Текст книги "Далеко ли до Сайгатки?"

Автор книги: Анастасия Перфильева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Далеко на Каме

Высокие сугробы залегли за Сайгаткой, отгородили от поля Тайжинку. Бережливое зимнее солнце только слегка приглаживало их, золотило по утрам склоны оврагов. Днём за школой стелились по снегу голубые тени. Высоко над ними стояло чистое холодное небо.

Вечера наступали рано. После занятий, вернувшись из столовой с ужина, забирались в натопленную спальню, пристраивались на опрокинутых табуретках, на чемоданах, на полу возле печки и слушали, вспоминали, мечтали о самом главном, дорогом.

– …И вот, представьте: поезд подходит к Москве. Проезжаем Люберцы, но нас не останавливают, потому что мы – дальние. А на платформе народу-у… – Валентина Ивановна сняла сахарными щипцами нагар с коптилки и села на койку. – Или, например, подплываем на пароходе…

– Нет уж, я теперь на пароходах и речных трамваях сто лет ездить не буду, – сказал Серёжка Груздь. – Хватит. Наездился.

– Ну хорошо, на поезде. Хотя и пароходом неплохо! Тепло, по палубе ветерок… Вадимчик, ты бы закрыл плечи, а то от окошка дует.

– Нет, мне не дует, – тихо сказал Вадим.

Мамай подошёл и накинул на него чью-то фуфайку.

– А я бы до Москвы – самолётом, – опять заговорил Груздь. – До какого-нибудь города добрался бы, а оттуда – самолётом…

– Ну да, один, а мы?

Другой мальчишка, подперев кулаком голову и мечтательно глядя на огонёк коптилки, сказал:

– Нет. Я бы сперва написал домой длинное-предлинное письмо!

– Домой…

Коптилка вдруг замигала и погасла.

Варя открыла дверцу печки. Красноватые пятна поползли по полу, и лица ребят, освещенные снизу, порозовели.

– Андрея бы Козлова позвать, если ещё не ушёл, может, лампу наладит?

– Козлов! Андрюша-а!

Из спальни уже бежали в коридор, мягко стуча валенками.

– Козёл! Сюда, сюда!

Ребята расступились. Кто-то чиркнул спичкой, принесли другую коптилку, потом старенькую лампу.

– А ну, покажьте!

Пригнув головы, навалившись друг на дружку, они смотрели, как он ловко самодельными плоскогубцами выправляет чёрный от копоти колпачок, обтачивает его напильником.

– Тише давить, ты, Вадимку толкаешь!

Робко, неуверенно побежал по фитилю голубой язычок. Андрей подышал и надел стекло. И сразу раздвинулись стены, поехал кверху потолок.

– Ох, молодец, золотые руки! – сказала Валентина Ивановна. – Помните, ребята, не зря Сергей Никанорович говорил – всем бы такие.

Варя подошла к Андрею:

– Ты, сейчас в Сайгатку идёшь?

– Ага. Спиридон ушёл уже… Вот ещё репродуктор наладить хотел.

– Ой, Козлик, наладь, так хочется послушать!

– Варя! – окликнул сзади Вадим.

– Да, Вадимка?

– А ты… ты тоже в Сайгатку уйдёшь? – Глаза у него были ввалившиеся, грустные.

– Нет, что ты! Я никуда, слышишь, Вадимка, больше никуда… Я только Андрюше помогу.

Она выскочила в коридор.

Андрей стоял высоко на приставной лестнице и, двигая локтем, наматывал что-то на висевший на стене репродуктор. Четыре коптилки на окне дружно вытягивали чёрные шнурочки копоти.

– Я сама, пустите, – сердито сказала Варя, отпихивая державших лестницу мальчишек.

Лестница качнулась и накренилась.

– Слышь-ка, ты держи, да не завали, – сказал сверху Андрей. – Нет, на крыше проверить надо. Здесь всё в порядке. Уходить буду, погляжу.

Он слез, спрятал в карман инструмент.

– Я тебя знаешь о чём просить хотела? – сказала Варя и взяла его за пряжку от ремня.

Коптилка сзади освещала волосы Андрея, они были совсем золотые.

– Ты скажи дяде и Вере Аркадьевне, что я решила… Я уже бабушку спрашивала, можно мне насовсем здесь жить остаться? В интернате.

– Насовсем?

– Да. Бабушка позволяет. – Варя задёргала пряжку. – Пока, понимаешь? Я знаешь, для чего? Вадимка скучает. И Гане, как увидишь, передай.

– Ладно.

– Обязательно передашь?

– Сказал же! А приходить в Сайгатку будешь?

– Ясно, буду. А ты – сюда.

