Текст книги "Тайны гор, которых не было на карте..."

Автор книги: Анастасия Вихарева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц)

Мяса хватило на три дня, объедались до отвала. Остальные дни добирали рыбой, травой и подоспевшими грибами, делая припасы на дорогу. Из шкуры Борзеевичу скроили унты и подлатали Манькину шубейку, наставив заплат на все места, где шубейка просвечивала и порвалась. Но лучше бы они этого не делали – унты получились как тапочки, а шубейка рвалась теперь в тех местах, где ее проткнули иглой, еще быстрее, чем пока не трогали. Чтобы не заморачиваться, как заставить унты служить подольше, Борзеевич сплел из ивовых ветвей по ноге поверх унт плетенки, употребив на свои нужды кору неизвестного дерева. Ни липа, ни береза в здешних местах не водилась, обыскали всю долину, а обнаруженное дерево распускать листья не торопилось, оставаясь Борзеевичем неопознанным. Еще одну гору новая обувь должна была послужить. Единственный недостаток, кора у дерева была грубой – подниматься в такой обуви вверх было не совсем удобно. Но Борзеевич привык к натуральной обуви и не сомневался, что поднимется.

В путь отправились лишь на тринадцатый день, заготовив и стрелы, и сушеной зелени, немного горного меда, сушеной рыбы и грибов, подлечив здоровье и наготовив выстоявшуюся живую воду. Манька не сразу освоила бумеранг, но, в конце концов, освоила чуть лучше, чем Борзеевич, который изначально пользоваться бумерангом умел. С новыми силами подниматься в горы оказалось куда как легче, в первый день осилили чуть ли не четверть горы. Дальше подъем оказался не таким простым, как вначале. Снова рубили ступени в скалах, выбивая посохом и вырезая Дьявольским кинжалом, подправляя те, которые уже осыпались или были погребены под камнями. Ступени были едва заметные, местами отсутствовали, заметить их среди камней и ледовых наносов иногда не представлялось возможным, но они всегда находили их там, где камни и лед не удерживались.

Совсем иначе повел себя Дьявол, решительно отказавшись от первоначальной затеи подниматься другими способами. Он тренировал их, но тренировки не имели к подъему отношения. На этот раз он сам поднимался вместе с ними, ни к селу, ни к городу через каждые десять ступеней втыкая маленькие, в половину карандаша черенки, заботливо присыпая их землей. Такая трата неугасимого дерева удивленных Маньку и Борзеевича не обрадовала, но сейчас это было уже не важно – стрел наготовили в достатке, а закончится, могли нарастить снова.

"Веселенькое местечко! – подумала Манька, изучая срезы на камне, решив поделиться догадками с Борзеевичем.

– Сдается мне, что Дьявольский нож уже побывал в чьих-то руках! – она передала ему нож, обменяв на посох. Посохом ступени выбивали по очереди, чтобы не так уставать.

Борзеевич не растерялся и обворожительно улыбнулся Дьяволу, который страховал их снизу.

Дьявол улыбку заметил, но совершенно ясно дал понять, что ничего об этом не знает или новость его не заинтересовала. Он с утра был не в духе и пакостил, зачем-то обрушив на гору метель с мокрым снегом.

Лишь на девятый день троица смогла полюбоваться облаками сверху, обозрев вдали еще одну горную гряду, которая протянулась с юга на север, а на двенадцатый рассмотреть вблизи пятую гору, за вершину которой садилось солнце.

Много интересного узнала Манька о горах, не переставая удивляться и горами, и самой себе. Это ж сколько вытерпела, а живехонькая. К подножию четвертой горы от первого комплекта железа сносилось не меньше половины. А когда поднялись на четвертую вершину, сразу стало ясно, что лучше, чем в горах, от железа нигде не избавиться. И вроде выбилась из сил, и жить уже не хотелось, а как встали на вершине – и словно бочонок живой воды выпили. Криком изошелся дух, летит, как птица, глаза свет узрели, могучая богатырская сила проснулась, и радость, от которой поет вся внутренность. Весело становилось, и снова понимали, что вроде тихо идут, а быстро, и каждый день приносит что-то новое, неизведанное…

