Текст книги "Далеко ли до Сайгатки?"

Автор книги: Анастасия Перфильева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Последнее утро

Угли погасли, только под чёрной корягой прятался огонь.

Варя на коленках подползла к костру и дунула – пепел хлопьями полетел ей в лицо. Ночь ещё не кончилась, было совсем темно.

Небо повисло низко над головой. Внезапно промчался холодный ветер, пахнуло мёдом с гречишного поля. Из темноты вдруг выступил молодой дуб, край высокой насыпи. Блеснул металлический ободок бадьи.

– Маша, вставай, Маша! – закричала Варя, вскакивая.

Они спали у костра на кошме. Дядя Кирилл со Спирей – чуть подальше.

– Гроза идёт!

Маша поднялась с кошмы, придерживая вздувшуюся косынку.

– О-о? Бежи к лесу, смокнешь.

Варя схватила одеяло и побежала. Большая тёплая капля ударила её по носу.

Добежав до первых деревьев, она остановилась задыхаясь.

Небо светилось изнутри. Ветки старой лиственницы наклонялись, часто вздрагивая. Варя присела под ними. Зелёная молния прошила тучу, зажглась над полем. При её свете стало видно: от шурфов, согнувшись, бежит Толя, за ним дядя Кирилл.

– Ох и гроза будет!

– А Спиридон где?

– Лошадь треножит.

Ещё раз осветилось небо, померкло и ахнуло над землёй. И вдруг хлынула вода.

– Где-е вы? – тонко кричал в поле Спирька.

– Сюда беги!..

– Как бы в дерево не ударило, – сказал Толя.

– Ничто, в бору повыше есть.

Дядя Кирилл накинул на Варю сложенный брезент. Варя прижалась к земле. Она видела, как шевелилась трава, как по коре дерева, точно падающая одежда, сбегала вода. Она чувствовала, что по её лицу, вот так же, смывая сон, льются тёплые струи, и намокшее платье липнет к телу, и ноги уходят глубоко в мягкий мох.

Стало тише, только над головой шуршали листья. Небо побелело, и заворчало где-то в стороне.

И за лесом, где синели слитые темнотой сосны, его тронул розовый рассвет.

Дождь пошёл косо, земля дышала, вбирая влагу.

Варя подняла голову. С лиственницы пискнула пичуга. Ей отозвались из осинника. Из-за дуба выполз робкий солнечный луч. Он упал на заросший папоротником пень, задымился.

И пошло!..

Защёлкали, засвистели в осиннике птичьи голоса. И ветер побежал по деревьям, а листья кивнули друг другу, распрямляясь и успокаиваясь.

Варя встала и выжала подол платья.

Гроза кончилась. Наступило утро.

* * *

Розовые и круглые, с загнутыми краями, грибы сидели под ёлками, и в самом большом, как в блюдце, блестела вода. Варя потрогала его ногой: он был холодный и твёрдый, как арбузная корка.

– Рыжики! – сказала Варя. – Рыжички…

Сверху к логу сбегал мутный ручей. Варя шагнула – тёплая вода с шумом захлестала её по ногам.

И вдруг от опушки в наполненную звоном и шелестом тишину леса ворвался дерзкий, настойчивый стук. Варя увидела: за белокожей берёзой стоит трактор. Около него Маша и две чумазые девушки в штанах. Одна с масляной тряпкой в руке, присев, счищает с трактора комья налипшей земли. Вторая, смеясь, вскочила на подножку, села за руль. Маша, тоже смеясь, крикнула что-то, и трактор, фыркая и тарахтя, пополз по чёрному полю.

Варя долго следила за ним.

– Э-ге, картошки печь иди! – закричали вдруг от костра.

Варя обтёрла лицо и побежала. Присев, Спирька бросал в золу мокрые картофелины, палкой подвигал их к прикрытым от дождя головешкам. Варя подняла валявшийся у насыпи колышек, стала зарывать картофелины в горячую золу.

– Воды принести? – спросила, когда все картофелины исчезли.

– Тащи.

Она сняла с шеста закопчённый котелок, выплеснула дождевую воду и побежала обратно к логу. Здесь из-под корней пихты бил родник. Варя нагнулась, вытянула губы: от холода сразу заныли зубы.