– Я-то приду… – Он тряхнул волосами и легко поднял лестницу.

– Идёшь уже? И на крышу сейчас полезешь? Не боишься?

– Я-то? Чудна́я…

Сквозь тающие от её дыхания ледяные узоры в окне коридора Варя смотрела на светлый от луны школьный двор. С лестницей на плече прошёл Андрей. На минуту тёмная стёганка задержалась у стены, потом тень от лестницы чётко легла на снег.

Варя вбежала в спальню, сдёрнула с вешалки чьё-то пальто, натянула его и выскочила на крыльцо…

– Козли-ик!

– Здесь я!

Он наклонился к ней с верхней ступеньки лестницы.

– Давай я с тобой тоже полезу?

– А свалишься?

– Ну да… – Варя попрыгала на месте.

– Чего без шапки выбежала?

– Нет, мне не холодно.

– Не холодно, а дрожишь.

– Нет, не дрожу…

Она засмеялась и влезла на первую ступеньку.

– Я с тобой. А то вдруг ты свалишься.

– Я-то? Чудна́-ая…

Цепляясь, она уже карабкалась к нему.

– Давай руку. Гляди, ноги застынут.

– Не застынут!

Лестница крепко упиралась в белый заснеженный карниз. Свежий ветер зашевелил у Вари на голове волосы.

– Шапку на́ мою, возьми!

– Ты что? Такую большущую?

Они взялись за руки и, проваливаясь в гладкий искрящийся снег, ступили на крышу. Крыша была покатая, но глубокие следы делали их шаги устойчивыми. Держась друг за друга, подошли к высокой, подвязанной проволокой антенне.

– Постой-ка одна, я гляну.

Андрей присел, разгрёб руками снег и застучал чем-то о железо.

– Может, ножик мой надо? – спросила Варя.

Снизу, со школьного двора вдруг кто-то громко и сердито крикнул:

– Что вы там делаете, на крыше? Кто позволил?

– Ой, бабушка, это мы!

Внизу стихло, потом заскрипели ступеньки лестницы.

– Козлик, слышишь? Сейчас мне попадёт.

Варя съёжилась, хотела спрятаться за него.

Из-за карниза показалась седая голова.

– Сейчас же объясните, зачем вы сюда забрались? – строго спросила Ольга Васильевна.

– Бабушка, мы радио чиним, честное пионерское!

– Воображаю… Дай же руку, видишь – не влезу никак.

Она перевела дух и выпрямилась на крыше.

– Напугали… Уф, задохнулась! – Она откинула со лба волосы и помолчала. – Однако здесь неплохо.

Сверху было видно: в тёмное поле убегала пустая улица. За школой синей подковой лежал овраг. А над головой блестело и перемигивалось звездами огромное чёрное небо.

Спокойно нарастал в воздухе далёкий гул. Среди звёзд зажглись вдруг три цветные точки – две красные и зелёная.

– Слышите? Это самолёт! Издалека, наверное…

– Бабушка, а куда он?

– Может быть, к нам, в Москву.

Они следили за ним, пока не погасли в небе цветные точки.

– А Москва – там? – Варя показала рукой.

– Да. Москва там. Ну, теперь быстро вниз. Аварию свою исправил?

– Провод ветром сорвало. Так вот, соединил, – ответил Андрей.

– Ты у нас молодец. Учись у него, Варвара. Погодите, я первая полезу. Так… Осторожно… Ох, нет, боюсь!

Андрей и Варя помогли Ольге Васильевне спуститься на землю. Спрыгнув последним, Андрей потопал ногами, ловко подхватил лестницу и понёс к сараю. Потом вернулся к школе.

Ольга Васильевна уже ушла, Варя всё ещё стояла на крыльце. Мальчик туже стянул ремнём стёганку, поправил на голове шапку.

– Теперь в Сайгатку пойдёшь? – спросила Варя.

– Пойду. Время.

Он подумал и повернул к воротам. Дорожка была длинная и вся белая от лунного света. Щёлкнул засов, тонко пропела калитка…

– Козли-ик!

– Да, Варя? – Он шагнул обратно.

– Нет, я так. Завтра придёшь?

– Приду-у!

– Только обязательно приходи. И Вере Аркадьевне с дядей про всё передай.

– Я передам.

– И ещё знаешь что? – Снег хрустел и поскрипывал под ногами, Варя мчалась к нему по дорожке. – Чтоб они не думали, что я думаю, что они думают… – Она задохнулась. – Я же не потому здесь останусь, что у них плохо! Я из-за Вадимки. Так надо. Верно?

– Верно. Беги в дом, сосулькой смёрзнешь.