А как причудливы бывают каменные исполины! Вроде камень и камень, иногда густые непроходимые лесополосы из елей и сосен, врастающих в гранит корнями, оплетая и дробя скалы сверху и снизу, редкие озера с чистой, как слеза водой, когда можно увидеть дно на десятки метров, бурные реки и водопады – и удивительный воздух, когда его как будто нет. А сколько порой самоцветных камней прятал иной неприметный холмик или пещера, которая на десятки километров уходила в глубь гор, которые они исследовали на досуге, понимая, что короткие дни не повод проспать длинную ночь, а лучше провести вечернее темное время суток с пользой, пока Дьявол испарялся восвояси. Какие подземные озера и разнообразные друзы и миты скрывались в них! И не было на земле места, где бы так перемешивались временные эры – то ракушки находили под ногами, то истлевшие кости древних предтечей человеческой породы, то останки стойбищ первых людей и рисунки с письменами, оставленные рукой человека. Не они первые и, видно, не последние, материализовавшие мысль выдалбливанием чаши в камне, открывали исторические подробности происхождения земли. И где бы она еще столькому научилась, как не от Борзеевича с Дьяволом?! Весь мир, как на ладони. Не с самой лучшей стороны, но повидала – а так сидела бы в своей деревне на краю света да обидами изводилась…

Борзеевич неизменно составлял заметку о каждой находке, сверяясь с Манькиными представлениями.

– Вот, Маня, – говорил он, – видишь ли ты наскальную надпись, где прыткий художник запечатлел свое видение того периода, в котором жил? Видишь ли ты медведей и мамонтов, и бегущего за ними с дубинкой человека? О чем поведал тебе сей документ?

– Ну, наверное, хотел он сильно есть, и не все животные в то время вымерли, – отвечала Манька прилежно.

– Ох, Маня, да ведомо ли тебе, что горы сии были равнинами? И жил тот человек и горевал, если не было живности, потому как основной прокорм его был во много раз больше его по размеру. И чтобы добыть прокорм, объединялись люди в стаю, а в стае надо было общение какое-никакое иметь, и стал человек слово молвить – так получилось человечество! Но вот медведь, станет ли он ночевать на пустой желудок? Выходит, и прочая живность тут была. Живностью, выходит, изобиловала сия земля. Следовательно, климат был другой, росли здесь и травы и деревья. Ничто, выходит, не вечно в подлунном мире. Где море, там гора встанет, а где гора, морю вскоре быть!

– Вот-вот, – отвечала Манька, – я возьму посох, да и нарисую деревню. И избы, и лес, и нас всех! Это что же, получается, что мы все тут жили-были? А ну как он от скуки рисовал? – спорила Манька, удивляясь, как много Борзеевич умудряется найти на пустом месте. – Может, шел он, как мы, и вспомнил о доме, о пустоте своего желудка, о теплой шкуре, да такой, какой ни у кого не было, и решил полюбоваться на свою мечту! Медведя палкой не напугаешь и мамонта не проткнешь. Застряла бы в шкуре-то!

– Не уважать документ не след тебе. Глупостью своей ты бы весь мир насмешила! – отвечал Борзеевич, вразумляя ее. – Не таков был первый человек, чтобы не забить медведя палкой насмерть или череп мамонту не проломить! Силушка в человеке была немереная. Али не слышала, как напуганный человек сверх силы своей втрое сильнее становиться? Страх у него был – первобытный! Всего боялся – сверкнет ли молния, птица ли прокричит, березки в ряд встали, ветер сильнее подул, смерч пролетел. Задумывался он от страха! Так и мысли у него появились!

– А чего ему бояться-то было? Если все животные не бояться, так, стало быть, и ему нечего бояться, – пожимала плечами Манька. – Он же от обезьяны произошел! Или по-твоему получается, что упал человек на землю из ниоткуда и понял: или в уме повредился, или Бытие таково, что ума об этом Бытии у него не осталось?! Тогда правильно перепугался насмерть – верить можно…

– Ну, так мы и до зеленого человечка докатимся! – тяжело вздыхал Борзеевич.