Она подставила котелок. Вода зазвенела и брызнула в лицо. Варя прислонила котелок к корню пихты и полезла вверх по обрыву. Сверху на неё смотрела налитая ягода земляники. Другая, влажная от дождя, победно краснела на светлом стебле.

Варя растянулась по склону, стала ловить ягоды ртом. Они пахли мёдом, смолой. Потом она легла на спину, раскинув руки. В небе стояли круглые ярко-белые облака.

Вдруг опять послышался стук, только теперь сверху. Из-за сосен на синее небо медленно наплывал серый неуклюжий самолёт. И сразу, нарастая, топя шум деревьев и птичьи голоса, закачался над лесом тяжёлый глухой рокот. Самолёт будто к земле тянуло, так низко он прошёл над ней и скрылся за тёмными пихтами.

– Куда полетел, лётчик? – закричала Варя.

Она подрыгала ногами, легла на бок и скатилась по склону. Кочка, трава, небо, опять кочка…

Перекувырнулась, вскочила, взяла котелок и побежала к костру.

Вокруг него уже сидели только что вернувшиеся со скважин Борис Матвеевич, Толя и трое бурильщиков. За их спинами, подрагивая кожей и обмахиваясь хвостом, щипал траву распряжённый Пегий.

Маша, наклонясь над дымящимся чугуном, мешала свежезаваренный гречневый кулеш. От костра, почти невидимые, тянулись светлые языки пламени.

Варя пробралась к костру, села на корточки. Кулеш в чугуне булькал и пускал пар. Варя облизнулась, покосилась на Машу.

– Что, голодная небось? – засмеялась та.

А Спирька тащил из плетёнки оловянные миски, ложки. От просеки громко заржала Боярыня. Варя уже знала её голос. Через поле к костру сворачивала таратайка; Ганя, стоя, нахлёстывала лошадь. В плетёнке сидела Вера Аркадьевна. На коленях у неё блестел бидон с молоком.

Боярыня, разогнавшись, остановилась у шурфа. Вера Аркадьевна передала бидон подбежавшей Варе.

– Борис Матвеевич, новости! – звонко крикнула она. – Только что из лаборатории в сельсовет звонили: последние анализы из скважин – отличные. Победа! – Она швырнула в небо фуражку и, спрыгнув, бросилась на траву.

– Ну, Маша, тогда корми быстро, – сказал Борис Матвеевич.

Все подвинулись к костру. Маша опрокинула в кулеш бидон с молоком, помешав, стала разливать в миски. Кулеш пах дымом, шкварками… Варя терпеливо ждала очереди, держа на весу миску. Когда чугун опустел, Борис Матвеевич громко поблагодарил Машу и сказал:

– Значит, так. Мы со Спиридоном едем сейчас в лабораторию. Остальные по местам. Собираемся к полудню в сайгатском клубе, надо и передохнуть. Варваре хорошо бы вернуться в Сайгатку к бабушке. До Тайжинки мы подвезём их с Ганей, а дальше они пойдут пешком. Согласны?

* * *

От перекрёстка дорога на Сайгатку сворачивала вправо. Ближе к лесу за светлой зеленью шевелящегося овса вдруг выросли тёмные неровные бугры.

Это было старое кладбище. Заросшее крапивой, повиликой, с обвалившимися, похожими на бурелом крестами.

Могилы одни сровнялись с землёй, другие налезали друг на друга. И всюду – между ними, на них – качались крупные бело-жёлтые ромашки.

Ганя присела на поваленную каменную плиту. Над головой сухо стукнул дятел, пристроившись к одинокой сосне. Варя нагнулась к плите, прочитала: «Здесь покоится…» – дальше разобрать было невозможно.

– Гань, гляди-ка – гнездо!..

Высокий заржавленный крест точно обнялся с тонкими побегами ольховника. В его зелени пряталось круглое лукошко, гнездо. Как только девочки подошли ближе, с креста сорвалась маленькая быстрая тень.

– Трясогузка! От птенцов отводит… – прошептала Ганя.

– Ну и правильно. Не бойся, не бойся, мы не разорим! – ласково сказала Варя.

Они вернулись на дорогу. С одной стороны мягко шелестел овёс. С другой, как розовая пена, шевелилась гречиха. Качались над землёй тяжёлые нежные цветы – это пчёлы собирали с них свою добычу.

