Текст книги "Больше не уходи"
Автор книги: Анастасия Орехова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)
– Моя жена, Натали. Тебя удивило, что она говорит по-русски? Она русская.
Ева вздрогнула, как если бы ей плеснули в лицо кислотой. Потом она надолго замолчала и весь оставшийся путь смотрела в окно, воспринимая Париж теперь уже по-другому. Она не радовалась ни теплой, напоенной ароматами цветов ночи, ни присутствию рядом с ней мужчины, о котором так много думала. Даже сигарета, которую он ей предложил, показалась ей горькой.
В маленьком баре они взяли по коктейлю, и Бернар спросил, что случилось и почему она загрустила.
– Я никак не могу привыкнуть к мысли, что я уже не в Москве. Мне почему-то страшно.
– Это пройдет. У меня тоже так было в Москве. Я проснулся, и оказалось, что я не дома. Я всегда буду рядом, ты всегда сможешь рассчитывать на меня.
Она горько усмехнулась. В баре было немного посетителей, в основном молодые парочки, забредшие сюда, чтобы выпить, посидеть, а потом вновь отправиться гулять по ночным парижским улицам. На столиках горели оранжевые светильники, спокойный усатый бармен не спеша смешивал напитки и улыбался вновь вошедшим. Ева заметила, что, когда они только вошли сюда, он в знак приветствия помахал рукой и Бернару.
Около полуночи Ева запросилась домой. Она так и сказала: домой.
– Ты никуда не поедешь. Ты будешь жить у меня.
– Я не могу. А как же жена?
– Мы разделили дом, она живет на второй половине. У нее сейчас наверняка гости. Кроме того, она хочет познакомиться с тобой. Она безумно любит русских.
Ева ждала, что вот сейчас Бернар расскажет ей о своей жене – как они познакомились, как случилось, что она, русская, оказалась в Париже, но он молчал, смотрел на Еву и прерывал это молчаливое рассматривание лишь для того, чтобы заказать еще выпивку.
Когда они вышли из бара, он сказал:
– Не могу еще поверить, что ты здесь. Мне снится сон?
Как бы и ей хотелось, чтобы это был сон! Во сне позволено все. Во сне она бы непременно уступила ему и поехала с ним хоть куда, даже к нему домой, она бы позволила ему целовать себя до утра, она бы многое спросила у него и рассказала бы сама. Но это был не сон, они шли по улицам обнявшись, и Ева ничего не понимала. Зачем ему было приглашать ее, если он живет с женой? Он воспринимает ее как русскую путешественницу, искательницу приключений или любви?
И все же это был сон. Они вернулись в машину, и Бернар вновь поцеловал Еву.
– Мы не должны этого делать, – сказала она и отвернулась к окну.
– Почему? Я же так ждал тебя, я постоянно думал о тебе.
– Я не знаю. Я не могу. Не спрашивай меня. Ты же сам все понимаешь?
– Разве ты приехала не ко мне? – И вновь эти глаза, которые просят если не любви, то хотя бы нежности.
– Нет. Я приехала не к тебе. Отвези меня в гостиницу.
Они быстро мчались по пустынным ночным улицам, проехали по мосту через реку. «Должно быть, Сена».
Вдруг он резко затормозил, вылез из машины, обошел ее и открыл дверцу. Ева поняла, что должна выйти. Ей стало не по себе.
– Ни к тебе, ни ко мне, – сказал он, взяв ее за руку, и повел за собой через дорогу. Они вошли в ярко освещенный подъезд дома, где консьержка поздоровалась с Бернаром, поднялись на третий этаж, прошли долгий гулкий коридор, пока не остановились напротив какой-то двери. Бернар достал ключи и отпер замок. – Ни к тебе, ни ко мне, – повторил он и закрыл за собой дверь.
И тут случилось то, чего она больше всего боялась. Он набросился на нее и стал страстно покрывать поцелуями ее лицо, шею, плечи, грудь. Платье, словно вторая кожа, медленно сползало вниз, обнажая ее тело.
