Текст книги "Больше не уходи"

Автор книги: Анастасия Орехова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Едва она коснулась ногами земли и поняла, наконец, что полет завершен, а множество сверкающих огней впереди – это аэропорт Шереметьево, ей стало спокойно. Безотчетный страх, который, оказывается, преследовал ее во время полета, отступил. Слава Богу, с ней ничего не случилось. Уже через несколько секунд она почувствовала, что мерзнет. В Москве было пасмурно, дул ветер, и Ева пожалела, что так легко одета.

Уже в аэропорту, высматривая в толпе встречавших Гришу и не находя его, она отошла в сторону, чтобы дождаться багажа и достать из чемодана жакет, и тут кто-то схватил ее под локоть.

– Вадим, ты?

Нет, не таким она его представляла. Ей думалось, что он впал в хандру и все свободное время проводит дома в купальном халате и тапочках, курит и спит, спит и снова курит, но, увидев его здесь, в толпе, она оценила и бодрый вид, и аккуратную новую стрижку, неизвестный ей светлый костюм, и тот изысканный аромат, который сопровождал его, пока он нес ее чемодан.

Он посадил Еву в свою машину, которую долгое время не мог почему-то отремонтировать, и, словно спасаясь от погони, погнал по шоссе.

– Куда ты меня везешь? Как ты узнал, что я приеду? Почему ты молчишь?

Машина резко затормозила, сильные руки схватили ее, и она почувствовала на своих губах долгий страстный поцелуй. Она едва не задохнулась.

– Я знаю про тебя все, – сказал он, тяжело дыша и глядя перед собой, словно увидел на ветровом стекле что-то необыкновенно важное.

– Ты прости, что я тогда уехала, не предупредив тебя…

– О чем ты, Ева! Ты была бы не ты, если бы поступила иначе. Но я знал, знал, что ты вернешься! – Он, глупый, ликовал. Он еще ничего не знал. И она решила молчать до конца. Она вновь погружалась в теплый и мутный колодец собственной лжи. Это была такая соблазнительная ложь, это было такое страшное чувство вседозволенности, что она почувствовала себя пьяной.

Вадим привез ее к себе. В комнате она увидела накрытый стол. Здесь были и ее любимые цыплята в сухарях, хотя и остывшие, и икра, и маринованные грибы-песочники (на каком рынке он их только нашел!), и фрукты, и, конечно, появилась бутылка ледяной лимонной водки. Как она отвыкла от этой пищи! В последнее время она питалась рыбой и яйцами в майонезе.

Вадим зажег свечи и погасил свет.

– Это же целый пир! – воскликнула Ева. – Вадим, ты чудесно выглядишь! Я вижу, мой отъезд протрезвил тебя. Ты словно очнулся… Или в твоей жизни что-то изменилось?

– Ты садись… – Он указал на кресло, специально придвинутое к столу, но Ева покачала головой.

– Я же с дороги… Мне надо в ванную. Принеси мне, пожалуйста, мой чемодан…

Она открыла дверь в ванную. Вадим сошел с ума: он выложил стены плиткой, он сделал ремонт! Она стала раздеваться, оглядываясь. Вдруг на глаза ей попался махровый халат светло-салатового цвета, который она раньше не видела. Женщина? На полочке стояли женские шампуни и дезодоранты, в стаканчике – пилочка для ногтей и большая прозрачная расческа. А что, если она сейчас выйдет и встретится с этой женщиной? Может, он все подстроил, чтобы отомстить ей? Нет, это невозможно, Вадим на такое не способен.

Как была, голая, Ева открыла дверь и громко спросила:

– Что все это значит?

Вадим и сам был уже почти раздет.

– Ты о чем? – беспечно спросил он.

– Что это за женские… штучки – расчески, халаты? Это чье?

– Я думал, что ты поймешь… Твое, Ева. Это для тебя. Я хочу, чтобы ты жила здесь, со мной.

Она ничего не сказала и заперлась в ванной.

Вадим удивил ее и в постели. Ничего подобного с ним она еще не испытывала. Он заласкал ее до обморочного состояния. Это был не бесстыдный и грубый в своей страсти могучий Бернар, это был нежнейший из мужчин, который утянул ее в обволакивающий теплый кокон. Ева долго не могла выйти из того сомнамбулического состояния, в который погрузили ее непрекращающиеся взрывы внутри ее тела. В перерывах между объятиями она вставала с постели, шла под прохладный душ, возвращалась, садилась за стол и начинала творить себе невообразимые бутерброды.