– Ни фига они там с дубинкой шарили несовершенными мозгами! Вот так вот взял человек с дубинкой и понял: "Не умно я как-то про себя думаю, а дай-ка мы распределим, где Ра, где Бо, где я, где е, а где мой ду"? А вот я тоже загадаю загадку! – с вызовом отвечала Манька, и выводила поверх рисунков, а потом уже и просто так оставляя надписи на каждом свободном для подписи месте: "Здесь была Маня! Смерть вампирам!" Рассматривала надпись, отрясая руки: – Пусть теперь и мои документы разгадывают!

– Это, Манька, вандализм! – стыдил ее Дьявол, – Береги свою историю, пусть и не умеющую объяснить человеку, кто хорошо рисует, кто плохо, и по какой причине! – Дьявол зачеркивал "а" в слове "была", надписывал сверху "и" и добавлял "Дьявол и Борзеевич", – Любить надо все, что связано с человеком и его прошлым! – поучал он ее, щелкая по носу или по затылку щелбанами. – А прошлым стает все, что есть сейчас. Вот отошла ты, а "здесь были мы!" – уже в прошлом! И так столетие за столетием…

Манька ошибки свои исправляла и в следующий раз, если находилось время, уже писала: "Здесь были Маня, Борзеевич и Дьявол" Неизменно оставляя подлое знамение: "Вампирам и оборотням – смерть!". Иногда документ не умещался, его приходилось разрывать на несколько скальных составляющих.

Чаще попадались такие места, которые Борзеевичу объяснить ничего не стоило. Но были, которые становились для него несомненным открытием.

Глава 8. То, чего не могло быть, но было…

На пятой горе произошло нечто, отчего и Манька и Борзеевич разинули от изумления рот, рассматривая город, который стоял на самой его вершине.

Город раскинулся во все стороны. Будто волшебством был перенесен город на вершину горы – молчаливый, грозный, как призрак на своей панихиде. Он был каким-то ненастоящим, призрачным, скрывая скалы и вершину, но чувствовалось, что город все еще жив. Люди выглядели по-другому, не как в современное время, наверное, когда-то были красивыми, если подкормить и нарумянить, но сейчас их лица были изуродованы темными кругами вокруг глаз и мукой, начертанной на их челе. Все они выглядели больными и страшненькими – скелеты, обтянутые кожей. Казалось, что каждое тело приковано к своему месту – никто не гнался за пришельцами. Жители, мимо которых Манька и Борзеевич проходили, то и дело пытались ухватить их за подол. Но, видимо, они для жителей города тоже были призрачными: плотные пространственные тени врывались в плоть и, не найдя ничего для себя, отступали, не причинив им вреда, оставаясь лежать в той же позе, в какой их замечали. Но цепей или веревок на них не было. Немногие из них умирали на улице, повалившись наземь. Кто-то корчился в агонии, кто оставался в доме, то за столом, то в постели, кто-то стоял у двери, будто открывал дверь гостю. Но гостей тоже не было видно.

Картины, виденные в Аду, так напоминали сие место, что теперь уж Борзеевич представил Ад так точно, что мог бы утверждать, что побывал там.

Удивляя своей живучестью, город был таким древним, которому, наверное, были тысячи и тысячи лет. Все записи на стенах и на вывесках были сделаны странными знаками, не то иероглифами, не то рунами, но сколько бы Борзеевич тупо не пялился на надписи, он не увидел сходства ни с одним знакомым ему алфавитом, в которых он считал себя абсолютным профи. Борзеевич заглядывал внутрь, изучая помещения, и выходил наружу, снова рассматривал надписи, слюнявил карандаш и пытался скопировать знаки в блокнот, который всюду таскал с собой и берег пуще глаза.

– Вот здесь должно быть написано "булочная", – решительно заявлял он, просчитывая количество знаков.

Манька тоже заглядывала внутрь, и с сомнением качала головой.

