Текст книги "Я тебя никому не отдам (СИ)"
Автор книги: Анастасия Франц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)
Глава 7
Давид
Чертовка. Новый удар. С глухим стуком кулак упёрся в деревянную дверь соломенного цвета, покрытую лаком. По ту сторону тишина, что напрягает меня больше, чем что-либо сейчас. Не нравится она мне. Знаю, чёрт побери, что сам виноват. Не нужно было говорить ей эти последние слова, после которых она замолчала, и в комнате не слышно ни одного звука, словно там никого нет.
– Аля! – рык вырывается из моего горла, но в ответ тишина.
Эта девочка выводит меня из себя так, как ещё никто до неё, но и с тем внутри тлеет фитиль, грозящий взрывом.
Мне невыносимо было смотреть на малышку там внизу. Я видел, что слова её матери причиняют ей невыносимую боль, её будто резали по живому. От каждого произнесённого слова лицо её передёргивалось, будто от ударов. Видел, как на её миленьком личике проносится ураган эмоций: от боли, которой она пропиталась, до ненависти, что теперь сидит в её душе, как заноза. И я её понимаю.
Понимаю, потому что так же ненавижу, как и она.
С этим сложно справиться, а подняться ещё тяжелее. Но если я взрослый мужчина, то она ранимая маленькая девочка, которая только-только начинает делать свои первые шаги, и подобный удар в спину для неё припасла родная мать, которой нет дела до дочки, которой больно и плохо.
Она там за дверью совсем одна. Ей страшно и больно, отчего мне становится страшно за неё.
В моей душе явственно прорастает безграничная жалость. Этот прекрасный цветок погубили, оборвали у птички её крылья, не дав даже взлететь. Она барахтается, кричит чайкой, срывая свой голос до хрипоты, пытается лететь – но крылья… их нет.
Их беспощадно вырвали, оставив глубокие шрамы, раны, что болят, саднят, и от этого хочется сброситься с высоких скал, чтобы всего этого не чувствовать.
Предательство родного человека, а тем более матери, самое ужасное, что может быть у ребёнка. И мне невыносимо видеть и знать, что Але плохо и больно.
До сих пор вижу её глаза, полные боли, отчаяния и слёз, что медленно стекали по её лицу. Как она зажмуривала глаза, прижимала к груди тонкие руки, пытаясь отгородиться ото всех. Это невыносимо. Я очень хорошо понимаю её сейчас.
– Аля, – пытаюсь вновь заговорить, но уже мягче, прислоняясь к двери лбом.
– Я ненавижу тебя, – тихий голосок.
– Взаимно, – срывается с моих губ.
Кулак врезается в дверь так, что, кажется, скоро она сорвётся с петель.
Больше ничего не сказав, поворачиваю в сторону лестницы, направляясь вниз.
В гостиной всё так же спокойно сидят мать Али и мой отец, о чём-то разговаривая. Им нет дела до чувств хрупкой маленькой девочки, особенно меня поражает Ольга, которая не сдвинулась с места, когда её дочь, спотыкаясь, бросилась наутёк в свою спальню. Она лишь тяжело вздохнула и поплелась к дивану, присаживаясь рядом с отцом.
Это я сорвался, понёсся следом, пытаясь докричаться до девчонки, пытаясь поговорить, успокоить, сказать хоть какие-то слова. Сделать хоть что-то, чтобы облегчить ту боль в глазах и пустоту, что поселилась внутри Али.
– Как она? – спрашивает отец, поднимая на меня взгляд.
Я лишь молча прохожу мимо него, усаживаюсь в то самое кресло, где ещё некоторое время назад сидел. Мои руки расслабленно ложатся на подлокотники, но вот только внутри никакого, чёрт возьми, спокойствия.
Что-то внутри не даёт мне спокойно существовать. Какое-то дурное предчувствие.
Поднимаю взгляд вверх на лестницу, желая увидеть эту девчонку. Но там пустота. Волнуюсь. Я, чёрт тебя подери, волнуюсь, что она в таком состоянии одна и может сделать с собой всё, что угодно. Её предали, растоптали. Одна, покинута, брошена. Неизвестно, что у неё в голове.
