Текст книги "Далеко ли до Сайгатки?"

Автор книги: Анастасия Перфильева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Как будто в гостях…

Мамай решил добросовестно выполнить Варино поручение.

Хоть Ганька и звала его несколько раз в избу погреться, он упрямо дежурил у околицы, поджидая Бориса Матвеевича, чтобы отдать ему Барину записку. Борис Матвеевич вернулся из Сарапула с попутной машиной. Не доезжая Сайгатки километра с полтора, пошёл пешком.

Метелица улеглась. Вызвездило половину неба, и от свежего снега пахло так хорошо, что Борис Матвеевич шагал по дороге с удовольствием, насвистывая любимую песню. Усталость как рукой сняло…

Уже завиднелись освещённые дома Сайгатки под белыми крышами. От околицы навстречу Борису Матвеевичу неожиданно вышел чей-то незнакомый мальчишка.

– Вот, – сказал он баском, угадав его по Вариному описанию («такой весёлый, сумка через плечо и куртка на «молнии»). – Передать велела. Вам, – и протянул записку.

– Что? – удивился Борис Матвеевич. – Кто велел? В чём дело?

– Вам. Она, – уверенно повторил мальчишка.

Борис Матвеевич развернул записку.

«Дядя, – писала Варя – вам про всё объяснит Мамай или Ганя, потому что Вера Аркадьевна со Спирей уехали с утра за Чёрный лог на новые шурфы, уже поздно, вечер, а их все нету. И мы с Козлом сейчас поедем их искать, хоть Маша и не велит. Я знаю, вы меня, конечно, будете ругать, но я всё равно поеду, потому что Маше одной вдруг будет трудно. И вы, как вернётесь из Сарапула, никуда больше не уезжайте. Я знаю, Вере Аркадьевне будет плохо, если мы их привезём, а вас в Сайгатке нету. Варвара.

Мамай – это так, а по-настоящему Голиков Женька из бабушкиного интерната. Он к нам как будто в гости пришёл. А Козёл – тот самый, который из Горького. И будьте дома обязательно».

– Ничего не понимаю, – нахмурился Борис Матвеевич. – Ты Мамай?

– Голиков моя фамилия.

– А Мамай?

– Я же.

– Так. А… Козёл?

– Это который… С ней уехал!

– С кем – с ней? С Варварой?

– Ага.

– Подожди. Теперь объясни, давно они уехали?

– Давно уже.

– Так… Нехорошо. Лошадью поехали?

– Сани запрягли.

– А ну, быстро пойдём домой. Замёрз ведь?

– Нет, я не замёрз… – Мамай шире распахнул пальто, следуя за взволнованным Борисом Матвеевичем.

Откуда-то из проулка, обоим наперерез, выбежала Ганька. За ней шариком катилась укутанная в шаль Домка.

– Едут! Едут они!.. – восторженно кричала Ганя, приплясывая от возбуждения. – Эвон-ка, от пруда! И Боярыня, и Пегий! Бежите скорей!..

– Шкорей! – азартно пропищала и Домка.

Борис Матвеевич с Мамаем быстрее зашагали по улице.

* * *

– Ганечка, а там ещё кто-то к нам приехал! – сказала Варя, высовываясь из двери дома Веры Аркадьевны.

Они только что перетащили её в тёплую горницу, уложили сразу в постель, отослали домой Спирю, смущённого похвалами Бориса Матвеевича, проводили грустную, молчаливую Машу…

– Ещё кто-то… К нам, вот увидишь, – повторила Варя.

Ганька тоже выглянула из двери.

На улице гудела машина. Вот она подкатила к зданию клуба… Из кабины вышел невысокий человек в коротком, поверх пальто, дождевике, а машина, развернувшись, тотчас ушла.

– Ганя, это, кажется… кажется, Сергей Никанорович, – растерялась Варя. – Гань, вот увидишь, теперь-то уж мне здорово попадёт! По-настоящему.

Девочки переглянулись, и Варя покорно пошла вперёд. Да, это был Сергей Никанорович. Растирая замёрзшие руки, он вошёл в калитку, аккуратно снял и отряхнул дождевик, потопал у крыльца ногами, счищая снег. Потом вынул из кармана платок и вытер мокрое лицо.