– Или "столовая", или "кафе", или "трактир", или… название какое-нибудь… "Червяки на затравку"…

– Тогда, – не соглашался Борзеевич уступить, – надо найти еще такой же дом с печью, прилавком и столами. Если название повторится, то прав я, а не ты!

– Ночь пришла и уйдет, – сердился Дьявол. – К чему изучать мертвый язык? Он мертв, и все что вело его к гибели, делали люди, которые говорили на мертвом языке.

– Ну, не такие уж они мертвые, – возмущенно раздражалась Манька, обходя старца с пробитой головой. – Что-то да здесь было! И этот ранен, и этот…

От города исходило что-то нехорошее. Манька так же чувствовала эманации в избе, когда та была страшно больная. Но там она чувствовала боль и надежду, а здесь эманации подавляли и вызывали страх. Волосы вставали дыбом от вида мрачного умирающего города. Даже дышалось тяжело – воздух в этом месте удивлял своей спертостью, словно город стоял не на горе, где дули безумствующие ветра, а в каком-то другом месте. И солнечный день становился тьмой, где город врастал в камни – в городе царила ночь. Пересекая его, они словно бы погрузились под воду.

То тут, то там в общей картине имелись некоторые пробелы – места, где вообще не было домов. В таком месте и Манька, и Борзеевич понимали, что все, что тут есть, им только чудится, а на самом деле они все еще идут по горе, и там, за пределами мрака, все еще день.

– Манька, нам здорово повезло! Мы идем по Проклятому городу! – Борзеевич вдруг остановился, к чему-то прислушиваясь.

Он мгновенно вспотел, потирая виски, раскраснелся, разволновался, будто только что получил крупную премию. Манька перевела взгляд на Дьявола, который снисходительно поглядывал на Борзеевича сверху вниз.

– Что еще за Проклятый город? – спросила она, недоверчиво озираясь.

– Можно услышать… – с рассеянным, туманным взглядом невнятно пробормотал Борзеевич, как будто сошел с ума. – Проклятый… там стонут тени, перекрывая голос ветра, и ночь не опрокинется с утра… О, время!

– Мне кто-нибудь что-нибудь может объяснить?! – раздраженно, нарочито громким голосом спросила Манька, словно хотела отпугнуть притаившегося за углом зверя. В прочем, так оно и было – голос она повысила, чтобы рассеять свой страх. Но голос утонул, и стало еще страшнее.

– Не мешай, – осадил ее Борзеевич, как-то странно озираясь, будто тоже ждал, что зверь вот-вот выпрыгнет. – Манька, если мы отсюда не выберемся, мы тут навечно останемся! Сведения скудные, но доподлинно известно, что самые страшные колдуны отправляли в такой город людей, избавляясь от них. И никто не знает, что с ним здесь происходило. Лишь однажды вернулся некто, по имени то ли Алладин, то ли Нидалла… Может, были еще, но в моей голове заархивирован только этот случай. Очень богат стал. Историческая хроника упоминает о некой чудесной лампе, в которой живет джин, исполняющий три желания…

– И что с ним стало потом? – не унималась Манька.

– В общем-то, ничего нового. Некая мадам, вызнав секрет лампы, выкрала ее, убедив своего любовника первым желанием отправить мужа-героя обратно… История бы забылась, но тот человек оставил подробные описания проклятого города и о его несметных сокровищах, среди которых обрисовал занятные вещицы. Некоторые из них порой появлялись в том или ином месте и исчезали так же внезапно…

– Их сто раз уже растащили, – успокоила его Манька. – Если описал, то обязательно растащили бы…

И вдруг остановилась как вкопанная.

Они, наконец, вышли на городскую площадь. Груды золота и украшений лежали, будто родившись по их слову. Борзеевич споткнулся, опрокинув глиняный кувшин. Золотые монеты со звоном покатились к ее ногам. Борзеевич тоже застыл, раскрыв от изумления рот.

– Не растащили! – удивленным, сдавленным голосом прошептал он, задохнувшись и не отводя глаз от мерцания драгоценных камней, освещенных внезапно вспыхнувшими факелами на столбах, украшающих площадь по кругу по самой ее границе.