Сверху дохнуло зноем. Варя посмотрела на небо: оно было затянуто белой марлей. Солнце, как раненое, плавало в нём.

– Опять гроза, да?

– Ага! Бежим?

Дорога спускалась вниз; вырубка с похожими на огарки пнями осталась позади. Впереди у реки запестрели дома Сайгатки – кирпичная школа, жёлтый клуб, белая от солнца больница.

Вдруг Варя остановилась.

К Сайгатке со всех сторон бежали люди. Они бежали от поля, с берега Камы, прямо через высокую, только заколосившуюся рожь… Ветер гнал по небу жёлтую, как дым, тучу, и люди, будто подхваченные им, бежали к своим домам, а гул их голосов, приносимый ветром, становился всё громче, слышнее.

– Ганя, случилось что-то?

– Видать, случилось…

По дороге, обгоняя девочек, проскакали двое на лошадях. Где-то гудела машина. Варя рванулась вперёд и снова остановилась.

От реки в гору им навстречу быстро поднималась Ольга Васильевна. Седые её волосы были растрёпаны, она задыхалась.

– Девочки, вы с шурфов? Борис, я надеюсь, ещё там?

– Уехал, бабушка!

– Варя, я иду на станцию. Постарайся скорее разыскать дядю и скажи, чтобы он сейчас же ехал в сельсовет. Варя, ты не пугайся, я тебе потом всё объясню. В двенадцать часов из Москвы передали по радио: сегодня ночью Германия напала на нас. Будет война.

– Бабушка…

– Беги, Варюша. Дядя Борис Матвеевич очень всем нужен!

Она сошла с дороги и пропала во ржи.

Варя протянула Гане руку. Совсем рядом, взметнувшись над полем, тревожно и звонко запел жаворонок.

– Ганя, – тихо сказала Варя. – Слышишь, что же это? Ганя, война. Ой, Ганюшка!.. Война с Германией…

Часть вторая

Бегство

Пароход был весь выкрашен серой краской, только на уставленных вдоль палубы вёдрах остались яркие буквы. Но вёдра стояли в беспорядке, и название парохода получалось странное: «ВЛЧКАО».

Пароход пришёл по Каме сверху.

Пока он, пятясь и разворачиваясь, подходил к мосткам, на берегу сгружали с подвод мешки с зерном.

Пассажиров на берег не сошло ни одного. По верхней палубе прогуливался военный в шинели, с красной звездой на рукаве. Две женщины, кутаясь в платки, выбежали было купить большие, как кабачки, огурцы, да раздумали.

Полил дождь, Кама помутнела.

Пароход стоял недолго, минут двенадцать, пока успели перетаскать в трюм мешки с зерном. Мужчина в брезенте закричал что-то с нижней палубы, и сразу торопливо ударил колокол.

В это время от пустой подводы к пристани перебежали две девочки. Одна стриженая, с большими бровями, другая худенькая, с рыжеватой косицей и узелком в руках. Пробил второй короткий звонок. Стриженая – это была Варя – обняла Ганьку, ткнулась ей носом в лицо и прыгнула на мостки. Загремели цепи.

– Куда, куда? А ну, быстро! – прикрикнул на девочку мужчина в брезенте.

Варя шмыгнула со сходней в трюм парохода, её обдало жаром из машинного отделения, и она выскочила обратно на палубу. Пароход уже отвалил от мостков, между ними и пристанью быстро вырастала вода. А Ганя на берегу, протягивая узелок, кричала жалобно:

– Шаньги-то!.. Шанежки забыла-а!..

Пароход повернулся к мосткам кормой. Его сильно качало, брызги взлетали на палубу и тяжело падали в воду.

Варя всхлипнула, пробралась по коридору между каютами, сунулась было в стеклянную дверь салона, испугалась и нырнула опять в трюм. Там она присела на скамейку около иллюминатора и затихла.

Пароход вздрагивал и глухо стучал. Вниз по течению он шёл быстро.

