Текст книги "Я тебя никому не отдам (СИ)"
Автор книги: Анастасия Франц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)
Глава 10
Александра (Аля)
Один лёгкий шаг, и стопы вдруг утопают в вязком мокром песке. Он тут же прилипает к ногам, просачиваясь меж пальцев на ногах, словно мелкий бисер. Зарываюсь пальцами глубже, наслаждаясь лёгким массажем. Неожиданно к ногам подступает прохладная вода, дотрагиваясь сначала до пальцев, потом осторожно обнимает ступни, а потом ласково дотрагивается до щиколотки, принося какое-то несравнимое наслаждение, умиротворение.
Губы растягиваются в лёгкой, счастливой улыбке. Я наблюдаю, как бирюзовое облако с воздушной пеной окутывает мои ноги.
Прикрываю глаза. Делаю глубокий вдох, вбирая в себя воздух. Чувствую в душе какую-то лёгкость, свободу, желание жить и делать всё то, что требует душа. Вот что я чувствую в этот момент, наполняясь счастьем. И нет никакой пустоты, что ещё мгновение назад окутывала меня, терзала сердце, оставляя рваные раны и всепоглощающую боль.
Вдалеке слышу крик чайки, что парит над морем, играя с волнами. Она зовёт его, кричит, просит, умоляя не отпускать, не оставлять её одну. Как оно отвечает, не желая покидать любовь всей своей жизни.
Песнь чайки отзывается щемящей тоской. Словно она теряет то, что ей так дорого.
Совсем легко, почти невесомо чьи-то руки касаются моих плеч. Вздрагиваю. Резко поворачиваюсь, натыкаюсь взглядом на родное лицо и улыбку.
– Папа! – вскрикиваю, кидаюсь в его объятия.
В груди разливается тепло, счастье, лёгкость. Прижимаюсь к нему, кладя руки на грудь. Закрываю глаза, делая глубокий вдох, чтобы вновь почувствовать аромат корицы и ванили. Как в детстве. Такой родной, самый дорогой на свете.
По щеке бежит слеза. Одинокая. Она убивает и вновь воскрешает меня к жизни. И сейчас мне не хочется её смахивать – я хочу чувствовать все эти эмоции. Впустить их глубоко в себя, чтобы рассеять эту пустоту.
Наконец я могу обнять папу. Я так скучала.
– Я так скучала, – не говорю, шепчу, боясь спугнуть этот момент.
Боюсь, что всё это окажется миражом, лишь моим видением. И стоит мне открыть глаза, как всё это исчезнет, и я вновь останусь одна, никому не нужная. В своём одиночестве и боли.
– Хвостик, – сильные руки обнимают меня, прижимая крепче. Гладят по голове, как совсем ещё недавно, когда он был ещё рядом, и я могла это чувствовать наяву. – Ну, что ты, моя маленькая девочка? – спрашивает папа, а я ничего не могу сказать.
Из груди рвётся крик, но я глушу его, позволяя себе лишь сдавленный всхлип.
– Я так скучаю, пап. Мне плохо без тебя, – мотаю головой из стороны в сторону, давлюсь слезами.
Я маленькая, слабая девочка в его сильных и надёжных руках, которая сейчас так нуждается в нем. Кто, если не он, защитит меня от всех?
Хочу сказать так много, но не могу. Язык немеет, не позволяя произнести ни звука. Лишь мычания и всхлипы. Боль вновь заполняет мои лёгкие, отравляя меня, каждую мою клетку, каждый орган, как никотин, проникая, съедая капля за каплей, день за днём, пока я живу и дышу.
– Хвостик, – вновь говорит отец, окликая меня.
Поднимаю зарёванное лицо вверх, встречаясь с ласковыми глазами и доброй улыбкой самого дорогого человека на свете. Он смотрит всё так же, с любовью, даже несмотря на то, что с каждым днём я погибаю. И ломаю саму себя, но поделать ничего не могу с этими чувствами. Они глубоко в душе.
Папа подносит большой палец к щеке, осторожно смахивает слёзы сначала с одной стороны, потом с другой, но сейчас как-то мучительно грустно. Словно и ему плохо и больно – и всему виной я, что извожу себя.