Манька едва успела схватить его, когда он потянулся за монетой, грубо отпихнув в сторону.

– Сомневаюсь, что они нам не сняться! – отрезвила она Борзеевича, который и сам приходил в себя. Все-таки богатства он видел. Теперь его больше заинтересовала древность, которую он не знал, не помнил, которая прошла мимо…

Манька приложила к куче сокровищ ветвь неугасимого полена. Куча засветилась, заискрилась и заиграла каменьями еще ярче. Манька растерялась, она была уверена, что куча сгинет или начнет ржаветь, как золотая сабля из сундука Бабы Яги, или растает, как мираж, который настигли…

– Если бы это золото можно было взять, поверь, оно бы тут уже не лежало, – с сомнением проговорила она, высматривая в темноте Дьявола.

Она не сразу различила его среди теней. Он поотстал и стоял, всматриваясь вдаль. Плащ его, при полном безветрии, трепало ветром. "Он и не в городе, он на вершине", – догадалась Манька, едва не прослушав слова Борзеевича.

– С другой стороны, место глухое, города ни на одной карте мира нет, – возразил Борзеевич, зябко поеживаясь. – Нам бы парочку таких монет…

– На что они нам? Мы на них здесь ни еды, ни одежду не купим, а Дьявол нас обязательно проклянет! – торопливо предостерегла она друга. – Я его знаю!

Последние слова прозвучали с такой печалью в голосе, что и Борзеевич не удержался, подзавывая ей. От сокровищ разбегались глаза. Такое она даже в кино не видела, ну сундук, ну два, а тут сундуков и шкатулок было с тысячу. И посуда, и статуэтки, и разные украшения.

– Пойдем, мой старый друг, лишенный алчности и скупости! – позвала Манька. – Если богатыми не станем, вернемся!

Они не торопясь пробирались между разбросанными сокровищами, то и дело останавливаясь и рассматривая, переворачивая их железным посохом или неугасимой ветвью. Борзеевич иногда с любопытством вскрикивал, открывая то один удивительный артефакт, то другой. И когда достигли середины площади, он наверняка знал, чем занимались эти люди, о чем думали и мечтали, как отдыхали и чем питались. Очень часто встречалось изображение змеи и странных животных, вымерших много тысяч лет назад. Были изображения – дракон поедающий человека, крылатый человек, убивающий дракона. Иногда друг друга, иногда совместно, иногда поодиночке. Много изображений, прилипшие друг к другу спиной мужчина и женщина. Человека бегущий, охотящийся, повозками управляющий, читающий, поедающий, любвеобильный, преклоняющий колени… Но более всего попадались колосья и прочая растительность. А еще источники вод.

В общем, все, как обычно. Жили люди – беду не ждали.

И вдруг Манька поняла: настоящая тут еще каменная статуя, похожая на каменный саркофаг, которая находилась как раз посередине площади и никак не могла считать себя сокровищем. Сама статуя была небрежно выполненная, грубо обтесанная, из камня, который Маньке показался странно знакомым – черный, как тот, что она держала в руке, когда хотела запустить им в черта. На втянутых руках статуя держала медную лампу, которая тоже казалась настоящей – не было в ней ничего, что делало бы ее сокровищем. Человек будто бы прикрывался лампой от неведомой опасности. Она споткнулась о нее, когда хотела перешагнуть. Лампа выпала из руки и глухим звуком ударилась о булыжную мостовую. Человек, вернее статуя, которая изображала человека, будто бы застыла в безмолвном крике. Вопль разве что не вырвался из ее открытого рта. Изображенный на лице ужас был так хорошо передан, что и Борзеевич снова перешел на шепот, удивившись, откуда доисторическому первобытному скульптору так много известно о мимическом строении и науке его передачи.

Оба на мгновение застыли, удерживая друг друга.

– Манька, смотри сколько всего! – сказал Дьявол, как всегда вырастая из неоткуда прямо за спиной.

Манька от неожиданности вздрогнула. Потом обрадовалась – без Дьявола было жутковато.