…Варе приснился сон, будто едет она верхом на Боярыне и будто это вовсе не Боярыня, а та самая коза, которую ловили когда-то в Овражках Сергей Никанорович с Вадимом. Варя должна отвезти в лабораторию пробы из шурфов, но она никак не может отыскать лабораторию в лесу. Из-под огромных папоротников выбегают то и дело кроты, вылетают серые совы… Варе страшно, она боится, что дядя Борис Матвеевич будет ругать её, а Спирька, как нарочно, велел поймать одного крота, потому что из них теперь делают рукавицы для раненых красноармейцев. Варя пришпоривает козу, та оборачивает к ней морду и говорит человеческим голосом: «Ничего, успеешь! Вот только шанежки забыли, от бабушки попадёт…» И чуки-чуки-чук!..

– Вставай, девочка, приехали!

Варя открыла глаза. Лампочка на потолке горит тускло, тускло. Над Варей стоит мужчина в брезенте, но лицо у него не сердитое, а, наоборот, ласковое.

– Вставай, девочка. Тебе докуда ехать?

– Мне?

Варя протёрла глаза и встала. Она поняла, что заснула на скамейке, привалившись к тёплой стене, за которой стучит машина.

– Мне ещё далеко, мне в Горький.

– В Горький? Одна, что ли, едешь?

– Одна.

– Что ж так? Без билета небось?

– Без билета.

– Ну, давай. К своим пробираешься? А я думал, может, проспала.

– Нет, спасибо.

Варя села. Уже наступила ночь. Значит, она далеко от пристани, ещё дальше от Сайгатки. И Варя вспомнила…

* * *

В начале июля от Марьи Николаевны пришла телеграмма: «Варю оставьте у себя, подробно письмом».

Бабушку Ольгу Васильевну телеграмма уже не застала. Неделю назад Борис Матвеевич, Вера Аркадьевна и Варя проводили её обратно в Москву, бабушку срочно вызвали из отпуска. Варя молча упорно смотрела на неё, но попроситься вместе не посмела.

Поезда шли переполненные. Ольга Васильевна с трудом втиснулась в вагон, чемодан ее передали в окно. В последний раз увидела Варя стриженую седую бабушкину голову, а лица рассмотреть не успела: поезд ушёл почти сразу.

Сайгатка притихла. Как будто всё было по-старому, только стало гораздо меньше народу. Так же по утрам Вера Аркадьевна с Толей выезжали в поле на шурфы, Борис Матвеевич, насвистывая (но не задорно, а грустно), сверял карты, Спирька возил в лабораторию анализы. Всё чаще забегал в клуб председатель посоветоваться насчёт уборки, да совсем редко играла на улице гармошка – только когда провожали призывников на фронт.

Наконец пришло сразу два письма.

В первом Марья Николаевна писала, что они с Наташей остаются в Москве, живут всё в Овражках, и Сергей Никанорович с Вадимом тоже с ними, вместе как-то веселее; георгины привились на редкость, но ухаживать за ними некогда, и пускай Варя поживёт пока в Сайгатке – говорят, ребятишек до седьмых классов всё равно из города всех вывезут. А в общем, надо надеяться на лучшее…

Второе письмо было короткое, скупое: бабушка Ольга Васильевна уже в Москве, помогает эвакуировать школьников, её назначили заведующей интернатом.

За время пути письма устарели. Радио приносило каждый день грустные вести: немцы подошли к Смоленску, Москва отбивала налёты.

Варя плакала, умоляла дядю Бориса Матвеевича отпустить её домой, в Овражки, посадить только на поезд или хотя бы на пароход.

– Это ещё зачем? – сердито говорил Борис Матвеевич. – Матери без тебя забот мало?..

Уехал Толя – его призвали в армию. Маша запрягла Боярыню, сама отвезла его на станцию. Вернулась она суровая, с покрасневшими глазами и сразу ушла на шурфы. А вот Ганька… Не было теперь у Вари лучше друга, чем Ганька!

* * *

«Здравствуй, дорогая сестра Варюшка! Мы с мамой живём пока благополучно.

Я теперь тоже поступила работать, учиться в этом году, наверное, не будем. Мы клеим конверты, и я зарабатываю четыре рубля восемьдесят копеек в день и рабочую карточку (у нас теперь карточки).