– Я… Я ждал тебя… – Он вел себя так, будто всю жизнь ждал этой минуты. Подхватив Еву, Бернар отнес ее куда-то в глубь квартиры. – Я знаю, ты приехала ко мне. Я не должен был уезжать, не должен был оставлять тебя одну в Москве… Я звонил… – Он уложил ее на постель и принялся судорожно раздеваться. – Я звонил, а трубку взял мужчина… Он находился в твоей комнате… Ты была там?
Она уже лежала на спине и не могла пошевелиться. Бернар, продолжая ласкать ее, раздвинул ей колени.
– Ты была там? Ты не захотела взять трубку?
– Нет! – крикнула она, но он зажал ей рот своими губами. Она почувствовала на бедрах его горячие руки, и все смешалось в ее сознании. Она слышала только стук деревянной спинки кровати о стену и вздохи мягкого, словно наполненного воздухом матраца. Бернар был сильным мужчиной, он, не давая ей времени опомниться, то опрокидывал ее на спину, то поднимал на своих сильных руках и подбрасывал вверх, то захватывал сзади и проникал в нее, что-то бормоча по-французски и целуя ее спину и затылок.
Он угомонился только под утро. Они уснули обнявшись. Ей показалось, что она спала одну минуту, между тем, когда она открыла глаза, был уже полдень. Солнце заливало комнату. Она увидела белый потолок и спускавшийся почти к самой постели прозрачный, как мыльный пузырь, светильник. Бернар, не открывая глаз, обхватил ее обеими руками и сказал:
– Не отпущу. – И она услышала где-то совсем рядом биение его сердца. – Буду держать тебя вот так всегда, чтобы ты не уехала.
– Где мы? – спросила она, пытаясь высвободиться, но он крепко сжимал ее. – Не у тебя и не у меня?
– Это квартира Пейрара. Он в Лозанне. Спи.
Пока он ходил вниз за молоком, Ева лежала в постели. Мысли ее сбились, она не могла думать ни о ком, кроме мужчины, который сейчас войдет в комнату. Ей не хотелось уходить, как уходила она рано утром от Вадима. Но какая-то сила все же заставила ее подняться и прикрыться простыней. Тут же распахнулась дверь, и в комнату почти влетел Бернар. В руках он держал пакет.
– Я уж думал, что ты сбежала. Я так спешил… – Он присел на постель и поцеловал ее. – Ты ешь кукурузные хлопья? С горячим молоком?
Она пожала плечами: разве теперь это имело значение?
Он умчался, должно быть, на кухню, потому что она услышала звон посуды, шум льющейся из крана воды и пение.
Ева, стараясь двигаться бесшумно, осторожно проскользнула в ванную и встала под душ. Под прохладными струями воды она постепенно приходила в себя. В зеркале, почти во весь рост, она увидела себя, обнаженную, и подивилась своему отражению. Ей показалось, что на нее смотрит неизвестная ей женщина. Что-то такое читалось в ее взгляде, что хотелось спросить эту женщину: это Бернар сделал тебя такой счастливой или это вообще не ты?
В горячем молоке желтые кукурузные хлопья стали совсем мягкими. Бернар разливал по чашечкам кофе.
После завтрака он, снова крепко взяв ее за руку, проводил до машины, усадил на сиденье и, отлучившись ненадолго, вернулся с букетом неизвестных Еве желтых и розовых цветов.
– Кажется, кончился дождь, – сказал он, усаживаясь. – Ну вот, а теперь домой.
Дом, в котором жили супруги Жуве, занимал полквартала Марэ и был окружен большим садом. Двухэтажный белый, хорошо оштукатуренный, с высоким парадным крыльцом и массивной застекленной дверью, дом сказал Еве о многом. Проходя сквозь густую арку дикого винограда и поднимаясь по ступенькам на крыльцо, она чувствовала себя неуверенно. Увидев их счастливые лица, Натали Жуве поймет все. Как Ева посмотрит ей в глаза?
Но Натали сама открыла дверь, и теперь, не стесняясь, рассматривала Еву. На мадам Жуве был желтый брючный костюм, на голове – белая шелковая косынка. Высокая, худощавая, загорелая, она, казалось, нарочно скрывала свое лицо – оно было почти полностью спрятано за огромными темными очками. Волосы тщательно собраны под косынкой. Губы – темно-вишневая блестящая полоска – улыбались, открывая ровные белые зубы. Одно было очевидным: Натали годилась Бернару в матери.
