Текст книги "Дегустатор боли (СИ)"

Автор книги: Анастасия Леннон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

– Почему? – прошептал я, стыдливо всхлипывая. Слезы солеными, обжигающими каплями стекали по моим щекам на шею, оставляя мокрые следы не только на одежде, но и на медицинской карте. – Почему, док?

– Это жизнь, Тэхен, никто не в силах предугадать, как сложится наша судьба. Монике не повезло, и я тоже не понимаю, почему все вышло настолько несправедливо. Она ведь хорошая девушка, верно? И заслуживает счастливую жизнь. Но… увы и ах.

– Почему? – я судорожно шептал, находясь в бреду. – Почему? Почему? Почему?

Я готов был сорваться. Секунды шли, стуча молотком в моей голове, слезы текли из глаз, диагноз маячил как красная тряпка перед затаившимся быком. Я не был готов к такому исходу событий, я рассчитывал на совсем иные вещи. Я не знал, что все настолько безнадежно.

– Я налью тебе выпить, – мистер Гейз подошел к шкафчику, из которого достал коньяк. Через несколько секунд тяжелый стакан с золотистым содержимым оказался в моей руке. – Выпей, Тэхен, тебе станет легче.

Одним глотком осушив стакан, я закрыл глаза, крепко стиснул его в руке, а потом с диким, почти животным криком бросил его в стену. Осколки с характерным звуком рассыпались по полу, создавая ужасающую мелодию злобы и отчаяния совместно с моим громким плачем. Швырнув карту на стол, я начал сметать все вокруг: стул оказался перевернут и уже валялся где-то в углу, все бумаги на столе мистера Гейза полетели в воздух, а за ними и разноцветные папки. Я ничего не видел – пелена от горьких слез ослепила меня; я ничего не слышал – собственные крики заглушали доктора, который пытался успокоить меня. Мистер Гейз хватал меня за руки, прижимал сзади к себе, но я вырывался и продолжал наводить хаос.

– Сука! – орал я, ударяя кулаком по стене. – Так не должно было быть, не должно! Я только нашел ту единственную, я хотел быть счастливым с ней! Хотел сделать ее счастливой! Какого хуя жизнь так несправедлива, док?! Почему?! Ненавижу! Ненавижу!!!

– Успокойся, Тэхен! – кричал доктор, заламывая мне руки, когда я собрался перевернуть его рабочий стол. – Ты ничего уже не сможешь сделать, пойми! Есть такие вещи, против которых не только люди, но и медицина бессильна!

– Я ненавижу эту жизнь! Ненавижу! Блядская жизнь! – я стал запинаться в словах, повторяться, окончательно теряя контроль над собой. – Моника! Моя Моника! Она должна жить, должна! Я не хочу так, не хочу!

– Никто не хочет! – перебил меня мистер Гейз, отчаянно сдерживая мои порывы.

Я упал на колени, захлебываясь в истеричных слезах. Мне было слишком больно, чтобы я вел себя как взрослый мужчина. Было стойкое ощущение, будто меня сжигают заживо. От собственного бессилия, от осознания, что я никак не могу повлиять на ситуацию, что Моника все равно умрет, я сжимал кулаки, громко всхлипывал и плакал так, словно вместо моих глаз стояли открытые краны с дичайшим напором воды. Мистер Гейз хлопал меня по спине, говорил бессмысленные слова утешения, но все тщетно. Я загибался от боли, продолжал истерить и все сильнее сближаться с полом, пока полностью не лег на него.

– Я схожу за санитарами, тебе вколют успокоительное, – доктор в последний раз хлопнул меня по спине, и я услышал, как за ним закрылась дверь.