– Тебя там что, не кормили?

– Почему же? – отвечала она с набитым ртом, наливая себе сок. – Очень даже кормили.

Он подходил к ней, усаживал ее к себе на колени, и ее бедра начинали подрагивать от жгучих прикосновений его плоти. И она, не выпуская из рук бутерброда, разворачивалась лицом к нему, обхватывала его бедрами и, полностью потеряв власть над рассудком и временем, глухо постанывала, содрогаясь всем телом в момент оргазма.

– Бернар, – вдруг еле слышно произнесла она уставшими губами, прижимаясь к Вадиму и целуя его во влажные волосы и мокрый висок, – я люблю тебя.

Под утро она сказала, что устала и хочет спать. Подложив под голову подушку и закрыв глаза, она, пытаясь натянуть на себя простыню, изогнулась, явив Вадиму для обозрения волнующую округлость. Сопротивляться было бесполезно, она заснула под скрип кровати, а проснулась от вскрика Вадима, который без сил рухнул рядом и еще долгое время вздрагивал.

– Как ты думаешь, Натали что-нибудь слышала? – спросила она спросонья.

Днем их разбудили настойчивые звонки в дверь.

– Вадим, открывай! – гремел на весь подъезд Рубин. – Открывай, я тебе говорю!

Ева тотчас проснулась.

– Не смей открывать! – Она на цыпочках прошла в ванную. Вышла оттуда одетая и причесанная. – Значит так, я пошла домой, понятно? Нет, ты ничего не понял. Когда Гриша зайдет к тебе позже и спросит обо мне, ты ему скажешь, что мы с тобой поссорились в аэропорту и я поехала к себе. Все. А теперь давай потихонечку позавтракаем. Ты же не любишь цыплят? Кто смел, тот и съел. – Она с хрустом грызла крылышко цыпленка, каждый раз вздрагивая от непрекращающихся звонков. Это он от ревности…

Они видели в окно, как Гриша сел в новенький «Опель», и только после этого вышли из квартиры.

– Ты оставайся, не провожай. Тебе на работу, а мне надо домой срочно.

– Ты же придешь вечером?

Она старалась не смотреть ему в глаза. Никогда еще она не чувствовала себя так скверно.

– Конечно, конечно.

Коснувшись губами его щеки, она улыбнулась и бегом спустилась с лестницы. Пробежав с чемоданом в руке два квартала, открыла дверь подъезда и взбежала на свой этаж. Трясущимися руками открыла квартиру и сразу заперлась. Чего она боялась? Того, что Гриша может все понять, или того, что об этой ночи каким-то образом станет известно Бернару? Она не может этого допустить. Упрекать себя уже после того, как все произошло, было бессмысленно. Что она натворила! Она должна написать Вадиму письмо.

Раздался звонок в дверь. Она сунула чемодан в кладовку, сняла юбку и блузку и, накинув халат, открыла дверь.

– Во! Ничего не понял. Ты откуда?

– Гришенька! – Она обвила руками его мощную шею. – Как я рада тебя видеть!

– Ну ты даешь, мать! Я же трезвонил всю ночь и все утро. Ты где была?

– В дальней комнате… Снотворного вчера наглоталась, разволновалась…

Никогда в жизни ей еще не приходилось жать так много.

– Ну что ж, я рад. Рад, что ты здесь. Ты Левку видела? Драницын к тебе не приходил? А?.. – И тут он хитро улыбнулся. – А может, он здесь уже, а? Признавайся, Евка!

– Я одна.

– Ты только скажи, и ты будешь не одна… – Он со смехом обнял ее и поцеловал в шею. И так неуклюже он это сделал и так нежно, осторожно, словно она была сделана из фарфора, что Ева пожалела его. Бедный Гриша, во всем-то ему везет, только не с женщинами. Они любят его деньги, быть может, даже его веселый и добрый нрав. Но они не видят в нем мужчину.

– Скажи, ты была у своего упрямого как осел адвоката?

– Мы с ним поссорились в аэропорту. Это ты сказал ему, что я приеду?

– Я, – вздохнул Гриша. – Я его понимаю. Больше того, я с ним солидарен. Он еще ничего не знает о Бернаре?