– Не смёрзну! Ой, луна, ой, смотри, хорошо!

– Хорошо! – У него блеснули зубы.

Варя засмеялась и побежала обратно.

– Козлик!

– Ага?

– Нет, я так. Не боишься один?

– Чудна́-ая…

Тёмная стёганка слилась с калиткой. Варя подождала на крыльце, пока не стихли его шаги, и дёрнула тяжёлую дверь.

На каменной площадке над лестницей стоял Вадим. В руках он держал очки. Перепрыгивая через ступеньки, Варя взбежала наверх.

– Вадимка, сумасшедший, зачем раздетый вышел?

– А я боялся… Мне показалось, что ты ушла. Так долго всё нет и нет.

– Вадимка, глупый! Мы же на крыше радио чинили. И бабушка с нами! Не стыдно? Я теперь никуда, никуда больше уходить не буду. Здесь всё время буду… с тобой. Бабушка позволила. Понимаешь?

Варя протянула ему руку. По длинным стенам коридора шевелились большие чёрные тени.

– Смотри, что это они там?

– Тише вы! – прикрикнула Валентина Ивановна. – Вадимчик, это что? Сейчас же в спальню, взять шапку, надеть пальто.

Под репродуктором, задрав головы, сбились мальчишки и девочки. Ольга Васильевна тоже стояла у стены и смотрела наверх!

– Говорит! Говорит! – радостно закричал кто-то. – Я хорошо слышал, говорит…

В репродукторе заверещало, пискнуло что-то, поскрежетало, и вдруг в наступившей тишине чётко, как будто из соседней комнаты, заговорил диктор:

– 6 декабря 1941 года войска нашего Западного фронта, измотав противника… перешли в контрнаступление против его ударных группировок… В результате начатого наступления обе эти группировки разбиты и поспешно отходят, бросая технику, вооружение и неся огромные потери. К исходу одиннадцатого декабря 1941 года…

– Шестого декабря 1941 года, – взволнованно повторил кто-то. – Вы слышите? Наши перешли в наступление! Вы слышите?

* * *

«Варечка, здравствуй!

Это пишу тебе я, Наташина подруга Катя, которую вы все раньше звали Тумбой, по поручению Марии Николаевны и твоей сестры Наташи и по собственному. Они совершенно сбились с ног, а сейчас побежали на вокзал насчёт пропусков и билетов и ещё к нам в госпиталь. Ну так вот: мы числа так двадцать пятого или двадцать восьмого декабря выезжаем к вам в Сайгатку – Наташка, я и ещё один ваш знакомый, коллектор или не знаю кто (я позабыла) из геологической партии у Бориса Матвеевича. Его зовут Анатолий Иванович, Толя. Он младший лейтенант, Наташка тебе про него писала, что лежит в нашей палате. А теперь поправляется, и ему дали отпуск, а нас с Наташкой поручили отвезти его к вам. Ты, наверное, меня совсем позабыла, а я помню, как мы все вместе разбирали на чердаке тот чертёж с шурфами или как они называются (я позабыла), а потом Ольга Васильевна рассказывала про охотника и тот ножик. И ещё тогда приходил за Вадимом Сергей Никанорович, я всё про него знаю, Варечка, у меня тоже больше нету мамы, потому я про это и пишу.

Ну так вот: Мария Николаевна велела написать, что Наташа пробудет у вас в Сайгатке так числа до десятого, потому что теперь фашистов от Москвы отогнали и уже скоро начнут учиться, как протопят школы. А меня записали к Ольге Васильевне в интернат. Письмо тебе передаст один человек, он едет сегодня неожиданно к вам, представитель из РОНО, или МОНО, или ФОНО (я не поняла) по интернатам, потому и пишу я, а не они сами. Вот и всё. Крепко тебя обнимаю и до скорого свиданья. Вот будет здорово, когда увидимся! А ещё позабыла тебе сказать, что у Мухи народились новые щенки. Как приедем – про всё расскажем.

Подруга твоей сестры Наташи – Катя Воробьёва».

Зимним утром

Варя встала и отряхнула снег.

В лесу было тихо, ни одна ветка не шевелилась. На поляну вдруг выскочил заяц. Он сел на снег, поджал лапу и, шевеля носом, понюхал воздух. Потом поводил длинными ушами, пригнул их и стреканул в кусты. С ветки посыпался лёгкий белый пух.

– Козёл, Мамай, сюда идите!

– Идём!..

Зелёные ёлки, сомкнувшись вокруг поляны, слушали их молодые голоса.

– Эх, вот эта хороша!

Опустив точёные, чёткие от снега ветки, перед ними стояла ёлка, светясь на солнце.