Опускаю голову. Подношу пальцы к вискам, сжимаю их. От всего этого голова разболелась.
Мать Али о чём-то щебечет с моим отцом, а я не обращаю на них никакого внимания. Мне нет никакого дела до того, что у них. Мне жаль эту девочку, которая осталась совсем одна.
Чёрт, опять эта заноза, прочно же она засела в моих мыслях.
Массирую виски, пытаясь прийти в себя и здраво обо всём подумать. Мне нет никакого дела до этой семьи, а в частности – до Саши. Она мне никто. Только лишь будущая сводная маленькая сестра. Никто.
Но отчего же тогда душа не на месте?…
В кармане неожиданно зазвонил телефон. На дисплее высветилось “Лана”.
Чёрт! Ещё её мне здесь не хватало. И так приходится за этой девчонкой смотреть.
Встав и ничего никому не сказав, решил выйти на веранду, чтобы там поговорить с девушкой и узнать, чего она хочет. На улице был уже вечер. Воздух оказался прохладным. На мне была лишь чёрная футболка, но холода не ощущал. Только прохладное, еле ощутимое дуновение ветерка.
– Да, Лана, – ответил холодно.
– Привет, котик, – поморщился от её ласкового прозвища.
Сколько раз говорил ей не называть меня так. Бесит. Что за женщины?
– Что ты хотела? Мне некогда, – Добровольская вздохнула на том конце провода томно, отчего сразу стало понятно, чего она желает и для чего позвонила.
– Ты приедешь? Я очень соскучилась.
– Нет, – холодное, отстранённое. – Мне некогда, Лана, поговорим потом, – и больше ничего не сказав, бросил трубку.
Поднял голову вверх, прикрыв глаза и сунув руки в карманы брюк. Лёгкий ветерок ударил в лицо. Я отпустил все мысли, хоть и было это нелегко. Они постоянно крутились вокруг маленькой девочки, похожей на испуганного оленёнка.
Чёрт!
Кулак полетел в деревянный столб, что держал крышу над верандой. Я злился сам на себя и не мог понять почему. С губ сорвался рык. Резко провёл ладонями по лицу, взъерошил волосы.
Развернулся, вновь направляясь в дом. Ночевать здесь не планировал, но теперь просто не могу взять и уехать, когда увидел, в каком сейчас состоянии Аля. Самое ужасное то, что она не открывает дверь и не хочет со мной разговаривать. А мне казалось, что благодаря сегодняшней встрече там, на кладбище, мы начали доверять друг другу. Может, слишком быстро и слишком рано, но доверять. А сейчас всё это полетело в одно место. И я совершенно не знаю, как наладить теперь с ней контакт.
Ольги вместе с отцом уже не было. Наверное, ушли в спальню. Полякова даже не удосужилась спросить, как её дочь, я уже не говорю о том, чтобы пойти к ней и попытаться с ней поговорить. Разве у этой женщины после этого есть душа?
Я в этом глубоко сомневаюсь.
Подойдя к бару, достал бутылку виски и стакан. Налил в него янтарную жидкость, присел в кресло. Неразбавленный алкоголь жгучей лавой опалил горло, но это была приятная боль. Стало немного легче.
Откинув голову назад, прикрыл глаза. Спать совсем не хотелось, но вздремнуть не помешало бы. Завтра утром придётся ехать в офис. Много волокиты с бумагами и два собрания, впереди подписание договоров о партнёрстве.
Краем уха услышал шорох. Почти ели уловимый. Свет везде был погашен, поэтому разглядеть что-то во тьме было нереально. Раскрыл глаза, пытаясь ухватить, поймать движения, пытаясь определить, кто это.
Взгляд поймал маленькое худенькое тельце. Аля.
Она медленно и осторожно спускалась вниз по лестнице, но всё равно половицы скрипели.
– Куда собралась? – голос злой, холодный, а в душе разлилась тревога.