– А я вас жду! – заявила она, пропуская их в дом. – Сара приготовила пирог с капустой и суп с грибами, как у вас в России.
В доме было прохладно и просторно. Такое впечатление, что хозяева могли спокойно обходиться практически без мебели. Огромные комнаты с блестящим оранжевым паркетом и белыми диванами вдоль стен украшали лишь цветы в стильных напольных вазах да картины, развешанные по стенам. Ева мысленно оценила работы и поняла, что в этом доме знают толк в живописи. В комнате, куда привела ее Натали, на стене, в самом центре, висело небольшое полотно, принадлежащее кисти Шемякина. Или, во всяком случае, его ученику.
– Бернар, солнышко, я сказала Саре, чтобы она приготовила твоей подруге комнату для гостей. – Натали села на краешек кресла и жестом пригласила Еву последовать ее примеру.
– Я знаю, о чем вы думаете, деточка. – Натали сняла очки и внимательно посмотрела на гостью. – Вы прикидываете, сколько мне лет, верно? Так вот: много. Но пусть вас это не беспокоит. Мы с Бернаром давно живем каждый сам по себе. Мы с ним старые друзья. Если бы не он, меня давно бы уже не было на этом свете. Поверьте мне, его можно любить, его нужно любить. А как он ждал вас! Он рассказал вам о портрете?
Вот оно, началось. Ева выдержала взгляд Натали, но ничего не сказала. Бернар, который в это время, звеня льдом, готовил напитки в другом конце комнаты, подошел как раз в тот момент, когда Еве нужно было что-то ответить.
– Бернар, ты что, дружок, ничего не сказал Еве о портрете?
– Мы не успели, верно? – заговорщически подмигнул он Еве и протянул ей бокал.
– О каком портрете идет речь? – осторожно спросила она, хотя настроение у нее мгновенно испортилось. Сейчас эта старая грымза закажет ей написать свой портрет за двадцать франков. Так вот чем надо платить за счастье! Как она пожалела, что позвонила Бернару! Ей было даже неприятно, что Бернар, усаживаясь рядом с ней, как бы ненароком коснулся рукой ее обнаженного колена.
– Я вам потом расскажу, Евочка. Главное, что вы приехали. Остальное успеется. Сейчас выпьем немного и пойдем обедать. А в шесть часов придет Пьер. Я договорилась с ним об уроках. Ведь вам надо изучать язык. Но с Пьером у вас проблем не будет. Он мой большой друг и очень обязан мне. Пройдет несколько месяцев, прежде чем вы начнете понимать хотя бы общий смысл сказанного. Иначе здесь нельзя.
– Вы думаете, что я останусь здесь надолго? – удивилась Ева. События разворачивались настолько стремительно, что она едва успевала все осознавать.
– А что вам делать в России? Купите здесь дом, оборудуете мастерскую и работайте себе на здоровье. Начнете выставляться, скажем, на площади Константен-Пекер или еще где, подумаем…
Ева не верила своим ушам. Откуда они все о ней знают? Фибих?
Она взглянула на Бернара. Его черные волнистые волосы блестели под солнечными лучами, а глаза на улыбающемся загорелом лице выглядели почти прозрачными. Он или делал вид, что ничего не происходит, или просто упивался своей победой, своим обманом. В самом деле, это надо было понять намного раньше: с какой стати ему, человеку, который едва с ней знаком, так форсировать ее приезд, зачем он звонил в Москву, зачем эта безумная ночь на квартире Пейрара? Они заманили Еву сюда, в Париж, чтобы делать на ней деньги или просто использовать ее талант. И она приняла решение – выдержать до конца этот обед, выяснить до конца условия ее пребывания в этом доме, а там она уже будет знать, как ей поступить.
– Бернар, так расскажи мне о портрете.
– Нет-нет, о делах потом, а сейчас отдыхай, вечером я покажу тебе Париж, а завтра мы сходим в Лувр, Бобур, в музей Родена… Наслаждайся…
– А что, собственно, мешает поговорить об этом сейчас, хотя бы в общих словах?