– Хвостик, – гладит по голове, смотря прямо в мои глаза. – Ты должна быть сильной, – проводит по волосам, нашептывая будто маленькому ребёнку. Но я и есть ребёнок. Ребёнок, которому одиноко без любимого родителя. Он нуждается в нём, как ни в ком. – Мне больно видеть тебя такой, – вновь смахивает большим пальцем слезу. – Вспомни, как ты мечтала стать балериной большого театра. Помнишь? – лучезарно улыбается. Киваю, не в силах произнести ни слова.
– А помнишь, как ты делала свои первые шаги в балете, когда была совсем ещё крохой? Падала и вновь вставала с таким грозным видом, словно решительный маленький воробышек, решивший сделать невозможное, – где-то далеко в памяти проскальзывают эти воспоминания, и я смеюсь, прикрывая одной ладошкой рот. – Ты же такая сильная у меня, Хвостик, – в груди щемит болью, тоской. – Не губи себя, девочка, – гладит по щеке, а в глазах боль. – Оттуда мне больно видеть, как ты страдаешь.
Мне стыдно так, что опускаю голову вниз, понимая, что отец во мне разочаровался. А ведь он всегда верил в меня, а я его подвела.
– Прости, папа, – мычу ему в грудь. – Но мне так плохо без тебя. Меня никто не любит, я никому не нужна. Мама, она… – на последнем слове запинаюсь, не зная, что сказать.
Не зная, как сказать ему то, что его любимая женщина выходит за другого мужчину, когда со дня смерти папы прошло всего ничего. Это подло, мерзко. Это нож в спину от близкого человека, который предал тебя, воткнув в его спину глубокий нож, повернув его по часовой стрелке несколько раз.
– Хвостик, я знаю, – его руки гладят плечи в успокаивающем жесте. – Я всё вижу, и мне больно, когда моя маленькая девочка страдает. А я хочу видеть на твоих губах лучезарную улыбку. Хочу видеть взрослую девушку, которая идёт к своей мечте, чего бы это ей ни стоило. И я всегда верил в тебя и буду верить.
На мгновение замолкает, смотрит в мои глаза, подносит ладонь к щеке, нежно по ней проводит, а я как маленький запуганный котёнок льну к ней в спасительном жесте, прикрывая глаза.
– У тебя есть человек, которому ты нужна, – говорит он.
Распахиваю глаза, не понимая, о чём он говорит. В моих глазах немой вопрос, но мне не отвечают, только с хитринкой смотрят, прищурившись.
– Ты нужна ему. Точно так же, как и он тебе, – говорит и крепко прижимает к своей груди. – Я доверяю тебя ему, и не дай бог с твоей головы упадёт хоть один волос, – приникает ближе к уху и шепчет, – я его убью.
– О ком ты, папа? – не понимаю, удивлённо задаю свой вопрос.
– Ты всё узнаешь. Не спеши, Хвостик. А теперь тебе пора, – отстраняется. Поднимаю голову вверх, смотрю на родителя. – Пообещай, что ты не будешь больше страдать и плакать? Я всё вижу, и мне это не нравится, – качает головой. Последние слова говорит грозно.
Киваю, давая обещание, что больше не буду плакать.
– Построй свой Рай, Хвостик, – гладит большим пальцем по щеке, смахивает вновь слёзы. Я не хочу уходить. Мне больно и холодно там без него. – Я смотрю на тебя и верю в тебя! Ты со всем справишься. Я люблю тебя, Хвостик, – говорит ласково, оплетает мои щёки ладонями, целует в лоб.
Крепко обнимает. А я в ответ жмусь ближе.
– Я люблю тебя, пап, – шепчу, но уже в пустоту.
Я резко открываю глаза, подскакиваю на кровати, тяжело дышу. Прижимаю руку к груди, где бешено бьётся сердце. Прикрываю глаза. Делаю глубокий вдох, пытаясь унять дрожь в теле, что распространяется молниеносно.
Сажусь в кровати, подтягиваю к груди колени. Оплетаю руками, утыкаюсь в них лицом.
Папа. Папа.
Сон.
Боль пронзает всё тело.
– Папа, – слетает с моих губ. – Я обещаю, папочка, я всё смогу. Ты будешь мной гордиться, – голос хрипит, а по щекам текут слёзы.
