Текст книги "Ненавижу"

Автор книги: Анастасия Монастырская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Журнал «Женский маузер»

Скажи, что я не «голубой»!

Эх, отправить бы Льва Николаевича Толстого в наши дни. То-то бы старикан развлекся. Это раньше все счастливые семьи были одинаковые, а несчастливые каждая по-своему. А теперь-то и семей не найти. Раз-два и обчелся. Да и те, прямо скажем, какие-то не такие… Непонятные… Голубые, розовые, зеленые, оранжевые… О чем мы, собственно? О семьях? Нет! О телевизионных программах. Последнее развлечение зрителей – разгадывать, «голубой» ведущий или нет.

Серьга в левом ухе, мажорный шелковый платочек, свежий маникюр и манерность речи – вроде бы все сходится. А как же жена и дети? Жена и дети в этом списке лишние. Значит, не «голубой»? А шут его знает! Кто ж их нынче разберет? Вон и католическая церковь решила не вдаваться в лишние подробности, разрешив представителям нетрадиционной ориентации принимать сан, при условии строжайшего целибата. Целибат всех уравняет: и правильных, и неправильных. Но то церковь, последняя ступенька к Богу. Отношение же всевышнего по этому вопросу пока что не ясно: если положительно, то зачем Адама покалечили?! Если отрицательное, то почему геи всей планеты не пали бездыханными, так сказать, на месте своего грехопадения?!

Впрочем, оставим церковь в покое, нам бы с телевидением разобраться. Как определить, «голубой» ведущий или нет?

Наш корреспондент набрался смелости и обратился за консультацией к Филиппу Бредосовичу, известному своей активной позицией… по каждому вопросу, разумеется, а вы о чем подумали?!

Мы встретились с ним на съемках нового клипа "Эти шлюшки, журналюшки". Как всегда звезда была (был?) не в духе.

– Почему вы об этом спрашиваете меня?

– Потому что среди ваших знакомых очень много ведущих, – вежливо пояснили мы. – Кому как не вам дать исчерпывающий комментарий по этому вопросу?

Филипп Бредосович задумался. Поскольку он думает до сих пор, то мы так и не сможем дать вам свои рекомендации по столь деликатному вопросу. Но, отправляясь на очередное ток-шоу, будьте осторожны: а то вдруг нарветесь не на того, на кого рассчитывали…

МАЗУРИК

Ведущий Семену Петровичу сразу не понравился. Мазурик не любил неудачников. Инстинктивно. И, прежде всего, потому, что сам был из их числа. И так тесно в этом мире. Однако правила игры есть правила игры. И по здравом размышлении он готов принять в ней участие. Тем более анонимность почти гарантирована…

– В течение всего шоу вы в маске. Никаких черно-белых кошмаров в стиле Комиссарова. Помните еще такого? Ну, и бог бы с ним. В любом случае, пошлости не будет. Черный атлас. Кино про мистера Икс смотрели? Ну, вот, будет что-то очень похожее. При желании голос также будет изменен. Лучший зуб даю, вас родная мама не узнает, даже если захочет. Но если студия и зрители выберут вас как победителя, маску придется снять. Иначе вы не сможете получить главный приз. Таковы условия. Впрочем, вам-то какая разница: как только получите приз, уедите из страны. В любую точку мира. Куда захотите. Причем там вы начнете отнюдь не с нуля. Ведь вы именно этого хотите?

Совершенно неожиданно для себя Семен Петрович задумался. Неужели он хочет именно этого? Обосноваться в Германии или, скажем, в Соединенных Штатах, получить грин-карту и начать жизнь заново. С чистого листа. Без того багажа, который он тащит на себе уже несколько десятков лет. Без жены. Без ее гостей. Без родственников. Без долгов. Без студенческих ухмылок. Только свобода и долгожданное одиночество. Господи, он наконец-то сможет жить, как давно мечтал. Ни перед кем не отчитываясь и ни за кого не отвечая. Оденется, как полагается джентльмену. Купит хороший дом, найдет нормальную работу. И все это, минуя тяготы эмигрантской жизни. Всего несколько шагов, и ты уже в раю. И самое главное, без этого унизительного кошмара, который преследует его вот уже несколько лет.

