Текст книги "Мы победим! Тайные тюрьмы Сальвадора"

Автор книги: Ана Мартинес

Соавторы: Шафик Хандаль
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

– Ну ладно, хватит врать. Где находится явка, на которой укрылись остальные люди из Сан-Мигеля?

– Я не знаю.

– Отведите ее в другую комнату, – распорядился лейтенант Хосе Антонио Кастильо.

– Вставай, – приказали мне.

Я попробовала подняться, но не смогла. Один из полицейских грубо схватил меня за руку, приговаривая:

– Давай вставай, кончай ломаться… Как убивать наших, так смелости хватает. Поднимайся, сука.

Стоящий там другой полицейский подошел ко мне и, щупая мои ноги, заметил:

– Если у нее такие накачанные ноги, пусть встает. – И обращаясь ко мне: – Так вот, если не встанешь, мы трахнем тебя прямо здесь. – И начал щупать меня, ведь я была без одежды.

Я снова попыталась встать, но не смогла. Тогда, подхватив под руки, они подняли меня и оттащили в другую комнату. Там бросили на пол и принесли какой-то металлический предмет, который сильно громыхнул, когда его поставили на пол. Один из полицейских распорядился:

– Прицепите одну руку.

Меня взяли за руки и, освободив одну, прицепили другую к этому очень холодному металлическому предмету. Затем еще сильнее сжали наручники на ногах, и я осталась лежать на холодном полу, с завязанными глазами, скованными ногами и рукой, прицепленной к предмету, о котором я говорила. Мне казалось, что это – черное железное ядро из тех, к которым цепями приковывали заключенных, дабы они не смогли убежать. Итак, я оставалась в неведении относительно того, какая же новая пытка мне была уготована.

– Проверьте хорошенько наручники на ней.

– Ты, девка, не пытайся их снять, а то они сожмут еще сильнее. – Это полицейский, выполняя распоряжение, нагнулся, чтобы проверить наручники на ногах, так же, как и на руке, прикованной к «предмету».

– Не давайте ей двигаться. Если будет трепыхаться, вломите ей хорошенько.

После этого, к моему удивлению, почти все вышли – в комнате остался один человек, да и тот покинул ее минутой позже. Вопреки моим опасениям никто не возвращался.

Прошло более семи часов с того момента, как меня доставили в Национальную гвардию. Поначалу я считала, что кто-то за мной следит, и поэтому боялась даже шелохнуться, но, как оказалось, в комнате никого не было. Лишь потом открылась дверь и вошли несколько человек. Послышались голоса:

– Значит, сегодня доставили вот эту?

– Да, взяли в Сан-Мигеле.

– Надо проверять ее по крайней мере каждые полчаса. Кто сейчас дежурит?

– Я, мой лейтенант.

– Ты должен подниматься сюда как можно чаще. Утром я подойду к шести часам, чтобы продолжить допрос. – После этого они вышли.

Здесь, уже в отсутствие своих мучителей, я смогла более обстоятельно поразмыслить над тем, что означало мое похищение, какие вопросы безопасности придется решать партии, а также что из информации, вырванной у других схваченных товарищей, отвечало действительности.

Это меня сильно тревожило, ибо те, кто остался на свободе, не знали точно, до какой степени была информирована специальная полиция, и некоторые из них, считая себя вне всяких подозрений, продолжали действовать, не приняв мер безопасности, хотя обстановка требовала этого.

О чем только я не передумала! О моем похищении по крайней мере один товарищ уже, очевидно, догадался и наверняка начал действовать. Кого бы он смог предупредить? Кто из наших мог бы пойти к нему и спросить, видел ли он меня? И вообще, где они могли бы находиться в эти ночные часы? Я даже начала перебирать наиболее приемлемые варианты. Хорошо бы Бальтасар, когда я не явилась на назначенную с ним встречу, сразу догадался о том, что произошло. Как сильна тревога, овладевшая мной! Временами я думала, что схватили, вероятно, не только меня, ибо, если полиции помогает стукач, охотиться на людей из нашей организации ей становится значительно проще.

Мои размышления были прерваны звуком шагов. Я услышала, как кто-то, будто сумасшедший, взбежал по лестнице, резонировавшей так, словно она была деревянной, затем донеслись торопливые шаги и скрип ключа, открывающего дверь: я ощутила вблизи присутствие палачей. Несколько раз они приближались, трогали меня ногами или нагибались, чтобы пощупать и выдать очередную скабрезность. То, что я была без одежды, вызывало во мне ощущение еще большей беспомощности и беззащитности, большей доступности для любого злоупотребления. Всякий раз, когда дверь открывалась, я ждала, что они приступят к физическим пыткам, очередному допросу или просто насилию надо мной. Итак, я приготовилась к худшему; ведь для них такое истязание женщин было первостепенным делом. Но пока что они заходили несколько раз только проверить меня.

