Текст книги "Больше не уходи"
Автор книги: Анастасия Орехова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
– Прощай, Вадим. – Она поцеловала его и ушла.
Лева сидел на лавке и смотрел в окно.
– Мне кажется, спрячься я на Луне, меня и там достанут. – Она поднялась по ступенькам и села. – Что-то мне холодно.
– И мне. – Лева вздохнул и плеснул водой на раскаленные камни.
– Почему ты не сказал, что у тебя выставка на Крымском валу? – спросила Ева. Они лежали в постели и прислушивались к тишайшей дроби бегающих под полом мышей. В окно светила яркая перламутровая луна.
– Какая разница? Ты же все видела.
– Разве это не событие в твоей жизни?
– Это не событие. Вот то, что ты здесь лежишь, событие. – Он намотал ее волосы на свою руку. – Привязать тебя, что ли, к кровати, чтоб не сбежала?
– Не поможет.
– Если хочешь, поедем завтра на Крымский вал.
– Хочу.
– А ты не хочешь остаться здесь насовсем?
– Если бы у меня было три жизни… нет, извини, четыре, то я бы вам всем сказала: хочу. Но я одна, а вас четверо. Вы и есть в моей жизни, и нет. Это вы распустили меня. Все ваши любови слепые. Но вы нужны мне. Я сейчас откровенна, как никогда. Но если и ты, и Вадим, и Гриша знаете обо мне все и меня это не пугает – напротив, мне от этого становится легче, – то Бернар уверен, что он у меня один. И при мысли, что он узнает о вашем существовании, у меня мурашки по коже, мне страшно. Я боюсь его потерять. Хотя он далеко не идеален. Что мне делать, Левушка?
– Живи. Пусть все будет, как будет. Я ничего не скажу Бернару. И Гриша будет молчать. Этот твой адвокат… за него отвечать не могу. Хотя, будь я на месте Бернара, я бы понял, но, конечно, страдал бы. Когда любишь, всегда страдаешь.
Ева вдруг подумала, что смертельно обидела Вадима.
На следующий день Лева по настоянию Евы привез ее на Крымский вал, и, несмотря на слабость, она с радостью окунулась в знакомую ей атмосферу никчемных разговоров, дежурных комплиментов и завистливых взглядов. На выставке она встретила многих своих однокурсников, с которыми училась в «Мухе». Многие ушли от живописи и всерьез занялись архитектурой и дизайном. Вот они чувствовали себя увереннее в этой жизни, часто получали заказы, ездили за границу и смотрели на своих друзей-живописцев несколько высокомерно. Олег Веселовский купил дом в Праге и теперь приглашал всех знакомых приехать к нему в гости. О работах Драницына он отзывался однозначно: «Обнаженка всегда котировалась на Западе. Двести марок вон за ту, рыженькую, и сто пятьдесят за блондинку. А «Купальщице» пятьсот марок – красная цена». Ева, о которой в Москве последний месяц ходили самые невероятные слухи, своим приходом сбила всех с толку.
– Ты уже вернулась? Так быстро? – Лида Головко, подающий надежды скульптор, которой недавно мэрия заказала сделать копию с памятника Гоголю, искренне обрадовалась появлению Евы. Она обняла ее и по установившейся традиции шесть раз поцеловала.
– Я за работами приехала. Как ты, Лидок? Давно вас всех не видела.
– Веселовский куражится, разбогател, меня уже не замечает… А ведь у нас с ним роман был. Как время меняет людей! А ты хорошо выглядишь, там, в Париже, наверное, все такие худенькие?
– Да я и Париж-то практически не видела. Все больше в мастерской… Я же работаю.
– Ты бы зашла ко мне, поболтали бы.
– Я скоро уезжаю. А что у Тани Смеховой? Все хорошо?
– По-моему, она в религию ударилась. Но работает много, ей Гриша помогает.
Ева покраснела.
Зал, где проходила выставка, был удачно освещен солнцем, отчего обнаженные женщины Драницына смотрелись совсем как живые. Они словно источали свет и тепло.
– Мне кажется, что не столько Левка любит женщин, сколько они его. Ты посмотри только на выражение их глаз… Особенно хороша вот эта рыжуля. И где он только таких роскошных женщин находит?! Уверена, они не натурщицы.
– Ты не знаешь, у Левы что-нибудь купили?