– Об этом вы поговорите с Натали после обеда. – Бернар взял ее за руку и ласково потерся о нее щекой, как котенок. Ева заволновалась. Нет, сегодня же вечером она уедет в гостиницу, а оттуда переедет куда-нибудь подальше, за город. И уж оттуда точно никому не позвонит. Даже Грише.
В комнату вошла симпатичная черноволосая девушка – должно быть, Сара – и сказала, что обед на столе.
Натали пригласила всех в гостиную, где на большом овальном столе, покрытом белоснежной скатертью, были расставлены приборы. Все расселись, Бернар налил красного вина и сказал:
– Предлагаю выпить за твой приезд, Ева. – Он не сводил с нее глаз. – Я очень надеюсь, что тебе здесь понравится.
Во время обеда Натали без умолку говорила о России, просила Еву рассказать о том, что сейчас происходит в Москве, спрашивала о ценах. Интересовалась, правда ли, что русские женщины перестали рожать, а деревни вымерли. Чувствовалось, что связь с родиной у нее потеряна и что она имеет о ней самое туманное представление. В каком мире живет эта женщина, если не читает даже русских газет? Что ее интересует больше всего?
– Ваши родители знают, что вы здесь? – спросила Натали, подкладывая гостье на тарелку большущий кусок пирога с капустой.
– У меня нет родителей.
Натали зажала рот салфеткой:
– Боже мой, вам же нет еще и тридцати! Извините, ради Бога. А вот скажите, фамилия Анохина – ваша? Я имею в виду – девичья?
– Нет, Анохин – фамилия моего бывшего мужа. – Ева произнесла это настолько резко, что Натали уже не сомневалась: разговор на эту тему полностью исчерпан.
Теперь, когда она была без очков, Ева могла разглядеть ее красивой формы лицо с тончайшей кожей, плотно обтягивающей большой выпуклый лоб, маленький тонкий нос, огромные, в густой сети едва заметных морщинок черные глаза. Так обычно выглядит лицо женщины, перенесшей пластическую операцию. Интересно, какого цвета у нее волосы?
После обеда Сара накрыла им столик в саду, под тентом. Бернар, извинившись, сказал, что ему нужно срочно съездить в университет, где его ждут студенты. Ева вспомнила, что ее новый друг – математик. Она кивнула и даже обрадовалась, что осталась наконец наедине с Натали. С ней Еве было намного проще. Видимо, эта женщина умела быть конкретной и откровенной. Сейчас она расскажет ей все.
– Я думала, Бернар не знает, что я художница. Мы в Москве провели вместе не более трех часов, мы даже не говорили… Нас познакомил профессор…
– Фибих. – Натали предложила Еве закурить. – Я все знаю, мне рассказал Бернар. Я вам сейчас открою тайну. Бернар слышал о вас еще в прошлый свой приезд в Москву. У вас с ним есть некоторые общие знакомые, которые показывали ему слайды ваших работ. Все недоумевали, почему вы отказались выставляться и вообще ведете себя, как бы это сказать, неестественно… Вы понимаете, о чем я говорю?
– В каком смысле? – Ева густо покраснела. А она-то надеялась, что представляет для Бернара хоть какую-нибудь тайну. – Что вы имеете в виду?
– Разве вам не нужно признание? По моему мнению, это нездоровый подход к искусству. Нельзя быть настолько эгоистичным, чтобы писать только для себя. Поделиться своими чувствами с человечеством – это нормально. Зачем прятать свои картины? Почему у вас, в России, считается зазорным продавать свои работы коллекционерам? Вздор! Был бы спрос! Поймите, я не собираюсь воспитывать вас, я вам никто, верно? Но посоветовать-то можно, надеюсь? – Она улыбнулась и предложила Еве вазочку с печеньем.
– Но разве тот факт, что я здесь, не говорит о том, что я изменилась?
– Пока нет. Но я верю, вас ждет блестящее будущее, и я вам помогу. Поверьте, я столько лет живу здесь, в другом, скажем так, мире, и признаюсь вам, что я не стала бы вкладывать силы, деньги и время в человека бесталанного. Я верю в вас.
– Неужели только по слайдам вы и оценивали меня? Вернее даже, со слов Бернара. Ведь вы даже и слайды не видели?