– Здравствуй, Варя, – тихо сказал он безмолвно ждущей девочке и погладил бородку. – Видишь ли, у нас в интернате произошла одна крупная неприятность. После занятий исчез непонятно куда Евгений Голиков…

– Ой, Сергей Никанорович! Я сейчас всё вам объясню…

– Тебе что-нибудь о нём известно?

– Ой, Сергей Никанорович! – Варя поперхнулась от волнения. – Мне всё известно. Он никуда не исчез!

– Где же он находится сейчас, желал бы я знать? – Сергей Никанорович говорил не сердито, только бесконечно устало.

– Это всё я. – Варя взяла его за руку, умоляюще смотрела снизу вверх. – Это я уговорила его идти к нам в Сайгатку! Ну, как всё равно домой, то есть в гости… Он же тоже соскучился… Только он сказал – вы позволили!

– Я? У меня никто ничего и не спрашивал. Хорошо. А где же он пропадает до сих пор? На дворе ночь…

– И опять же я… Дядю караулить велела… – Варя потупилась.

– Ах, Варюша, разве можно так? Мы ведь все прямо с ног сбились. Вадим вечером до темноты за ним по лесу бегал, весь промок. И вот теперь…

– Вадимка? Что с ним?

– Лежит. Заболел, видимо. Правда, он сам тоже без спроса убежал…

Варя испуганно и виновато сжала его худую руку.

– Ну, что было, то было. Только пусть Голиков мне сам всё объяснит.

– Ой, Сергей Никанорович! – шепнула Варя. – Вы простите нас, пожалуйста. Пойдёмте скорее к Вере Аркадьевне, ладно? Мамай у неё.

Вера Аркадьевна лежала на кровати, прикрытая тёплым платком. В ногах у неё, устало сгорбившись, сидел Сергей Никанорович. А перед ним, красный, как после бани, опустив руки с ушанкой, стоял Мамай.

– Я тебя больше ни ругать, ни упрекать не буду, – медленно говорил Сергей Никанорович, пощипывая бородку. – Сам понимаешь, ты не имел права уходить из Тайжинки вообще, а тем более не предупредив меня. Так ведь?

– Так. – Мамай яростно затеребил ушанку.

– А теперь собирайся, пойдём. Идти пешком придётся, и ночь будет тёмная.

– Может быть, останетесь всё-таки, переночуете у нас, Сергей Никанорович? – спросила Вера Аркадьевна. – И от этих… извергов хоть отдохнёте немножко? – Она улыбнулась и погрозила Мамаю пальцем.

– Душевно бы рад, но за Вадима очень беспокоюсь. И ребята мои там одни, Валентине Ивановне со всеми не управиться. Душевно бы рад!

В комнату, стуча сапогами, быстро вошёл Борис Матвеевич. Он остановился посередине, взъерошил обеими руками волосы.

– Дело у меня к вам есть, Сергей Никанорович, – сказал громко. – Нельзя ли парня одного в интернате у вас учиться пристроить? Понимаете, окончил только пять классов. Работу мы ему здесь в партии подыщем, жить будет тоже здесь, а вот учиться – у вас бы…

– Это вы про того, который с Машей за нами приехал? – спросила Вера Аркадьевна.

– Да. Варварин новый приятель. Андрей Козлов. Впрочем, прозывается чаще Козёл или Козлик. Парень, по-моему, толковый. Не то что… – Борис Матвеевич прищурился и подмигнул, – не то что Мамаи разные…

Мамай покраснел и сердито дёрнул за тесёмки ушанку.

– Какой же может быть разговор, конечно, устроим, – сказал Сергей Никанорович. – Завтра же договорюсь с Ольгой Васильевной. Ну, прощайся, Женя.

Мамай, неловко пригладив пятернёй вихры, подошёл к Борису Матвеевичу, сунул руку и буркнул что-то в пол.

– До свиданья, и ещё к нам приходи. Тебя Мамаем-то за какие подвиги окрестили?

Тот только закряхтел и отвернулся.

– Всего хорошего! Ольге Васильевне привет! Новость для неё приятная есть, но подождём… – сказала Вера Аркадьевна.