– Шесть картин. У него агент хороший, ему Гриша посоветовал.
– Ты вот все про Гришу, а сам-то он где?
– Разве ты не знаешь? Улетел. Кажется, в Вену. Обещал завтра утром вернуться. Или сегодня вечером.
Неожиданно Ева вскрикнула: кто-то, подкравшись сзади, обнял ее и чмокнул в ухо. Она обернулась: это был Веселовский.
– Ты что? – Она шлепнула его по руке. – Если ты ко мне насчет Праги, то я приеду, не надейся.
– Ну-ну, Ее Величество Строгость надули губки? Я же к тебе, Ева, со всей душой! Ты вот меня не приглашаешь в Париж, я же не обижаюсь…
Она посмотрела ему в глаза. Белокурый, красноносый, с бледными впалыми щеками и прозрачными серыми глазами, он улыбнулся одними тонкими сиреневыми губами. Джинсы и светлый замшевый пиджак он держал, похоже, только для своих московских друзей – настолько они ему не шли, но служили верным пропуском в Подвал и на прочие тусовки. Ева помнила, как одалживала Лидочке деньги, чтобы та подарила на день рождения своему возлюбленному Олегу кожаную куртку. И как потом самой Лиде пришлось подрабатывать натурщицей в училище, чтобы вернуть долг. А Олег ушел к другой женщине.
Он несколько раз уходил от Лиды и каждый раз возвращался. Дар живописца соперничал у Веселовского с талантом архитектора. Молоденькая немка, случайно оказавшаяся у него в мастерской, увезла-таки его в Германию, устроила для начала в рекламную фирму, а потом уже добилась крупного заказа на проект цветочного магазина. Так началась в Бонне его карьера архитектора и дизайнера. Первое время он часто ездил в Москву, навещал друзей, но потом, устав от их каждодневных забот, связанных, как правило, с продажей своих работ, прекратил свои поездки. И вот спустя три года объявился на выставке Драницына.
– Видел, кстати, в Гамбурге твоего бывшего. Процветает. Живет по-прежнему один, жениться не собирается.
– Передавай ему привет, – холодно ответила Ева и отошла от него к Драницыну. – Мне понравилось. Столько света, тепла, плоти и эротики… Лева, отвези меня домой, а? – Она повисла на его плече и заскулила тихо, чтобы никто не услышал.
– Нас с тобой приглашают. Здесь, недалеко, к Маринину. Помнишь его? Да вон он, здоровый такой и громкоголосый… Неужели не помнишь?
– Это тот, который пел Юльке Зверевой серенады под окнами? Неужели это он? Я его сто лет не видела.
– Он-он. Разбогател, стал директором туристической фирмы «Карфаген».
Они подошли к Глебу Маринину. Почти лысый, но холеный и сдобный, как пряник, Глеб чмокнул Еву в щеку.
– Ну что, ты уговорил свою даму? Верблюда, фаршированного антилопами и кроликами, яйцами и рыбой, не обещаю, но кое-что у меня для вас имеется. Ко мне приехал друг из Ферганы, он готовит такой плов! Курдючный жир привез и специи, рис – янтарь. Десять километров от Москвы, поехали.
Ева посмотрела на Леву и, вздохнув, согласилась.
Среди незнакомых людей, шума, смеха и музыки Еве стало нестерпимо скучно, и она пожалела, что не поехала домой. Хотя плов был действительно на славу, мужчина, сидевший по правую руку, постоянно подливал ей в бокал вино, от этого, наверное, ее быстро потянуло в сон. Сидели в саду, за длинным столом, в центре которого стоял огромный казан с оранжевым от шафрана пловом. Говорили о курсе валют, кредитках и политике.
– Меня зовут Сергей, – представился какой-то мужчина, и Ева повернула голову в его сторону. – Я работаю вместе с Глебом.
Она поняла, что он заговорил с ней, воспользовавшись отсутствием Левы, которому срочно понадобилось куда-то позвонить.
– У вас такие грустные глаза. Это правда, что вас зовут Ева?
– Почти. Во всяком случае, сегодня меня все знают под этим именем. А что в этом удивительного?
Если он сейчас скажет, что у нее редкое имя, то она пошлет его к черту.