Дорогая Варюшка, мы живём ещё в Овражках, там спокойнее, хотя уже стало холодно. С нами живёт теперь и Тумба, Катя Воробьёва, ты помнишь? Её мама врач и уехала на фронт, а старший брат лётчик, он командует истребителем. А Вадим, наверное, скоро уедет с младшими школьниками, потому что он после болезни ещё слабый. И Сергея Никаноровича тоже в Москве не оставляют, велят уехать, потому что ему больше шестидесяти. Муха наша жива, и твой щенок тоже, а котёнок пропал и коза у Сергея Никаноровича. Мама тебя целует и бабушка. Знаешь, бабушка, может быть, повезёт свой интернат к вам на Каму, вот хорошо бы в Сайгатку или куда-нибудь рядом, правда? Сергей Никанорович, кажется, поедет вместе с ней воспитателем, но это ещё неизвестно. Бабушка хлопотала остаться работать в Москве или даже куда-нибудь на фронт, но ей сказали, пускай там кто помоложе. До свиданья, дорогая Варюшка, крепко тебя целую, и дядю, и Веру Аркадьевну, и всех. Твоя сестра Наташа».

– Ненавижу! – сказала Варя. Ганька широко раскрыла глаза.

– Ты чего?

– Ненавижу! Его, дядю Бориса Матвеевича. – Варя вдруг всхлипнула. – Сам здоровый, другие на фронте, вон даже бабушка хочет… А меня не пускает. Я как раз и есть помоложе!.. Я тоже могу конверты клеить… Я тоже… Мама…

И Варя, упав головой на скамью, заплакала так, что плечи её забились под платьем. Ганька погладила Варю, прижалась к ней и тоже хлюпнула. Девочки сидели рядом в том самом чулане, где Варя в первый раз по приезде в Сайгатку встретилась с Верой Аркадьевной. По-прежнему в окно светило солнце, только подсолнух в огороде потемнел и тяжело свесил голову.

– Слушай! – сказала Варя поднимаясь.

– Ну?

– Слушай, Ганя, ты мне друг?

Ганя ещё шире открыла глаза и задышала Варе в лицо.

– Если, Ганька, ты мне друг, я тебе скажу, всё скажу, без утайки! Я всё равно убегу отсюда в Москву, честное тебе пионерское даю и клянусь, если хочешь. Я больше так не могу. Там они все в опасности, – Варя скривила рот, но удержалась, – а я тут… без дела. Я знаю, я хорошо знаю, Вера Аркадьевна и дядя говорят – наши бокситы тоже будут нужны. Ну и пускай, что будут нужны! Им хорошо говорить, а я не могу, ты понимаешь, не могу! – Варя ударила себя в грудь кулаком, Ганька понимающе кивнула. – Гань, ты в субботу повезёшь хлеб на пристань? (Ганя помогала теперь колхозницам.) Гань, ты меня возьмёшь с собой? А там на пароход, я всё разузнала… Нужно только хотя бы до Горького, а оттуда можно поездом. Раз уж здесь не посадят… Я всё решила, ладно, Гань? Поможешь, да?

Ганя плотнее подвинулась к Варе, обняла её, и обе что-то быстро зашептали друг другу.

В пути

Пароход тряхнуло так сильно, что с грохотом подпрыгнул и покатился железный бачок. Варя вскочила на ноги. Солнце било в глаза из люка в потолке. Рядом на скамейке мелко крестилась старушонка с бисерными глазками.

– Что это?

– А кто его знает! Должно, пристань.

От сна в неудобном положении ломило спину, сильно хотелось есть. Варя нащупала в кармане чехол с ножом, зашитую в жакетку пачку денег: пятьдесят рублей Вариных, которые подарила перед отъездом бабушка, и тридцать два – Ганькиных. Зашить их в подкладку посоветовала тоже Ганька.

Варя вспомнила узелок с шаньгами, вздохнула. Старушонка, накрестившись, достала из корзины кусок сала, варёную картошку и, подставив лодочкой ладонь, стала есть.

Варя покосилась на неё, встала и прошла по коридору к лестнице наверх. Навстречу ей вышла девочка в синем, в горошину, платье и тёмной жакетке. Варя сдвинула брови, узнала себя – в стену было вделано большое зеркало.

За стеклянной дверью салона стояли пустые столики и красные бархатные кресла. На одном сидел военный и курил. Варя открыла дверь. Увидела буфетную стойку, за ней женщину в белой наколке.

– Послушайте, – сказала Варя, – у вас нельзя чего-нибудь купить поесть?

– В двенадцать обед будет. Суп и овсяная каша.

– А какая следующая остановка?

– Усть-Камск, не знаешь? Ты из какой каюты?