– Значит, этот ваш Андрей Козлов пусть завтра же в Тайжинку приходит. С Варюшей и Спиридоном. Вадимка всё про Варю спрашивает, даже в полусне, скучает очень… – тихо прибавил Сергей Никанорович.

– Да вы не волнуйтесь, с Вадимкой обойдётся. Просто намёрз, простудился… Ганя, Варя где, не знаешь?

А она в это время уже стояла на пороге их комнаты, глядя на всех погасшими глазами. Руки сжимали покрытый тёмными печатями белый треугольник – конверт.

– Дядя, – сказала Варя и шагнула вперёд. – Дядя, я почту всю разобрала, как вы велели… Дядя и Вера Аркадьевна. – Она вдруг облизнула пересохшие губы. – Одно письмо из Москвы было, от Наташи. Я уже прочитала. Вот!

«Здравствуй, дорогая сестрёнка Варюшка!

Варя (дальше несколько строк были тщательно зачёркнуты тушью и начиналось с обрывка фразы)… и не из нашего района. Я ведь тебе писала, что мы с Катей (с Тумбой, понимаешь?) будем работать теперь в госпитале, помогать медсестрам, а учиться всё ещё нельзя, только ты, видно, не получила.

Варюшка, мы с Катей очень волновались, а по коридору всё время ходили раненые, и один был весь забинтованный, на костылях. А потом в ожидальную вошла санитарка и крикнула: «Кто тут из школы присланный?» Мы с Катей сказали: «Мы» – и пошли. Варя, нас сперва взяли только на испытание, а потом уже прикрепили к палатам, и вот теперь самое главное: в нашей палате, оказалось, лежит один младший лейтенант, он только что недавно… (опять было вычеркнуто), так он хорошо знает и дядю Бориса Матвеевича, и бабушку, и даже тебя, и ещё всё про какую-то Машу рассказывает. Его зовут Анатолий Иванович, Толя, он у вас в партии был коллектором. Ой, такой хороший, Варюшка! Всё шутит и говорит глупости, а у самого обе ноги и правый плечевой сустав задеты. Он как узнал, что моя фамилия Бурнаева, стал нам про Сайгатку рассказывать. А мы с Катей ему газеты читаем и вчера письмо даже писали этой самой Маше. Вот видишь, дорогая Варюшка! И дяде обязательно скажи.

А у нас в Москве вдруг зима сделалась. Снег выпал, и когда ходим в бомбоубежище, то в шубах и валенках. Мама о тебе всё время очень беспокоится, Варя, ты пиши. Она говорит – хорошо, что вы с бабушкой далеко. А это и правда хорошо, хоть и грустно, что поврозь. До свиданья, дорогая Варюшка!

Наташа Б.»

Внизу было приписано рукой Марьи Николаевны:

«Всем моим дорогим и близким и тебе, дочь, желаю здоровья, счастья и покоя. А вы нам пожелайте бодрости и сил. Потому что трудно, очень трудно, когда этих сил становится всё меньше и меньше».

Вадим

Но с Вадимом не обошлось.

На третий день ему стало гораздо хуже. Накануне вечером его вместе с койкой перенесли из общей спальни мальчиков в отгороженный шкафами угол Сергея Никаноровича. Валентина Ивановна заставила его надеть свою пуховую кофту, но он по-прежнему дрожал, когда спадала температура. Ребята по очереди дежурили возле Вадима (Сергей Никанорович был очень занят – заменял уехавшую в Сарапул за продуктами Ольгу Васильевну).

В то утро, когда в интернате кончался второй урок, из спальни мальчишек прибежал кто-то и вызвал Сергея Никаноровича. Он поднялся наверх в спальню.

Вадимка лежал на спине, вытянув по одеялу тонкие руки, в женской кофте, застёгнутой у ворота английской булавкой, и громко разговаривал. Это-то и испугало дежурившего возле него Серёжку Груздя.

Вадим вдруг сел, открыл непривычные без очков блестящие глаза и запел очень весёлым голосом: «А вот грибов, кому свежих душистых грибов…»

Сергей Никанорович нагнулся, взял его за ладонь, она была горячая, даже обжигала, и жар от прикосновения к ней не проходил, а увеличивался.

– Вадимушка, – тревожно позвал Сергей Никанорович. – Ты это о чём? Какие грибы?