На дворе ночь. Глубокая, но светлая. Из окна на меня смотрит одинокая Луна. Точно так же, как смотрела на меня недавно.
Вдох-выдох. Вдох-выдох. Постепенно успокаиваюсь. Ложусь на подушку, сворачиваясь клубочком, прижимая колени к груди. Сжимаю подушку рукой, прикрывая глаза. Вновь погружаюсь в сон, только теперь на душе распространяется тепло. Папа смотрит на меня. Видит и всё так же верит, что я всё смогу. И я должна во что бы то ни стало осуществить свою мечту, чтобы отец мной гордился. Я сделаю всё для этого.
Обещаю.
Как только забрезжил рассвет, тут же открыла глаза. Перед глазами пронеслись кадры последних событий: как я узнала, что мама выходит замуж, и что Давид всё знал. Наша с ним ссора и мой побег в то время, когда мой будущий братик запретил куда-либо выходить из дома. Но он мне никто, и я всё так же не собираюсь ему подчиняться.
Как нашёл меня, приехав в театр. Как я почти упала со сцены, когда появился мужчина. Как его сильные руки поймали меня, и вновь случилась ссора. Но уже тогда он просто взвалил меня на плечо и понёс к выходу. А я барахталась, кричала, била кулаками в широкую спину. А Давиду хоть бы что – он просто вынес меня из здания, закрыл театр и просто засунул меня в свою машину, пристегнув ремнём безопасности.
Всю дорогу мы ехали молча. Он смотрел на дорогу. Я в окно на мимо проплывающие деревья.
Как только подъехали к дому, освободилась от ремня безопасности и вылетела из машины, громко хлопнув дверью. Я двинулась в свою спальню, плотно закрыла дверь на замок, чтобы некоторые личности не заходили в неё. Переоделась и сразу завалилась спать. И именно сегодня мне приснился папа. Внутри сразу потеплело.
Время было раннее, поэтому решила быстро умыться и спуститься вниз позавтракать, так как вместе с людьми, что живут в этом доме помимо меня, я не хочу есть за одним столом. Впрочем, как и видеться.
Приняв контрастный душ, который немного привёл моё тело и мысли в норму. Одела на слегка влажное тело шорты серого цвета, украшенные бисером, и белую рубашку, завязав её узлом под грудью. Открывая взгляду доступ на небольшую полоску кожи оголённого плоского животика. Я совершенно не смущалась, так как фигура, долгие годы подвергавшаяся активным балетным тренировкам, позволяла так ходить. К тому же я дома. Быстро позавтракаю и уже потом переоденусь. Меня никто не увидит. На голове завязала пучок и без промедления направилась на кухню.
Все ещё спали, что несказанно радовало меня. В душе по-прежнему была пустота, но сейчас я понимала, что должна взять себя в руки, так как пообещала это отцу.
На кухне, как я и предполагала, никого не было. Проскользнув мышкой, решила позавтракать творогом и крепким чаем с тостом, так как день мне сегодня предстоит тяжелый.
Я не появлялась в ресторане уже почти две недели с момента увольнения. Мне было тяжело, да и не в том я была виде, чтобы там показываться, чтобы забрать свой расчёт и вещи. Чёрные круги под глазами, бледность, я еле стояла на ногах от того, что почти ничего не ела. Голова кружилась, да и постоянно мутило. Понимала, что это от того, что ничего не ем, но в рот не могла взять ни одной ложки.
Пару раз звонил Тёмка, спрашивал, как я. Порывался даже приехать, но я лишь мотала головой. Видеть на тот момент я никого не могла. Даже друга, который беспокоился обо мне. Кое-как смогла позвонить в театр, предупредив, что меня не будет какое-то время. Зинаида Семёновна принесла свои соболезнования и сказала, что всё понимает и ничего, если меня не будет недельку-вторую.
Но для меня это было непозволительно много, всё же прошло почти две недели. Теперь я должна взять себя в руки и идти к своей мечте. Но для этого ещё следует найти и устроиться на работу, где могла бы зарабатывать хотя бы часть того, что было в ресторане.
Мне осталось не так много собрать. Всего сто тысяч. Поэтому нужно как можно быстрее что-то найти. Понимаю, что за полтора месяца такие деньги я просто не смогу собрать, но у меня другого выхода нет. Придётся искать что-то стоящее, либо подрабатывать на нескольких работах сразу между балетом и хоть несколькими часами сна.