Эдик наблюдал за профессором. В глазах Семена Петровича мелькнуло то самое выражение, которого он так долго ждал. Похоже, сегодня повезло: еще одна золотая рыбка радостно заглотнула наживку. Теперь надобно аккуратно подсечь и поместить до поры до времени в аквариум надежды. Любопытно смотреть на лицо человека, когда он понимает, что может получить все сразу, не отходя от кассы. А еще говорят, что мечты редко сбываются. Главное – понять механизм. Все остальное – дело техники. Жаль, что нельзя проникнуть в чужие мысли. О чем он все-таки думает?

Доктор культурологических наук, профессор Семен Петрович Мазурик думал о язычестве. О той странной системе ценностей, которая сложилась у этих племен. Око за око, зуб за зуб, смерть за смерть. Поступок, совершенный от отчаяния полгода назад, бумерангом вернулся в настоящее. Все правильно. Все справедливо. Если бы он тогда совершил ошибку, то сегодня не было этого сладостного момента. На минуту Семен представил злое и очень красивое лицо жены, и растерянное, удивленное лицо Ольги. Ну что, бабоньки, милые, дорогие, и, можно сказать, что единственные, съели?! И кто кого? А ведь он предупреждал, он говорил, что закон справедливости рано или поздно восторжествует. И все зло, что они причинили Мазурику, вернется сторицей. Эх, хорошо-то как! Семен вдруг осознал, что шоу, воспринимаемое поначалу как очередной лохотрон, неожиданно оказалось спасением. Одним росчерком пера он может избавиться от опостылевшего треугольника в своей маленькой семье, о котором он никому и никогда не расскажет. Почему? Да потому что стыдно! Стыдно.

Договор лежал перед ним. Нужно поставить свою подпись и вперед, на свободу. Но Мазурик медлил. Остановись, мгновенье, ты прекрасно! Подарок судьбы. Заслуженный подарок.

Эдик смотрел на него изучающее:

– Семен Петрович, может быть, некорректный вопрос… Но все-таки… Вы за рубеж как, с женой или без?

Семен Петрович покраснел как школьник, пойманный около женской бани в субботу.

– Без.

– А что так, надоела?

– Вы спрашиваете из любопытства или… по другой причине?

– По другой. Задумал семейную викторину: "Для тех, кто после сорока". Милое, семейное представление. Никаких детей, никаких "папа, мама, я" – дружная семья. Только муж и жена. Не надо надрываться и строить дом, не надо готовить заморские деликатесы и давать оплеухи друг другу, не нужно даже проводить совместную уборку с залетными блондинками. Нужно просто ответить на несколько вопросов ведущего и психолога, рассказать какой-нибудь смешной случай из жизни, поцеловаться… В перерыве кто-нибудь споет про погоду в доме. Вот и все. Как видите, ничего особенного. Просто, без особых изысков, но успех гарантирован. Народ будет рыдать от умиления и зависти. Знаете, уже стал писать сценарий, но тут в руки попалась любопытная книжица. Смешные данные попались… Оказывается, полноценная нормальная семья в России – нонсенс, особенно, если оба супруга перешагнули сорокалетний рубеж. Из десяти пар все десять атипичные. Разводы, измены, драки, насилие, инцест, дети-наркоманы, жены-лесбиянки и мужья-импотенты. Не получается у меня семейная викторина… Вот я и подумал, может, вы счастливое исключение. Пригласил бы вас на шоу вместе с супругой, а потом отправил бы со спокойной душой в…Америку. Строить новую жизнь.

Откуда он знает? Мазурик выдавил из себя стерильную улыбку, сжав пальцы ног. Ботинки вздулись от возмущения. Вот тебе, батюшка, и Юрьев день. Вот тебе и эйфория. Вот тебе и лохотрон. Интуицию не пропьешь, она либо есть, либо нет. Все подстроено. Значит, за ним следили. А что теперь? Шантаж? Только этого и не хватало. Все так некстати. Впрочем, когда шантаж был кстати? Странно, почему он не уходит. Всего-то и нужно: встать, сделать несколько шагов по направлению к двери и с достоинством покинуть офис. Выйдем из этих отвратительных стен! Воздуху, воздуху, воздуху! Тьфу ты. Опять цитаты в голову полезли. Верный признак того, что все-таки запаниковал. Спокойно, Ипполит, спокойно. Сейчас ты поднимешься и достойно пойдешь вон. До двери степенно, вальяжно, но потом побежишь, чтобы последнее слово не в спину. Нас не догонят, нас не догонят! Господи, кажется, я сошел с ума. Итак, встали, поклонились, ушли…