Девочка замерла на последней ступеньке. Я ухватил глазами, как она повернула голову в мою сторону. Продолжил так сидеть, не сдвинувшись с места. В правой руке крутил стакан с янтарной жидкостью. Лишь слегка его пригубил, чтобы снять то напряжение в душе, которое сковало в тиски.
– Что ты здесь делаешь? – отстранённо.
– Вот скажи мне, – начал я, игнорируя её вопрос. – У тебя мозги есть? Куда ты собралась на ночь глядя? Тебе захотелось приключений на свою пятую точку? – начинал злиться.
Эта маленькая девчонка выводит меня из себя своими глупыми поступками. Чего стоил, например, её сегодняшний визит на кладбище с мокрой головой и в лёгкой футболке.
Внутри я злился на Алю. Захотелось подойти, рвануть на себя, положить к себе на колени животом вниз и отшлёпать, чтобы прежде всего думала о себе. Дрянная девчонка.
Резко встал. Так, что Аля дёрнулась, вновь впечатываясь в стену, как сегодня, когда спустилась к нам вниз в первый раз.
– Я услышу ответ? – приближаюсь к ней всё ближе, пока между нами не осталось крохотное пространство. Каких-то жалких пять сантиметров.
Аля была настолько маленькая, что доставала мне лишь до середины груди. Девочка подняла на меня свои глаза. Было темно, но я отчётливо выхватил из темноты два омута. В них пустота и боль, отчего внутри что-то зашевелилось.
– Это не твоё дело, – проговорила мне прямо в лицо. – Ты мне никто, поэтому не считаю себя обязанной говорить, куда собралась.
Её слова резали слух.
– Так вышло, что я теперь твой старший брат, значит, я несу ответственность за тебя, – рыкнул, схватив за локоть, неосознанно прижимая к своей груди.
– Ты мне никто, – крикнула, вырывая свою руку.
Нависнув над ней, поставил руки по обе стороны от неё, забрав в своеобразный кокон.
– Ты понимаешь, что никому нет до тебя дела? – в её глазах проскользнула боль, отчего за эти слова захотелось врезать самому себе в морду.
Это ложь. Каждое слово.
Просто потому, что мне почему-то есть до неё дело.
– Вот именно. Так что проваливай! – толкнула в грудь ладошками, собираясь меня оттолкнуть, чтобы смогла сбежать.
Но я среагировал быстро, схватив за запястье, рванув на себя.
– Ты пойдёшь в свою комнату и не будешь где попало шляться ночью. В мои планы не входит разыскивать по ночам маленьких, взбалмошных девочек, – и больше ничего не сказав, повернулся к лестнице, ведущей на второй этаж, двинулся наверх, не прекращая держать эту девчонку за запястье.
Она вырывалась, что-то говорила, но я шёл как бык, не видя преград. Собственно, их и не было. Со злостью толкнул дверь её комнаты и с силой впихнул внутрь девчонку.
– Ты останешься здесь. И если я зайду сюда через час и тебя здесь не обнаружу, пеняй сама на себя. Меня попросили присмотреть за тобой, и я намерен это выполнять.
– Ты мне никто. Ты не имеешь права так со мной разговаривать и указывать, что мне делать, – крикнула в лицо, а в глазах я снова увидел боль, съедающую её. Маленький кулачок впечатался мне в грудь. В её глазах ненависть. – Я ненавижу тебя! – подтвердила свой взгляд словами.
Мне вдруг захотелось подойти, обнять, сказать утешительные слова или просто помолчать, но хоть на немного притупить эту боль и пустоту, что поселилась в ней и пока не желает выходить.
Мне жалко её.
– Взаимно, – холодно ответил и вышел, прикрыв дверь.
Ольга выделила мне комнату, в которой была отдельная душевая. Залез в неё, открыл кран, подставляя голову под струи прохладной воды.
Вода текла по моему телу, смывая этот день. Опершись ладонями о стену, опустил голову вниз, прикрыв глаза. Вода падала на шею, переходя на косые мышцы рук, спины.
В голове была Аля и её ненависть ко мне и ко всем, кто находится в этом доме.
Освободился я, как и говорил, через час. Двинулся в сторону комнаты будущей сестрёнки. Дойдя, без стука распахнул её.