Она прислонилась к стене, чтобы не упасть. Это невозможно! Вся ее жизнь – как на ладони.

– Проходи, чего стоишь. Гришенька, твоя фамилия, случайно, не Рентген?

– Нет. Я – Рубин и страшно горжусь этой драгоценной фамилией. А у тебя, птичка, все на лице написано. Ты ж едва на ногах стоишь. Ложись, отдыхай, я тебя понимаю… Хочешь, чаю сделаю?

Она легла и закрыла глаза. Неужели Гриша любит ее? Она стала вспоминать все, что за время их знакомства он сделал для нее. Ведь в самые трудные моменты ее жизни она обращалась только к нему. Это он утешал ее после развода с Анохиным, хотя виновата во всем была она: Коля, муж, приехал к Драницыну на дачу и застал их там в постели. А ведь он знал обо всем или догадывался раньше… И после всего Гриша приехал к нему и убедил его оставить ей квартиру!.. А может, он заплатил ему?

Ну конечно, как же она раньше не поняла! Не мог Анохин, даже из любви к ней, сделать такой широкий жест. Он и за границу-то уехал из-за денег, а ведь эта трехкомнатная многого стоит. А когда два года назад умерла мама, кто оплатил похороны? Гриша. Он давал ей деньги, пока она не стала встречаться с Вадимом. Может, он и пьет оттого, что она не обращает на него внимания? А тот американец?.. Господи, вдруг осенило ее. Неужели это сам Рубин купил у нее «Желтые цветы»?

Она вскочила и побежала на кухню.

Гриша уже готовился нести чай. Увидев ее в разлетающемся халате, он боязливо коснулся своими огромными ручищами ее плеч.

– Что с тобой, птичка?

Она только сейчас заметила, какая роскошная на нем льняная рубашка, белая, в серую полоску, какие великолепные черные брюки. Он, похоже, надел все самое лучшее, что у него было, лишь бы понравиться ей.

– Гриша, это ты купил мою картину?

– Не понял. Какую картину? О чем ты?

– «Желтые цветы». Признавайся.

– Нет же.

– Хочешь сказать, что тот щуплый американец?

– Сначала – да.

– Как это – сначала?

– Он перекупщик. Такой же, как и я. Но почему тебя это волнует? Он продаст ее кому-нибудь дороже. Я же работаю в этом направлении. Мы же тебе имя делаем, птичка. Ты-то сама себе цены не знаешь.

– Хорошо, а квартиру, вот эту, анохинскую? Ты?

– Я, – признался он и принялся спокойно разливать чай по чашкам. – Ты обиделась?

– Нет, – ответила она растерянно. – Но почему же я раньше не догадалась? Мне пришло это в голову только что…

– Я не хотел, чтобы ты жила, как твоя мама, в коммуналке. У меня были деньги. Почему бы не помочь?

– Но это слишком щедрый подарок…

– А мне для тебя ничего не жалко. Абсолютно. Ты есть, а это для меня самое главное.

– Ты меня любишь?

– А ты только сегодня это поняла?

– Да. Только что. Послушай, как же ты жил все это время? Ты же меня сам, на своей машине на дачу к Драницыну возил, терпел, когда я тебя ночью вызывала, чтоб поплакаться на твоей широкой груди… А теперь, так сказать, своими же руками отправил к Бернару… Ты знал о нем?

– Знал. Я собирался и раньше вас познакомить, но… я предчувствовал. Получается так, что я жуткий эгоист. Вот подумай сама, что мешало мне раньше отправить тебя за границу? Или ты хуже писала? Нет же. Мне было важно знать, что ты в Москве, где-то рядом, что к тебе всегда можно заехать и увидеть тебя. А Натали заприметила тебя давно. Не сказать, чтобы она была заядлая коллекционерка, скорее, взбалмошная женщина, которая не знает, куда девать деньги. Это мои клиенты, а таких людей по миру, знаешь, сколько…

– Но ты не мог предугадать, что я понравлюсь Бернару.

– Значит, мог. Не то чтобы предугадать, но предположить.

– Но ты не знал, что они поедут на дачу к Фибиху и тот потеряет там свои ключи. Ведь если бы не это, Бернар не оказался бы в моей квартире.