На рассвете явились двое, Войдя в комнату, один из них сказал:

– Эту сучку надо трахнуть. Нельзя упускать возможность.

– Брось, я ведь на дежурстве.

– Подержи-ка ее, и чтоб не кричала.

– Кончай ты, скоро нам уже сдавать дежурство, и должен прийти сержант.

– Давай быстрее, помоги же мне.

И, наклонившись, он схватил меня за ноги и хотел их развести. Несмотря на то, что одна нога от побоев у меня сильно болела, я напряглась и не давала ему сделать это. Убедившись в тщетности своих попыток, он устроился на мне и принялся щупать мое тело. Вот тут-то я и начала брыкаться и кричать. Он зажал мне рот, но одной рукой уже не мог сделать многого. Тогда он обратился к другому:

– Да что ты стоишь как баран, помоги, потом ее трахнешь и ты.

Послышались шаги – кто-то приближался к комнате. Второй полицейский сделал знак первому:

– Ч-ш-ш. Сюда идет сержант.

Первый вскочил на ноги, отвесив мне увесистый удар по лицу, и зло процедил:

– Тебе повезло, сука.

– Что вы здесь делаете? – спросил вошедший.

– Пришли проверить ее наручники.

– Оставьте ее. Сейчас придут ее допрашивать. Пошли.

Все вышли. Итак, я избежала насилия в эту первую ночь.

В случае с женщиной половое злоупотребление, постоянные разговоры об изнасиловании и т. д. являются одним из самых сильных элементов давления с целью деморализации, которые репрессивные органы имеют в своем арсенале. Даже просто ощущение того, как руки убийц трогают твое тело, вызывает отвращение и одновременно страх; даже при мысли о том, что самое страшное может случиться, все представляется диким и ужасным.

В отношении как мужчин, так и женщин они пытаются таким вот способом сместить рамки в отношении таких понятий, как достоинство, честь, порядочность. В данном смысле это больше чем пытка, ибо целью здесь является не только нанесение физической боли, но и деморализация, которая не будет восстановлена никогда.

Этим убийцам-психопатам, наслаждающимся человеческой болью, очевидно, не дано понять, что достоинство, и честь зависят от верности принципам революционной борьбы и что достоинство и мужество, с которыми ты придерживаешься этих принципов, сводят на нет любую физическую боль, вызванную палачами.

ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПОЛОЖЕНИЕ В СЕНТЯБРЕ И ОКТЯБРЕ 1976 ГОДА

В Сальвадоре фашистская диктатура возникла как выражение потребности маленькой группы олигархических семей, проводящих в жизнь план модернизации капитализма в стране.

С этой целью всякая форма парламентской оппозиции была ликвидирована, для чего прибегли к уже традиционным подтасовкам на выборах, что особенно проявилось в 1972, 1974, 1976 годах. В 1976 году, например, в выборах участвовала лишь официальная партия, а в 1977-м в ходе подавления протестов, вызванных новым избирательным подлогом, были убиты более двухсот человек.

Одной из самых острых проблем капиталистической экономики Сальвадора является наличие тысяч поденщиков и бедных крестьян, живущих за счет работ по сбору урожаев кофе, хлопка и сахарного тростника, которые занимают в году лишь четыре месяца. Существование этой массы бедных людей необходимо для структуры сальвадорского капитализма, ибо сельскохозяйственная продукция, и кофе в частности, продолжает составлять основу экономики страны. И решить эту проблему невозможно, иначе как полностью переориентировав развитие производительных сил и обеспечив рост благосостояния народных масс. К этой проблеме уже не могут относиться безразлично и финансовые круги, которые хотят удержаться у власти и поэтому стремятся смягчить эксплуатацию крестьян. Для этого они прибегают к мерам, которые, не затрагивая капиталистическую структуру, основанную на эксплуатации крестьянских масс, могли бы их успокоить и привлечь на свою сторону. Поэтому с помощью государственной технократии в лице таких деятелей, как Атилио Вьейтес и другие, почти тайно был разработан проект аграрного закона, поддержанный семьями Пома, Регаладо, де Сола и частично семьей Хилл – Роберто Хиллом, президентом Корпорации развития – одной из самых больших финансовых монополий страны. Принятие закона хоть и незначительно, но затронуло бы интересы таких реакционных землевладельцев, как Гарсия Прието, Райт, Санчес Эрнандес (бывший президент республики) и другие, которым удалось поднять знамя защиты частной собственности и повести за собой всю нефинансовую буржуазию (помещиков и промышленников), создавая режиму сильную оппозицию, которая даже пошатнула его.