Как я и думал – её нет.
Кулак полетел в дверь. Дрянная девчонка. Чертовка. Всё же ослушалась меня. Развернувшись, рванул вниз.
Мне нужно её найти.
Одна эта мысль билась у меня в голове. А в сердце затаилось беспокойство.
Глава 8
Александра (Аля)
Шаг. Взмах крыльев. Полёт. Резкий удар. Падение.
Каждый раз, когда я пытаюсь завершить полёт, внутри меня поднимается боль и наносит сокрушительный удар – такой, что я падаю, будто подстреленная дичь. Я пытаюсь отрешиться от неё, пытаюсь почувствовать лёгкость, я пытаюсь лететь – и раз за разом я натыкаюсь на невидимую стену, созданную мной самой, моей невыносимой болью.
Ноги стёрты в кровь от того, сколько раз я пытаюсь взлететь, но всё бесполезно. Лишь падение и жжение в пальцах ног – это всё, что мне удалось.
Часто дышу, опираясь одной рукой о паркет старого театра, сидя на нём в приглушённом свете софитов. Вторая рука лежит на груди, пытаясь утихомирить сердцебиение, которое бьётся как ополоумевшее. В ушах стоит гул. Всё звенит так, что хочется прогнать этот шум, закричать.
Прикрываю глаза. Машу головой из стороны в сторону, пытаясь отогнать мушки перед глазами. Делаю вдох. Поднимаю голову и сама встаю. Слегка пошатнулась, но всё равно встала. Не время расслабляться.
Шаг. Взмах крыльев. Полёт. Резкий удар. Падение.
Вновь и вновь я чувствую одно и тоже. Падение. У меня ничего не получается, но я продолжаю оттачивать приобретённую с годами технику. Я знаю её наизусть – делаю на автомате. Только вместо красивого полёта я падаю.
Падаю, стирая ноги, причиняя себе всё больше и больше боли. Не знаю, почему я это делаю. Может, хочу чувствовать телесную боль, а не душевную. Заглушить все внутренние рецепторы наглухо. Чтобы вместо той пустоты наконец пришёл покой. Душевный покой.
На часах ночь. Театр закрыт, но у меня есть свой ключ, чтобы вот в такие моменты сюда приходить и заниматься. Пытаться выплеснуть всю боль и отчаяние, что скопилось внутри меня. И как бы я ни старалась вывернуть её наружу, чтобы избавиться от неё – она не уходит. Прикипела ко мне наглухо, что не отдерёшь. Как ни стараюсь, чувствую только пустоту и всепоглощающую боль.
Только лишь бездонные чёрные глаза как наваждение. Они проникают внутрь, причиняя больше боли, от которой трудно дышать.
В голове набатом стучат слова Давида: “Ты понимаешь, что до тебя нет никому дела?”
И мой тихий ответ. Но в голове: “Да, понимаю”.
Я понимаю всё. Вот только не становится от этого легче. Совсем. От его слов больно. Адски. Он режет без ножа, кромсает и так моё израненное сердце. Так, что хочешь растерзать кровоточащее сердце острыми ногтями, впиться в него зубами, истерзать, чтобы от него не осталось ничего. Чтобы стать свободной от образовавшейся пустоты.
Шаг. Падение.
Шаг. Полёт. Падение.
Не могу больше. Падаю, сдирая со своих ног пуанты, со злостью откидываю куда-то в сторону. Тяжело дышу. Я ненавижу этот мир. Я ненавижу всё, всех, кто отобрал у меня самое важное в жизни – папу.
Эта потеря причиняет глубокую, ноющую боль, отчего на её месте – с левой стороны, под сердцем – хочется почесать, сдирая кожу.
Давид. Это имя набатом стучит всё время, пока сидела в комнате, ожидая, пока уйдёт мужчина, а потом, проскользнув мышкой, убежать из-под его носа, чтобы отправиться туда, где я могу душой отдохнуть.
Вот только мне совсем не становится легче. Наоборот. Всё сложнее и тяжелее. Душевно. У меня ничего не получается, как я ни стараюсь, словно кто-то специально наносит мне невидимые удары, от которых не подняться. Я падаю безмолвной птицей, но всё равно встаю.