– Ну и что, он должен был приехать в Подвал в тот вечер, в тот четверг. Но внезапно уехал. Я тогда не знал, что вы уже успели познакомиться. Так что это судьба, Ева. А потом мне позвонила Натали и сказала, что Бернар «страдает по русской Еве». Она спросила меня, что ты собой представляешь, и я как мог объяснил.

– Судя по реакции Натали при моем появлении, могу вообразить. «Ничего особенного», я угадала?

– Я не хотел ее расстраивать, щадил ее чувства. Она любит Бернара. И это самое, пожалуй, трагичное в вашей истории. Чувствую сердцем: не отпустит она его просто так. Что-то случится. Обязательно.

– Не пугай меня. Что может случиться?

Ей не нравился этот разговор. Столько всего навалилось в этот день, что невозможно было обо всем подумать. Одно ясно: фамилию Анохина супруги Жуве знали задолго до встречи Евы с Бернаром. И только случай приблизил эту встречу.

– Значит, ты знаешь, где я провела эту ночь? – спросила она упавшим голосом.

– Знаю. Я видел, как он в аэропорту усаживал тебя в машину.

– Гриша! Но это же мазохизм! Почему бы тебе не вычеркнуть меня из своей жизни? Тебе же больно.

– Это не в моих силах.

Она выпила остывший чай и поняла, что у нее нет сил даже подняться со стула. Как ей хотелось, чтобы Гриша ушел! Чтобы он не видел на ее лице следы этой ночи.

– Пойдем, я провожу тебя в спальню, – предложил он и помог ей подняться. – Можно, я посмотрю, как ты будешь раздеваться? Не бойся, я не наброшусь на тебя. Как ты понимаешь, я мог бы сделать это еще пять лет назад. Я хочу посмотреть на твое тело.

И она не смогла ему отказать в такой малости. Она сняла с себя халат. Почему женщины не любят Гришу?

Он опустился перед ней на колени и обвил руками ее тонкую талию.

– Я много раз представлял тебя обнаженной, но ты лучше, чем была в моих мечтах… Я не знал, что у тебя такая талия, такая нежная спина, – шептал он, прижимаясь щекой к ее животу, – такая красивая грудь и гладкий живот… Я понимаю всех твоих мужчин.

Ева растроганно смотрела, как Гриша целует ее колени, и в порыве нахлынувшей на нее нежности обняла его голову, провела пальцами по черным жестким кудрям.

– Ты хочешь быть моим мужчиной? – прошептала она и затаила дыхание, смутно представляя себе, что может последовать за ее словами.

– Да. Хотя бы раз. Я сделаю все, как ты скажешь.

Она легла на спину и закрыла глаза.

– Ты можешь мне не поверить, но я тоже этого хочу. Ну же…

Ева открыла глаза и сразу же вспомнила, что она дома. В дверь еще раз позвонили, а она все разглядывала орнамент на стене, напомнивший ей почему-то первые минуты близости с Гришей. Она сошла с ума.

Но он оказался прекрасным любовником, подумала она, направляясь к двери. Она чувствовала себя превосходно. Казалось, тело выражало ей благодарность за все те безумства, которые она позволила себе с тех пор, как приехала домой. Разум молчал. Совесть тоже. Жизнь дарила ей сладостные минуты любви, пусть и окрашенной в ярко-красные тона самообмана и сиреневые – благодарности.

Увидев на пороге Фибиха, она обняла его.

Он выглядел озадаченным.

– Ева, с приездом, конечно, но мне кажется, я совершил непоправимую ошибку.

– Что случилось? Что-нибудь с картинами?

– Ну вот, вы все и поняли. Они же как дети вам, я понимаю.

– Что-нибудь пропало? Не молчите! Я же за ними и приехала!

– Нет-нет, Боже упаси, все они целехоньки. Но я показал их одному человеку. Я даже не запомнил, как его зовут. Сказал, что мой адрес ему дал некий Рубин. Кажется, это ваш хороший знакомый.

«Не то слово».

– И что? Он их посмотрел? Что-нибудь сказал?

– Нет. Он только причмокивал губами. По-моему, они ему понравились.

– И вы не побоялись впустить к себе в дом незнакомого человека?

– У него такая благородная внешность. К тому же он в годах. Ну нельзя же, согласитесь, в каждом человеке видеть грабителя или убийцу. Кроме того, ближе к старости человек несколько иначе смотрит на эти вещи. Словом, я вам признался.