– Так обманка же! – возмутилась она, с интересом рассматривая лампу. Не похоже, чтобы в ней кто-то бы уместился. – И чего они тут, бледные и худые, сами свои сокровища не подберут?!

– Так для них сокровища не настоящие же! – развеял Дьявол ее сомнения, разведя руками в недоумении, что догадка не пришла к ней самой. – План другой!

– Слышала я, болезнь такая есть, которая целый город может скосить – не заразиться бы! – засомневалась она, нахмурившись. – Мне своего железа хватает… И вообще, у меня такое ощущение, что это ловушка. Я прямо слышу, как в ухо кричит кто-то: спасите, помогите, потрите…

Борзеевич оглянулся на Маньку, бледнея.

– Я тоже слышу, – прислушиваясь, проговорил он, отступив от кучи сокровищ, которую только что ковырял рогатиной, как бомж, выискивая среди колец, сережек, браслетов, всяких цепочек и диадем горшки и шкатулки с изображениями богов, людей и животных.

– А что же они тогда лампу к этой страшной статуе приладили? – задалась она вопросом, содрогнувшись. – Хоть кто откажется! Нет уж, я пока не разобралась, никому помогать не стану. Надо порыться в источниках… С дуру поможем, а нам кто потом поможет? Пошли, Борзеевич!

Она закинула мешок и собралась уходить, но тут Дьявол стал откровеннее.

– Это вампиры потрудились, – сказал он, сочувствуя стороне пострадавшей, – Выпитая кровь и мумификация от проникшей в тело слюны. Давно это было… – он задумался о прошлом. – Ой как давно! Вампиры-то поначалу не искали вожделения, пили всех без разбору и до последней капли. Нападали ночью и уничтожали всех жителей. А потом поняли: выпитый человек становится ямой. Зачем нападать из-за угла, когда можно прекрасно сосуществовать с человеком, имея пищу на каждый день, если немного отвратить человека от мыслей о самом себе. Без маски вампир выглядит ой как некрасиво: ребрышки бы их на свету пересчитала – просвечивают, красные глазоньки выдают, что спят неурочно, зубики… зубики открывают подвид саблезубых… И стали думать, как обойти людей, которые искали вампиров по всему свету.

– Получается, теперь они хуже вампиров, которые из меня кровь пьют?! – ужаснулась Манька. – Получается, мы среди вампиров? – она кивнула на труп, который лежал неподалеку и пытался ползти в их сторону. – Они же покусанные!

– Ну, не совсем, – ответил Дьявол. – Вампиры по всему свету искали села и города, в которых давненько не видели вампиров. Не имея примера перед глазами, люди гнали людей, способных найти вампира и вырвать ему клыки, уверенные в том, что брат, или мать, или другой родственник таковым быть не может. Они ж с малолетства друг друга знали – и не отдавали. И ни живой воды у них, ни осиновых кольев не припасено, землю давно не считают благим даром, рассматривая в качестве орудия производства. И как только вампиры находили такой город, они нападали на него, забирая сокровища и ценные вещи. Но от укуса человек не сразу умирает, поэтому, когда после нападения свершался магический ритуал, чтобы скрыть следы нападения, жители уходили в безвременье не живые, но и не мертвые. И вроде бы стоит город на том же месте, а видят его в другом. Наверное, одни руины от него остались, но все еще жив. Я долго смотрел, как проклинают жители города вампиров, умоляя вернуть их на день вперед и помнить. Я дал им такую возможность, положив в городе лампу, которая может исполнить три желания.

– И что? – заинтересовалась Манька.

– Ничего, – ответил Дьявол. – Спроси у этой статуи, что было дальше.

– Так она мне и расскажет! – не поверила Манька, скептически усмехнувшись. – Похоже, милосердие не привело к добру. Всегда так: не делай добра, не получишь зла. Иначе не валялась бы посреди площади в неприглядном виде.

Манька с жалостью посмотрела на статую, от которой отшатнулся Борзеевич, рысцой покидая площадь с сокровищами. Стена, которой был обнесен город, сужалась. Противоположные ворота возвышались впереди, еще заслоненные домами на поворотившей к ним улице, но арочный вход, украшенный колоколом, был виден издалека. Наверное, чтобы когда ворота ломали, колокол будил весь город. Получалось, что жители впустили вампиров сами.