Не секрет, что землевладельцы уже утратили возможность что-либо решать, но они не могут допустить, чтобы по прихоти правящей верхушки, представляющей интересы фашиствующей части финансовых кругов, принимались законы, в какой-то мере ущемляющие их интересы. Именно поэтому они основывают Аграрный фронт Восточных районов, а затем и всей республики.

Демагогический закон об аграрном преобразовании Сальвадора преследовал две цели: во-первых, создать массовое реакционное движение во главе с Партией национального примирения, Националистической демократической организацией и Сальвадорским общинным союзом. Это движение могло бы оказать правительству значительную помощь в его антидемократической политике, направленной против всех оппозиционных сил в лице как левых, так и отсталых и реакционных землевладельцев из Аграрного фронта Восточных районов. Во-вторых, поднимая знамя антиолигархической борьбы за интересы народа, правительство могло бы контролировать демократические настроения, возникшие в армии.

Итак, правительство, выступая в качестве представителя финансовой олигархии, выдвинуло скромную программу аграрной реформы, направленной на восстановление своего утраченного престижа. Но землевладельцы и некоторые буржуа подняли крик, ибо для них меры по малейшему улучшению положения трудящихся есть «коммунизм»; поэтому все силы, которые устраивала старая структура, поднялись на ее защиту и быстро организовались в различные фронты, готовые к борьбе. Вот так был основан Аграрный фронт Восточных районов, который вместе с Национальной ассоциацией частных предприятий распространился затем по всей республике.

К шумной кампании в защиту своего «священного права» эксплуатировать трудящихся, как животных, подключилось множество других организаций старых святош и поборников «свободы», поднявшихся также и против революционных сил, которые, как им казалось, в этот раз влияют на действие правительства.

Правительству полковника Молины было бесполезно доказывать им, что модернизация необходима, что реформа предназначалась для укрепления здания эксплуатации и предотвращения его крушения.

Для правительства Молины главное состояло в том, чтобы удержать при себе того, кто, по его мнению, имеет решающее слово в спорах за власть – армию.

В большинстве своем народные массы не поддались на эту правительственную демагогию, ибо знали, что правительство не настолько наивно, чтобы поверить, будто Молина выступит против богачей. Борьба народа против диктатуры и социальной несправедливости не ослабевала, и правительство, которое в эти дни еще раз провозгласило себя защитником интересов народа, продолжало наносить удары посредством уже упомянутых репрессивных органов.

В этот период его положение было весьма непрочным. У правительства всегда были плохие отношения с левыми силами и демократической оппозицией, а сейчас еще возникли серьезные разногласия и с землевладельцами. Единственной поддержкой правительству служили его собственная технократия, группа фашиствующих военных и, конечно же, финансовая олигархия.

Было видно, что правительство не знало, как завоевать симпатии: оно то делало шаг навстречу землевладельцам, то заигрывало с левыми силами и демократической оппозицией, дабы иметь поддержку в народе. Но левые представляли для него большую опасность, ибо народное движение могло принять нежелательное направление. Заметно обеспокоены были даже полицейские.

…Итак, будучи похищенной политической полицией, я могла видеть, что такая обстановка заставила их прибегать к разным спекуляциям и абсурдным предложениям, свидетельствующим о противоречиях и колебаниях внутри режима. Правительство пыталось также показать эффективность своих карательных органов, чтобы поддержать доверие к нему со стороны средней и мелкой буржуазии, и изыскивало возможности войти с ней в какие-нибудь альянсы, которые укрепили бы его положение перед лицом нападок землевладельцев. На одном из допросов в эти дни лейтенант Кастильо упорно настаивал на том, что Революционная армия народа якобы вошла в союз с указанными правыми силами, дабы, как он выразился, сбросить Молину и совершить государственный переворот. В тот день произошло следующее:

– Как дела, Хосефина? Как себя чувствуешь? – поинтересовался Кастильо. – Если заболеешь, скажи мне или попроси, чтобы тебе принесли лекарства.