– Глеб Борисыч, вы не знаете, почему я до сих пор держу вас на пороге?

– Нет, извините.

– Да потому, смешной вы человек, что вы испугали меня до смерти. Проходите, пожалуйста.

– Нет-нет, я хочу сказать вам еще вот что… Звонил Бернар. – Он по-птичьи наклонил голову набок и внимательно посмотрел на Еву. – Вчера вечером. Он беспокоится, что вы не берете трубку.

– Боже! – Она взволнованно затеребила поясок халата. – Все очень просто: я не успела включить телефон. – На этот раз она не лгала: телефон действительно был отключен.

– А он будет звонить вечером. А еще он передавал вам привет.

– Спасибо. Может, зайдете?

– Нет, благодарю. Ко мне сейчас придет друг… мы с ним должны доиграть партию в шахматы…

Ева метнулась в кладовку и достала оттуда чемодан.

– Я же совсем забыла! Все проспала. У меня для вас посылка. От Пейрара.

– Ну вот… Спасибо. Это тоже про саранчу, но только про другую…

Он ушел, а Ева решила все-таки перед тем, как звонить Драницыну, выпить чаю. На столе она нашла маленькую сафьяновую коробочку. Она открыла ее и обомлела: там лежало кольцо с крупным бриллиантом. Гриша… Ева поцеловала кольцо и еще долго стояла, задумчиво глядя в окно.

Вечером, когда она ждала прихода Драницына и нервничала, не зная, что ей лучше надеть, позвонил Бернар.

– Бернар! Говорю сразу, что у меня, глупой, был отключен телефон. Долетела хорошо, чувствую себя нормально. Жду прихода Левы. Фибиху кассету передала. Ты почему молчишь?

– Рад слышать твой голос. Я ужасно скучаю. У меня новости неутешительные. Ты была права. – Он говорил очень тихо. – Я не должен был ей объяснять…

– Что случилось? – У нее мороз пошел по коже, ее снова охватил страх. Она словно вынырнула из цветного дурмана удовольствий, и теперь настало время реальных черно-белых событий.

– Я сказал Натали, что у нас с тобой все серьезно и что я не смогу выполнить наш уговор.

– И что? Как она отреагировала?

– Она сказала, что это теперь не имеет значения. Сказала и ушла. И больше из своей комнаты не выходила. Симон сейчас у нее…

– Что с ней?

– Меланхолия. Черная меланхолия. И еще: она спрашивала, отдала ли ты Драницыну пакет.

– Лева еще не пришел. Как только придет, так сразу же и отдам.

– Ну хорошо, я так ей и передам.

– Бернар, поцелуй ее от меня. Все, дорогой, звонят. Это, наверное, Лева. Целую.

Она побежала открывать.

У Левы было пропорциональное, идеально сотворенное тело, словно тщательно скроенное. Слегка вытянутое лицо с приподнятыми к вискам глазами цвета опавшей листвы, тяжелые веки, крупный прямой нос и темные полные губы. Густые светло-русые волосы с единственной седой прядью посередине, тоже эффект, доставшийся от природы.

Их сближало с Евой, пожалуй, то, что оба были талантливы не только в живописи, но и в одиночестве. Кроме того, они ощущали себя родственными душами, любили друг друга, но не могли долгое время существовать рядом. Встречи были редкими, непродолжительными, но бурными. Утомленные и пресыщенные друг другом, они расставались: Ева уезжала в Москву. Драницын, проводив ее на электричку, возвращался к себе на дачу.

Неразговорчивый, спокойный и вроде бы ленивый до безобразия, Лева между тем много ходил пешком, много работал и много наблюдал. Сидя в своей захламленной мастерской с неизменно включенным электрическим чайником на табурете, он писал обнаженных женщин.

Увидев Еву, он обнял ее:

– Салют! Мне на дачу провели телефон. Звонила Жуве, говорила о каком-то конверте.

– Зайдешь?

– Тебя на сколько отпустили?

– На пять дней. Я приехала вчера ночью. А что, ты занят?

– Нет. Я намерен вплотную заниматься только тобой.

– Так пройди, поговорим.

– Некогда. Там внизу – такси. Поедем ко мне. День-два ничего не изменят.

– Но почему к тебе-то? Я думала, мы с тобой упакуем картины, все обсудим и ты освободишься от меня.

– А где картины? – Драницын в нетерпении постукивал носком ботинка об пол.