Если получится собрать за это время хотя бы половину, то поеду так. А уже в Париже найду подработку.
Я стояла возле стола спиной ко входу в кухню, мазала тонким слоем масла тост, пытаясь придумать, что мне делать. Но неожиданно мои мысли был прерваны.
– Доброе утро, – слышу позади мужской знакомый баритон, который тут же стал обволакивать меня, как вторая кожа. Вздрагиваю. По телу поползли мурашки.
Глава 11
Александра (Аля)
Я застываю с тостом в одной руке и с ножом, вымазанным маслом, в другой. Смотрю на тост, не в силах поднять глаза. Не могу пошевелиться, как будто прибита к полу. Тело просто одеревенело.
Этот голос я узнаю, наверное, из тысячи незнакомых с завязанными глазами. Он обволакивает меня, окутывает своими манящими сетями. Если бы я не знала, кому он принадлежит – окунулась бы в него с головой, не дав себе ни единого шанса на раздумья.
– С тобой всё хорошо? – вновь слышу позади себя спокойный голос, в котором лишь холод и отчуждённость. Словно мы чужие люди.
Собственно, так оно и есть. Мы совершенно чужие друг для друга люди. Нас ничего не связывает, кроме его отца и моей мамы. Но даже это совершенно ничего не значит. Он предал то зарождавшееся доверие к себе, когда, прижавшись друг к другу, мы стояли на кладбище у могилы отца. А потом в тот же день он появился в моём доме. В качестве будущего старшего брата.
У него было время всё рассказать, хотя бы дать понять, подготовить, но вместо этого он решил просто бить меня, не жалея. Только не могу понять, что же я такого сделала, что он так со мной поступил.
– Всё хорошо. Просто задумалась, – отвечаю ему, отмираю, продолжая заниматься своим делом.
Времени у меня не так много, а дел сегодня предостаточно, чтобы зависать вот так, теряя драгоценные минуты, и не приходить в себя.
Я просто не должна реагировать никоим образом на него. Словно его и нет. Вот только та боль и ненависть – она теплится в душе. Я никогда не смогу ему довериться и простить. Это слишком.
Пока намазываю тост, чувствую, как мою спину прожигает взгляд. Внимательный. Рассматривая каждый кусочек моего тела – слишком чувственно. Блуждает по моей спине, останавливается на пояснице – аккурат на широкой полоске обнажённого тела между шортами и белой рубашкой. От его взгляда кожа загорается огнём, словно он не спеша проводит по ней сначала пальцами, а потом накрывает её широкой ладонью.
Замираю. Вдыхаю воздух через нос. Выдыхаю через рот, прикрыв глаза.
– Тебе сделать тоже? – из чистой вежливости спрашиваю, не открывая глаз, а не потому, что хочу это сделать.
Лишь вежливость.
Больше ничего.
– Не отказался бы, – отвечает.
Слышу, как садится за стол, продолжая так же смотреть на меня. Стараюсь об этом не думать, продолжая заниматься делом. Хоть так и хочется высказать, что я не картина, чтобы на меня так пристально смотрели. Если ему так хочется созерцать, то пускай идёт в галерею и там наблюдает.
Отставляю свой уже остывший чай и тост, который, видимо, не будет сегодня съеден. И, встав на цыпочки, поднимая пятки вверх, приоткрываю дверцу шкафчика. Тянусь к верхней полке, где у нас расположена турка для заваривания настоящего кофе, всё так же ощущая черную бездну.
Молча ставлю её на стол, достаю молотый кофе, корицу и из холодильника сливки. В турку насыпаю необходимое количество кофе и ставлю её на плиту. Слегка помешивая, жду, пока почувствую приятный аромат прожаренного кофе, добавляю воды, оставляю его на огне. Пока всё это готовила, чувствовала внимательный взгляд, как на меня пристально смотрят за каждым моим движением.
Как только ароматный кофе был готов, перелила его в кружку с корицей, приготовленной заранее, оставив немного места для сливок.