– Такую и рубить жалко! Давайте ещё поищем? Надо, где одна другой расти мешают, в густоте.

Андрей вскинул на плечо топор. Нетронутый снег голубел под соснами. Ребята были на лыжах. Лыжи приглаживали снег, оставляя за собой три пары ровных следов.

– Ой, смотрите, кто это?

Со ствола пихты, пригнув круглую головку, на них смотрел маленький пушистый зверёк.

– Белка. Не боится… Фью, черноглазая!

Она скользнула по коре и исчезла. Андрей и Варя тронулись дальше.

– Меня обождите! – Мамай догонял их, за ним волочились по снегу на длинной верёвке опрокинутые сани.

– Эх ты, кверху ногами везёшь…

– Которую будем рубить?

– Все жалко.

Сверху, задевая ветки, свалилась шишка и стоймя воткнулась в сугроб.

– Значит, вот эту. – Андрей бросил топор, снял лыжи. Сразу почти по колено провалился в снег.

– Помочь? – крикнула Варя.

– Нет, вылезу.

Он стоял около пышно-зелёной ёлки. Присел, бережно отодвинул тесные ветки соседних ёлок. По лесу тонко, замирая в чаще, пронёсся чей-то крик:

– Я-а-а…

– Кричат, кажись?

– Нет, кому же? – Варя прислушалась.

Андрей выпрямился, скинул рукавицы, поплевал на руки и поднял топор:

– Раз, два, взяли!

Елка встрепенулась. Задрожала тёмная её верхушка, бесшумно полетели вниз белые хлопья…

Потом её взвалили на сани, привязали верёвкой, впряглись и потащили через поляну. Мамай ковылял сзади, придерживая упругие ветки.

– Давайте споём, – сказала Варя, стараясь двигать лыжей в ногу с Андреем, – песню какую-нибудь?

– А я не умею, – пробасил Мамай.

– И я не умею. Ну и пускай.

И она, тряхнув головой, громко, во весь голос запела:

 
Мы срубили зелёную ёлку,
Ох, хорошая была ёлка!
А теперь мы её украсим,
И теперь у нас Новый год —
Будем песни петь, и на лыжах,
Будем вместе весёлые мы,
И приедут к нам дальние гости
Из далёкой родимой Москвы-ы…
 

Вот видишь, и получается. Ой, опять кричат!

– Я-а-а…

Лыжи с тихим шелестом огибали деревья, легко вспарывали мягкий снег.

Между стволами затемнело что-то. У дороги, около поваленного ещё летом во время грозы дуба стояли две девочки: старшая – в короткой плюшевой шубейке, маленькая – в больших валенках, с головой и плечами увязанная в платок. Приложив к лицу красные руки, обе нараспев звали:

– В-а-а-ря-а. Ты где в лесу-у-у?..

– Смотрите, Ганя! И Домка!

Старшая обернулась.

– Ой, Варечка, к нам в Сайгатку быстрей бежи! Из конторы телеграмма пришла, ваши приезжают. Быстрей!

– Быштрей! – крикнула и маленькая, ныряя в платок.

* * *

А поезд в это время уже подходил к станции Сайгатка.

В одном из вагонов у белого, скрипящего от мороза окна, стояла тоненькая девочка-подросток. Серый грубошёрстный свитер плотно обтягивал её плечи, две тёмные косички были по-взрослому уложены вокруг головы.

Девочка поставила ногу на трубу отопления, прижалась к стеклу и часто задышала: лёд на окошке стаял, в нём появился круглый глазок.

– Наташка, видно чего-нибудь? – спросила другая девочка, сидевшая на нижней полке.

Та, что у окна, дыша ещё быстрей, ответила:

– Снег один…

Дверь в купе отворилась; проводница, всовывая голову сказала громко:

– Товарищ лейтенант, через остановку – Сайгатка. Так что собирайтесь.

С полки напротив медленно поднялся военный в гимнастёрке с орденом.

– Ага, что, проспорили? – сказал он девочкам. – Говорили, никогда не доедем. Вот и доехали!

– Уже близко? Совсем близко? – охнула тоненькая в свитере.

– Ещё минут двадцать…

Девочки засуетились.

– Катя, чемодан вытаскивай. Пальто, пальто достань! Подъезжаем, слышишь?

– Ясно, слышу.

От прежней толстой Тумбы остался разве только голос – басовитый и спокойный.

– Проспорили? Придётся теперь одну папиросу разрешить! – погрозил длинным пальцем военный.

Катя фыркнула, Наташа согнулась над чемоданом.

Колёса выстукивали всё громче. Сквозь ледяные узоры окон мелькали частые деревья.

