратился Жаров ко мне.

– Так.

– Если он бежит из тюрьмы, то у него есть все основания прятаться у Митенковой. Во-первых, им совершено тяжкое преступление – убийство, во-вторых, побег из места заключения. Пришли немцы или нет, не имеет значения. Он боится суда. Зорянск занимают фашисты, он боится их тоже. Почему? Отвечу. Могут принять за окруженца, сына партийного или советского работника, еврея, партизана. Неспроста приносила ему Митенкова немецкие приказы… Дальше. Смотрите, что получается. Комаров знал, что автора произведений, то есть Белоцерковца, уже нет в живых… Понимаете?

– Продолжайте, – попросил я.

– Комаров завладел нотами произведений Белоцерковца – я сейчас не касаюсь вопроса, каким способом он это сделал, – и решил до конца использовать факт гибели Белоцерковца… Мог же он снять часы с приятеля. Если уж польстился на часы, то на произведения искусства – тем более: они не только денег стоят, ещё и слава!

– Но почему ты опускаешь ответ на вопрос, как, каким способом, каким образом рукописи оказались у Геннадия Комарова? И как эти бумаги оказались в доме Митенковой? Момент очень важный. Ведь Комарова арестовали в Ленинграде и доставили в Лосиноглебск.

Жаров упрямо мотнул головой.

– Если версия, которой я придерживаюсь, правильна, то Комаров имел встречу с Митенковой сразу после истории на пляже. Может быть, признался. Как это бывает: любимый человек просит помощи, защиты. Он, Комаров, не дурак, образованный человек, понимает, что может наступить и возмездие… Ехать сразу к Митенковой – слишком большой риск. О такой возможности, наверное, у них и зашла речь. Но ведь могли Комарова и не заподозрить. Он в голове держал такой шанс. И поэтому едет в Ленинград, договорившись с Митенковой: в случае разоблачения он спрячется у неё. Может быть, подадутся куда-нибудь вместе. Любовь на всякое толкает… Каким образом рукописи нот Белоцерковца попадают в руки Комарова? Способы, как вы сами понимаете, могут быть самыми различными. И каким из них воспользовался Домовой, – не столь важно в данном конкретном случае. Главное – они оказались у него… Комаров на всякий случай отправляет их Митенковой в Зорянск… Почему я говорю, отсылает заранее? Несомненно, уже всполошились друзья Белоцерковца, в консерватории переполох… Потом арест, заключение, бомбёжка, побег… Куда? Куда податься убийце, бежавшему из тюрьмы, да ещё без документов? И он решает: к Митенковой.

– А переписать ноты своей рукой, как говорится, дело техники, – улыбнулся я. – Тем более – времени предостаточно.

– Точно, – подхватил Жаров. – Он ведь тоже учился на композитора, у того же Афанасия Прокофьевича Стогния. И мог добавить своё. Все, кто смотрели произведения, в один голос говорили: они неравноценны. Те, что написаны на старой нотной бумаге, – лучше. Потом пошли на разлинованной от руки. Хуже! Хуже и все тут. Этот факт можно считать бесспорным.

Снова заговорил Коршунов, выступивший на этот раз в роли весьма серьёзного оппонента:

– Почему Комаров не вышел «из подполья» при немцах? Мог выдать себя за жертву Советской власти. Как-никак сидел в заключении. Причём доказать это ничего не стоило: Лосиноглебск находился в руках фашистов…

Жаров пожал плечами:

– Одно дело совершить убийство, может быть, в состоянии аффекта… Или украсть рукописи… Но измена Родине – это крайний порог, за такое грозит расстрел.

– За умышленное убийство – тоже, – сказал я. – На какой почве, по вашему мнению, произошла драка?

– Письма, Захар Петрович, свидетельствуют о том, что оба любили Митенкову. Ревность…

– С ними на пляже была сестра Комарова Таисия, – сказал Коршунов. – Подруга Митенковой…

– Ну и что? – спросил следователь.

– Почему Белоцерковец обязательно был влюблён в Митенкову?

– Я прежде всего исхожу из фактов, Юрий Александрович. У нас на руках есть письмо Павла Белоцерковца к Митенковой. Ясно, как божий день: «крепко целую, твой Павел».

– По-моему, ясность нужна во всем, – сказал Коршунов. – Получается так: Комаров, возможно, убит, а возможно, остался жив. Но ведь и с Белоцерковцем не все понятно. Убийство его не доказано.

– Комаров взят под стражу в связи с убийством, – сказал Жаров.

– В качестве подозреваемого в убийстве, – поправил я.

– Именно. Более того, – продолжил инспектор уголовного розыска, – сам факт смерти Белоцерковца не был установлен с абсолютной достоверностью.

– Он не вернулся в Ленинград – раз, – возразил Жаров. – Его больше никто не видел – два. Часы – три. Окровавленная рубашка – четыре… Но допустим, 15 июня Белоцерковец не был убит на пляже. Где же он?

– У Митенковой. Этот самый Домовой, – сказал Коршунов. – Музыку пишет? Пишет. И ведь, как говорят знающие люди, именно своим стилем. Правда, из года в год хуже. А почему он должен сочинять лучше в сундуке? Я в этих вопросах не разбираюсь, но как в его положении вообще можно сочинять музыку? Конечно, это для него единственная отдушина. Но добровольное заточение делает своё дело. Доходит человек и душой, и телом. Понятно, почему талант сошёл на нет.

– Начнём с того, зачем ему прятаться у Митенковой?

– Напакостничал так, что испугался Комарова.

– Например? – Жаров теперь был в роли оппонента и наступал на Коршунова весьма напористо.

– Может, он стащил у Геннадия какую-нибудь идею, произведение. Плагиат называется. Бывает такое?

– Бывает, – милостиво согласился следователь.

– Вот он и говорит ему: «На тебе часы, они твои». Тогда это была большая ценность, не так ли, Захар Петрович?

– Да, пожалуй. Часы имело меньше людей, чем сейчас автомобили.

– Пускай не плагиат, а что-то другое, – продолжил Коршунов. – Может, этот самый Белоцерковец серьёзно подвёл друга, выдал какую-нибудь тайну. Иной раз предательство между друзьями паче ревности разжигает вражду…

– Но почему это произошло именно в тот день? Они мирно провели 14 июня. Заметьте, Комаров пригласил Белоцерковца к себе домой, на день рождения…