Из-за шкафа выглянул Мамай, за ним испуганные лица мальчишек:

– Может, надо чего? Воды принести?

Сергей Никанорович замахал руками и попросил Мамая сбегать во двор за снегом, чтобы положить Вадиму на голову холодную повязку.

* * *

Теперь они приходили в интернат втроем – Андрей, Спиридон и Варя. Борис Матвеевич обещал привезти им всем из Сарапула лыжи, да времени съездить за ними никак не выбрал. И ребята каждый день отмеривали из Сайгатки в Тайжинку и обратно по десять километров пешком.

В это утро они опоздали к началу занятий.

Андрей проскочил в шестой класс под носом у Валентины Ивановны. Спирька поторчал во дворе и напросился дежурить на кухне, носить дрова. Варя, помогая языком, дочерчивала в пустом классе заданный на дом орнамент. Вдруг она услышала шум в коридоре. Дверь отворилась, и девочка из их класса позвала:

– Варюха, вот ты где, иди же скорей! Тебя Сергей Никанорович ищет.

Варя побежала наверх. Сергей Никанорович, очень бледный, стоял перед учительской и говорил что-то Валентине Ивановне. Заслышав из спальни мальчишек голоса, он не договорил, а быстро прошёл туда.

– Сергей Никанорович, Вадиму что, хуже, да? – догоняя его, шёпотом спросила Варя.

– Хуже. По-видимому, воспаление лёгких. Ты побудь с ним, Варюша, он всё про тебя спрашивает. А я схожу в сельсовет.

Варя растолкала мальчишек и прошла за шкаф.

Вечером Спиридон и Андрей вернулись в Сайгатку, Варя осталась ночевать в интернате.

Варя сидела с ногами на большом чемодане Сергея Никаноровича и смотрела в тёмное окно. Вадим спал, тяжело дыша и вздрагивая всем телом. Было очень тепло: Ольга Васильевна распорядилась протопить в спальне получше. За шкафами приглушённо разговаривали и смеялись вернувшиеся с ужина мальчишки. На голове у Вадимки белело полотенце. Варя уже несколько раз меняла его, мочила в холодной воде, но полотенце сразу высыхало. Бесшумно вошёл Сергей Никанорович.

– Договорились на завтра, – тихо сказал он. – Конечно, лучше сразу же в больницу.

– К нам, в сайгатскую? – спросила Варя.

– Да. Утром обещали дать машину. Иди, Варюша, к девочкам, ложись спать.

– Нет, я пока здесь, можно?

– С нами посидишь?

– Да.

– И Ольги Васильевны до сих пор нет…

Из-за шкафа высунулась голова Мамая.

– Сергей Никанорович, сводку сегодня не будете читать? – громким шёпотом спросил он.

– Пусть все ложатся, Женя, буду читать, как и всегда. Сейчас приду.

– А может, устали? Лучше не надо?

– Нет, иду.

Варя подошла к окну, прижалась к стеклу лбом. За ним было черно, только у крыльца белел на снегу круг от лампочки над дверью.

– «…В течение первого ноября, – внятно читал в спальне газету Сергей Никанорович, – военно-воздушные силы Западного фронта, в результате действий штурмовой и бомбардировочной авиации, продолжали уничтожать немецкую пехоту. Несмотря на неблагоприятную погоду…»

Варя представила себе, что где-то сейчас в чёрной ночи ползут по небу длинные прямые пальцы прожекторов, как огромные спички, вспыхивают и гаснут в воздухе ракеты… Так рассказывал о налётах Вадим.

– «…Но враг по-прежнему рвётся к Москве. За день боёв уничтожено: двадцать немецких танков, двести пятьдесят автомашин, большой обоз с военным имуществом, пятнадцать орудий…» – продолжал читать Сергей Никанорович.

Мальчишки слушали молча. Он кончил и погасил в спальне свет. И вдруг тихим звенящим шёпотом спросил кто-то:

– Сергей Никанорович, а Москва? Не сдадут фашистам Москву?

– Москву никогда и никому не сдадут. Спи спокойно, дружок.

Сергей Никанорович вернулся, сгорбившись, сел на свою койку.

– Знаете что? – сказала Варя. – Вы поспите, а я не хочу. Я потом.