– Полотенца в чемодан, кружки в рюкзак! – командовал военный. – Платочки обе повяжите. Теперь прошу, сестрица, помогите.

Наташа подала ему руку, и он, припадая на левую ногу, распрямился. Наташа ловко и проворно застегнула ему гимнастёрку, ремень…

– Вот спасибо-то! Приеду, всем расскажу – меня каждый день, как маленького, сразу две няни одевали.

Наташа и Катя рассмеялись – в купе точно бубенчики зазвенели.

И сразу вспыхнуло, зажглось разрисованное морозом окно – деревья кончились, брызнуло солнце.

– А вдруг нас никто не встретит?

– Быть этого не может.

– Анатолий Иванович, и Маша обязательно-обязательно придёт? – морща нос, лукаво спросила Наташа.

– Обязательно. Пожалуйте папироску.

Она достала у него из кармана на груди пачку, он взял левой рукой папиросу, закурил, сел и откинулся на спинку сиденья.

– А бабушка, наверное, не сможет. Утром как раз уроки… – Наташа задумалась, вскрикнула. – Катька, а газеты и журналы? Где журналы?

– Я убрала. В чемодане.

Впереди гулко закричал паровоз. Мимо окна, мигая просветами, пронёсся встречный поезд. Проводница закричала в коридоре:

– Следующая – Сайгатка!

Военный положил перед собой на столик часы и сказал:

– Теперь присядьте, девочки. Надо решить один очень важный вопрос: кто будет вылезать из вагона первым?

* * *

Маша припала к серой шинели. Всхлипывая и смеясь, она прятала в ней мокрое от слёз, счастливое лицо. К окнам вагона уже приклеились любопытные пассажиры. Кто-то звонко кричал из тамбура:

– Меня бы к вам, братишки, а?

– Полно, Маша, будет… – Толя опустил костыль и притянул её к себе. – Живой ведь! А это – пустяки…

От станции, спотыкаясь, к поезду бежала Варя. За ней с лаем скакал Угрюм.

Наташа, схватившись за поручень, застыла на подножке вагона. Белый снег, голубое небо и солнце ослепили её, и она, растерянно улыбаясь, не двигалась с места.

– Наташка, что же ты, прыгай! – кричала испуганно Катя.

Но Наташа всё улыбалась смущённо и тревожно, как будто не веря себе.

– Варечка? Сестрёнка, Ва-ря!.. – Голос у неё вдруг перешёл на шёпот…

Борис Матвеевич подбежал, снял её с подножки и поставил на снег.

– Наташка! Наташка!.. Наташка!..

Сёстры стояли, уткнувшись друг в друга лбами, схватившись за плечи, а Угрюм, бегая вокруг, обнюхивал Наташины ноги и радостно лаял.

– Уй, Тумба, худющая какая! Нет, Катя… Катька…

Теперь они молча прыгали по снегу втроём.

– Дядя! – Наташа опомнилась, бросилась к Борису Матвеевичу.

– Совсем большая стала! Взрослая. Ну, здравствуй!

– Мама велела передать вам с Верой Аркадьевной… И бабушке, и ещё Вадиму… – Наташа снова затихла. – Мама велела вам передать, что она тоже с нами… Думает о нас там, в Москве, понимаете?

– Всё понимаю, родная моя. Бабушка с Вадимом приедут вечером в Сайгатку. И Вера Аркадьевна вернётся, она уехала по одному срочному делу… Вот молодцы, как раз к Новому году успели!

– Наташка!

Варя опять налетела на неё, закружила.

– А там… там кто? Ой, Анатолий Иванович! – взвизгнув, она вырвалась, помчалась и к нему.

– Осторожно, я из починки. Здравствуй, разведчица! – Он схватил её здоровой рукой. – Ого, выросла! Как она, жизнь? Вспоминала?

Паровоз, дыша паром, ещё стоял у станции. Из тамбура вагона на них смотрела грустная женщина в белом полушубке и ушанке.

– Счастливо отдохнуть! – вдруг крикнула она и махнула рукой.

– Счастливого пути! – Варя с Наташей замахали в ответ.

Паровоз вздохнул и без гудка, стуча буферами, сдвинулся с места. Вагоны, раскачиваясь и скрипя, пробегали мимо.

– Тронулись тоже? – сказал Борис Матвеевич.

У станции под навесом, перебирая ногами, их ждали лошади.

– Спиря, тулупы давай. Боярыню ближе подводи!

Розвальни неслышно подкатили к полотну. Маша, поддерживая Толю, накинула на него поверх шинели меховую полость. Катя залезла на сено, уминала его, пристраивала чемоданы… Наташа всё озиралась вокруг с радостным изумлением, не выпуская Вариной руки.