– Согласен, я неоригинален, – сказал, словно прочтя ее мысли, Сергей. Он был во всем черном. Пепельного цвета волосы, черные глаза, ухоженные руки, не знающие физического труда. – Вам здесь скучно?
– Пресыщение никогда еще не доводило до хорошего.
– Вы имеете в виду плов?
– Я имею в виду все.
– А хотите, я покажу вам, где растет ранняя вишня, марель?
– Знаете, марель у меня всегда ассоциируется с госпожой де Марель Мопассана. И я не хочу знать, где она растет.
– Мне очень знакомо ваше лицо.
Ева встала, чтобы уйти. Она хотела отыскать Леву и уговорить увезти ее домой. Возле ворот, в тени высоких елей, среди которых был спрятан загородный дом Глеба Маринина, стояло несколько машин. Курившие под навесом мужчины, явно не знающие, куда себя деть, были, судя по всему, водителями гостей. Самих гостей Ева толком не успела и рассмотреть. Какие-то солидные мужчины, три девушки, которые только и умели, что смеяться невпопад. Что у Левы общего с этим бомондом?
Она нашла Драницына на крыльце.
– У тебя такое лицо, словно ты потерял свою любимую собаку. – Она поднялась к нему. – Что с тобой, Левушка?
– Помнишь, Натали просила меня отыскать одного человека? Я поручил своему знакомому, которому это ничего не стоит, и вот оказалось, что этой женщины давно уже нет в живых. Уверен, что Натали расстроится, должно быть, это ее бывшая подруга, еще с московских времен… Ты сама ей об этом скажешь или мне написать?
– Напиши лучше. – Еве стало казаться, что Париж, Натали, Бернар – все это ей приснилось. Вместе с чудесной мастерской, ухоженным садом, верандой, увитой клематисами, Пьером, у которого так изысканно прокатывается французское «р», душной спальней, словно созданной для того, чтобы в ее шелковой сердцевине вращать колесо времени вспять. Даже Сара показалась ей сейчас, на расстоянии, героиней фильма Бинуэля: яркой, непредсказуемой и очень сексуальной. Ей не верилось, что через пару дней она сможет туда вернуться.
– Знаешь, если мне позвонит Бернар, – как бы ей хотелось, чтобы он оказался рядом! – я сама могу сказать ему об этом, а он передаст Натали.
Они вернулись к гостям. Глеб Маринин, как объяснил ей Лева, являлся спонсором выставки и с недавнего времени с величайшим удовольствием играл роль эдакого русского мецената. Охотно оплачивал обучение одаренных детей за границей, гастроли малоизвестных театров и балетных трупп. Он сидел сейчас во главе стола с красным лицом, взмокший, расслабленный и улыбчивый, смотрел на присутствующих гостей, словно сквозь розовый туман излучаемой им же доброты, и наслаждался каждой минутой, прожитой на этом свете. Увидев вошедших Еву и Леву, он, очнувшись от каких-то своих сладостных раздумий, всплеснул руками и даже привстал с места.
– Евочка, ты посмотри только на эти постные физиономии… эти люди умеют зарабатывать деньги, но совершенно не умеют отдыхать. Ты помнишь, как на моем дне рождения ты изображала Диану-охотницу? Ради меня, очень тебя прошу, повтори это. Что хочешь проси, все сделаю…
Ева посмотрела на Драницына, он усмехнулся и пожал плечами.
– А ты точно сделаешь все, что я тебя попрошу?
– Абсолютно. Если это, конечно, не связано с космосом. Ну же!
Ева скрылась в соседней комнате. Следом за ней проскользнул Глеб.
– Все, что ты видишь здесь, – в твоем распоряжении. Даже лук со стрелами есть. Все. У меня тут неделю назад актеры отдыхали, так я попросил их прихватить с собой костюмы.
– Мне бы пару борзых, Глеб, – засмеялась Ева, снимая брюки и примеряя набедренную повязку из искусственной леопардовой шкуры.
– Какие проблемы! Сейчас тебе их приведут.
Полуобнаженная, с импровизированными «бусами» из молодых зеленых яблок (это ей передал через форточку Лева), с луком в руках и висящим на плече колчаном со стрелами, Ева ждала собак, когда приоткрылась дверь и показалось лицо ее соседа по столу, Сергея. Он протиснулся в дверь, и она увидела в его руках два поводка – за дверью дышали борзые.