– Полгода назад я была в Москве. – Натали подняла на нее свои огромные глаза, и Ева вдруг увидела в них такую боль и безысходность, что даже перевела взгляд на окно. – Друзья отвезли меня на дачу к Драницыну. И вот, посмотрите, что я у него приобрела… – Она встала и пригласила Еву следовать за ней. Они вошли в дом и оказались в большой, похожей на галерею комнате. В ней было почти темно от густых зарослей клематиса, увивающего окна с внешней стороны террасы. Натали включила подсветку, и Ева увидела среди висевших на стенах полотен и свой триптих «Три настроения». Это были три стилизованных женских лица, которые, в зависимости от того, с какого расстояния их рассматривать, напоминали то беседку, увитую розами, то сосуд с черными ветками или корнями, то сову…
У нее не было слов. Как же легко Левушка предал ее, продал ее, пропил, можно сказать. Она ничего не сказала и вышла на террасу.
– Напрасно вы подумали о нем плохо, – словно угадывая ее мысли, произнесла у нее за спиной Натали. – Вы должны быть ему благодарны. Он первый открыл вас.
– Я не хочу о нем говорить. Лева всегда был непредсказуемым человеком. Как мне кажется, он гораздо талантливее меня, но пьет слишком много. Я не собираюсь его судить, это не мое дело. – Она взяла в руки шоколадную конфету, которая быстро начала таять, раскусила ее и ощутила жгучий вкус ликера. – А откуда вам известно о том, что я продала одну картину? Это вам тоже Лева сказал?
– Нет. Не Лева… Ева, мне кажется, что вы сегодня ночью мало спали, поэтому предлагаю вам отдохнуть. Сейчас Сара покажет вам вашу комнату. Она находится как раз между моей и его половиной. Советую вам пока поддерживать нейтралитет, хотя бы внешне. Я понимаю, что вы сейчас испытываете к Бернару. Но можете поверить, он ждал вас, и дело не в моих планах или в вашем таланте. Вы понравились ему как женщина. И в этом нет ничего удивительного: вы молодая, красивая… Я скоро отпущу его.
– Как это? – осторожно спросила Ева.
– Узнаешь, но позже.
Натали так неожиданно перешла на «ты», что сразу стала Еве как-то ближе. И только в комнате, куда отвела Еву прислуга, она пожалела, что разговора о портрете и обо всем прочем не получилось. Хотя главное она поняла: Бернар для нее перестал существовать.
Она думала, что ей не удастся заснуть, но едва голова ее коснулась подушки, как сон, словно крылья пестрой нежной бабочки, коснулся ее глаз, и она, измученная сомнениями, уснула. А когда проснулась, решила немедленно встретиться с Натали и выслушать ее условия. Она вышла из комнаты в своем обычном виде – джинсах и легком свитере, заранее настроившись на отказ от прогулки по Парижу. Кроме того, ее почему-то заинтересовала встреча с человеком по имени Пьер, о котором упомянула Натали. Изучить язык – что может быть естественнее в такой ситуации?
Она шла по длинному коридору мимо многочисленных дверей – размеры дома не переставали ее удивлять. Где же проходит граница между половинами Натали и ее мужа? Внезапно Ева остановилась и прислушалась – в одной из комнат кто-то говорил на повышенных тонах. Речь была французской, поэтому ее не могли бы заподозрить в подслушивании. Ева приблизилась к двери, из-за которой доносились голоса, и вся обратилась в слух. Она узнала голоса Бернара и Натали. Он явно упрекал ее в чем-то. И тут она услышала русскую фразу, брошенную Натали в сердцах:
– Ты не должен так поступать со мной! Я очень долго ждала этого дня. Оставь ее здесь, не морочь ей голову… – И снова по-французски.
Ева на цыпочках прошла дальше по коридору, вышла на лестницу, спустилась вниз и по памяти добралась до террасы. Там, за столиком, окруженным зеленью и цветами, сидел маленький сухонький старичок в белом полотняном костюме. На остром его носу сверкали очки. Он сосредоточенно читал газету. Перед ним стояла чашка с чаем. Увидев Еву, он тут же снял очки и прищурился.
– Ева? Меня зовут Пьер. – Он плохо говорил по-русски. – Мы можем начать занятия прямо сейчас. – Он жестом пригласил ее сесть рядом.