– Дай-ка ещё раз на тебя погляжу, – сказал Борис Матвеевич, беря её за плечи и ставя перед собой. – Однако, возмужала! Кто бы мог подумать? Совсем невеста… А Варвару нашу как находишь? Вот бы мать на неё порадовалась…

С Новым годом!

– Всё ещё спят? – спросила шёпотом Варя.

Ганька подкралась к двери и затрясла косицей. Варя влезла на сундук и тоже, поверх Ганиной головы, стала смотреть в щель.

Окна в горнице были завешены и почти не пропускали света. На полу у печки, на сдвинутых сенниках, лежали две неясные фигуры.

– Нет, больше не могу, сейчас разбужу…

И Варя, скрипнув дверью, на цыпочках вошла в горницу. Разулась у порога, в одних шерстяных носках подкралась к сеннику…

Ганя от смеха страшно надувала щёки, двигала бровями. Варя нагнулась над спящей Наташей. Та лежала, вытянув по одеялу худые нежные руки; спутанные волосы, выбившись из косичек, рассыпались на подушке.

Варя взяла одну косичку и пощекотала Наташе нос.

– А я и не сплю, и вижу, – фыркнула из-под одеяла на соседнем сеннике Катя.

Варя, пискнув, навалилась на неё, заколотила кулаками… Наташа испуганно подняла голову:

– Катька, подъезжаем, слышишь? Ой, что это я? – Она, как маленькая, протёрла глаза, засмеялась и вдруг брыкнула Варю ногами.

– Куча мала! – заорала Варя, переваливаясь на неё. – Ганя, на помощь!

Несколько минут они барахтались на сенниках, расшвыривая подушки. Потом Варя вскочила, сдёрнула с окна занавеску и звонко закричала:

– Наташка, вставай, а то солнце убежит! Ганя, воды, самой прехолодной! Ой, до чего же я счастливая… Пойдёмте скорей Сайгатку смотреть!

Через полчаса они были на улице. От их крыльца в разные стороны прыснули закутанные сайгатские ребятишки – всем было любопытно посмотреть Варькиных гостей. Сестрёнка Гани – Домка была, конечно, тут же, вместе со своим платком и валенками.

– Домка, Домочка, беги скорей к околице, – распорядилась Варя. – Как увидишь, что с моста Боярыня свернула, так за нами, слышишь?

– Шлышу! – важно ответила Домка и заворочала валенками.

– А вы, ребята, с той стороны караульте. Бабушка с Вадимкой из Тайжинки должны приехать. Ладно?

Ребятишки гурьбой помчались вдоль улицы.

Чистое небо светилось над Сайгаткой. Почти над каждой крышей вился розовый дым. На оградах и завалинках белой опушкой лежал снег.

– До клуба бежимте, кто скорей? – спросила Варя.

– Бежимте!

Они рванулись вперёд. Ганя отстала, трепыхая косицей, кричала жалобно:

– Варечка, мне не угнаться!

Остановились у конного двора. Под навесом, за старой молотилкой, возился с чем-то Спиридон.

– Спирь, а Козёл где, не видел? – Уехал он.

– Уехал? Куда?

– С Верой Аркадьевной куда-то.

У Вари вытянулось лицо. Она обняла Наташу и что-то быстро зашептала ей в ухо. Наташа понимающе кивала головой.

– Гей! – окликнул из-под навеса Спирька. – Кататься с горы айда?

Он присел и неожиданно вытолкнул из-за молотилки опрокинутую деревянную скамейку. Она птицей скользнула, вылетела, раскатилась по улице…

– Ледянка! Ледянка! – закричала Ганя. – К обрыву бежим, там ребятишки шибко накатали!

Они уселись на ледянку втроём: впереди Катя, за ней оробевшая Наташа, за ней Варя.

– Раз-два, взяли! – скомандовала Варя, отталкиваясь ногами.

Облитая водой, заледеневшая скамейка со страшной быстротой понеслась под уклон. Колючие снежные брызги летели в стороны.

– С дороги-и!..

С обрыва следом мчалась Ганя в добытых где-то санях, её нагонял Спирька в громыхающем старом корыте. Корыто подскочило, заплясало, вытряхнуло мальчишку в сугроб.

– Спирюшка, зашибся? – спрыгнув с ледянки, Варя была рядом.

– Да ничуть!

– Наташка, Катя, тащите ледянку наверх! Ещё раз съедем…

Но от огородов вдруг, словно шарик, выкатился кто-то маленький. Загребая большими валенками, покатился к обрыву.