– Знаете, а ведь я вас вспомнил… Около двух месяцев назад, в Париже… Я наблюдал за вами, видел, как вы долго стояли в нерешительности возле телефонной будки, словно собирались кому-то позвонить, но потом, видно, раздумали. Я хотел пойти за вами, чтобы помочь – я чувствовал, что вы впервые в Париже, но потерял вас из виду. Скажите, это были вы?
Ева настолько уже вошла в роль Дианы-охотницы, что даже не прикрыла обнаженную грудь. В конце-то концов, она же собиралась выйти к гостям в таком виде, так почему бы ей не расслабиться уже сейчас, перед Сергеем?
– Дайте сюда собак и не мешайте мне. – Она толкнула дверь и увидела в коридоре двух превосходных, белых с черным, борзых, с изогнутыми гибкими спинами, умными вытянутыми мордами с темными блестящими выразительными глазами. Вырвав из рук опешившего Сергея поводки, она прошла мимо него, распахнула дверь в комнату, из которой доносились голоса гостей, и скрылась за ней.
– Ну что, ну что я вам говорил! Какая женщина! – Глеб, задрав голову, смотрел на Еву, стоящую на столе среди хрустальных фужеров и тарелок, прицелившуюся стрелой в некую невидимую мишень в углу комнаты. Распущенные волосы ее едва прикрывали грудь, полностью обнаженные ноги будили воображение раскрасневшихся мужчин, которые, позабыв о том, где они находятся, всем свои видом выражали страстное желание овладеть Дианой. Возле стола стояли, переставляя длинные тонкие лапы, борзые и преданно смотрели на нее в ожидании очередного куска мяса, которое она бросала им с огромного блюда.
– Господа, это не просто Диана-охотница! Это прекрасная художница Ева Анохина. У меня для вас есть сюрприз. Мне только что привезли слайды ее работ. Мы можем прямо сейчас организовать небольшой аукцион, своеобразный мини-Кристи. А человек, который привез их, всем вам хорошо известен. Итак, Григорий Рубин!
В комнату вошел Гриша. Увидев на столе почти голую Еву, он некоторое время не мог оторвать от нее глаз.
– Ты здесь? Не ожидал. – Он протянул руку и помог сойти со стола. Накинув ей на плечи чей-то пиджак, увел в комнату.
– Ты совсем трезвая. В такие игры играют в другом состоянии. Подожди, кто-то рвется в дверь… – Он отпер замок, и Ева увидела Глеба.
– Я готов исполнить любое твое желание, – заговорщически прошептал он, пытаясь дотронуться до Евы, которая, вдруг осознав, чем она занималась последние полчаса, забилась в угол комнаты и затравленно смотрела. Ей показалось, что воздух в этом доме пропитан страстью, что отовсюду на нее смотрят глаза обезумевших от желания мужчин.
– Я хочу домой, – сказала она, поспешно одеваясь.
– И все? Этого мало. Ты не такая женщина, чтобы желать такую малость. Пожелай что-нибудь невообразимое.
– Тогда глоток холодного «Божоле» и ломтик сыра. Это все. А теперь, Гриша, едем. Увези меня отсюда. Скажи Леве, что мне пора.
– Ты откуда, Гришенька? – Она сидела в машине, прижавшись к его плечу. – Из Вены?
– Да… Ты не о том. Вот, выпей. – Он плеснул в подаренный Марининым хрустальный фужер вино. – Сыр будешь?
– Конечно, буду. Гриша, что-то странно на меня действует Москва. Я вообще не понимаю, что со мной происходит. Творю Бог знает что. Ты же знаешь, я два дня провела на Левиной даче. У него там просто рай. Он просил, чтобы я там осталась.
Гриша поцеловал Еву в висок.
Вдруг машину повело в сторону, завизжали тормоза, и она резко остановилась, чуть не врезавшись в обогнавший их автомобиль. Дверца распахнулась, и Ева увидела Драницына.
– Я с вами, – тяжело дыша, выпалил он и рухнул рядом с ней на сиденье. Машина, на которой он приехал, тут же сорвалась с места и исчезла.
Зажатая между двумя мужчинами, Ева пила маленькими глотками вино и смотрела вперед, на дорогу. С каждой минутой становилось все темнее и темнее. Небо приобрело иссиня-черный оттенок, прогремел гром.