Стоп! А как же мечта о маленьком домике и грин-карте? Ведь она почти уже в руках, еще немного, и он сожмет ее во плоти. Вы готовы пойти на все ради своей мечты? Он, пожалуй, готов. Если есть шанс, то его надо использовать. Слова ведущего всего лишь совпадение. Да, совпадение. Ведущий – неудачник. Он просто так сказал… Только, чтобы что-то сказать. Или для того, чтобы начать разговор о собственных проблемах. Достаточно на них взглянуть, чтобы понять: они у ведущего есть, причем преимущественно личного свойства. Черт, приятно сознавать, что не у всех на семейном фронте все благополучно.

Если ты сделал паузу, то тяни ее, сколько можешь… Но пауза слишком затянулась. Сейчас лопнет. Как чеховская струна. Первая или вторая? Черт, он определенно паникует. Надо успокоиться. Итак, релакс. В угол, на нос, на предмет. Легче? Вроде бы…

Семен судорожно формулировал фразу, достойную доктора культурологии:

– Молодой человек, уверяю вас, что возраст здесь совсем не причем. Дело в психологии. От своей второй половины можно устать и через час после свадьбы. В двадцать пять легко задуматься о бессмысленности существования. В тридцать – пуститься во все тяжкие, а к сорока неожиданно прозреть.

– Вы прозрели? – без всякой иронии и очень серьезно спросил Эдик.

– А вы? – вопросом на вопрос ответил Мазурик.

– Давно. Хотя, если признаться, несколько насильственным образом. Пришел однажды домой, как в скверном анекдоте, и… прозрел. Иногда думаешь, всего каких-то полчаса, и жизнь сложилась бы совсем по-другому. Можно было зайти в магазин, встретиться с приятелем, застрять в дорожной пробке. Но я спешил домой. С букетом ее любимых цветов. У нас была пятая годовщина свадьбы… Открываю дверь, а в прихожей уже просохший чужой зонтик и чужие ботинки. Впрочем, что об этом говорить. Все равно ничего нельзя изменить. Она живет с другим человеком и как будто счастлива. Я – один и тоже вроде бы счастлив. Всем сестрам по серьгам. Вот, делаю новую программу.

– Вы не правы, – качнул бородой профессор Мазурик.

– В чем не прав? В том, что делаю новую программу?

– И в этом тоже. Но сейчас речь не об этом. Я насчет того, что ничего нельзя исправить. Пока живешь – можно. Только нужен шанс. И лучше, чтобы он был последним. Потому что только последний шанс, по сути, и реален. Балансируя на грани, человек способен на все. И в первую очередь на то, чтобы изменить свою жизнь. Я совершенно в этом уверен.

– Любопытная теория, – Эдуард с наслаждением отхлебнул кофе. – Допустим, я неизлечимо болен. Подчеркиваю – допустим. Не делайте похоронного лица. Ко мне приходит бог, черт, судьба – неважно. И предлагает: я помогу тебе – дам шанс, ты поправишься, но в обмен ты должен полностью себя изменить. Не себе, а себя. Почувствуйте разницу. Не пить, не курить, не колоться, не изменять жене, нести людям разумное, доброе, вечное. Был католиком, станешь – протестантом. Был толстым – будешь худым. В общем, жизнь становится своим же антиподом. Как вы считаете, Семен Петрович, я способен измениться перед лицом смерти?

– Вы утрируете! В логике есть такое определение: подмена понятий…

– Не надо логики! Не хочу логику! Все-таки? Да или нет?

– Да!

– А вот и нет. Ни черта человек не изменится. Как пил, так и будет пить, как гонялся за юбками, так и будет гоняться… И будет это делать еще с большим удовольствием, потому что это удовольствие уже сегодня может стать последним в его судьбе. И знаете, что еще? Дело тут не в психологии. Он остается прежним и даже усугубляет свои пороки не потому, что ему это нравится. А потому, что он привык это делать. Еще раз почувствуйте разницу! Вот так же и вы, Семен Петрович, не сможете найти свою обетованную землю. Выяснится, что в Израиле окажется слишком много евреев, в Германии – будет пахнуть кислой капустой, в Америке феминистки подадут на вас в суд за какой-нибудь тупой комплимент… Не спасет ни маленький домик, ни грин-карта, ни ваш хваленый последний шанс. Что вы молчите?