– Думаешь? – Он ласково посмотрел на неё. – Ну спасибо, устал я очень. Если что – разбуди, я недолго. Хорошо?

И прилёг на подушку.

Варя, обхватив колени руками, уселась снова на чемодан. Сначала было тихо. Но вот где-то чиркнул сверчок, хрустнула половица… И неясно, но громко кто-то произнёс в спальне:

– Ты его под правую, под правую!..

Из-за занавески, отделяющей шкафы, показалась круглая голова. Варя вздрогнула.

– Жень, это ты? Что?

– Не спишь? Давай я с Вадимкой посижу?

– Нет, ничего, тише, а то разбудим…

Голова Мамая исчезла.

Лампочка, замотанная цветной тряпкой, бросала на шкаф сразу два пятна – красное и жёлтое. Тряпка шевелилась, точно дышала, и пятна шевелились тоже. У Сергея Никаноровича было доброе, совсем не старое лицо и белая бородка смешно торчала кверху – точно платком повязался. Руки сложены на груди, крест-накрест… Одеяло в ногах у Вадима похоже на свернувшуюся кошку. Бедный, больной Вадимка, зачем же ты бегал тогда в лес искать Мамая? Да ещё искупался в ледяной луже!..

Варя перевела на него глаза и снова вздрогнула, Вадим сидел, держа снятое с головы полотенце, и внимательно смотрел на неё.

– Вадимка… – сказала Варя, вскакивая. – Что с тобой?

– Нет, я не сплю. Понимаешь, давит очень… – Он взялся рукой за грудь. – Дедушка из Овражек приехал?

– Дедушка здесь, спит.

– Передайте, пожалуйста, что я не могу… Давит очень… – Он тяжело вздохнул и повернулся к стене. – Больно, понимаешь?

Варя осторожно вынула из его горячих рук полотенце, намочила и положила на лоб.

Внизу завизжала и хлопнула дверь. Кто-то шаркая прошёл по коридору, и Валентина Ивановна мужским голосом повторила:

– Завтра, завтра, чтобы к празднику…

«Бабушка приехала, – подумала Варя. – Какой праздник? Ах да, скоро праздник… Октябрьская революция…»

Быстрые шаги простучали по лестнице у двери. Скрипнула половица, из-за занавески выглянула Ольга Васильевна.

– Ты здесь, Варюша? Ну как?

С седых волос у неё на лицо сбегали, мелкие блестящие капли стаявшего снега.

– Бабушка, хуже ему. Завтра утром в больницу повезут, к нам в Сайгатку.

– Договорились о машине? А Сергей Никанорович… – Она замолчала, увидев его закрытые глаза. – Ну, мне надо ещё счета проверить. А ты, девочка, дай ему отдохнуть. – Она показала на Сергея Никаноровича глазами.

Опять стало тихо. В ушах тонко звенело, будто пел комар. Чтобы было удобнее сидеть, Варя привалилась спиной к тёплой от печки стене, а голову положила на край табуретки. Сергей Никанорович дышал ровно, посвистывая, Вадим – часто, с хрипом. Чёрное стекло в окне посветлело: видно, всходила луна.

«Вик… чирри… вик…» – выводил в углу сверчок.

Варя сунула под щёку кулак и заснула.

Когда она проснулась, Сергей Никанорович, нагнувшись, поил Вадима чем-то из кружки. Потом он прикрыл его поверх одеяла ватником, мягко взял Варю за плечи и подвёл к своей кровати.

– Я просто так… Я на минуточку, вы спите… – забормотала она.

– Ничего, ничего, ложись. Здесь ложись, а то поздно. Завтра поможешь Вадима перевезти в больницу?

– Помогу… И Мамай поможет, и Козлик, и все…

– Спи, девочка.

Седьмое ноября

В ночь под седьмое ноября неожиданно наступила оттепель.

Как весной, перепрыгивая через коряги, сбегали в овраг торопливые снежные ручьи. Сугробы у сайгатского клуба осели, почернели и покрылись ноздреватой коркой. Ветер дул тёплый, влажный, нёс из леса запах прели и хвои.

Окна сайгатского клуба были ярко освещены.