Я сходил с ума, мне было очень плохо. Я лежал на полу среди осколков, разбросанных вещей, бумаг и папок, корчился и выжимал из себя все скопившиеся слезы. Мысли крутились в голове как на повторе: «У Моники опухоль, Моника умирает, ты не можешь ей помочь, ты ее теряешь…» Бог посмеялся надо мной: всю жизнь я вел себя как свинья, отталкивал тех, кто тянулся ко мне, разбивал сердца и плевал в души людям – пришло время расплачиваться за грехи. Это было справедливо по отношению ко мне, но не к Монике. Она ни в чем не виновата, она светлый и добрый человек, которому выпала совсем не нужная честь нести тяжелый крест на Голгофу. Почему?.. Почему?.. Почему…

В кабинет зашли два санитара. Один крепко держал меня, хотя я и не сопротивлялся, а второй вкалывал мне какое-то лекарство. Постепенно я успокаивался, терялся между сном и реальностью, и последнее, что я увидел перед тем, как вырубиться, – обеспокоенное лицо мистера Гейза.

***

Проснулся я уже в палате. Еле раскрыв глаза, я ощутил сильную головную боль, как будто два грузовика сдавливали виски по обеим сторонам. Я лежал и не мог понять, что вообще произошло: почему я в больничной палате? почему так болит голова? почему так тоскливо и гадко на душе? И я вспомнил… Глядя в белый потолок, я понял, что к чему. Память быстро вернулась ко мне, но лучше я остался бы в неизвестности. Я вспомнил, что Моника смертельно больна, что мистер Гейз рассказал мне всю правду, что мне вкололи успокоительное, потому что я вел себя как спятивший придурок. Из глаз опять потекли слезы, стекая по вискам на подушку. Уж лучше все оказалось бы дурным сном… Я так хотел проснуться в одной комнате с Чонгуком, в школе, и понять, что все произошедшее мне привиделось: не было никакой Моники, никакого Ливерпуля, никакой Саманты, никакого Джеймса, никаких смертей и убийств…

Смахнув влагу с лица, я медленно сел, свесив ноги к полу, и тут же схватился за голову. Уже наступил поздний вечер – за окном стемнело. Щурясь и жмурясь от боли, я сжимал пальцами волосы и смотрел в окно. Сколько же я проспал? Целый день? А может, два? Который вообще час?

В палате, кроме меня, никого больше не было, и это немного радовало. Я очень хотел найти Монику и поговорить с ней, если это возможно, так что свободно выйдя в коридор, я отправился в кабинет к мистеру Гейзу, ибо он был единственным, кто мог бы мне помочь и разрешить попасть туда, куда я стремился – в палату к Монике.

Поднявшись на один этаж повыше, я постучался в уже знакомую дверь и вошел в кабинет. Все было убрано, расставлено по своим местам. Доктор сидел на своем месте, заполняя бумаги, и когда я зашел, он серьезно посмотрел на меня поверх своих очков.

– Оклемался? – спросил он, откладывая ручку в сторону.

– Да, – поежившись, я сложил руки на груди и нахохлился, как воробей. – Док, простите за весь погром… Я не сдержался, и мне стыдно перед Вами. Просто новость настолько шокировала меня, что я потерял контроль над собой.

– Я понимаю, не извиняйся, – мистер Гейз встал и деловито поправил халат. – Ты, наверное, хочешь увидеть Монику? – я молча кивнул. – Пошли со мной.

Пока мы шли, доктор объяснил мне, почему у Мон случаются такие приступы. Оказывается, на нервной почве, когда организм испытывает прилив адреналина, мозг не в силах контролировать процесс, как это бывает у здоровых людей, и реагирует неадекватно на происходящее. Происходит выброс, подобный яркой вспышке, и человека накрывает эпилепсия. С этим невозможно бороться – только глушить симптомы таблетками. Но на этом признаки наличия опухоли не кончаются: Моника постепенно может забывать слова, не узнавать близких людей, страдать от сильнейших головных болей, тошноты. Я спросил, можно ли устранить опухоль навсегда, но ответ оказался отрицательным. Плакать и истерить я больше не мог – не было сил – и воспринял всю информацию очень даже спокойно и адекватно. Я начал свыкаться с мыслью, что Монику уже не спасти.

Доктор Гейз сказал, что было бы разумно ей оставаться в больнице и не покидать ее пределов, с чем я, конечно же, согласился. Нечего ей делать дома, пусть лучше остается под присмотром врачей. Тем более доктору Гейзу я доверял как себе, даже больше.