– А что сказать? Практика – критерий истины. Тем более, мы все равно не знаем, как сложится будущее…

Эдик внимательно посмотрел на Мазурика:

– Именно поэтому я дам вам шанс. Тот самый, последний. И лишь для того, чтобы доказать свою правоту.

– Ну уж! Прежде всего, чтобы сделать свою программу, – не удержался от издевки Мазурик.

– И сделать программу, – согласился Эдик. – Зачем скрывать очевидное?! А вы умный человек, Семен Петрович!

– То есть, не дурак.

– Не дурак, – Эдик все больше входил в раж. – Кстати, хотел спросить… Вам нравится идея моего шоу?

– Честно?

– Конечно.

– Не нравится.

– Почему?

– Потому что эта идея изначально порочна. Впрочем, как и вся система шоу-бизнеса. Вы используете лучшую телевизионную площадку для того, чтобы удовлетворить свои собственные амбиции. Иных целей у вас нет, и не может быть. Как только человек попадает по ту сторону экрана, он воображает себя творцом, если угодно небожителем, способным вершить чужие судьбы и судить чужие поступки.

– Что в этом плохого?

– Только то, что вы мните себя судьями, не имея на то никаких оснований, – пожал плечами Мазурик. – Вы такие же, как и мы.

– Допустим, – улыбнулся Эдик. – Но именно мы исполняем ваши желания…

– Глупо! – Мазурик спокойно выдержал высокомерный взгляд ведущего. – На этом и держится любое шоу. На удовлетворении человеческих желаний. Древние римляне требовали хлеба и денег. И власть делала все, чтобы исполнить пожелания масс. И правильно делали, надо сказать. Хлеб и зрелища нужны были во все времена. В XIX веке говорил основатель первого желтого издания. Читатель интересуется, прежде всего, событиями, которые содержат элементы его собственной примитивной природы…

– …Таковыми являются: самосохранение, любовь и размножение, тщеславие.

– Я вижу, вы знаете эту цитату. "Элемент самосохранения содержится во всех информациях об убийствах, самоубийствах, несчастных случаях… К теме любовь и размножение следует отнести: описания свадеб, сексуальные скандалы, разводы, "любовь втроем", романтические истории об исключительных успехах, достигнутых на почве любви, драмы на почве ревности… Тщеславие вызывается таинственным в любой истории. Таинственность побуждает к размышлению, как можно разрешить дела к общему благополучию". Кажется, так. И знаете, что самое удивительное, с тех пор ничего не изменилось: более того, телевидение сегодня эксплуатирует ту или иную область человеческих эмоций. Причем делает это регулярно. Что сегодня востребовано на телеканалах? Какие темы? Деньги, власть, любовь, юмор и скандалы. Вот и получается, что идеологическая особенность нашего времени – продажа. Всех и вся.

Все в мире покупается, смерть, доверие, любовь. Только цена разная: ужин в ресторане, денежная сумма, крупные призы, романтическое путешествие. Фактически в таких развлекательных передачах любви нет места, существует голый расчет: с кем, когда и за сколько.

Люди играют в отношения, чувства, изображают эмоции ради достижения определенных целей.

– А вам это не нравится?

– Я – массовый человек, – не спрашивая разрешения, Мазурик достал сигарету и прикурил. – И этим все сказано. Я смотрю развлекательные передачи и не читаю Достоевского в метро. У меня довольно примитивные потребности, но при этом я читаю студентам лекции по культурологии. И знаю все о массовой культуре. Я вижу, как работают приемы массовой культуры.

– По-моему, сейчас вы играете…

– А если и так? Отсутствие игры в жизни взрослого человека сравнимо с голодной смертью, дефицит ее приводит к деградации личности и вырождению личности. Эрик Берн.

– Однако когда игра становится первостепенной, она вытесняет другие интересы. Тот, кто делает ставку только на игру, рано или поздно оказывается в проигрыше.

– О себе говорите? – усмехнулся Мазурик.

– Не только, – в тон ему ответил Эдик. – Добро пожаловать, Семен Петрович! Мы теперь с вами в одной упряжке.