– Швернули! – кричал издали тонкий восторженный голосок. – Швернули они…

– Домочка, ты что?

– Да едут же!

– Кто? Ой, бабушка… Наташка, Катя, за мной!

Проваливаясь в снег, Варя побежала к дороге, вдоль разостлавшихся белыми платками огородов.

Отсюда уже было видно: высоко вскидывая ноги, от моста к Сайгатке бежала Боярыня. За ней из розвальней выглядывали смеющиеся лица. Борис Матвеевич, стоя, размахивал кнутом.

– Наташка, скорей!

– Подожди, у меня ботик расстегнулся…

– Давай застегну-у!

Борис Матвеевич, увидев бегущих девочек, остановил лошадь. Варя подбежала первой, повисла у него на шее. Рядом с Ольгой Васильевной, закутанный по уши в овчину, сидел Вадим. Сбоку, свесив ноги, ухмылялся в лихо заломленной ушанке Мамай.

– Ну, покажись… какая стала?.. – Ольга Васильевна поднялась навстречу Наташе, протянула руки.

Та остановилась, задыхаясь от бега. Тёмные волосы выбились из-под старой вязаной шапочки, бледные щёки зарумянились.

– Бабушка… Вадимка… – только и могла выговорить Наташа.

– Молодцом, в общем… Худовата, правда. Досталось вам там, в Москве?

– Досталось.

– Бедная моя, милая… Вадим, здоровайся! Рад, надеюсь? Вот и увиделись…

– Бабушка, давай с горы кататься? – придумала Варя. – Айда, бабушка! Пожалуйста!

– С горы? Ну что ж, попробую.

Разминая ноги, Ольга Васильевна прошлась у розвальней. Мамай спрыгнул, помог Вадиму выпутаться из овчины.

– А я налегке теперь до клуба. Только вы, смотрите, недолго, – и Борис Матвеевич стегнул Боярыню.

Вечернее солнце косыми полосами разлиновало накатанный склон оврага. Чернели на снегу брошенные сани, ледяная скамейка, корыто.

– Садись, бабушка, не бойся! Это же не ледянка, сани!

– Ох, нет, знаешь – высоко. Боюсь, право, боюсь.

– Да не страшно же ни капельки!

– Глядите – во!

Мамай уже гремел корытом. Влез в него и, стоя, с гиканьем, понёсся с горы. Спиридон с Ганей на ледянке – вдогонку. Варя подтащила сани, нагнулась, придерживая их.

– Вадимку в середину, бабушку сюда. Катька вперёд… Теперь Наташка. Я сзади… Раз-два, взяли.

Она разбежалась, подтолкнула их, вскарабкалась тоже. Сани, наклоняясь, поползли с горы. Быстрей, ещё быстрее… Снежная пыль защекотала лицо.

Ольга Васильевна пригнула голову, зажмурилась…

– Да, бабушка, здорово? Ещё раз, скорее! Вы с Вадимкой сидите, мы в гору свезём! Раз-два…

Наташа, Варя и Катя впряглись и дружно потащили сани кверху.

И вот они собрались все вместе в сайгатском клубе. Не все, конечно…

Далеко в Москве, среди тех, кто не оставлял её в трудные дни войны, встречала Новый год Марья Николаевна. Интернатские в Тайжинке, наверное, тоже сидят сейчас около привезённой из леса ёлки. С ними Валентина Ивановна. Это она уговорила Ольгу Васильевну поехать до следующего утра к своим, в Сайгатку. Нет среди близких и старого, проверенного годами друга – Сергея Никаноровича.

Окна в клубе не занавешены. Жарко горят и потрескивают в железной печурке сосновые чурбаки. Рояль сдвинут к стене, холщовая занавеска отделяет сцену от тёмного пустого зала. Новый год почти все в Сайгатке встречают по домам. А у Бориса Матвеевича дом как раз здесь, в клубе, где столько дней и ночей провёл он за чертежами и картами, отрываясь от работы только для того, чтобы немного поиграть на рояле.

Посредине накрыт стол; розовеет в туесах мороженая брусника, желтеют румяные шаньги, переливается янтарями огромный копчёный сом. В глиняных мисках – горячий творог, пареная душистая свёкла. Колхоз прислал Борису Матвеевичу к празднику жбанчик первосортной медовой браги.

За столом, в единственном кресле, сидит Толя. На нём парадная гимнастёрка, орден горит на груди. У ног блестит клавишами баян. Толя иногда одной рукой поглаживает его и кивает Спиридону: «Сыграешь потом?» Рядом с Толей – нарядная и немного суровая от этого Маша. На председательском месте – Ольга Васильевна и Борис Матвеевич.