– Она очень слаба, Тэхен, – предупредил меня врач, когда мы остановились у палаты. – Веди себя спокойно и не давай ей новых поводов для истерики. Договорились? Смерть матери сильно подкосила Монику, и я не знаю, что может произойти с ней. В любую минуту можно ожидать чего угодно.

– Сколько ей осталось, док? – я все оттягивал этот вопрос, но я должен был знать.

– Я сам не знаю. Опухоль может повести себя совершенно неожиданно.

– Ну а приблизительно? Есть же какие-то рамки, сроки…

– До ее переезда в Лондон у нее оставалось пару лет, – мистер Гейз вздохнул, с сожалением поджимая губы. – Сейчас же… На нее свалилось слишком много, сроки резко сузились.

– Сколько?

– Я не знаю, Тэхен… Может, полгода, может, пару месяцев. С такими приступами, как у нее, долго не живут. Она не проходила должное лечение, все рвалась в Лондон. Даже когда ее привозили сюда недавно, она отказалась тут оставаться и уж больно хотела домой. Правда, в ту ночь ее принимал другой доктор… Я бы ее не отпустил.

– Хорошо, я понял, – дрогнувшим голосом отозвался я, накрывая пальцами дверную ручку. – Я пошел?

Мистер Гейз кивнул, сказав, что будет у себя в кабинете, если что, и оставил меня одного. Впервые помолившись про себя (не знаю, зачем я это сделал), я вздохнул и вошел в палату к Монике.

Может, потому что я сильно нервничал, может, потому что находился в стальном оцепенении, мне показалось, что в палате стоит невероятный холод – словно отопление выключили, а за окном наступила суровая русская зима. Поежившись, я надел куртку, которую все это время таскал в руках, и устремил свой взор на единственную постель. Моника лежала под одеялом с закрытыми глазами и выглядела умиротворенной. Ее спокойное лицо, с которого я не так давно вытирал бесконечные капли слез, так и притягивало внимание. Это лицо, которое я впервые увидел, заходя в кабинет, на которое я смотрел в столовой, на трубе, в автобусе… Я старался запомнить каждую деталь, я так хотел не забыть Монику, что под напором моего пытливого взгляда она медленно раскрыла глаза. Ох, эти печальные голубые глаза… Я готов был утонуть в них, отдать всего себя глубокой бездне и раствориться на самом дне всепоглощающего отчаяния. Это был райский ад, где находят мирную жизнь заблудшие души.

– Ты пришел… – прошептала она одними лишь губами. – Прости, я сейчас не в самом лучшем состоянии…

– Ничего не говори, – перебил я ее, не спеша подходя к ее кровати. – Моника, я все знаю. Доктор Гейз показал мне твою карту.

Девушка на секунду испуганно округлила глаза, но потом снова погрузилась в прежнее состояние. Она смотрела на меня так, словно извинялась за то, что когда-то соврала, скрыв свой настоящий диагноз, но я не держал на нее зла. Как можно сердиться на почти что ангела? Моника была той девушкой, которая не заслуживает ни капли ненависти. Я готов был простить ей все, тем более в сложившейся ситуации.

– Прости, Тэхен, – из ее глаз быстрыми струйками скатились две слезы, но она тут же их вытерла. – Я не хотела, чтобы ты знал правду.

– Я знаю, – я аккуратно сел на постель рядом с Моникой и взял ее за руку. В эту секунду мне показалось, что я держу не человеческую ладонь, а нежное крылышко хрупкой птицы. – Моника, я буду рядом с тобой до самого конца, я не оставлю тебя.

– Не нужно таких жертв, я не заслуживаю твоей свободы. Не трать на меня время и живи так, как хочется тебе, Тэхен, ты и так настрадался, когда приехал сюда.

– Не смей так говорить, Мон, – я покрепче стиснул ее пальцы, – твои слова обижают меня. Я хочу быть рядом, понимаешь? Мне это нужно. Мне ты нужна.

Моника отвернулась от меня и заплакала. Она все еще стеснялась своих слез, своей слабости, и мне казалось это глупым. Даже я не побоялся закатить грандиозную истерику в кабинете мистера Гейза, а она не может этого себе позволить. Тут, в палате, рядом со мной, Моника стыдилась собственных эмоций. Дурочка…

– Мон, тебе не нужно… – начал я, но девушка меня внезапно перебила.