По дому разнёсся аромат кофе, сливок и вкусного утра. Такого, какого уже больше двух недель не ощущала. На губах заиграла лёгкая полуулыбка. Взяв кружку одной рукой, повернулась к Давиду, да так и застыла. Его глаза прожигали меня насквозь. Пытались заглянуть в душу – найти ответы на свои вопросы. Но я не давала, плотно заперев дверь на ключ, не пуская абсолютно никого.
– Ты умеешь готовить кофе в турке? – хоть мужчина и удивился, но никакого виду не подал, словно для него каждая девушка его готовит – даже его эта Лана, спокойно спросил.
– Да, – отмерла, сделав первый шаг в сторону Давида, проговорила безразлично. – По утрам я всегда делала кофе папе… – тут же осеклась.
Воспоминания об отце болью кольнули в душе. Я не хотела говорить с этим человеком о родном отце. Это лишь наш с ним мир, в который я никого не хочу впускать. Особенно Давида – сына человека, что разбил мою семью. Папа всегда любил пить по утрам несравнимый ни с чем напиток – неизменно это был мой фирменный кофе с корицей и ванилью, и именно этот запах ассоциировался у меня с отцом. Но сегодня в доме не оказалось ванили.
– Аля, – начал будущий старший братик. – Я хотел с тобой поговорить, – его голос был спокойным, словно он ничего не чувствует.
Я уже начинала догадываться, о чём он хотел поговорить. И говорить на эту тему я не хочу.
– Нам не о чем с тобой разговаривать, Давид, – покачала головой. Подойдя к нему совсем близко, поставила возле него чашку с ароматным напитком.
Мой взгляд зацепился за левую руку, что вся до запястья была усыпана разными рисунками. Слегка наклонила голову в сторону, смотря, как на мускулистых руках перекатываются узоры и выступают вены – понимаю, что Давид напряжён, поэтому делаю шаг назад, отрывая взгляд от него.
Резко крутанулась так, что голова пошла кругом. Перед глазами заплясали мушки. Попыталась ухватиться за стол, но смогла зацепиться только за спинку стула.
Вцепилась в неё мёртвой хваткой, не желая отпускать ни на секунду, тяжело задышала.
Слышу один уверенный шаг в мою сторону, но никак не реагирую, не желая смотреть на ненавистное лицо человека, что испортил мне жизнь. Да, это сделал не сам он, а его отец. Но это не имеет никакого значения. Давид мой враг.
Его грубые пальцы ухватили меня за подбородок, поднимая голову вверх, давая встретиться с его глазами – хмурыми, злыми, с коричневыми крапинками по центру. Он смотрел пристально, изучая каждую черту моего лица.
– Ты когда последний раз ела? – голос недовольный, я слышу рычание.
Ничего не отвечаю, пытаясь вырвать подбородок из его захвата.
– Тебя это не должно волновать. Я тебе это уже говорила, – сильнее сдавливаю пальцами рук спинку стула.
Говорю спокойно, а не истерю, как это было вчера. Сегодня лишь холод и безразличие в сторону этого человека. Он не достоин никакого внимания и чувств от меня. Лишь безразличие. Даже ненависть слишком высокое чувство для него.
Давид стоит близко, рассматривает моё лицо. Уверена, он заметил чёрные круги и впалые щёки с искусанными губами до крови – результат стресса, бессонных ночей и голодания.
Будущий братик делает шаг в мою сторону, не выпуская из плена пальцев мой подбородок. Делаю шаг назад – упираюсь бёдрами в стол. Я в клетке. Мне не сбежать. Давид смотрит, не отводя взгляда, делая ещё один шаг в мою сторону, приближаясь ко мне так близко, что я чувствую своей грудью его.
Поднимает подбородок выше, и мне приходится задрать голову, чтобы видеть его лицо. Он высокий. Я лишь ему по грудь.
И вновь этот запах. Проникает в мой нос, глубоко в лёгкие, стоит только сделать вдох.
– Аля, – вдруг произносит. – Ты уже взрослая девушка и должна всё понимать, – говорит серьёзно, но я перебиваю его.
– Я понимаю всё. В отличие от тебя.
– Я знаю и понимаю, как тебе трудно, – его руки вдруг опускаются на мои плечи, сжимают, встряхивают как тряпичную куколку. – Ты делаешь хуже себе. Посмотри, в кого ты превратилась, – окидывает меня взглядом, но говорит холодно. Особо без каких-либо чувств. Лишь голые слова, лишённые эмоций. – Разве, если бы твой папа был жив, он одобрил бы это?