– У Фибиха, через стенку. Надо же и с ним договориться. Вдруг в нужный момент его дома не окажется.

– Нет, не так. У тебя его телефон есть? Есть. От меня позвонишь и обо всем договоришься. Как с билетом?

– За билет отвечает Гриша. Он привезет мне его послезавтра.

– И ему тоже позвонишь. Вот проблем-то! Все, кончай разговоры, одевайся, возьми что-нибудь теплое, я жду тебя в машине.

Начинается. Вернее, продолжается. Все ставят ей условия. Но тут она вспомнила Вадима, что он будет ждать ее возвращения весь вечер, а потом, не выдержав, наверняка придет за ней, и решила принять предложение Левы. Она бежала от разговора с Вадимом, объясняться с ним было выше ее сил. Ведь должен же он понять, что слабость – одна из ее ипостасей. Будь она сильной и принципиальной, вряд ли он смог бы ее полюбить. А так – один слабее другого, что может быть безнадежнее? Непонятно вообще, почему их роман так затянулся. Она надела брюки и шелковую кофточку и, захватив с собой чемодан, который так и не успела распаковать, вышла из квартиры. Позвонила Фибиху и, предупредив его, что вернется через день забрать картины, легко спустилась по лестнице. В машине Лева обнял ее и сказал на ухо, что счастлив.

На даче он сразу повел ее в сад. Но прогулка вышла неудачной – потемнело, подул холодный ветер, который, стянув на небе обрывки туч в одну лиловую, заметался по саду, предвещая дождь.

– Хотел тебе показать войлочную вишню, она, правда, еще зеленая, но нежная, как твоя кожа. – Лева обнял ее за плечи и повел к дому.

– Ты хочешь сказать, что у меня зеленая кожа? – попыталась пошутить Ева, не понимая, зачем он ее сюда привез. Неужели только за тем, чтобы показать войлочную вишню? Вернее, его-то она как раз и понимала, а вот себя – нет. Вряд ли он ограничится вот этим дружеским объятием.

Дом был двухэтажный, с двумя комнатками внизу (плюс кухня и веранда) и огромной мансардой-спальней наверху. Рядом с домом мостились крохотная банька и небольшая терраса с выложенным из обломков мраморных плит полом и навесом с деревянными решетками, увитыми виноградом. Здесь же, врастая железными прутьями в землю, стоял старый мангал, забитый дровами.

– Лева, неужели ты пригласил меня на шашлык?

– А ты думала, я тебя привез сюда зачем? – Сбросив плащ здесь же, на террасе, он принялся уверенно разжигать огонь. – Только бы дождя не было. А тебе здесь, на ветру, оставаться никак нельзя. Я же тебе сказал русским языком, чтобы оделась потеплее.

Ева действительно замерзла. Она закуталась в Левин плащ и, устроившись на деревянной лавке, молча наблюдала, как разгораются поленья и как Лева толстым вишневым прутом ворошит угли в мангале.

– Что ей нужно, не знаешь? Что за конверт?

– Она не сказала. Все хочу тебя спросить: откуда ты знаешь Натали?

– В Подвале познакомились сто лет назад. Мне тогда деньги нужны были позарез, ну я и продал ей твой триптих. Неудачная вещь.

Ева промолчала. В живописи не могло быть одного мнения. Дело вкуса.

– Ты знала?

– Нет. – Она не стала выдавать Гришу. – В Париже у нее в доме увидела.

– Ты прости, я понимаю, подарок, но очень нужно было.

Лева сходил в дом, принес мясо, шампуры, и Ева принялась нанизывать на них разбухшие розовые куски свинины. Все это выглядело так аппетитно, так густо было сдобрено пряностями, что Ева с трудом удерживалась, чтобы не съесть мясо сырым.

Лева оглянулся и поймал ее взгляд.

– А ты все такая же хищница?

Она не ответила. Тогда он подошел к ней и, не обращая внимания на ее немые протесты – руки в сметане, шампур того и гляди вонзится в его живот, – поднял ее лицо и поцеловал в губы. Ветер спутывал их волосы и задувал огонь в мангале. Стало совсем темно. Наконец дрова прогорели, и Лева отпустил Еву. Оказывается, они простояли так довольно долго. Шелковая кофточка оказалась расстегнутой, Левин свитер серой кошкой свернулся на лавке.