– Прежде мне бы хотелось побеседовать с мадам Жуве, – сказала Ева.
– Конечно. Она сейчас спустится. Хотите чаю?
Но Ева ничего не хотела. Она с нетерпением стала поджидать Натали, которая появилась довольно скоро.
– Идемте, теперь я покажу вам свою комнату.
Вот оно, приглашение к серьезному разговору. Ева стремительно поднялась, но вдруг увидела выходящего на террасу Бернара. Он, как и Пьер, тоже был во всем белом. Он попытался улыбнуться, но ничего не вышло.
Натали провела Еву в комнату, стены которой были обиты розовым шелком. Так, наверное, отделывали комнаты еще во времена Бальзака. Старинная мебель в стиле Людовика XIV, бархатные шторы, ковры блеклых тонов.
Этот роскошный будуар оказался полной противоположностью полупустому дому. Чего здесь только не было, каких только пуфиков и столиков, кресел и диванчиков! Натали в сером, перламутрового оттенка балахоне устало опустилась в кресло и медленно стянула с себя белую шелковую косынку. Ева с ужасом увидела стриженую седую голову. Как изменилась эта женщина, мгновенно постарев и потускнев!
Она сцепила на коленях длинные смуглые пальцы и усмехнулась.
– Впечатляет? Обычно, Ева, я ношу парики. Их у меня около тридцати. Но становится жарко, голова потеет… Ну да ладно, обойдемся без физиологических подробностей… Начнем с главного. Я возьму с вас мало. – Она сделала паузу, словно испытывая удовольствие от собственной фразы и того впечатления, которое она должна была произвести. – Вам не придется снимать дом или комнату, вам не нужно будет платить за еду, мы будем обедать все вместе. Кроме того, в вашем распоряжении будет машина – я научу вас водить. Смелее окунайтесь в новую жизнь и ничего не бойтесь. Я покажу вам пристройку, которая как раз подойдет для вашей мастерской. На мои деньги будут куплены холсты, рамы, краски, кисти, ведь вы приехали налегке… Можете не говорить, я понимаю: этот хлам и в самом деле было бы глупо везти через границу. Живите в свое удовольствие, работайте. А те деньги, что вы привезли с собой, пусть хранятся у вас на тот случай, если вам захочется уехать. Такое я тоже допускаю. Вас устраивает то, что я вам предлагаю?
– Вы смеетесь надо мной? Говорите-говорите, я слушаю ваше главное условие.
– Хорошо. Разумеется, мы будем вместе с вами обговаривать стоимость ваших работ, здесь вы тоже не будете ни в чем ущемлены. Цены могут быть любыми, самыми фантастическими! Хотя первое время часть денег пойдет на рекламу, каталоги и прочее, появятся расходы, связанные с аукционами и выставками. Но это мелочь. Я знаю, вам не терпится узнать, что же за плату я возьму с вас? Пустяк. Посмотрите на меня внимательно. Вы видите, как неизбежно я старею… Это, к величайшему сожалению, необратимый процесс. Так вот, моя дорогая Ева, я хочу, чтобы вы этот процесс сделали… обратимым.
В комнате стало так тихо, что Ева услышала доносившиеся с улицы голоса Пьера и Бернара.
– Вы должны будете написать мой портрет. Меня не интересует, сколько времени это займет, хоть до конца моих дней… – Она вздохнула. – Но мне нужно, чтобы вы прочитали в моих сегодняшних отвратительных чертах следы моей молодости. Вы должны написать меня такой, какой я была тридцать лет назад. Это, конечно, сложно… Я не покажу вам ни одной своей фотографии, я даже не скажу, какого цвета были у меня волосы. Пусть вам подскажет женская интуиция.
Ева восприняла это как шутку. Она рассмеялась. Но Натали резко оборвала ее:
– Я не шучу! Об этом никто не будет знать, кроме Бернара. Над портретом вы должны работать не в мастерской, а здесь, у меня. Обещаю вам не комментировать ход работы и даже не заглядывать… Вы сами почувствуете, когда портрет будет готов. И главное, непременное условие: вы должны молчать. Пусть это мой каприз, называйте это как угодно, но в моей жизни было не так много капризов… Если у нас с тобой, – она сделала акцент на последнем слове, – если у нас с тобой сложатся дружеские отношения, может, я и расскажу тебе кое-что о своей жизни… Ведь тебе интересно, как мне удалось выйти замуж за Бернара? – Она сухо рассмеялась и хрустнула пальцами.