– Ты знаешь, почему я избегала тебя, игнорировала? – спросила она, не повернув головы.

– Потому что я тебя раздражал? – я слабо улыбнулся. – Знаю, я та еще свинья…

– Нет, дело совсем не в этом, – всхлипнув, Моника с усердием поднялась так, чтобы сесть лицом ко мне. Она смотрела в мои глаза, держала меня за руку и выглядела такой слабой и беззащитной, что я снова готов был пустить скупую мужскую слезу. – Я влюбилась в тебя в день нашей первой встречи. Помнишь, как мы столкнулись в дверях кабинета? Ты поздоровался со мной, а я испуганно убежала прочь. С тобой еще Чонгук был. Ты не выходил у меня из головы… Такой крутой, веселый парень, от которого без ума все девчонки. Ну как тут удержаться перед соблазном? Я знала, что у нас нет будущего из-за моей болезни, я знала, что ты попытаешься добиться меня, ведь ты был так настойчив, но я не хотела делать больно нам обоим. Конечно, изначально я думала только о своих чувствах, но потом, когда ты переехал ко мне, стала задумываться и о твоих. Я надеялась, что все обойдется, что мы вернемся в школу, ты забудешь обо мне и снова будешь кадрить других девчонок, влюбленных в тебя по уши, но видишь, как все закрутилось… Мне было неимоверно сложно отказывать тебе, вести себя холодно и отстраненно, потому что сердце трепетало при виде тебя. Я мучилась, плакала каждую ночь. Больше всего на свете я хотела быть твоей, и когда ты проявлял знаки внимания, я едва держала себя в руках. Хотелось плюнуть на все и забыться в твоих объятиях, но мы никогда не сможем быть вместе, Тэхен.

Я не верил своим ушам, вся жизнь пролетела перед глазами. Девушка, которую я отчаянно добивался, все это время любила меня и отказывала только из-за болезни. Слов нет… Я, правда, не знал, что сказать, и тупо сидел с раскрытым ртом. Разве такое бывает в жизни? Разве может история сложиться именно таким образом? Господь, ты сыграл со мной слишком злую шутку, у тебя отвратительное чувство юмора.

– Вот это ирония… – усмехнувшись, я опустил голову, покачав ею. – А я-то думал, что настолько сильно бешу тебя. Оказывается, ты любишь меня… И знаешь, что самое обидное? Я влюбился в тебя, Мон, влюбился так сильно, что душа болит. Почему все так происходит, скажи мне? Единственная девушка, которая проложила дорогу к моему сердцу, никогда не сможет быть моей.

– Единственный парень, который проложил дорогу к моему сердцу, никогда не сможет быть моим, – повторила она шепотом мои слова, только в своем русле. – Я не знаю, Тэхен, не знаю… Жизнь любит распоряжаться чужими судьбами так, как ей вздумается.

– Это несправедливо… У нас совсем нет времени.

Опустившись вниз, я устроил голову на животе Моники, бережно обняв ее. Она нежно гладила меня по волосам, по лицу, и я ощущал себя верным стражем своей несчастной королевы. Невероятное спокойствие забрело ко мне в душу под напором ласк любимой девушки. Вот оно, ускользающее счастье, которое я пытался ухватить руками, но оно, подобно горячему песку, исчезало между пальцев навсегда.

– Я не хочу умирать, Тэхен… Не хочу… – шептала Моника, беспомощно всхлипывая, пока я с нежностью целовал ей руки. – Слишком рано… Я хочу быть с тобой.

– Ты не умрешь. Я не позволю. Пусть даже лично встречу смерть с косой и перегрызу ей глотку. Ты будешь жить, я обещаю.