– Закройте окна, – попросила она. Лева и Гриша молчали. Они сопровождали ее сейчас так, как сопровождали фактически и в жизни. Молча и преданно. А ведь окажись на их месте другие мужчины, они бы либо разорвали друг друга в клочья, либо убили бы ее из ревности. Но ей повезло. Ее распущенность, – а иначе ее поведение никак не назовешь, – они облекали в красивые слова, жесты и поступки, находя ей оправдание.
Заехали в придорожное кафе. Оставив машину на обочине дороги, под кронами высоких елей, они, за несколько секунд вымокнув до нитки, вбежали в невысокое строение красного кирпича, оказавшееся совершенно пустым, и заняли столик возле окна. Белая пластиковая мебель, красные шелковые занавески, огромные вентиляторы под потолком, покрытая лаком деревянная стойка, за которой ни души. Наконец показался мужчина неопределенного возраста и внимательно посмотрел на посетителей.
– Нам какого-нибудь сока, пожалуйста, – попросил Гриша, стягивая через голову мокрую рубашку и развешивая ее на спинке соседнего стула. То же самое сделал и Лева. Немного погодя последовала их примеру и Ева, оставшись в одних брюках. Мужчина – а это был, судя по всему, хозяин кафе – от изумления чуть не расплескал принесенный на подносе в высоких бокалах сок.
– Персиковый, со льдом, – сказал он, не сводя взгляда с полуобнаженной Евы. – Девушка, может, вам принести что-нибудь сухое…
– Что вы имеете в виду?
– У меня есть чистый белый халат.
– Спасибо. Я хочу остаться так.
Он ушел, бормоча себе что-то под нос, а Ева расхохоталась. Причиной было, конечно, «Божоле» и то состояние вседозволенности, которое так и не отпускало ее.
– Если бы не моя температура, я бы, пожалуй, побегала босиком под дождем, – сказала она, глотая приторный сок и требуя, чтобы принесли еще и еще. – Лева, между прочим, мы так ничего и не сделали, не упаковали… Отвезите меня домой. Мне холодно. Я устала.
Что было дальше, она помнила смутно. Очнулась она уже в Москве. По крыше машины барабанил дождь, вода заливала стекла.
– Приехали, – сказал Лева.
– Холодно… Гриша, где билет?
– Я привезу тебе его завтра утром. Пойдем. – Он подхватил чемодан и проводил ее до дверей.
* * *
Ее разбудил звонок. Она в полной темноте, на ощупь, нашла трубку, схватила и прижала ее к уху.
– Ева? Это Бернар. Я не могу без тебя. Я совершил страшную глупость. Главное – ничего уже не исправишь.
– О чем ты? Где ты?
Но в ответ раздались лишь длинные гудки.
Она слышала его голос так близко, так явственно, словно он разговаривал в соседней комнате. Сон закружил обрывки ее мыслей и унес с собой, в голубые лабиринты подсознания.
А утром приехали Гриша и Лева. Они вынесли из квартиры Фибиха работы, упаковали их и проводили Еву в аэропорт.
– Ты не забудешь передать Натали мое письмо? – спросил ее на прощание Драницын и поцеловал в щеку. Ветер играл его светлыми спутанными волосами.
– Не забуду. – Еву до сих пор знобило, все происходящее казалось ей нереальным.
– Я тебе позвоню, – обнял ее Гриша. – Объяснишь своей покровительнице, что пять картин ты оставила мне. А я уж знаю, что с ними делать. Все будет хорошо. – Он поцеловал ее в другую щеку.
И ей стало страшно. Вдруг с Бернаром что-то случилось? Или с Натали? Ведь она была совсем плоха?
Самолет оторвался от земли и стал набирать высоту. Еве захотелось персикового сока. Стюардесса принесла ей лимонад и аспирин.
– Приятного полета, – сказала она по-французски, и Ева ее отлично поняла.
Некоторое время она стояла в нерешительности перед воротами, увитыми диким виноградом, пока вдалеке не увидела Сару. Та беседовала с садовником. И тогда Ева позвонила. Сара, заслышав звонок, побежала по дорожке к воротам.
– С приездом, – до отвращения вежливо произнесла служанка и открыла металлическую калитку.