– Ты помнишь, как мы жили здесь с тобой? – Он как ни в чем не бывало подхватил готовые шампуры с мясом и устраивал их над углями.

– Нет. Я ничего не помню и не хочу помнить.

– Ну как же, здесь цвел куст бульдонежа… а там ты сама вырастила астры…

– Твой бульдонеж цвел весной, а я была здесь осенью. И астры посадила не я.

– Когда цвел бульдонеж, ты прожила здесь всего два дня, это верно. Астры мне дала соседка, рассадой, но ухаживала за ними ты… Я хочу, чтобы ты все вспомнила.

– Лева, я, наверное, сейчас поеду домой. Шашлык – это, конечно, хорошо, но я не могу остаться с тобой на ночь. Ты же знаешь, я теперь живу там, у Натали… Я люблю Бернара…

– Красивый мужик. Уверен, что и он тебя любит. Но ведь он никогда не узнает, что ты была здесь. Побудь со мной. – Он подошел к ней и обнял. – Я здесь совсем одичал. Во мне столько нерастраченной энергии. Я переполнен любовью. Я просто зверь.

– Здесь, в деревне, что, нет женщин?

– Сколько хочешь. Но мне нужна только ты. Какое у тебя красивое кольцо. Это тебе Бернар подарил?

– Нет, Гриша.

– Гриша? Странно. Оказывается, я ничего не понимаю в людях. Я считал, что Гриша – бесчувственное животное. Но я не ревную тебя ни к кому. Потому что я помню ту осень, помню тебя и все то, что ты мне говорила… тогда. Я не знаю, каким я должен быть, чтобы ты осталась со мной… Не знаю, из какого материала ты сделана, ты просто ускользаешь из рук… Ну, что ты мне ответишь?

– Отвечу, что мне холодно, во-первых, а во-вторых, у тебя шашлык подгорает. – Дразнящий аромат жареного мяса вывел ее из задумчивости. Она почти не слушала Леву. Обняв себя за плечи, она сидела на лавке и раскачивалась из стороны в сторону. Конечно, она вспомнила все. Забыть Леву невозможно. А от его последнего поцелуя ее бросило в жар.

Лева принес водку и красные, фаршированные морковью маринованные перцы. На огромном глиняном блюде шипел аппетитный шашлык, стояла мисочка с луком в уксусе, высился горкой нарезанный деревенский хлеб.

– Подожди минутку! – Лева бросился в дом и вышел оттуда с шерстяным жакетом. – Вот надень, а то замерзнешь. Теперь давай выпьем за твой приезд.

Она пила и ела, точно в тумане, пока не поняла, что заболела. Московская погода наказала ее за предательство. Она поняла это только после того, как перестала наслаждаться вкусом шашлыка. Стало больно глотать.

– Лева, я, кажется, заболеваю. Может, мне не стоит пить?

– Как знаешь. Ты взрослая девочка.

Прогремел гром, и по виноградным листьям застучал крупными каплями дождь. Все было съедено, недопитая водка перекочевала в кухню. Едва они вошли в дом, на сад обрушился ливень.

– Успели все-таки. – Лева помог Еве переодеться во фланелевый мужской халат до пят и уложил в постель. Она лежала на широкой деревянной самодельной кровати под красным, в желтых петухах, одеялом и молила Бога, чтобы поскорее прошла простуда. Временами ей казалось, что она слышит голос Бернара. «Неужели я брежу? Почему мне так плохо?»

Вдруг ей начинало казаться, что она находится в квартире Вадима. Зачем она согласилась поехать к нему? И вообще, почему все складывается таким образом, что мужчин в ее жизни все больше и больше? Почему она не может остановиться на одном и успокоиться? Она боялась признаться себе, что присутствие рядом мужчины дает ей силы и вдохновляет ее на написание новых работ, равно как и то, что любовные игры она постепенно возвела в культ. Быть может, таким образом она пыталась уравновесить те периоды жизни, когда запиралась в мастерской и писала до изнеможения, забыв напрочь не только о мужчинах, но и о еде? Иначе как объяснить все эти безумства? И даже теперь, когда в ее жизни появился Бернар, мужчина, которого она по-настоящему любила, ничего не изменилось: она по-прежнему встречается со своими любовниками. Природная чувственность, неистребимое желание быть любимой и в то же время ощущение незащищенности и одиночества сделали Еву сладострастницей. И если ее мозг не успевал осмыслить то главное, что происходило в сознании людей, занимающихся любовью, то тело, подчиняясь инстинкту, вело к истинному наслаждению. Она не видела причин отказываться от него, тем более что любовники в основном были постоянными. Больше того, она была уверена, что, кроме физической любви между ней и мужчиной, конечно же, существует духовная связь. Другое дело, думают ли так же ее мужчины? Левка? Вадим? Бернар?..