Я должна это сделать ради папы. Ради человека, который в меня верил, который любил. Который оберегал меня от всего плохого в этой жизни. И если сейчас я сдамся, то кто я буду после этого? Я предам отца в первую очередь, а потом себя. Это моя мечта, поэтому я должна бороться во что бы мне это ни стало. Встать и идти с высоко поднятой головой, ровно держа спину.
Глубокий вздох. На миг прикрываю глаза. Резкий выдох. Распахиваю веки.
Я должна это сделать.
Где-то в стороне лежат пуанты, но я даже не смотрю на них, собираясь сделать пируэт без необходимой вещи.
Шаг. Взмах крыльев. Поворот. Падение.
Шаг. Взмах крыльев. Поворот. Падение.
Чёрт. Злюсь. Ничего не получается, но я не сдаюсь, стараясь сделать пируэт так, как я умею.
Делаю глубокий вздох, прикрываю глаза. Лёгкий шаг. Взмах крыльев. Папа. Поворот. Один поворот. Второй. Третий. Я наконец лечу. Давид. Боль. Падение.
Приземляюсь на колени, сдирая вновь кожу, подставляя под удар и ладошки. Морщусь. У меня почти получилось. Вот только перед мысленным взором возникли глубокие глаза, сбивая меня.
Опускаю голову вниз, опираясь ладонями о старенький паркет, который покрывали много раз лаком, чтобы сохранить вид. Но со временем всё стирается. Провожу по сцене рукой. Прикрываю глаза. Делаю глубокий вздох.
– Аля! – громкий крик пронзает тишину.
Резко поднимаю голову вверх, сталкиваясь взглядом с тем, кого совсем не ожидала здесь увидеть.
Давид.
Что он здесь делает? Как меня нашёл?
От шока распахиваю глаза, не веря в то, что вижу перед собой. Давид стоит возле входа, в самом начале красной дорожки, по бокам которой тянутся ряды театральных кресел – обычных деревянных с сидением и спинкой из красного велюра.
Мы смотрим друг на друга, не отводя взгляда. Медленно, шаг за шагом мужчина начинает двигаться в мою сторону. Напрягаюсь. Резко встаю.
– Что ты здесь делаешь? – злюсь на него.
– Это я хочу спросить, какого чёрта ты здесь делаешь, когда должна быть дома в своей спальне, а не в этом обшарпанном театре, – злится, рычит.
Его руки сжаты в кулаки. Так сильно, что, когда он поднимается по ступенькам на сцену ко мне, вижу на его руках вздутые вены, и как кадык на шее дёргается. Злится, недоволен, но мне нет никакого дела до всего этого.
– Не смей! – крикнула. – Не смей произносить ни одного плохого слова в сторону того, что я люблю. И вообще, я не просила меня искать. Я уже взрослая и имею право сама решать, что мне делать, а что нет, – разворачиваюсь спиной к залу, делаю шаг босыми ногами назад. – Ты мне никто! Понял?! Никто!
Его один шаг ко мне. Мой назад.
– Аля, остановись, – рычит, а в глазах беспокойство.
– Убирайся! Уходи! Я ненавижу тебя, – делаю ещё один шаг назад.
Только хочу сказать ему всё, отставляя ногу назад, как цепляюсь ступнёй за какую-то вещь. Она путается под ногами. Делаю ещё шаг, чтобы выпутаться из пуантов, что откинула в сторону, но снова запинаюсь. Лишь в последнее мгновение чувствую, как оступаюсь о край сцены. Удержаться не могу. Нет опоры.
Зажмуриваю глаза. Нет, пожалуйста.
По щеке потекла одинокая слеза.
Здесь высоко. Не разобьюсь, но переломать позвоночник могу. Не хочу терять мечту. Пытаюсь ухватиться за неё. Но нет. Не получается. Хватаю лишь воздух руками.
– Аля! – оглушительный крик.
Я лечу.