А за колоколом брезжил закат.

Так и должно было быть – день на вершине пятой горы заканчивался.

Дьявол улыбнулся и зашагал в сторону противоположных ворот, которые вели из города. Манька все еще стояла, то прислушиваясь к голосам людей из прошлого, то взирая на молчаливую статую, которая поведать уже ничего не могла, то сокрушаясь, что столько добра пропадает.

Через несколько шагов Дьявол обернулся и спросил то ли сердито, то ли ехидно – как-то средне спросил:

– Мы идем, или будешь тереть лампу? Может, желание есть?

– Есть, – грустно призналась Манька, догоняя его, – домой вернуться! К избам! – она потупила глаза, поковыряв носком землю, недовольно размышляя: – Лишняя тяжесть мне ни к чему, обойдусь как-нибудь. Вампиры мне спасибо не скажут, что я оставляю лампу здесь, но три моих желания закончатся, а потом наступят три их желания. Правильно Борзеевич сказал, первым своим желанием, они окружат меня заботой… Но мы ведь прорвемся? Мы вернемся? Вот сейчас город закончится, и я увижу, как внизу горят огни, и вьются дороги между селами и городами… И дворец… Нет, пожалуй, во дворец еще рано, железо – будь оно неладно! – Она уже догнала Дьявола, который взял у нее котомку, которую она еле тащила от усталости. Отдохнуть в проклятом городе они не рискнули, шли уже часа три, не останавливаясь. – Покойники не покойники, умереть бы ты дал им! – попросила она. – Пусть бы не страдали. Ведь больше покойники!

Дьявол недовольно повел бровью, воззрившись на нее с осуждением.

– Именно об этом я как раз таки воплей не слышу! Они молятся о возвращении, а не о смерти… – и проворчал недовольно: – Во все времена человек знал, что он, без сомнения, может стать бессмертной территориальной автономией. Только одно неприятное условие забыл – бессмертие не дается за красоту богатого воображения.

Наконец, все трое покинули город. Последние метры до ворот Манька бежала вприпрыжку, воспользовавшись тем, что Дьявол тащит ее ношу.

И только они вышли за ворота, город вдруг начал рушиться на глазах!

Манька и Борзеевич едва успели отбежать.

Но стены не падали на землю – они с грохотом рушились и внезапно таяли, будто само время летело перед ними. Город то был объят снегом, то лили дожди и сверкали молнии, то светил на него день, то ночь, падали крыши, камни, крошились опоры и крепостные стены. Благоговейно, с великим трепетом и открытыми ртами взирали они на кончину города, бывшим когда-то великим. Уходили в прошлое богатые дома с резными колонами, и усадьбы, сыпался кирпич и глазурь с плиточных украшений, и обваливались вымощенные дороги, и даже камни не выдерживали, трескались и смешивались с грязью. Немного прошло времени, когда от города не осталось ничего – он ушел в Небытие. Только вечернее, закатившееся за шестую вершину солнце посылало ему прощальный запоздалый луч, освещая застывших в изумлении Маньку и Борзеевича.

Они не сразу заметили, что там, где была городская площадь, от города все же кое-что осталось. Статуя вдруг треснула и раскололась, и из нее вышел человек.

Был бы он обычным человеком… Человек был призрачный, как город, который они только что видели. Он улыбался им, будто старым знакомым, и о чем-то говорил, но ни Манька, ни Борзеевич его не слышали. Только Дьяволу немота не мешала понять его. Человек, устроившись рядом с неугасимой ветвью, грел свои руки и смущенно улыбался, когда Дьявол пытался его поучать, задавая немые вопросы. Манька и Борзеевич примерно догадывались об их разговоре, ужасаясь, что Дьявол мог и с ними поступить точно так же, засунув в камень. Наверное, этот человек все же пожалел город и потер для жителей лампу…

Но размышления его не походили на размышления расстроенного и обиженного человека. Манька так и не смогла вспомнить, где она его видела. Но, несомненно, они встречались… Одет он был в лохмотья, босой, и страшные язвы по всему телу, но не расстроился, когда Манька протянула ему свою одежонку согреться, а он не смог ее взять.