Казалось, Ева никуда и не уезжала. Тихо и спокойно было в этом райском месте, где каждый был занят своим делом. Натали сидела на террасе, подставив солнцу свое тонкое лицо.
Увидев приближающуюся Еву, она встала и принялась нервно обмахивать лицо руками:
– Приехала? Ты приехала?
Ева приблизилась к ней и поняла, что Натали хочет обнять ее. Неужели она думала, что Ева не вернется?
– Конечно.
– А если бы не Бернар, то могло бы быть иначе? – осторожно спросила Натали, усаживая Еву и жестом подзывая Сару. – Принеси чего-нибудь, видишь, человек с дороги… Где Бернар? Где ты его оставила, в аэропорту?
И тут до Евы дошло, что в аэропорту она оставила свой багаж – два ящика с картинами.
– Знаете, у меня температура… Я совершенно потеряла чувство реальности. Натали, я оставила в аэропорту все свои картины.
– А Бернар? Разве он не заберет их? – По тону, которым все это было сказано, Ева догадалась, что Натали начинает кое-что понимать. А именно: Бернара Ева не видела.
Натали, Ева и Франсуа на фургончике приехали в аэропорт. Пока Натали со знанием дела получала драгоценный багаж, Ева стояла неподалеку. Она находилась в полуобморочном состоянии. Наконец, когда все формальности были улажены, ящики погружены в фургон и отправлены с Франсуа домой, Натали взяла такси и повезла Еву в ресторан.
Крохотный, с белоснежными развевающимися на ветру тентами и плетеной мебелью, ресторан располагался на берегу Сены, откуда открывался вид на причал, возле которого сверкала свежевыкрашенными бортами голубая яхта. Рядом с ней по колено в воде стоял худенький загорелый мальчик в красных шортах и дразнил большущего рыже-белого сенбернара. Солнце плескалось в зеленовато-мутной воде, в воздухе носился запах жареной рыбы и кофе.
– Так вы не встретились с Бернаром?
– Нет.
– Но ведь он вылетел практически вслед за тобой! Вы с ним не могли не встретиться!
– Возможно, у него в Москве были какие-то дела…
– Ерунда! Никаких дел! Он как сумасшедший помчался за тобой. Он мне наговорил такого, что только слабоумный не понял бы, как он влюблен в тебя… – Натали осеклась, словно боясь сказать лишнее, и надолго замолчала.
Принесли салат и жаркое. Обед прошел в тягостном молчании. Натали, не вполне уверенная в том, что Ева знает об их с Бернаром контракте, так и не рассказала ей, что же произошло. Неужели Бернар расторг контракт? А потом, приехав в Москву, позвонил и сказал о том, что «совершил страшную глупость»? Неужели он действительно считает, что для нее деньги играют такую большую роль? Но ведь Натали не слепая, она все прекрасно видела и понимала, она должна была предположить, что с появлением в жизни мужа Евы он отдалится.
– Ну что? – спросила наконец Натали, когда было съедено мороженое и выпит последний бокал белого вина. – Ты готова работать?
– Конечно. Я только об этом и думала. – Ева не лукавила. Она дождаться не могла того момента, когда переступит порог «своей» просторной мастерской и продолжит работу.
– Тогда поедем. – Они встали из-за стола. – Ты увидишь, что в мастерской стало еще удобнее. Там появилось новое кресло для отдыха, большое зеркало, а еще Франсуа установил переговорное устройство. Теперь ты сможешь говорить и со мной, когда я нахожусь в своей комнате, и с Сарой. А насчет Бернара – не переживай. Я его знаю, он, очевидно, захотел побыть какое-то время один. Ему предстоит принять решение, а это не всегда просто.
Отдохнув и набравшись сил, Ева в своей комнате перебирала эскизы портрета Натали. Раз от раза лицо на портрете действительно приобретало все более и более моложавый вид. Но моложавый – не молодой.
Они договорились, что Ева придет в ее спальню в три часа. Она посмотрела на часы: без пяти три. Пора. Сложив все рисунки в папку, она вышла в коридор и тут же, вспомнив о письме Драницына, вернулась и взяла его с собой. Странно, что Натали не спросила ее о Леве.
Натали неподвижно сидела в кресле в своей излюбленной позе, скрестив ноги и вытянув руки на подлокотниках. На ней был темно-бордовый шелковый халат, на ногах – бархатные туфли. Волосы забраны под черную атласную косынку, завязанную сзади и плотно стягивающую голову.