Рывок – и крепкие руки прижимают меня к себе. Сжимают в стальных путах так сильно. Моя голова прижата к груди. Слышу, как сердце Давида быстро стучит, дыхание сбито так же, как и моё. Тяжело дышу, вцепляясь мертвой хваткой в его тёмную футболку.
Давид оттаскивает меня подальше от края, сжимая плечи в сильных тисках. Упирается в стену и вместе со мной съезжает по ней. Спина мужчины опирается о стену, я прижимаюсь к его груди, всё так же крепко сжимая в пальцах его футболку, комкая её. Его лицо опускается, зарывается мне в волосы. Дыхание тяжёлое. Шумно дышит. Сердце постепенно замедляет свой ход, успокаиваясь.
Я сижу на корточках меж его ног. Немного неудобно. Затекают конечности, но сейчас это неважно. Глаза прикрыты.
Между нами тишина.
Давид не разжимает объятий, всё так же крепко держит меня в своих сильных руках.
Провожу носом по футболке, собирая его запах – цедровый аромат, нотки моря, свежего бриза и неизменный, неизвестный мне четвертый ингредиент.
– Аля, – его голос охрип, словно он чего-то очень сильно испугался.
Одна рука Давида опускается на поясницу, давит.
– Привстань, – просит тихо на ушко, отчего по позвоночнику проходит ток. – Я не обижу, – уже мягче, и я подчиняюсь.
Будущий братик приподнимает меня за бёдра, соединяет свои ноги вместе, ставя стопы на паркет, я поднимаю ноги, сгибая их в коленях, а он меня опускает вниз так, что я оказываюсь слишком близко к нему прижата, оплетая ногами его тело по бокам. Непозволительно близко друг к другу, если учитывать, что мы будущие родственники. Брат и сестра.
Моё лицо утыкается в его шею. Шумно выдыхаю, а Давид крепче обнимает, опуская голову вниз на моё плечо.
Глава 9
Александар (Аля)
Прислушиваюсь к своим ощущениям, чувствую, что сердце всё так же бьётся, как умалишённое, от того страха, что сковывал меня ещё мгновение назад, когда я летела в пустоту, где было холодно, одиноко. Со мной никого нет рядом. Я осталась одна в этом огромном мире.
Где нет ничего, кроме бездонной чёрной пустоты, что окутала меня как шар, не давая выбраться на свободу и вдохнуть в лёгкие живительный воздух, который позволит продолжать жить так же, как и прежде. Но нет. Она рядом. Совсем близко. В моей душе. Глубоко – так, что от неё нет спасения и шанса выбраться.
Но вдруг крепкие, сильные руки сжимают меня с такой силой, что трудно дышать, но в них так тепло и хорошо, что не хочется никуда исчезать, навечно оставаясь под их надёжной защитой. Он вытягивает меня на свет, не давая упасть окончательно, разлететься, разбиться на части, вдребезги. Спасает от душевной потери.
Лёгкое движение рук Давида по моей спине пронзает меня током. И я понимаю, что он рядом. Слишком близко ко мне. Обнимает своими руками, как будто защищает от всего плохого в этом мире. Его шумный выдох на ухо, чувствую, что внутри его как будто колотит, и моя кожа покрывается мурашками. Я чувствую тепло своего будущего родственника и понимаю, что это то, чего мне не хватало. Чтобы именно так меня сжимали в своих объятиях, словно боясь потерять, но в то же время держа на дистанции.
Я прижимаюсь к нему ближе в поисках тепла, любви, хоть какой-то нежности, чтобы понять, что в этом мире я хоть кому-то ещё осталась нужна. Что я не одна. Со мной есть те, кто меня любит, заботится обо мне, словно я самое сокровенное на Земле.
Но друг наваждение, ещё секунду назад так неожиданно завладевшее мной, моим разумом, чувствами, слетает лёгкой дымкой, возвращая меня в реальность.
Я понимаю. Вспоминаю, с кем я нахожусь здесь. Кто меня обнимает, прижимая к своей груди.
Давид.
Это имя быстро проносится в моей голове, как шторм, ударяя в самое уязвимое место, лишая всяческого контроля и потери себя самой.