– Маня, надо, наверное, ему живую воду дать, а то он весь больной… – предложил Борзеевич нерешительно, не отрываясь взглядом от человека без прошлого и настоящего.

Манька заторопилась, протягивая бутыль.

Воде человек обрадовался больше, чем своему освобождению. Раны у него за ночь зажили, и когда утром он встал на краю обрыва, глаза его светились такой могучей силой, что невольно и Манька, и Борзеевич почувствовали себя ущемлено ущербными рядом с исполином. Глаза у него были ясные, светлые и добрые, тело сильное, умытые шелковистые волосы развевались на ветру своими кудрями, а ветхая его одежонка ничуть не портила его царственную осанку.

– И… вот бы мне так-то! – сказала себе Манька под нос, когда человек, улыбнувшись ей всеми беломолочными зубами, развел руки в стороны, бросившись вниз, и полетел, едва касаясь ногами снега…

– Это ты о способе передвижения или о том, чтобы выглядеть и в лохмотьях? – уточнил Борзеевич, поразившись способу передвижения человека не меньше Манькиного. Человек был уже далеко внизу, иногда прокатываясь по снегу с какой-то безудержной радостью.

– И о том, и о другом… – пояснила Манька, вспомнив про свою поганую душонку. – Думаешь, вампир совсем каменный? Не влюбился бы, если бы я такой красивой была?

– Маня, ты что? – подозрительно уставился на нее Борзеевич, испуганно прянув от пропасти назад, и успокоился, лишь когда заметил, что Дьявол летит впереди, с тем человеком. – Им кожу с человека снять, как кору ободрать у дерева! Какая разница, какой красоты лицо твое, если боль вынимают и питаются ею? Представь вола, сильного, красивого, выносливого – разве на нем перестали бы пахать или забивать по осени на мясо, лишь только потому, что он красивый, сильный и выносливый? Поверь, я по свету немало хаживал, столько красивых девушек продают и покупают, и бьют, и пьют кровь, и ссат в рот, и рвут внутренности, и держат на привязи, в клетках, продавая за гроши, что прятали бы лицо, если бы знали, что будет им за красоту их – отрезали бы себе руки! Красота в нашем веке, Маня, и продается, и покупается, но не Дьявол ли первым обратит такую красоту против человека?

Борзеевич приноровил свои худые снегоступы, подбитые с нижней стороны полосками кожаного ремня, оттолкнулся и покатился вниз.

Манька покатилась следом на своих железных обутках, управляя посохом, как веслом, еще размышляя, рассердившись на саму себя: какая муха ее укусила?! С ума сошла, чтобы среди снегов и камней помечталось ей о вампире?! Нет, не должна была она думать так – словно предала Дьявола и Борзеевича. И себя! Она сердилась и на Дьявола, который с утра не удосужился поговорить с ней, даже не поздоровался, как обычно, разом променяв и ее, и Борзеевича на человека из города. Он будто специально не обращал на них внимания, предоставив самим себе.

Шестая гора от пятой отличалась лишь тем, что была чуть выше и круче пятой, но сам ли Дьявол, или человек знал эти горы не хуже Дьявола, путь их лежал через проторенные подъемы, когда ступени приходилось лишь подправлять. Манька подозревала, что дорога была и в трех первых горах, просто шли они, не исследовав подъемы, как следует. Борзеевич с лабораторной точностью отмечал их путь на карте, пока она выбирала место для ночлега и готовила костер, заваривая чай из сушеных трав на живой воде, чтобы и человек мог с ними почаевничать, и проверяла, что еще потеряли они за этот день. Белое пятно на карте становилось менее белым – однажды человек, на радость Борзеевичу, прямо на снегу начертил проходы и в тех местах, куда они не заглядывали, отметив горные гряды налево и направо, и чуть ли не в половину заполнив хвост головастика.