Она на какое-то время провалилась куда-то, где было тихо и жарко, но потом очнулась, открыла глаза и увидела склоненное над ней лицо Левы. Она почувствовала его руки на своем теле, его дыхание возле своей щеки и поняла, что время повернуло вспять, что за окном шумит осенний дождь… Ей казалось, что эта гонка за наслаждением никогда не кончится. Волосы Левы пахли дымом, такой запах бывает у поздних октябрьских хризантем.

– Бернар, я устала… – взмолилась она и попыталась натянуть на себя одеяло. – К тому же мы так шумим… Натали это не понравится. Да и Саре тоже.

Утром, едва проснувшись, она отдала Леве конверт от Натали.

Он вскрыл его и достал письмо. Прочитал и снова спрятал в конверт.

– Это секрет? – Ева пила парное молоко, которое Лева принес от соседки. Под мышкой Евы торчал градусник.

– Натали всегда была сентиментальной. Ищет какую-то знакомую. Просит узнать, жива ли она. Она же сама из Подмосковья. Опомнилась. Тридцать лет прошло. Кстати, она пишет, что я могу прилететь в Париж вместе с тобой. Тут и деньги… Возьмешь меня?

Ева отвернулась к стене и натянула одеяло на голову.

– Это ответ?

Она не пошевелилась.

– Хочешь еще молока?

Она открыла лицо и замотала головой.

– А хлеба с маслом и медом?

– Драницын, ты и мертвого достанешь. Конечно, хочу. – Она посмотрела на градусник. – Боже, тридцать восемь! Лечи меня немедленно! Завтра утром я должна быть здорова.

– Тогда спи. Я сейчас попытаюсь истопить баню. – Лева присел на кровать, откинул одеяло и поцеловал Еву в живот. – Правда, горячая. Гриша звонил…

Она вздрогнула.

– Что он сказал?

– Чтобы ты отдыхала спокойно, билет уже у него, все в порядке. Просил поцеловать тебя… в живот, что я сейчас и сделал…

При воспоминании о Грише ей стало еще жарче.

Весь день прошел между сном и явью. Лева уходил и возвращался. Несколько раз приносил еду, но она не могла есть. Жар не спадал. Наконец он пришел и заявил, что баня готова.

– А ведь при температуре нельзя, – заметила она, одеваясь. – Но хочется. До смерти хочется. Пойдем скорее.

Она забралась на самую высокую полку и напитывалась теплом до дурноты, до головокружения. Сердце колотилось.

– Стучат, – сказал встревоженно Лева, обматывая бедра полотенцем. – Не бойся, это кто-то из своих.

Через минуту он вернулся.

– Там псих какой-то тебя спрашивает. Я сказал ему, что тебя здесь нет.

– Это, наверное, Вадим, я тебе про него рассказывала. Он что, ушел?

– Нет. Стоит. Он мне не поверил.

Накинув халат, Ева вышла из бани и увидела на террасе Вадима.

– Как ты меня нашел?

– Твоя знакомая сказала. Я искал тебя на Крымском валу, там же выставка твоего Драницына, но тебя там не было. Вот она мне и сказала, где он живет. Я хотел еще вечером приехать, да гроза началась. Домой поедешь?

– Я не могу, Вадим. Я заболела. Да и незачем. В ванной шампуни, расчески… Не обманывай меня и себя. Ты все это время жил с другой женщиной.

– Я хотел забыть тебя. – Он протянул руку, разжал пальцы, и Ева увидела ключ. – Вот, возвращаю. Был у тебя утром, и в это же время позвонил твой француз.

– Бернар? – Ей показалось, она нарочно произнесла это имя вслух, чтобы доставить себе и боль, и счастье одновременно. Брешь, вызванная его отсутствием, не заполнялась, как она ни старалась. Она бы вновь и вновь повторяла это имя, будоража себя, но слово не в силах было материализоваться.