И в этом он прав – не одобрил бы. И это он сегодня мне сказал во сне, взяв с меня обещание, что я больше не буду губить себя день за днём.
– А что ты так печёшься обо мне? – наклоняя голову слегка набок, вдруг задаю вопрос, на который и так знаю ответ. – По-моему, тебе должно быть всё равно, что со мной. Я тебе никто. Лишь дочь мачехи, которая уверенно разрушила не только нашу семью, но и твою, – от последних слов в его глазах что-то на долю секунды меняется, но потом так же быстро это пропадает.
– Я дал обещание присматривать за тобой.
– А я снимаю с тебя это обещание. Можешь быть свободным, Давид Александрович.
Глава 12
Александра (Аля)
Давид смотрел на меня пристально, не отрывая своих тёмных глаз, в радужках которых виднелись коричневые крапинки. Искал в моих глазах подтверждение моих слов, и я дала понять ему, что действительно хочу этого. Хочу разбить оковы его рук, стряхнуть их с плеч. Хочу освободить его от обещания заботиться обо мне, которое он дал своему отцу.
Он сам говорил, что я никому не нужна, следовательно, он тоже желает снять с себя оковы. И я могу предоставить ему свободу. Мне не нужна опека этого мужчины. Не нужен он сам в качестве родственника, старшего брата. Я одна, а значит, справлюсь со всем сама.
Но отчего же тогда сердце замирает, стоит только заглянуть в его глаза? А по коже пробегают мурашки, что совсем мне несвойственно, когда Давид находится в непосредственной близости от меня. Перехватывает дыхание…
– Ты действительно этого хочешь? – спрашивает, ещё пристальней вглядываясь в мои глаза.
Если бы он не был сыном человека, который разрушил мою семью, которого я ненавижу, тогда может быть…
Я киваю, потому что действительно этого хочу. Хочу.
Повторяю себе как мантру, чтобы вбить в свою голову это слово.
Давид хмурится. Его губы плотно сжаты, что свидетельствует о том, что он недоволен происходящей ситуацией, но в следующую секунду он убирает руки с моих плеч, но сам не отходит и не отрывает своего взгляда.
По моей коже проходит озноб. Я уже жалею о своих словах и хочу снова ощутить тепло его рук на своих плечах…
– Что-то ещё, Давид Александрович? – пытаюсь говорить спокойно, уверенно, холодно. Без каких-либо эмоций.
– Нет, – качает головой, делает шаг назад, выпуская меня из своего капкана. Становится намного легче дышать. – Спасибо за кофе, – холодным голосом чеканит.
Но даже и глотка не сделал из кружки, что неприятно царапнуло моё самолюбие.
– Пожалуйста, – резко разворачиваюсь, становясь к нему спиной, опираюсь ладонями о стол, пытаюсь восстановить пульс, взбесившийся из-за того, что Давид подошёл ко мне близко.
Внутри что-то шелохнулось, царапнуло, а потом вновь спряталось за семью замками – не вытянуть. Желаю, чтобы мужчина как можно быстрее ушёл из кухни. Чтобы не видеть и не слышать его, но это невозможно.
Совсем скоро мы станет родственниками, и придётся видеться с ним намного чаще, чем хотелось бы. От него не убежишь, не спрячешься.
По крайней мере не сейчас, когда я всё ещё в городе. Мне не хватает совсем немного до моей мечты, и я должна её осуществить. И покинуть этот дом, город навсегда, разорвав все связи. Всё. Даже ту ниточку, что, кажется, с нашей первой встречи с Давидом нас плотно связала.
Чувствую, что Давид всё ещё стоит позади меня, смотрит мне в спину, а потом будто резко одёргивает себя – холодок прошёл по коже. Пальцы вцепляются мёртвой хваткой в стол, чтобы не сделать то, что я не хочу. Я ненавижу его и его отца, которые разрушили мою семью. Я должна помнить всё это и никогда не забывать.
Нам никогда не стать близкими. Не стать семьёй, поэтому лучше закрыть для него все входы в мою душу, в мою жизнь.
– Ты никогда не сможешь меня простить? – вдруг слышу позади.