Варя поскорее вышла. Она сама удивлялась, что до сих пор никто не спросил у неё билета. Все, точно сговорившись, проходили мимо. Она вернулась вниз. Старушонка уже кончила есть и вдруг сказала:

– Теперь, милая, кажный на своём пайке, не наугощаешься. Далеко ль едешь?

– А я и не прошу, – сердито сказала Варя: запах сала щекотал ей ноздри. – Я еду в Горький.

– Так-то, милая. Небось к папаше-мамаше? Чего ж без вещичек, да и сама по-летнему?

– А сейчас лето.

– Уж какое лето, милая, какое лето! Зима на носу, а не лето.

Варя ничего не ответила. Пароход остановился. Она вышла на палубу. С пристани опять тащили мешки, по сходням отстукивали сапоги грузчиков.

Один берег был обрывистый и тёмный от леса, другой – пологий, серо-жёлтый. Варя посмотрела на Каму, и вскрикнула: Кама разлилась как море. Или нет: за ней, сливаясь и гоня волны, спокойно и мощно подходила вторая река. По палубе пробежал мужчина в брезенте.

– Послушайте, здравствуйте, а это там что? – крикнула Варя, размахивая руками.

– Как – что? Волга!.. Давай, давай! – закричал он на грузчиков.

– Значит, Горький уже теперь скоро?

– Эх, да не мешайся ты под ногами! – рассердился мужчина.

С берега к пароходу пробиралась смуглая девочка с частыми косичками. Она несла чёрный противень с жареной рыбой. Варя подумала, распорола подкладку и купила на десять рублей две ладно прожаренные коричневые рыбины.

А к вечеру началось.

Ещё задолго до Казани в пароход набилось столько народу, что Варю затолкали в угол между стеной и скамейками. Женщины с узлами и детьми, пахнущие махоркой мужчины, парни с деревянными сундучками и серыми скатанными одеялами.

Некоторые устроились прямо на полу, на сваленных вещах. Огромный обросший моряк разлёгся на скамейке и громко захрапел. Его попробовали потеснить, он вскочил и заорал что-то диким голосом. Два военных взяли его под руки и увели куда-то. Несколько башкир в полосатых стёганых халатах залезли на скамейку рядом с Варей.

У Вари почему-то после рыбы сразу засосало под ложечкой. Потом стала кружиться голова, а перед глазами всё поплыло, как в тумане. Очень хотелось пить, но воду из железного бачка всю давно вылили в чайники и кружки, а вылезти на палубу Варя побоялась. Она прикорнула к спинке скамейки, сунула под щёку кулак и наконец задремала. И сразу же на неё навалился тяжёлый, чёрный бред…

«Держите её, держите! Это она украла!»

«Да не украла, а убежала. Я вам говорю…»

«Ясно, убежала. Вот и деньги в подкладке, а ещё говорит – готовится в парашютистки».

«Ой, мамочка, волки!»

Серые, чёрные, зелёные камни надо складывать в кучу, а они всё время скатываются вниз. Надо взвалить их на плечи и тащить, как Ганькины мешки с хлебом. И пить хочется…

– Дайте, пожалуйста, пить, дайте пить!..

– На́, девочка, выпей.

Варя открыла глаза. Белая стена, и на лампе – бабочка. А может быть, это листок прилип?..

– Где я?

– Лежи, лежи.

Варя с усилием повернула голову. Если пароход, то почему не качает и нет стука? И где башкиры?

Над головой плакат: «Не пейте сырой воды!», а пониже мелкими буквами: «Остерегайтесь брюшного тифа».

Варя упрямо мотнула головой и села.

– Где это я?

Перед ней на высоком табурете за столом – девушка в белом халате.

– Ты, дорогая, лежи и не разговаривай.

– А пароход?

– Ушёл твой пароход.

– Со мной что-нибудь…

– Лежи, тебе говорят!

Варя легла и отвернулась к стене. Как только девушка куда-то вышла, села опять. Спустив ноги, пальцами потрогала холодный дощатый пол. Ботинки её стояли у стола, платье лежало на табуретке. Губы сохли, и во рту было так, точно она полизала дверную ручку.