Вздрагиваю. Мои ладони ложатся на мускулистую грудь, которую чувствую своими пальцами даже сквозь его футболку. Пытаюсь оттолкнуть, вывернуться, умоляю его, чтобы он отпустил меня, разжал ненавистные мне объятия, от которых всю меня выворачивает наизнанку, убрал свои руки с моей кожи. Чтобы вообще никогда не дотрагивался.
Мне противно. Мерзко.
Я ненавижу его. Он тот, из-за кого моя семья разрушилась. Нет, не он сам разрушил, а его отец. Но он всё знал, а значит, и он виновен в смерти папы.
Предательство окутывает пеленой.
– Отпусти, – шиплю как дикая змея, пытаясь вывернуться из его стальной хватки. – Отпусти! Не трогай меня! – кричу, не желая чувствовать ненавистные руки на своей коже.
– Аля, прекрати, – прикрикивает, но я всё равно выворачиваюсь змеёй.
Одна его ладонь ложится на затылок, он прижимает с силой мою голову к своей груди, не давая пошевелиться, отлипнуть от него. Но я не сдаюсь, продолжая брыкаться, проделывая нужные манипуляции.
– Отпусти! – бью маленьким кулачком в его грудь, пытаясь сделать хоть что-то, чтобы он выпустил меня из своих рук, не трогал, не прикасался.
Но кто я против сильного взрослого мужчины? Так – маленькая, одинокая, слабая мышка, которая никому не нужна.
Мать предала, сразу же после смерти папы решила выскочить за другого человека, приставившего ко мне своего сына, которого ненавижу всей душой. А то, что именно Александр поручил своему сыну присматривать за мной, у меня нет никакого сомнения. Но и его сыну я тоже не нужна. Давид лишь выполняет просьбу своего отца.
А человек, которому я была нужна – его нет в живых.
При воспоминании о папе по моей щеке покатилась одинокая слеза. Почему ты меня оставил, папа?
– Не прикасайся ко мне! Слышишь?! Никогда! – пытаюсь вновь ударить, всхлипывая, но не получается – Давид ловит кулак, заводя две мои руки мне за спину.
– Смотри на меня, – вновь прикрикивает. Но я не смотрю – отворачиваюсь, зажмурив глаза.
Тогда Давид, держа одной рукой мои запястья, другой ловит подбородок, фиксирует пальцами и поворачивает к себе моё лицо.
– Ты вообще думаешь, что ты делаешь? – прикрикивает. – Ты могла запросто переломать себе позвоночник или ещё хуже – шею. Ты о чём думаешь, дура?! – говорит на повышенных тонах, в глазах злость, которой не было ещё несколько минут назад.
– А кто тебя просил здесь появляться? Ты мне кто, брат, что ли? Никто, – зло смотрю ему прямо в глаза, чтобы он понял, что я его не боюсь. – Ты мне никто! И я не собираюсь тебя слушать, чтобы ты там ни говорил, – последние слова произношу спокойно, но так, чтобы он понял: я не собираюсь плясать под его дудку.
– Я твой брат, – смотрит прямо в глаза своей бездной, проговаривая каждое слово уверенно, твёрдо.
– Никакой ты мне не брат и никогда им не будешь. Ты мне никто. А теперь отпусти меня, – вырываюсь, шиплю. – Мне нужно дальше работать. И убирайся вообще отсюда.
– Сейчас ты вместе со мной поедешь домой и будешь сидеть в своей комнате, а не шляться где попало ночью, – смотрит, не отрывая от меня своих глаз.
Вижу, как злится, как я его бешу. Как его глаза горят ненавистью точно так же, как и мои.
Вот только ты не на ту напал, Давид. Я не собираюсь тебе подчиняться и делать так, как ты хочешь. Ты мне никто. Таким и останешься навсегда. Я ненавижу и презираю тебя.
– Так не будет, Давид, – вырываю свой подбородок из его цепких пальцев.
Но мужчина ничего не говорит. С минуту смотрит на меня пронзительно, а потом резко вместе со мной поднимается с места, где мы сидели, не выпуская моих рук, наклоняется, хватает меня под колени и закидывает себе на плечо.