– Никогда, – выдыхаю я, прикрыв глаза.
Чувствую, как Давид смотрит ещё секунду, а потом это ощущение резко обрывается. Слышу лишь удаляющие шаги. И только лишь чашка остывшего ароматного кофе осталась одиноко стоять на столе. Это всё, что осталось между нами.
До ресторана, в котором я работала, добираюсь только через два часа. Пришлось всё же доесть свой завтрак и выпить чашку крепкого чая. Переодевшись, спустилась вниз. Машины Давида уже не было, я поняла, что он уже уехал, и это меня радовало. Не хочется с ним больше сталкиваться.
Толкнув дверь ресторана, над головой услышала трель колокольчика, возвестившую о том, что кто-то пришёл. Вижу, как резко ко мне лицом поворачивается парень за барной стойкой. Тёмка. На губах расцветает еле уловимая улыбка.
Увидев меня, друг расплывается в такой же улыбке.
– Алька, привет, – слышу радостный голос бармена.
– Тёма, привет, – подхожу к нему. – Начальница у себя? – киваю в ту сторону, где расположен кабинет Евы Александровны.
– Да. Ты за расчётом? – киваю. – Она спрашивала о тебе сегодня, – на секунду замолкает, заглядывает в глаза, пытаясь там что-то найти, и я даже догадываюсь, что. – Как ты? – понижает голос.
– Пойдёт, Тем. Я не хочу об этом говорить, – отвожу взгляд в сторону.
Не хочу ни с кем делиться тем, что у меня на душе. Это только моё. Моя рана, моя боль. И подпускать кого-либо к своей душе, чтобы там ковырялись, пытаясь вывернуть меня наизнанку, я не хочу. Это слишком личное, чтобы я хотела этим поделиться.
Артём всё понимает, мягко улыбается, но жалость в его глазах ещё больше мне не нравится и раздражает. Именно это я вижу в глазах и Давида, который пытается меня опекать только потому, что его попросили, и потому, что ему жалко, а не потому, что он сам этого хочет.
Машу головой, пытаясь прогнать непрошенные мысли об этом человеке, что мне ненавистен.
Сказав другу, что потом ещё зайду к нему, направилась в сторону кабинета главной. Видеться с ней не особо хотелось, но понимала, что нужно. Нужно забрать расчёт и свои вещи, которые всё ещё остаются здесь. Больше, конечно, меня интересовали деньги, хоть я и понимала, что их пока слишком мало, чтобы наконец исполнить свою мечту и улететь в Париж.
От мыслей о том, что мне предстоит ещё как-то найти новую работу, голова моя пухла, раздуваясь до невероятных размеров. Понимала, что это будет нелегко, но выхода у меня другого просто не было.
Находиться в одном доме с человеком, который предал папу и меня, я не могла. Если бы у меня была возможность прямо сейчас съехать куда-то, я бы ею воспользовалась. Но сейчас каждая копеечка на счету, поэтому снимать комнату, уже не говоря о квартире, – просто неприемлемая роскошь, на которую сейчас я не имею права. Каждый рубль нужно экономить.
Постучав в дверь к бывшей начальнице и услышав громкое “Войдите”, я решительно надавила на ручку двери и вошла внутрь. Ева Александровна сидела за своим столом, уткнувшись взглядом в документы. Как только за мной закрылась дверь, она подняла голову и столкнулась со мной взглядом.
– Саша, – вдруг встрепенулась. Подскочила, ринулась ко мне с объятиями.
Прижала к себе крепко, а мне почему-то стало неприятно от этих объятий и такого её отношения. В прошлый раз она накричала на меня, уволила, не разобравшись в ситуации и не выслушав объяснений, а сегодня приветствует, будто дорогого гостя. От подобного лицемерия меня всегда выворачивало. Хотелось скинуть с себя её руки, чтобы не смела ко мне прикасаться.
– Ева Александровна, я за расчётом, – сказала я, как только женщина отодвинулась от меня, но руки с плеч не убрала.
– Сашенька, я приношу свои искренние соболезнования, – смотрела на меня грустными глазами, а я ничего не могла сказать, лишь кивнула. – Давай с тобой поговорим, – потянула меня к столу, но я вырвала свою руку из её ладони.