Варя встала, натянула платье и, пошатываясь, вышла на середину комнаты. Из окна она увидела гладкую, как стекло, воду, борт жёлтой баржи и какое-то строение. Баржа колыхалась, а может быть, это пол в комнате медленно подымался и опускался… На столике, за которым сидела девушка, лежал раскрытый журнал. Варя заглянула: в разграфлённой странице было аккуратно вписано: «Заболевшая – одна, откуда прибыла – неизвестно, фамилия – неизвестна, итого – одна».

Дверь отворилась, и вошла та девушка в халате. Она взяла Варю за плечо и подтолкнула к койке.

– Не лягу! – сказала Варя. – Не лягу, пока не скажете, где я. У меня что, брюшной тиф?

– Никакой не тиф, а рыбу плохую есть не надо. Куда едешь и откуда?

– Не скажу.

– Это почему же?

– А зачем вы меня с парохода ссадили?

– Дурочка, ты же заболела, не я! Тебе же лучше!

– Нет, не лучше. Мне в Горький надо.

– И доедешь. Поправишься и доедешь.

– Когда?

– Завтра.

Варя покорно и быстро полезла на койку.

– А это здесь что у вас, пристань?

– Не пристань, а комната матери и ребёнка.

– А комната на пристани? Почему она качается?

– На пристани, вот и качается. Спи ты, неуёмная!

– Как называется? Пристань?

– Бахтырская называется. Спи.

Варя высунула голову и прислушалась.

За стенкой говорили двое, наверное с той баржи, их голоса гулко разносились над водой.

Один:

– Я ж им и доказываю, вверх к Горькому идти медленней! А немец тут как тут. На прошлой неделе нефтеналивную за Чебоксарами, болтают, на дно пустил. Сегодня б и идти. К утру на рассвете аккурат в Горьком будем…

Второй:

– Болтают, болтают… А ты слушай меньше. Сегодня и пойдём. Вот только топливо подвезут.

Варя осторожно встала, обулась, бесшумно открыла дверь и вышла на лесенку. От реки тянуло холодом, сыростью. На берегу горели огни, грохотала лебёдка. С баржи опять сказали:

– Через полчаса трогаемся, слышишь?

Надо решаться! Варя быстро вернулась в комнату. Только сейчас она заметила: у койки на табуретке, где раньше лежало платье, стоит стакан молока, на нём горбушка хлеба… Варя взяла со стола клочок бумаги, помогая языком, нацарапала: «Сестра, я уже поправилась и уезжаю в Горький. До свидания! Спасибо, что вылечили». В журнал, в графу с фамилией, аккуратно вписала: «Бурнаева В.». Потом быстро надела жакетку, подумала, выпила приготовленное молоко, сунула горбушку в карман и прикрыла за собой дверь. Сойдя с пристани, она пошла по тропинке к красному мигающему фонарю. Было скользко. Варя несколько раз оступилась и, дойдя до узкой полосы воды, отделявшей баржу от берега, чуть не упала.

С баржи была перекинута тонкая доска. Варя встала на неё и, балансируя руками, перешла на баржу.

Вдруг совсем рядом залаяла собака. От неожиданности Варя чуть не свалилась в воду. Собака замолчала, обнюхала её и потёрлась о голые ноги.

– Пёс, а пёс, – тихо сказала Варя, – ты меня не трогай, хорошо?

– Буян, эй, кто там? – негромко окликнули с другого конца баржи.

Варя подождала. Согнувшись, обошла будку на середине баржи, перелезла через сваленные канаты и ящики. У фонаря на корточках сидели двое. Собака радостно залаяла.

– Кто там? – снова спросил один из сидевших. – Или нет никого?

На берегу зафыркала машина. Мужчины встали, один снял с шеста фонарь, и, помахивая им, оба перешли к другому борту.

Варя ощупала в темноте сваленные друг на друга бочки, пристроилась у края сложенного брезента. Собака неслышно подошла и опять потёрлась о ноги. Варя подвинулась и вдруг почувствовала: кто-то толкает её в бок.

– Села, так не елозь, а сиди! – зашипел чей-то злобный голос.

– Вы… кто? – испугалась Варя.

Брезент зашевелился, пустая бочка отъехала в сторону. Рядом с Варей появилась взъерошенная, обмотанная платком фигура.

– Ой!.. – сказала Варя.

Становилось холодно. Звёзды равнодушно светили на чёрном небе. Баржа тихо покачивалась.