Маша Азарина, зажав зубами гвозди, с молотком в руках стояла у эстрады и прибивала к колонне большое красное полотнище. На нём ровными белыми буквами было написано: «Да здравствует двадцать четвёртая годовщина Великой Октябрьской социалистической революции! Все силы народа – на борьбу с врагом!»

От свежевымытого дощатого пола поднимался тонкий пар. В середине зала, под новой блестящей люстрой пушистой бахромой зеленели набросанные еловые ветки.

– Выше, выше, Машенька, надо! – сказала Вера Аркадьевна, отходя в глубину зала.

Двери распахнулись. Вместе с прохладной свежестью в клуб ворвался смех: Ганька, Домка и ещё три сайгатские девчонки, топоча, ввалились в зал с охапками красных бумажных цветов.

– Вера Аркадьевна, глядите, каких мы венков наплели! – крикнула Ганя.

– Только мне наследите! – пригрозила Маша. – Пол опять мыть заставлю.

– Мы не наследим. Ой, Борис Матвеевич Пегого в район за гостями послали, а в Тайжинку за интернатскими цельный грузовик сельсовет нарядил!

– Ганя, ты в больницу не забегала? – тихо спросила девочку Вера Аркадьевна.

– Забегала… – Лицо у Гани сразу стало жалобное, виноватое. – Сказали – нету перемены. Варя в палате. Давеча её к Вадиму пустили…

– Я знаю. – Вера Аркадьевна отошла подальше в зал. – Маша, воля твоя, но придётся перевесить!

Девочки, сгрудившиеся у дверей, с жадностью рассматривали установленные по стенам скамейки, новую, привезённую недавно из Сарапула люстру, открытый чёрный рояль. Домка, втянув голову в плечи, прокралась к нему и приложила палец к открытой крышке.

– Блештит! – сказала радостно, показав щербатые зубы.

– Прошлый год об эту пору к нам артисты из города приезжали, – заторопилась Ганя на правах старшей среди подружек. – Пьеску играли. Хорошая пьеска!

– А мы – плясать, – расхрабрившись, сообщила одна из них. – Баянист полечку играл…

– Ну-ка, девочки, – позвала Вера Аркадьевна, – здесь тепло. Разуйтесь, вот ты и вот ты, и ветки мне подавайте. Портреты украсим.

Девочки все дружно, как одна, скинули валенки и зашлёпали босыми ногами по полу. За стеной совсем близко ударила гармошка.

– Спиридон старается, – грустно усмехнулась Маша. – Анатолию Ивановичу нашему теперь смена… Козлов играть его выучил. С Андреем этим их водой не разольёшь! Дружки…

Народу всё прибывало.

Сначала перетащили из конторы колхоза все табуретки и стулья. Потом Андрей со Спиридоном приволокли откуда-то доски. Раздвинули в последних рядах скамейки, положили на них доски и усаживались тесно друг к дружке. Ребятишки поменьше жались в проходах, висели на подоконниках.

Борис Матвеевич рядом с секретарем сарапульского райкома и председателем колхоза сидели в президиуме. Борис Матвеевич был строгий, нарядный, в тёмном костюме с галстуком вместо обычного комбинезона.

Интернатские опаздывали: за день развезло дорогу, должно быть, они застряли в пути. Всё-таки решили дождаться их, и уже тогда начали торжественную часть.

Когда встревоженная Варя в расстёгнутом пальто и чужом платке прибежала из больницы по хлюпающему снегу к клубу, вечер уже был в разгаре. Докладчик в белой вышитой косоворотке, размахивая, как маятником, рукой, горячо говорил:

– Всё это, дорогие товарищи, безусловно является достижением нашей революции. И за что они, товарищи, на нас полезли? За то, что мы им, как бельмо в глазу… – Он отпил из стакана воды и продолжал: – Безусловно, положение у нас в данное время нелёгкое. Но мы все, сражающиеся на фронтах и трудящиеся в тылу, все наши боевые силы…

– Воспитателя из интерната, Сергея Никаноровича, нигде не видели? – спрашивала Варя столпившихся в дверях клуба и сосредоточенно слушавших женщин.

На неё зашикали.

Наконец кто-то из девочек передал Гане, что там «Бориса Матвеевича Варька кого-то ищет», и Ганя полезла к ней навстречу. Вдвоём они пробились к выходу.