Газета «Стань звездой»

А вам это нужно?

Мы встретились с ней в маленьком кафе. Черные очки, короткая стрижка сменила роскошные локоны. Шею прикрывает цветастый платок. Под платком еще не заживший шрам. След звездной болезни. Она вздрагивает от любого обращения, и когда подходит официант, инстинктивно втягивает голову в плечи. А ведь совсем недавно Альбина была звездой реалити-шоу "Искушение любовью".

– Что произошло?

– Меня выбросили с проекта.

– Ты из-за этого хотела покончить с собой?

– Наверное, – Альбина снимает очки, и я вижу мертвые глаза. – Я ведь действительно верила, что найду там свою любовь. Ехала из своего Суликамска и мечтала, что там меня ждет что-то настоящее. Дождалась. В виде Паши. Когда увидела, подумала, вот он, герой моего романа. Русский Ален Делон.

Что тут скрывать? Роман действительно был. Затяжные поцелуи в диафрагму, трогательные признания, сцены ревности и бурные примирения на глазах зрителей и участников. А потом прошла информация о том, что участница шоу "Искушение любовью" доставлена в больницу с острым аппендицитом.

– Хорош аппендицит, – усмехается Аля и дотрагивается до уродливого шрама. – Хотя если образно…

– Что все-таки произошло? Организаторы проекта молчат, Павел встречается с другой девушкой, у тебя вроде бы контракт о неразглашении…

– Да пошли они с этим контрактом, – отмахивается Альбина. – И Паша с девушкой. Тем более, что у них все равно ничего не получится.

– Ты ревнуешь?

– Нет. Павлу не нужны девушки, ему нужны мальчики, понимаешь? Этот проект изначально фальшив. Туда приезжают не за любовью, а за славой и деньгами. В надежде найти богатого папика, понравиться какому-нибудь продюсеру, сделать карьеру в постели. А такие, как я, никому не нужны.

– Как ты узнала, о том, что Павел…

– О том, что Павел голубой? Да очень просто: вошла в комнату и увидела. Он занимался сексом с Кириллом. А камеры все это снимали.

Сигарета дрожит в пальцах. Ногти обкусаны до мяса.

– Я не против нетрадиционных отношений, но за что так со мной?! Почему нельзя было сказать с самого начала? Почему?

– Но тогда не было бы и шоу.

– Они играют людьми. С самого начала. Нам с раннего утра говорили, кто и что должен был делать, никаких импровизаций, только согласно сценарию. Если в сценарии есть реклама шоколадок, нужно их рекламировать, если поцелуй. То поцелуй. Камеры не выключаются. Все фиксируется. Как сказал режиссер, для потомков. Знаешь, о чем я все время думаю теперь? Ведь есть кадры, где я сижу на толчке, где моюсь в душе, где меня рвет, где я занимаюсь сексом с Павлом. И эти кадры – тот самый крючок, за который меня отныне и будут держать.

– Но что страшного, если их обнародуют?

– Добро бы в том виде, в каком они есть. Но если подмонтируют, если исказят, я в никогда не отмоюсь. Мне никто не поверит.

Она поднимает голову:

– Мне и так никто не верит. Из моего суицида состряпали душещипательную историю о том, что я не простила измены. Действительно, не простила. Вот только все было не так.

– Ты смотришь шоу?

– Смотрю. Каждый вечер. И самое страшное, что ужасно хочу туда вернуться. Несмотря ни на что. В этом мире мне все равно нет места.

СВЕТЛАНА БОРИСОВНА

Тот день Света помнила очень хорошо. Очередная запись программы «Споемте, друзья!». Дальский был с утра не в духе: много пил и кричал. Из последних сил Светлана Борисовна пыталась удержать рамки программы.

Сначала тамбовский хор: толстые неопрятные девки в народных костюмах, от которых сильно пахло потом и духами "Красная Москва". Операторы задыхались. Ведущий то и дело чихал, и только одна света стояла рядом и дирижировала: "Ну же, девочки, собрались!". И тамбовский хор затянул: "Я ехала домой, я думала о вас"… "Теперь понятно, откуда появились Сусанины", – мрачно заметил оператор Гриша. – таких в лес замани, тебе еще и орден дадут с молоком придачу.