В ту ночь мы не расставались до самого утра. Нам никто не мешал, доктор Гейз не нарушал наш покой, и мы смогли полностью отдаться друг другу – мы не только болтали обо всем на свете, судорожно боясь что-то упустить, но и занялись любовью. Да-да, любовью, а не сексом, как это обычно со мной случалось. Я был предельно осторожен: осыпая поцелуями лицо и тело Моники, я старался прикоснуться к каждому миллиметру ее бархатной кожи; я ласкал ее аккуратную, упругую грудь, боясь навредить, обжигал горячими прикосновениями ребра, бедра и ноги, между которыми устроился в конце своего любовного путешествия, чтобы сделать Мон очень-очень приятно – я хотел показать, как сильно я смог ее полюбить. Она не была невинной, но что-то упорно мне подсказывало, что в ту ночь она впервые отдалась этому прекрасному чувству. Впрочем, как и я сам. Поцелуи кружили мне голову. Я впервые ощутил, каково это – целовать человека, которого действительно любишь. Это были глубокие, чувственные поцелуи, в которых я захлебывался с невероятным наслаждением. Наши языки непримиримо боролись друг с другом, наше дыхание сливалось воедино, а тихие стоны и всхлипы (мы боялись нарушить ночную тишину больницы) создавали прекрасную мелодию, которая отдавалась эхом в моей голове. Я был сверху и постоянно смотрел на Монику. Я старался запомнить ее такой – раскрепощенной, свободной, полной наслаждения и любви ко мне, которая была целиком и полностью взаимна. Я двигался плавно, страстно желая проникнуть в хрупкое тело как можно глубже, то ускорялся, то замедлялся, и нам обоим было очень хорошо… Ощущая, как ногти Моники впивались в мою напряженную спину, оставляя после себя красноватые полосы, я сдавленно шипел ей в губы и моментально получал поцелуй, полный ласки и нежности. Нет такого зверя, которого нельзя было бы приручить. Моника приручила меня, меняя всю мою сущность до неузнаваемости. Я слушал, как тихо постанывает моя исчезающая любовь, смотрел, как она извивается подо мной, видел в ее глазах неподдельное удовольствие и плакал про себя. Это была наша лучшая, первая и последняя ночь…

– Если бы я был Фаустом, то продал бы душу не за познание всех тайн мироздания, а за тебя, – сказал я Монике, прикасаясь своим лбом к ее. Наши мокрые от слез лица будто бы являлись отражением друг друга. – Я люблю тебя.

– И я тебя люблю, Тэхен, – прошептала Мон в мои губы, закрывая глаза от наивысшего наслаждения.

Через несколько дней она закрыла глаза навсегда.

========== Глава XIV ==========

Пятнадцать лет спустя.

США, Нью-Йорк.

***

Моника бежала по пустому, просторному коридору, быстро минуя многочисленные двери. Глазами она искала табличку «КОНФЕРЕНЦ-ЗАЛ». Ее ноги порой путались в слишком длинном платье, и юная красавица спотыкалась, недовольно морща личико. Ей срочно нужно было попасть к родителям, ведь конференция вот-вот начнется. Пышные волосы, собранные в аккуратную прическу в виде высокого пучка, небрежно выбивались прядями, падая на взмокший лоб. Я стоял в самом конце коридора и наблюдал за этим милейшим, любимым созданием. Она не замечала меня, так как ее глазки бегали по высоким дверям и золотистым табличкам, поэтому я мог со спокойной совестью следить за Моникой и улыбаться. Моя маленькая прелесть… Вот она остановилась, чтобы перевести дух, и наши глаза встретились.

– Папа! – закричала она и кинулась навстречу мне. Я опустился на одно колено и вытянул руки вперед, чтобы поймать свою принцессу. – Я была в туалете и так боялась опоздать!

– Не волнуйся, Моника, без тебя мы бы не начали, – я щелкнул по носу маленькую копию себя, поднял ее на руки и вместе с ней зашел в конференц-зал.

Народу собралось слишком много, чтобы я смог спокойно пройти к сцене. Момо уже ждала нас. Она выглядела великолепно: темно-зеленое платье идеально подчеркивало стройную фигуру моей жены, черные локоны обрамляли ее доброе лицо, а лучезарная улыбка дарила волшебное тепло не только мне, но и всем собравшимся. Завидев нас с Моникой, она засияла от счастья и поцеловала меня в щеку, когда я к ней подошел.

– А вот и мы, – я осторожно поставил дочь на ноги, после чего обнял Момо за талию. – Я так волнуюсь… Все кипит внутри.