Затем, показав мне первую страницу «Эль Диарио де Ой», на которой было напечатано заявление Национальной ассоциации частных предприятий, выступившей против Закона об аграрном преобразовании Сальвадора, а также призыв Аграрного фронта к сплочению, он сказал:

– Это все правые, которые против моего полковника. У них много денег. Мы узнали, что они дали Революционной армии народа десять миллионов, чтобы та создавала правительству проблемы. Телохранитель, он же начальник охраны одного из семьи Хилл, одно время работал тут с нами. Он и сказал, что для организации альянса против правительства Бальтасар встречался с тем из Хиллов, кто выступает против проекта.

«Ага, – подумала я, – это хороший способ контролировать и прослушивать все, что происходит на этом участке: ведь большинство телохранителей богачей – бывшие полицейские, а многие из них даже служили в Специальной полиции и продолжают оставаться верными своим начальникам, которые в качестве поощрения и устраивают им такую работу. Конечно же, информация эта – абсурдная и ложная и направлена на то, чтобы сбить меня с толку и заставить сотрудничать». Затем лейтенант Кастильо продолжил:

– Даже с правыми якшаются твои дружки! Дьявольщина! Предают свои идеалы! Представь себе, не искушение ли это для полковника, если к нему придут и скажут: «Мы дадим тебе два миллиона, если ты со своими людьми будешь участвовать в этом плане». Для полковника, у которого двое или трое детей, кончающих школу, который должен дать им образование и хочет, чтобы дети хорошо одевались, имели машину, учились за границей, а заработок которого не позволяет воспитывать детей таким образом, это – соблазнительное предложение, обеспечивающее будущее семьи за границей.

– Потому что, когда дети растут, – откровенничал Кастильо, – они требуют все больше и больше, и это действительно целая проблема. Представь, как было бы тогда легко покупать людей, например, вот так – предлагая им какой-нибудь министерский пост. И в такие моменты полковник доверяет только Национальной гвардии, нам, простым офицерам, которые научились быть преданными и честными. Что же касается армии, то нельзя сказать, чтобы он ей очень доверял. Сейчас мы на чрезвычайном положении на случай попытки государственного переворота. На днях состоялась встреча в Хлопковом кооперативе Орьенте, где совещались представители Аграрного фронта. Туда прилетело более ста небольших самолетов, а один из них совершил даже десять перелетов между Илопанго и Орьенте. Среди прибывших был Хуан Райт. Находились там и Хиллы, Орландо де Сола и другие. Мы все держим под контролем. Вот, кстати, отчет обо всем этом.

Он показал мне несколько напечатанных на машинке листов, где в деталях описывалось все, что было связано с данным совещанием Аграрного фронта.

– Каково, а? И кто, ты думаешь, из правых мог бы «подмазать» Революционную армию народа, чтобы та создавала проблемы правительству? Посмотри-ка письмо, опубликованное Аидой де Райт. – И он показал мне это письмо, помещенное в платном разделе газет «Ла пренса графика» и «Эль Диарио де Ой».

В нем эта сеньора утверждала, что, когда Молина собрался посетить их имение «Ла Каррера», чтобы оказать ему прием, она должна была срочно возвратиться из Соединенных Штатов и что в этот раз они даже вспоминали анекдоты, которые ходят о нем в народе, но об аграрном проекте не было сказано ни слова.

– Так что, у них есть чем оплачивать антиправительственную пропаганду. Вот так, с легкостью, швыряют деньги на финансирование государственного переворота, – добавил Кастильо.

Напряжение тех дней заставляло рядовых и офицеров говорить только об этом. Кроме того, когда меня выводили из камеры, я могла видеть, как на территорию Национальной гвардии доставляли минометы, зенитные орудия и крупнокалиберные пулеметы, а это не было их штатным вооружением; они располагали лишь легким стрелковым оружием.

…По поводу того доверия, которое некоторые работники «Специальной» питали к проекту Закона об аграрном преобразовании Сальвадора, Марсело поведал нам о днях, проведенных им там:

– Подумать только, ведь в первые дни этой заварухи с «законом» инспектор по прозвищу Усатик приносил мне газеты, чтобы показать публикации, направленные против проекта так называемого «аграрного преобразования».

– Вот, Итальянец, скажи, не кремень ли наш полковник, а? – риторически вопрошал он, имея в виду Молину. – Уже заявил, что проект осуществляется, и он будет осуществлен. Этот не из тех, кто пасует, – подытожил он с таким важным видом, как будто сам был из окружения того, о ком говорил.

– Не знаю, согласитесь вы или нет, – продолжил тему Марсело, – но анеповцы[8]8
  Сторонники АНЕП – Национальной ассоциации частных предприятий. – Прим. перев.


[Закрыть] наверняка обратятся к какой-нибудь группе военных, чтобы попытаться совершить государственный переворот.