– Я болела все это время, – сказала она тихо, – не очень заметно?
– Нет, все нормально. – Ева поправила на мольберте подрамник, выдавила на палитру немного белой, черной и желтой краски и сосредоточенно принялась всматриваться в лицо сидящей перед ней женщины. Она, сощурив глаза, пыталась представить ее без морщин, с гладким, матовым лбом, менее острыми скулами и более светлыми губами. И все же: какого цвета были ее волосы? Для такой смуглой кожи и темных глаз ей больше подошли бы темно-каштановые. Она смешала краски и провела несколько волнистых линий. Лицо на полотне сразу же изменилось, оно оживало на глазах. Пусть это будут распущенные по плечам волосы. Или нет, скорее у нее была стрижка, едва прикрывающая уши.
Ева увлеченно работала до самого ужина. Когда же Натали попросила ее передать пачку сигарет, Ева словно очнулась, отложила кисти и закурила вместе с ней.
– Как вы посмотрите на то, что я приду к вам завтра в восемь утра?
– Да ты, как я вижу, увлеклась? Хорошо. В восемь, так в восемь.
– А почему вы не спросите меня про Леву?
Натали вздохнула, потянулась до хруста в костях и горько усмехнулась.
– Я позвонила ему вчера вечером. Гриша сообщил мне телефон к нему на дачу.
– А кто эта женщина? – набравшись решимости, задала нескромный, как ей казалось, вопрос Ева. Ведь если бы Натали хотела, она сама рассказала бы ей об этом.
Да так… Старая история. Но я поручила Леве отыскать еще одного человека. Быть может, еще не все потеряно? Ну да ладно. Не будем об этом. Она взяла трубку переговорного устройства и сказала Саре, чтобы та подавала ужин. – Сейчас придет Симон. Он обожает рисовый пудинг с орехами.
И что только эти иностранцы находят в пудингах? Обычная рисовая каша, подслащенная и сдобренная яйцами и маслом.
Симон – рыжий пухлый человек с голубыми глазами и пушистыми желтыми ресницами. По тому, как он ухаживал за Натали, Ева поняла, что они близки. Непонятно, зачем она мучает Бернара? Но при мысли о Бернаре настроение ее вконец испортилось. Почему он не звонит? Что он делает столь долгое время в Москве? Почему не зашел к ней домой? Что за разговор произошел у него с Натали? Почему он бросил ее, Еву? От этих «почему» раскалывалась голова. Но, с другой стороны, такое вынужденное одиночество явно шло ей на пользу. Она чувствовала в себе нормальный зуд художника. Она уже знала, что эту ночь проведет в мастерской. И что все мысли о Бернаре найдут отражение на холсте.
Через неделю ей позвонил Гриша. Ева, прижимая трубку к щеке плечом, от радости только и могла, что слушать его голос.
Он что-то говорил ей, рассказывал, перемежая свою речь словами, полными любви и заботы.
– Я так соскучился по тебе! Бросай ты к черту свой Париж и возвращайся! Я возьму билеты в Венецию, и мы чудесно проведем время. Нет-нет, ничего не говори, я и так знаю, о чем ты хочешь меня спросить. О Бернаре. Не переживай. Он живет у Фибиха и хандрит. Это неудивительно. Все мужчины, которых ты бросаешь, впадают в депрессию. Ты хочешь сказать, что ты его не бросила? Это тебе только кажется. У тебя одно сердце, а любви много. Не обижайся. Тут у меня на столе какой-то коньяк… густой, сладкий и полностью выбивающий мозги. Я жирую. Хандрю на свой манер. Скучаю по тебе смертельно. А твой Драницын кланяется тебе, он на даче – пишет. Вы все, черт побери, вкалываете, а я, как последняя скотина, наживаюсь на вашем таланте. Но вы не должны на меня обижаться. Я – ваш таран, я вас направляю в нужное русло. Ты хочешь спросить, что с твоими картинами? Я их не стал продавать в Москве. Я готовлю тебе сюрприз. Скоро в Париж приедет мой друг – да ты его знаешь, Глеб Маринин! – он привезет тебе одну вещь. Думаю, она тебе понравится. А как, кстати, с твоей выставкой на площади Константен-Пекер?