Сергей Никанорович стоял в проходе возле отмытых, подстриженных к празднику мальчишек. Валентина Ивановна и Ольга Васильевна были около девочек, наряженных в лучшие платья, разрумянившихся.

Как раз в это время председатель объявил с эстрады, что сейчас начнётся перерыв и после него – концерт самодеятельности.

В зале сразу зашумели, заговорили… Вера Аркадьевна, с красной повязкой на рукаве, торопливо меняла зачем-то на столе президиума скатерть. Борис Матвеевич с помощью Андрея Козлова выдвигал к рампе рояль, перебирал ноты… В передних рядах гудели, кто-то громко требовал: «Пусть Маша Азарина споёт!..»

Варя и Сергей Никанорович увидели друг друга одновременно. Он кивнул ей, сказал что-то Ольге Васильевне, та подозвала Веру Аркадьевну.

– Идите, идите спокойно. Кончится вечер, вас сменят.

– Благодарствуйте. Тогда, разрешите, пойду.

– Голиков, Женя, а ты куда?

Мамай, в синей сатиновой рубашке, с непривычно приглаженными вихрами, рванулся было за Сергеем Никаноровичем. Но тот, не замечая, уже быстро пробирался за Варей к выходу.

Через минуту оба торопливо шли от освещенного клуба по тёмной дороге к белеющей за последними домами Сайгатки больнице.

На крыльце у входа в клуб остались и тревожно смотрели им вслед Ганя в праздничном, перешитом из материнского, платье и помрачневший, взволнованный Мамай.

Они не говорили ни слова, но думали об одном и том же.

Варя приложила ухо к скважине. Сергей Никанорович разговаривал в коридоре больницы с врачом, строгой женщиной в очках, пославшей Варю за ним и встретившей их внизу на лестнице.

– От вас не скрою – состояние тяжёлое, – говорила врач. – Сделаем всё возможное… Говорят, в Сарапуле можно достать в госпитале… – Она сказала что-то на непонятном Варе языке.

В палате горела синяя лампочка. Три первые кровати были пусты. На четвёртой в углу, высоко на подушках, лежал Вадим. Сейчас, при синем свете, его похудевшее лицо было совсем незнакомым.

Сергей Никанорович и врач вернулись, молча прошли мимо Вари, постояли у кровати.

– Хорошо. Постараюсь достать, – медленно сказал Сергей Никанорович. – Если достану, к утру буду здесь…

Врач покачала головой и почему-то сердито посмотрела на Варю.

– Мне уйти, да? – шепнула она испуганно.

– Нет, не надо. Он может позвать.

Сергей Никанорович поманил Варю пальцем.

– Варюша, я сейчас уеду в Сарапул за лекарством. Забегу к вашим, тебя придут сменить.

– А мне ничего, не надо сменять, я тут буду… – Варя готова была заплакать, но сдержалась. Знала – плакать нельзя.

– Пускай подежурит, девочка здоровая, а если что понадобится – сестра в коридоре, – сказала врач.

Когда они с Сергеем Никаноровичем ушли, Варя подождала около Вадима, потрогала зачем-то грелку на столе. «Вадимка, Вадимка, милый бедный дурачок, что же ты наделал?..»

Проглотив комок, Варя подошла к двери, посмотрела в коридор.

По полу тянулась полосатая дорожка. Вдоль окон стояли низкие зелёные кадушки с цветами. Несколько женщин в халатах (Варя вспомнила вдруг пристань Бахтырскую, раненых) стояли тихо в конце коридора под висящим на стене чёрным репродуктором. Он молчал, но вот что-то щёлкнуло в нём, равномерно застучало, и удивительно мелодичный знакомый перезвон поплыл по коридору. Сразу же стали открываться двери других палат, оттуда потянулись к репродуктору больные в халатах, шаркая тапочками…

– Говорит Москва… – отчётливо услышала Варя столько раз слышанные, дорогие слова.

Она оглянулась на спящего Вадима, шире открыла дверь. Тёплый голубой свет дрожал на белых стенах коридора. Люди, собравшиеся у репродуктора, подняли головы. Кто-то положил на плечо соседа руку, кто-то обнял товарища… Придерживая дверь, Варя шагнула за порог.

Прижавшись к стене и сжимая металлическую ручку двери, она внимательно слушала.