У Бориса Матвеевича сегодня двойная радость. Утром в сельсовет пришла на его имя телеграмма из Москвы: «Запасы бокситов сайгатского месторождения утвердить. Месторождение сдать в эксплуатацию».

Это значит – работа геологоразведочной партии не пропала даром!

Не пройдёт, может, и года, как Сайгатка станет неузнаваемой. Из западных районов, с Урала потянутся к ней вагоны с оборудованием, строительными материалами.

Загрохочут в карьерах глухие взрывы, заработают экскаваторы. Это значит – заводы получат новое сырьё. Хорошо!

А сегодня можно отдохнуть.

Борис Матвеевич, улыбнувшись, встаёт и вскидывает волосы. Девчонки – Варя, Наташа, Катя и Ганька – перешёптываются и хихикают за столом. Домка, отмытая до того, что блестят, как напомаженные, толстые её щёки, конечно, тоже здесь. Вадим около Ольги Васильевны. С радостным любопытством сквозь очки посматривает на всех.

На одной скамейке с ним – Мамай. У того, несмотря на заглаженные вихры, такой вид, точно он вот-вот выкинет коленце. Руки Мамая так и чешутся дёрнуть за косицу Ганьку или хлопнуть по концу скамейки, чтобы девчонки с визгом посыпались друг на дружку.

Не хватает только Веры Аркадьевны и Андрея Козлова. Варя со Спирькой то и дело поглядывают на дверь – уже двенадцатый час! Борис Матвеевич (наверное, неспроста) говорит:

– Спокойно, в своё время приедут…

– Спирь, слышишь? – дёргает его Варя за рукав.

– Ага.

У клуба громко заржал Пегий. Варя, задев тарелку с ватрушками, выскочила из-за стола и прыгнула прямо со сцены в зал.

– Варвара, куда?

– Я сейчас!

Схватив со скамейки платок, она перебежала тёмный зал и тут же, в дверях, налетела на входившего с улицы Андрея.

– Ой, Козлик, наконец-то! Ой, шишку набил…

– Чего ж ты, давай снегом потру!

Он засмеялся, потащил её обратно на улицу. А от саней за Верой Аркадьевной шагал к клубу высокий старик в тулупе.

– Где же вы пропадали? Кто это там?

Андрей набрал в горсть снега, приложил Варе ко лбу.

– Слышь, не признала?

– Дедушка… Неужели он?

Да, это был старый лесник и охотник. Он шёл медленно, из-под нависших бровей оглядывая заметённую снегом сайгатскую улицу, освещённые дома, новое здание клуба.

– Дедушка! Вы… к нам? – Варя бежала к нему.

– А-а, вот она… Я самый. Что, не гадала? Молодка вот подговорила, и не чаял. – Он показал на Веру Аркадьевну.

– Бабушка! – Варя бросилась обратно к клубу. – Знаешь, кто к нам сейчас…

– Подожди, молчи! – Вера Аркадьевна нагнала её, зажала со смехом рот.

Старый охотник ступил на крыльцо клуба, неторопливо сбил шапкой снег с высоких сапог.

Вдруг повернулся к Варе. Расстегнув тулуп, достал из-под него маленький, завёрнутый в чистую тряпицу свёрток и, поклонившись, протянул его девочке.

– Внучке гостинец обещанный, – сказал внятно. – Расти большой да умной. Для тебя и делано! Теперь к хозяевам веди, молодка…

Ахнув, Варя приняла свёрток. Положила на край саней. Осторожно развернула тряпицу и вынула совершенно новый маленький складной, с резной рукояткой, блестящий ножик. Сбоку на рукоятке по гладкой костяной поверхности было чётко написано:

«Внучке от Сокола. 1941».

– Ой, Козлик, смотри, мне дедушка чего подарил!

Варя, размахивая ножиком, как дикарь, плясала вокруг саней. Платок свалился ей на плечи, скользнул на снег. Андрей поднял его, набросил на девочку.

– Стой, не вертись… Ух, мировой! Дай раскрою.

Варя вдруг задумалась.

Потом, точно решившись, тряхнула головой и полезла в карман.

– Знаешь, что я хочу тебе сказать? – начала радостно, глядя на своего товарища. – Я уже давно хотела. А теперь – вот!

Она вытащила из кармана свой старый, в потёртом кожаном чехле любимый ножик, который семь месяцев назад вернулся вместе с ней из Москвы в Сайгатку. Он был аккуратно застёгнут на плетёную пряжку.

– Вот. Я знаю, бабушка не рассердится! Пускай этот теперь будет у тебя. Насовсем. Я его тебе дарю, понимаешь?