– Нормально. Натали сняла там целый зал. Сегодня будут готовы рамы, их делают на какой-то специальной фабрике, я в этом не особенно-то разбираюсь. А еще вот-вот выйдет буклет, кажется, типа миниатюрного каталога, я тебе его пришлю, вернее, передам также с Глебом. Если честно, то я тоже соскучилась по тебе. Кстати, огромное спасибо за кольцо. Я в Москве ничего не соображала. Даже поблагодарить не успела… Что нового в Подвале?
– Татьяна Смехова собирается в монастырь. Купцов, Родин и Белоцерковский поехали автостопом по Европе. Практически без денег как-то через Украину. Налегке, только спальники взяли. Представляешь, из Токая, из Венгрии, открытку прислали – когда писали, видать, навеселе были. Смешные. Веселовский Лидочку с собой зовет, в Прагу. Я объяснил ей, что надо все с умом делать, правильно я говорю?
– Конечно. Мне бы твои мозги.
– Да уж. А мне бы твои. И еще руки. И глаза. И волосы. И уши. И все! Хочешь, я к тебе приеду?
– Нет. Ко мне нельзя. Я работаю. Все, Гришенька, целую. – Она положила трубку и некоторое время просидела неподвижно. Итак, Бернар в Москве, живет у Фибиха. Какая, к черту, депрессия? А как же его занятия, лекции? Надо бы расспросить Натали, а позже, выбрав момент, выведать у нее и причину его отъезда.
Какие-то странные звуки и шорохи заставили ее отвлечься от раздумий. Кто-то ходил по саду. Но кто? Натали с Симоном и Пьером играли в карты в гостиной. Сара мыла посуду на кухне. Франсуа пошел к себе домой. Ева набросила на плечи шаль, подаренную ей Натали, и вышла, стараясь ступать неслышно, из мастерской. Вокруг стояли высокие черные каштаны, между ними проглядывали небольшие ухоженные лужайки с аккуратно подстриженными кустами жасмина и другими неизвестными ей растениями. Здесь же, совсем неподалеку, стояла беседка с круглым столом посередине. Там Ева обычно отдыхала. Однажды она зарисовала акварелью этот уголок сада. Вот и беседка. Ева, скрываясь в тени дерева, присмотрелась и увидела почти в двух шагах от себя, в беседке, стол – белый, на вид хрупкий, а на нем – лежащую навзничь Сару, над которой склонился в недвусмысленной позе мужчина. Он рычал и так яростно двигался, что казалось, Сара вот-вот рухнет вместе со столом на газон. Ева, не отрываясь, смотрела на эту пару, и ей не хотелось уходить. Глядя на разметавшую руки и судорожно царапающую ногтями поверхность стола Сару, ее обнаженную грудь, слегка прикрытую белым фартуком, который вместе с подолом темной юбки был теперь вывернут наизнанку, ее лицо, искаженное какой-то болезненной страстью, Ева и сама возбудилась, пожалев, что на столе предается любви Сара, а не она сама. Ее взгляд упал на поднос с едой, скрытый в траве.
Наконец мужчина исторг хрипловато-прерывистый стон, оторвался от Сары и, словно остывая, прислонился к столбу, поддерживающему купол беседки. Он был совершенно голый, и лунный свет щедро поливал голубоватым перламутром его бедра и живот. Еве подумалось, что таким орудием, которым он располагал, он способен удовлетворить не одну женщину. Прямо сейчас, прямо здесь. Это был Франсуа. Сара лежала не шевелясь.
Ева бросилась в мастерскую. Закрыла за собой дверь и села в кресло. Сердце ее билось вдвое чаще, чем до прогулки по саду. Как бы ей хотелось, чтобы рядом оказался Бернар!
Задрожали стекла веранды, распахнулась дверь, и в мастерскую вошла, держа поднос на вытянутых руках, растрепанная, с малиновыми щеками Сара.
– Ваше молоко и булочки, мадемуазель Ева. – Она бухнула поднос на столик и, пятясь, поспешно вышла, захлопнув за собой дверь. Ева взяла стакан с молоком и отпила глоток, после чего заметила, что литая поверхность узорчатого серебряного подноса засыпана мелкими желтыми цветами, а между булочек примостился большой черный с лакированными крылышками жук.