– Мне это вовсе не интересно. Но условия ваши я принимаю. Тем более снимается вопрос о мастерской, что меня волновало больше всего. Вы не упомянули об уроках французского. Кто будет их оплачивать?
– Разумеется, я. Да, вот еще что. Вам совсем не обязательно поддерживать какие-либо отношения с Бернаром. Вы вольны поступать так, как вам заблагорассудится. Он никакого отношения к нашему контракту не имеет. Другое дело, если вам нравится его общество. Бога ради. И еще… вспомнила! К вам могут приезжать ваши друзья, вы же, в свою очередь, можете звонить им и давать свой номер телефона. Если вы захотите съездить домой, в Москву, я всегда помогу вам. Запомните главное – я ваш друг. Я хочу сделать вам имя. У меня нет детей… Я совсем еще юной приехала в Париж и наделала столько ошибок, что об этом лучше не вспоминать. Мне будет приятно принять в вас участие.
Она собиралась уже встать, но Ева спросила:
– А почему вы выбрали именно меня?
– Не знаю. Вот увидела ваши картины и долгое время не могла уснуть. Они необычны, как необычны и вы сами. Мы с вами родственные души, хотя вы – более рассудочная женщина.
Ева вспомнила, как быстро она отдалась этой ночью Бернару, и усмехнулась.
– Знаете, я смотрела на ваш триптих и словно видела ваше лицо, глаза, фигуру… Я почти угадала вашу внешность. Я тоже была красива, вы поймете это, едва начнете работу над портретом. Время, когда я могла бы вам позировать, я должна знать заранее, чтобы спланировать свой день. Хотя я нигде не работаю, у меня масса самых разных занятий. Но в основном, как вы и сами, наверное, догадываетесь, они связаны с поддержанием моего здоровья… Все, нам пора. Сейчас вы позанимаетесь часок с Пьером, а потом я повезу вас по магазинам. Вам необходима легкая и удобная одежда, в которой вы могли бы работать, несколько вечерних платьев для выхода – мы часто ужинаем вне дома – и масса прочих женских мелочей. Ведите себя неестественно спокойно, я бы вот так сказала. Потому как естественным для вас сейчас было бы отказаться от моего предложения. Но вы уже почти не принадлежите себе. Вы – мой человек. И я уже почти люблю вас.
После похода по магазинам Ева чувствовала себя совершенно разбитой. Особенно угнетало ее, что Бернар неотступно следовал за ней, куда бы она ни отправлялась. Не говоря уже о Натали, которая присутствовала при всех примерках и беззастенчиво разглядывала Еву, даже когда та примеряла белье.
Для работы в мастерской они купили льняные кремовые брюки и бежевую блузку на пуговицах из натурального перламутра, для повседневной носки – маленькие юбочки, короткие трикотажные платья и легкие шелковые брюки. Вечерних платьев было три – розовое, зеленое и темно-синее, все открытые, короткие и невесомые, как паутина. С особой тщательностью Натали выбирала для своей компаньонки обувь. Начиная от спортивных теннисных туфель, легких сандалий и кончая изящными вечерними туфельками, все было куплено в лучших магазинах и по очень высоким ценам.
Оглядев заставленную коробками и огромными пакетами комнату, Ева подумала, что пять тысяч, которые она получила за картину, не такие уж и большие деньги, поскольку, если бы не Натали с ее контрактом, пришлось бы вести полунищенское существование. А ведь еще потребуются деньги на краски, бумагу, холст!
В дверь постучали. Она ответила, и вошел Бернар. Он запер за собой дверь и сжал Еву в объятиях. Она попыталась его оттолкнуть, но он держал ее мертвой хваткой.
– Забудь, – прошептала она, помня о том, какие тонкие двери и какая прекрасная слышимость в этом доме. Ей не хотелось, чтобы Натали услышала их ссору. – Забудь все, слышишь! Я не желаю тебя видеть!
Бернар отпустил ее.