– Орден-то за что?

– За мужество.

– А молоко?

– За вредность!

Потом чукотские народные танцы с бубнами и песцовыми хвостами. Запахло рыбой, рыбьим же жиром и свалявшимся мехом. Оператор крякнул, но от комментариев воздержался, постаравшись не дышать.

Дальский потребовал себе коньяку, и его принесли под видом чая.

– Павел Петрович. Вы бы не пили, – рискнула Светлана.

– Пошла ты, знаешь, куда? – даже не очень зло заметил он: коньяк начал действовать. – Если я не выпью, то и эту шушеру отправлю вслед за тобой. Вместе с гребаной советской системой.

– Тише!

– Боисся? – прищурился он, и вдруг сделался совершенно противен. – Правильно боисся, я вам еще все покажу, Где Дальский зимует. Следующего выводи! Скучно. – вгляделся в бумажку и произнес:

– А теперь, друзья мои, послушаем нашего гостя из солнечной Болгарии. О! С такой внешностью наши девушки вас просто не отпустят. И без песни, и из страны.

Двусмысленная шутка прошла под жидкие аплодисменты. Смазливый болгарский юноша, пахнущий розовым маслом и первым сексуальным опытом неумело взялся на микрофон. Замер, ожидая фонограммы. Но в звукооператорской что-то не получилось, и на всю студию грянули звуки советского гимна. Певец растерялся. Дальский вскочил и шутовски отдал пионерский салют. От духоты, тоски и коньяка его слегка покачивало. Гимн стих, и раздались первые аккорды популярной песенки. В первый раз юноша не попал и еще больше занервничал. Светлана сказала что-то ободряющее, ему было очень жалко этого мальчика с его неправдоподобно смоляными кудрями и такими правдивыми прыщами на лбу и подбородке. Прыщи пришлось замазывать тремя слоями тонального крема. Крем был советский, жирный, он противно скатывался в комочки, но юноша терпел, бормоча слова песни "Эти глаза напротив". А потом…

– А сейчас, друзья мои, выступит юное дарование из города Саранска, – Дальский сверился со сценарием. – Маша Потутина. Какая прелесть! Сколько в этом имени естественности и какой-то провинциальной наивности. Просим! Маша споет нам старинный романс о любви.

Первые аккорды, и камера выхватила пухлую блондинку. Светлана Борисовна взглянула и тут же отвернулась: таких на телевидении сотни, особенно с тех пор, как дали цвет в кадре. Накрашенный рот, голубые глаза с накладными ресницами, немного блесток на лице. Ей бы пару сантиметров в талии убрать, а так ничего… особенного.

Блондинка старательно изображала неразделенную и порочную страсть, трогательно заламывая руки. Ее тело фальшиво извивалось, рискуя выскочить из черного, почти прозрачного платья:

 
Движенье рук в слепом объятье танца,
В смертельном па при свете фонаря,
Мы падаем, не в силах удержаться
На тусклом лезвии заснеженного дня.
 

Откуда-то сверху на сцену падал искусственный снег, в уголках глаз Маши Потутиной из города Саранска сверкали искусственные слезинки. Она казалась трогательной, невинной и почему-то очень желанной. Ей шел восемнадцатый год. Мамонт-Дальскому исполнилось шестьдесят.

И в шестьдесят он в первый раз влюбился.

– Она обожгла! Это богиня, а не женщина. Как она поет, боже мой, Светка, как она поет! Гурия! Сирена!

– Пустышка…

– Дура! – Павел Петрович вдруг рассердился. – В тебе говорит ревность и зависть. Она – женщина, а ты так, рабочая лошадь. Без пола и возраста.

Ей стало обидно:

– Ты сам меня сделал такой!

Узкий, пергаментный палец ласково погрозил:

– Э нет! Такой себя сделала ты сама, а я лишь был свидетелем… – И почти без паузы. – Эта женщина создана для меня. Я женюсь на ней. Дай телефон и выйди: интимный разговор.