– Ева Александровна, не обижайтесь, но я не хочу об этом говорить, – в горле встал ком, пропитав мой голос горечью и болью.
В уголках глаз знакомо начало щипать, предвещая непрошенные рыдания. А плакать в присутствии этой женщины мне совершенно не хотелось. Поэтому, затрепетав ресницами, постаралась смахнуть подступающие слёзы.
– Да, прости, детка, – но я всё же чувствовала её жалость, от которой уже становилось тошно.
Женщина подошла к своему столу, открыла ящик, достала оттуда белый пухлый конверт.
– Это, – протянула мне конверт, – твой расчёт. И там мы ещё от всего коллектива собрали. Для тебя.
– Не стоило. Мне не нужны деньги, – мотаю головой, не желая брать ни копейки сверх того, что я заработала.
– Саша, мы тебя все любим, и, поверь, если бы не та ситуация – я бы тебя не уволила, но так получилось. О чём я очень сожалению, Сашенька, – в глазах её я увидела раскаяние и даже немного к ней прониклась.
Не знаю, как бы поступила на её месте… Не мне судить людей за их поступки.
– Спасибо, Ева Александровна.
– Не нужно ничего. Исполни свою мечту. Уверена, папа бы тобой гордился, – тяжело вздохнула бывшая начальница, опуская глаза.
Не плакать, Саша. Не плакать. Всё хорошо. Он видит тебя, и ты должна сделать так, чтобы он тобой гордился.
– Я могу посодействовать, чтобы тебя взяли на работу. В ресторан к моим знакомым требуется официантка, – но я покачала головой.
Я сама найду. Без чьей-либо помощи.
– Спасибо, – взяв со стала конверт с деньгами, положила его в сумку. – Но я сама найду. Всего хорошего вам, Ева Александровна, – улыбнулась – теперь искренне, нежели несколько минут назад.
– Будь счастлива, – это последние слова, что женщина мне сказала на прощание.
Зайдя на кухню и к девочкам-официанткам, решила попрощаться со всеми. С каждым из них мне было больно прощаться, так как скорей всего в этот город я больше не вернусь. Катька с Лизой чуть ли не плакали после того, как я сказала, что если удастся собрать нужную сумму, то через месяц меня здесь уже не будет. Но обещала звонить и не прекращать общаться.
Каждый из коллектива стал мне по-своему родным, и мне было очень тяжело с ними прощаться, хоть и понимала, что когда-нибудь это всё равно должно было произойти. Но я думала, что у меня будет ещё время, чтобы побыть в этом замечательном коллективе.
Тепло попрощалась с Тёмой, который долго не мог выпустить меня из своих объятий. А я стояла, тихо смеясь, но так же крепко обнимала друга, которого мне будет не хватать.
– Птичка, не забывай нас, слышишь?! – обнимает, утыкаясь мне куда-то в шею.
– Не забуду, – шепчу в грудь, прижимаясь к
Целует в щеку и наконец-то отпускает от себя. Смущаюсь, прикрыв глаза. Для Михайлова это в первый раз, когда он позволяет себе такие вольности. Поднявшись на цыпочки, поцеловала его на прощание в щёчку и пошла на выход, чувствуя на себе взгляд Артёма.
А снаружи светило яркое, радостное солнце. Ни одного облачка на небе, что радовало, для такой погоды моё лёгкое белое платье на хлопковом подкладе с выбитыми по краю подола узорами, открывающее плечи, и кеды пришлись как нельзя кстати. На лицо нацепила очки, двинулась в сторону центра. Там мы договорились встретиться с Милой, которая приехала вчера. Узнав обо всём, подруга сказала, что нужно встретиться и поговорить.
Солнышко светило в глаза, так что мне повезло, что взяла с собой солнцезащитные очки.
Я гуляла по городу, думая о том, где найти работу. Причём такую, чтобы за месяц найти приличную сумму денег. Вновь идти в официанты на месяц – идея не из лучших. К тому же, собрать нужную сумму на такой работе вряд ли получится.
Мимо меня проходили люди, не замечая никого, я погрузилась в свои мысли, пока не услышала знакомый голос.
– Александра?! – я резко развернулась, сталкиваясь с привлекательным мужчиной, который внимательно на меня смотрел.