– Что случилось?
Она по-прежнему возбуждалась от одного лишь звука его голоса, и оттого, наверное, ее попытки объяснить свою холодность ни к чему не приводили.
– Я-то думала, что ты рад моему приезду, понимаешь, моему! А вам нужна Анохина. Художница Ева Анохина, которая пишет картины и продает их за тысячи долларов.
– Но я же не виноват, что ты такая красивая…
– Скажи, а если бы я оказалась престарелой уродкой, ты бы вряд ли позвонил мне в Москву и уж тем более не привез меня на квартиру своего Пейраре? Отвечай!
– Если ты не хочешь меня видеть, я уйду. – Он отступил к двери и развел руками. – Мы ждем тебя через пять минут, внизу, мы едем ужинать… – И вышел из комнаты.
Но как ни пытался Бернар в ресторане вести себя так, чтобы не дать повода Еве упрекнуть его в чрезмерной учтивости, ничего у него не получилось. Глядя на раскрасневшуюся от вина и внимания мужчин Еву, которая в своем новом розовом платье помолодела лет на десять, он ухаживал за ней, стараясь угадать все ее желания, чем вконец измучил официанта. Натали же весело и непринужденно строила вслух планы, восхищалась собственной идеей и казалась счастливой. Ева, наблюдая, как ведут себя супруги, дивилась их отношениям. И еще один вопрос мучил ее и приводил в замешательство: существует ли между ними близость? Если да, то как же можно на глазах жены ухаживать за другой женщиной; если же нет, то что тогда связывает их и почему они не разводятся? И зачем Натали этот странный портрет? Она что, не помнит, какой была в молодости? Ну да ладно, у богатых свои причуды.
Вечер прошел на редкость тихо. Бернар, несмотря на то что выпил, вел машину уверенно, то и дело поглядывая в зеркало на сидевшую сзади Еву.
– Я приду к тебе скоро, – сказал он шепотом, когда провожал ее в комнату, – через час.
Теперь уже она схватила его за руку.
– Ты не придешь ко мне. Здесь, где-то совсем рядом, находится твоя жена. Я не могу так… Мне необходимо побыть одной, понимаешь?
– Я же наполовину француз, я не понимаю. Я понимаю только то, что должен прийти к тебе ночью.
Приняв ванну и надев на себя смешную, в розовый цветочек пижаму, Ева удобно уселась на постели и поставила на колени телефон. Натали научила ее, как звонить в город и в Москву. Сначала она позвонила Клотильде. Как могла, на отвратительном английском она попросила отправить ее вещи и продиктовала адрес. Девушка все поняла, но, прежде чем повесить трубку, не удержалась и сказала, что в восторге от ее парня. Второй звонок был в Москву, Грише. Когда она услышала знакомый голос как будто совсем рядом, какое-то время находилась в шоке. Здесь, в телефонном проводе, в этой чудесной артерии, теперь смешались и пульсировали две ее жизни: прежняя и настоящая. Как они непохожи! Но в каждой была своя прелесть. Там, в Москве, она зависела только от себя, здесь же о ней кто-то заботился, думал… Она понимала, что так счастлива сейчас еще и потому, что не испробовала горечи зависимости, которая все равно появится – не сегодня, так завтра. Но, быть может, ей повезет и не придется унижаться?
– Гришенька, как дела?
Он взревел от радости. Но он был, как обычно, пьян, а потому весел.
– Ну что, птичка, как Париж? Слушал сейчас «Новости», сказали, что у вас там дожди, это правда?
– Нет, дождь кончился еще вчера.
– Где ты остановилась? Гостиница, надеюсь, недорогая? Как настроение, какие перспективы? Ну давай же, рассказывай!
– Это не телефонный разговор. Ты же знаешь меня, я человек непрактичный, мне бы сейчас посоветоваться с тобой, но я не могу, не та ситуация, чтобы обсуждать ее по телефону. Скажу только, что остановилась у хороших людей, возьми ручку и запиши на всякий случай адрес и телефон. Если честно, то мне как-то не по себе. Словом… – Она не выдержала и сказала: – Мне дают мастерскую, пансион, но с одним условием… Нет, вернее, условий несколько, но, на мой взгляд, все они приемлемы.