Об этом романе заговорили как-то сразу. Но Дальскому было все равно. Он дарил Маше охапки роз, водил на концерты и в кино, и молодился, молодился, молодился… Брал ключи от Светкиной квартиры, а саму Светку просил погулять на свежем воздухе часиков так…пять-шесть. Один раз ей пришлось «гулять» всю ночь на Московском вокзале, приткнувшись между чужими баулами и чемоданами. В боку кололо, сердце ныло, душа плакала. Слева приткнулся плохо-пахнущий мужичок. Светлана Борисовна подобрала ноги, пытаясь пристроиться поудобнее, но какой-то баул упал… Поднялся крик, ор, и она сбежала. На невском проспекте поднималось пурпурное небо.

– Ваши документы.

Достала паспорт.

– А дома чего не ночуете? – без всякого интереса спросил милиционер.

– Не пускают, – также без всякого интереса ответила Светлана Борисовна.

Без всякого интереса и разошлись.

Павлу она позвонила из телефона-автомата. Автомат сожрал копейки и ответил сонный голосом Дальского:

– Светик, мы спим. Погуляй еще немного.

И почему она тогда не взорвалась?! Любила, наверное. Вопрос армянскому радио: может ли любовь быть унижением? Ответ: может, если вас зовут Захер Мазох.

С Машей столкнулись на лестнице:

– Доброе утро, Маша. Как там Павел Петрович?

Маша фыркнула и неторопливо прошла мимо. Светлана уловила запах своих духов, их ей Дальский привез из Нью-Йорка, и с тех пор она берегла маленький флакончик, как святыню.

– Маша, а вы завтракали?

Цок-цок, и только сладко-пряный флер…

Дверь в квартиру была нараспашку. Она осторожно вошла. Словно чужая и незнакомая. Щелкнула замком, сняла распаренные от воды и снега боты. С них сразу натекло. Цок-цок! Хлюп-хлюп. У той каблучки звонкие, кожа на сапогах нежная, мягкая, заграничная. Про пальто и вовсе помолчим – если боты "прощай, молодость", то пальто – "прощай, жизнь".

– А-а! Светка! Заходи! – Павел Петрович брился в узкой ванной комнате и что-то напевал. Увидев его поджарые, аккуратные и совершенно голые ягодицы, Светка невольно покраснела. А если повернется? – Завтрак сделаешь?

Она беззвучно кивнула, ускользнув на кухню. Четыре яйца, немного томатной пасты, тертый сыр, молоко. Все смешать и вылить на раскаленную сковороду. Посолить, поперчить, посыпать зеленым луком. Накрыть крышкой. Через минуты выключить газ. Подать на стол горячим. Все, как он любит. И чай. Тоже горячий, обжигающий.

– М-м! Как вкусно! – Дальский сосредоточенно двигал челюстями. – Сама-то, наверное, не будешь? Так и думал. Фигуру бережешь? Представляешь, Машка тоже фигуру бережет, после шести не ест. Сегодня порывалась сделать французский салат красоты, но в твоем доме яблок не оказалось. Странно… Зима, витамины нужны, а у тебя свежих яблок нет. Купила бы…

– Куплю.

– На! – на вилке подрагивало желтое месиво с зеленым глазком лука.

– Извините, Павел Петрович, всю ночь не спала, есть не хочу – а спать…

– В твоем возрасте не спать вредно, – хохотнул Дальский и положил себе добавки. – Французы, знаешь что, говорят по этому поводу?

Да что же его к французам-то сегодня тянет, – встревожилась вдруг Светлана Борисовна. А ну как уедет туда? На юбилей вроде как и телевизионная амнистия полагается. А если уедет? Я-то как? Всегда при нем, но во Францию не возьмет. Куда тебе до Парижу-городу, Светка?! Тебе бы в Ленинграде остаться.

– Эй! Заснула?

– Что?

– Ночь без сна – очень вредна для организма, поскольку вскрывает возраст души. Две ночи без сна – показы дадут занть о биологическом возрасте. Так французы говорят. Это мне Машка вчера процитировала. Огонь, а не девка. Как обнимет, так и сердца нет – останавливается.

– Павел… Петрович, а если месяцы без сна? Один, два, год? Такое возможно? Что ваша Потутина на это скажет?

– У-у, – скривился он. – Опять ревнуешь. Стыдно, Светлана. Маша – девушка хорошая, честная…

"Только спит со старым мужиком", – мысли на то и мысли, чтобы их держать при себе, не так ли? Поэтому молчи, Светлана Борисовна, молчи, пока силы есть на немоту. Но не выдержала:

– Я вопрос задала…

– Вопрос она задала! Все твои вопросы давно известны. Тогда ты умрешь, и никому не будет дела до твоего возраста, как физического, так и душевного.