– Не переживай, дорогой, ты самый лучший, – Момо ласково погладила меня по щеке, а после опустила взор на наше самое прекрасное творение. – Моника, мы же любим папу? Мы верим в него?

– Да! – гордо заявила моя малютка, заставив меня растрогаться.

С минуты на минуту должна была начаться конференция, посвященная обсуждению нового медицинского препарата, находящегося в стадии разработки. Я трудился со своей командой днями и ночами над лекарством, которое должно было победить одну из самых ужасных болезней современного мира, отбирающую надежды даже у отчаянных и стойких. Мы боролись с раковыми опухолями.

Решение стать врачом пришло ко мне пятнадцать лет назад по определенным и понятным многим моим знакомым причинам… Я захотел быть тем, кто поможет людям, кто подарит им потерянную веру в счастливое будущее, кто вселит в сердца надежду на победу и крепкое здоровье.

Каждый день я вспоминал те сны, которые приходили в мою голову по ночам, когда я жил в Ливерпуле. Тогда еще я не подозревал о том, что они пророчили мне реальное будущее, тогда еще я возмущался и не понимал, но теперь все встало на свои места. Тогда еще Моника Чандлер была жива…

Я поменялся, поменялась и моя жизнь.

– Тэхен!

Кто-то со всей силы хлопнул меня по спине, и я обернулся. Передо мной стоял повзрослевший, еще больше возмужавший Чон Чонгук. Мы не виделись почти год. Так как я переехал жить в Нью-Йорк, а он обратно в Сеул, наши встречи не были столь частыми, как хотелось бы, но мы хватались за любую возможность, чтобы увидеться. Он работал татуировщиком. Гук стал таким профессионалом, что открыл собственный салон, в который приходили не только простые люди, но и знаменитости. Мой лучший друг не был обделен талантом и делал поистине стоящие вещи.

– Гук! Я знал, что ты приедешь, – счастливо улыбаясь, я обнял его крепко-крепко, стискивая беднягу в своих руках. – Как же я скучал, чертяга!

– Я тоже рад тебя видеть, дружище, – кряхтя, Чонгук освободился от моих тисков и отошел на шаг назад, чтобы поздороваться с Момо и внимательно рассмотреть мою дочь. – Какая красавица Моника. Глазки мамины, а вот нос папин. Даже такая же родинка, как у тебя, Тэ. Она подросла. Когда мы в последний раз виделись, она была ниже. Совсем невеста.

– Вот родишь сына, и будет невеста, – подмигнув дочери, я глянул на Гука. – Ну что, как у тебя на личном? Обзавелся гаремом?

– Нет, я наконец-то встретил ту самую единственную, – Чонгук гордо заулыбался, а моя жена радостно хлопнула в ладоши. – Кэтрин Льюис. Слышали о такой? Она давала концерт у нас в Сеуле и как-то вечерком заглянула ко мне в салон, чтобы набить тату. Так мы и познакомились.

Только глухой или ленивый не слышал о Кэтрин Льюис. Молодая, по-настоящему талантливая певица, покорившая не только Америку, но и добрую половину всего земного шара. У нее был выдающийся голос, от которого мурашки бегали по всему телу. Я сам слышал пару ее песен и остался полностью доволен.

– Да ты что? – я округлил глаза и засмеялся, параллельно обнимая любимую жену. – Кэтрин Льюис твоя девушка?!

– Невеста, – тихо поправил меня Гук, загадочно улыбаясь. – Ну, почти невеста… Сегодня я хочу сделать ей предложение.

– А где она сама? Почему не пришла? – спросила Момо.

– У нее репетиция, скоро концерт. Кэт очень расстроилась, что не смогла прийти, она так хотела познакомиться с вами. Я ей столько про вас рассказывал! Но ничего, у нас впереди целая жизнь, верно?

– Верно, – положив руку на плечо Чонгука, я улыбнулся ему, и мы еще раз обнялись.

Когда меня вызвали на сцену, чтобы я смог рассказать побольше о своей деятельности и пока что не готовом полностью препарате, меня пробила дрожь во всем теле. Я нервничал, но старательно скрывал обрушившийся шквал эмоций в себе. Взглянув на жену и дочь, я улыбнулся им, ощущая их незаменимую поддержку и любовь, и под аплодисменты поднялся к деревянной трибуне, на которой были установлены микрофоны.

Со сцены в зал смотреть было удобнее, но невероятно страшно. Я видел кучу лиц, кучу людей – знакомых и незнакомых: вот моя семья, любимая Момо и маленькая Моника, вот Чонгук в кожаной куртке, из-под которой виднелись татуировки собственного производства, вот доктор Гейз, который стал не только моим наставником, но и близким другом, вот моя тетя, которая, как всегда, опоздала (она приехала одна, без мужа)…

Отец так и не появился в моей жизни. Я совершал попытки сближения с ним, но ему ничего не было нужно – отцу вполне хватало пары банок пива и кабельного ТВ. Когда родилась Моника, я решил познакомить ее с дедушкой, но увидев, что творилось у него в доме, идея моментально отпала. Слава Богу, что родители Момо оказались добрейшими и интеллигентными людьми, которые радушно приняли и своего зятя, и крошку-внучку.

Что стало с Джеймсом и его сыновьями, я не знал. Последний раз я видел их в зале суда, когда давал свидетельские показания насчет убийства Саманты Чандлер. Джеймсу грозил приличный срок, а вот Джону и Ричарду – поменьше, они шли как соучастники. Я был счастлив, что виновные понесли заслуженное наказание, но какой ценой оно стоило…

Ходили слухи, что Эмбер сразу после школы выскочила замуж за французского бизнесмена и укатила с ним прямиком в Париж, даже не получив высшего образования. И почему я не был удивлен? Когда-то, пару лет назад, Чонгук рассказывал, что она появлялась на обложках глянцевых журналов в качестве модели, и даже показывал мне их. Эмбер почти не изменилась: все те же широко распахнутые глаза, стройная фигура, взгляд самоуверенной тигрицы, только вот губы стали еще больше – пластическая хирургия творит чудеса. Мне было так странно смотреть на нее… Когда-то эта девушка сходила по мне с ума, а теперь щеголяет по всем подиумам Парижа и наверняка уже не помнит, кто такой Ким Тэхен.

Желание жениться на Момо пришло ко мне не сразу. Как я уверял еще в школе, если бы я и захотел обзавестись постоянной спутницей, то ею стала бы добрая, воспитанная Момо. После смерти Моники Чандлер я долго не мог вернуться в привычную жизнь, ходил посеревший, молчаливый и хмурый, как осенняя туча. Мне понадобилось слишком много времени, чтобы прийти в себя, забыть про горькие слезы и снова улыбаться. Момо, на мое удивление, оказала нужную поддержку, она была рядом всегда, и через три года после выпускного я сделал ей предложение. У нас родилась прелестная дочь, над именем которой мы не стали долго думать. Я был благодарен Момо за ее женскую мудрость и понимание. Моя жена оказалась святой, и я не боялся столь громких слов.

Я смотрел на каждого и думал о том, как круто изменилась моя жизнь благодаря скромной, тихой девочке, которая когда-то перешла в нашу школу. Мы столкнулись в дверях, сталкивая и наши судьбы. Если бы не она, я никогда бы не стал врачом, человеком, твердо стоящим на ногах. Моника Чандлер, моя первая любовь, девушка, в честь которой я назвал свою дочь, ради которой поступил в медицинский и надел белый халат. Я никогда ее не забуду. Каждые полгода мы с Момо приезжали к ней на кладбище в Ливерпуль, каждые полгода я стоял возле ее могилы и разговаривал с невидимым, но до боли знакомым силуэтом. Я благодарил Монику Чандлер за то, что она когда-то появилась в моей жизни, стала незаменимым спутником и путеводной звездой. Я не знал, что было бы, будь она жива, но был стойко убежден в одном: люди появляются в нашей жизни не случайно, и не нужно противиться судьбе, если она подталкивает тебя на верный путь, пусть даже болезненными и горькими пинками – в итоге все всегда будет хорошо. Это самый главный жизненный закон.