– Смешные эти французы, – вполне серьезно сказала Светка. – Ничего не знают о том, что говорят….

– Будто ты знаешь! – Дальский промокнул губы салфеткой. – Было очень вкусно! Мне пора…

– Еще чаю, – взмолилась она. Павел Петрович поморщился, но согласился:

– Полчашки. И разбавь кипяточком. Тот слишком крепким сделала. Быстрее, давай! У меня сегодня "Новости".

С хрустом потянулся, натянув на выступающем брюшке модную рубашку. Светлана Борисовна заметила, что ширинка на брюках расстегнулась, но не сказала – неловко как-то, наверное, и сам заметит.

– Вот теперь чаек в самый раз. Эпоха гонений закончилась, мне даже Машку простили. Седина в бороду, бес в ребро, с кем ни бывает. Другие времена, Светка, наступают, свободные. Нюхом чую. Позвонками своими искалеченными от прогиба. Люби, кого хочешь, живи, с кем хочешь, говори, что хочешь.

– Паша… – она впервые так пронзительно и надрывно обратилась к нему, и он вдруг замер. – Я давно хотела спросить… Маша… она кто тебе… вам…

– Она мне всё, – тихо сказал Дальский. – Судьба. Страсть. Ненависть. Молодость. Надежда. Любовь. С ней живу. Захлебываюсь жизнью, но живу. И пока терпит она меня, все сделаю. А и после сделаю, когда прогонит.

– А я тебе кто? – пальцы беспомощно комкали салфетку.

– Ты? – он искренне удивился, явно не ожидая такого глупого и совершенно бесполезного – по-женски бесполезного – вопроса.

– Я.

– Что ты хочешь услышать?

– Кто я тебе? – упорно повторила Светлана Борисовна и подняла на него наполненные слезами глаза. Мигнешь, и расплескаешь. – Только честно ответь, Паша, а то устала ждать и надеяться.

Удивление. Недоумение. Раздражение. И без сочувствия. Привычная вещь подала голос. Лучше бы молчала.

– Никто, – и уже смягчая: – Ты – это ты. Я к тебе привык. И отвыкать не собираюсь. Но на большее…, ты, чего, надеялась?

– Всю жизнь.

– Могла бы и раньше спросить. Теперь бы замужем уже была.

– За тобой?

– За хорошим человеком. У нас ведь в стране много хороших людей.

– Много. Среди них даже мужчины попадаются. – и все-таки моргнула, соленые капли сорвались вниз, повиснув в уголках губ.

– Что-то не так?

– Все так, Паша, все так. Я – это я. И ты ко мне привык. Да?

На гладко выбритом лице отразилось заметное облегчение:

– Именно так. Ну, я пошел?

– Иди.

И он ушел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Двадцать лет как одно мгновение. Двадцать лет бескорыстной любви. И как награда: "Ты – это ты". Орден за преданность. Неслучайно ей всегда казалось, что слово «преданность» от предательства. Он предан мне… Я предана тебе… Суть – предательство.

Кто я? Вечный придаток. Привычка. Сухой отросток. То, от чего без боли и нервов можно и отказаться. При желании. А будет ли у него такое желание?

Двадцать лет отдавала себя во имя непонятной цели – чтобы он был счастлив. И вот он счастлив. А она? Ей тридцать восемь лет. И никого рядом. И никого уже не будет: ни хорошего, ни плохого.

Скользящий взгляд на свое отражение. Серая кожа. Серые волосы. Серый иссушенный рот, которого лишь однажды коснулись мужские губы. Беглым, ничего не значащим поцелуем. Что она знает об этой жизни? Ровным счетом ничего. Что она знает о любви? Только то, что любовь не может и не должна быть бескорыстной. Иначе это не любовь. Самоуничижение, да. Но не любовь. В основе последней лежит эгоизм, желание владеть любимым человеком полностью и безраздельно. Он – мой и только мой. На нем мое тавро и мое же табу. Посторонним вход воспрещается. Где же она ошиблась? Где их пути разминулись и навсегда стали параллельными? Светлана перебирала немудреные события прошлых лет, и никак не могла ответить на этот вопрос. Наверное, потому, что ответа не было.