– А? Да, – согласился с Марсело слегка стушевавшийся инспектор. – Многие военные против правительства. Эти солдафоны не видят, что у Молины благие намерения; они такие – все хотят для себя. Поэтому мы их держали под строгим контролем, они от нас никуда не денутся, мы не дадим им ничего сделать.

– Во всяком случае, среди военных одни стоят в оппозиции, другие тяготеют к правым и не хотят реформ, – заметил Марсело.

– Дело в том, что все военные, у которых за спиной школа, считают, что они единственные, кто все знает, и что только им предстоит все делать. Однако тот, кто учился с кнутом в руках, не хуже, если не лучше, чем они, – недовольно ответил инспектор и, собравшись с мыслями, добавил:

– Вы видели людей, которых мы здесь подготовили, и заметили, очевидно, что работают они весьма эффективно. Разве солдафоны способны готовить такие команды? Нет, они не могут. A-а, конечно! Они со школой, и поэтому считают себя высшими людьми, – добавил он с иронией. – Но помяни мое слово, Итальянец, мы им покажем, кто знает больше. Ты еще увидишь, Итальянец, ты еще увидишь, – словно бросая кому-то вызов, повторял он, когда удалялся.

Вот и судите, какие у них разногласия, – продолжал Марсело. – Я и не подозревал, что те, кто работает в репрессивных органах, называемых «органами безопасности», так критикуют военных. Это было как ежедневная молитва: каждый день не один полицейский «проходился» по адресу военных: что они мошенники, прохвосты, жулики, проходимцы, аферисты и контрабандисты и что полицейские все видят, но вынуждены молчать.

– Там, в «Специальной», говорят, что именно поэтому они и поддерживают Молину, – рассказывал Марсело. – Мол, с полковником им будет лучше, и потому-то все репрессивные органы поддерживают Закон об аграрном преобразовании.

Однажды пришел полицейский по прозвищу Фрикаделька и радостно сказал своим коллегам по «Специальной»:

– Скоро власть Партии национального примирения кончится, и правительство будет образовано новой партией. – Националистической демократической организацией. И тогда уже действительно пробьет наш час.

– A-а, да, – согласился с ним другой полицейский по имени Паласиос. – Конечно, это лучше, потому нужна перемена. Партия национального примирения у власти давно, – рассуждал Паласиос, не понимая до конца того, что имел в виду Фрикаделька.

– Настало время великих перемен. Сейчас, кажется, все действительно стронулось: во-первых, аграрные преобразования, затем Националистическая демократическая организация становится правящей партией, богатеи начнут жрать дерьмо, – громко и торжественно, будто он посвящен во многое, вещал Фрикаделька.

И добавил:

– Наш полковник взялся за дело.

Немного погодя, показывая Марсело журнал, где была напечатана фотография Молины, он сказал:

– А вы, почему вы не согласны с ним? Разве не видите, что он собирается проводить аграрную реформу, которая будет выгодна и крестьянам?

– Лично я незнаком с этим проектом в деталях, поскольку здесь, в изоляции, многого не узнаешь. Но кажется, есть силы, которые создали мощную оппозицию, – ответил Марсело.

– Да, это богатеи, – пояснил Фрикаделька тоном, выражавшим его негативное к ним отношение. – Эти денежные мешки, которые ничего не хотят отдавать, настроены против президента.

– Некоторые из богачей, – уточнил Марсело, – потому что другие полностью с ним согласны. И Молина имел бы в их лице своих людей, которые его поддерживали, если бы он не говорил об этой аграрной реформе.

– А что все-таки думаешь об этой реформе ты? – спросил его Фрикаделька.

– Что это демагогия, рассчитанная на то, чтобы выиграть очки на выборах, а вот будут ли ее проводить – посмотрим, – ответил Марсело.

– Вы нашему совсем не верите, ведь так? Не верите, что он на самом деле желает лучшего?

– Нет, в его добрые намерения я не верю.

Позже инспектор, обсуждая с Марсело этот ваш сказал:

– Нет, Итальянец, опасность государственного переворота все-таки существует. Среди военных есть такие, кто замышляет это. Богатеи могут купить их.

– Но ведь богачи поддерживают Молину, по крайней мере бо́льшая их часть, – уточнил Марсело.

– A-а, конечно, Итальянец! А вы что думаете? Есть много денежных мешков, которые поддерживают президента, – конфиденциальным тоном заявил Усатик. – Вы знаете, кто владельцы имения Нанкучинаме?

– Нет, не знаю.

– A-а, не знаете. А вот они-то поддерживают президента и имеют большой капитал, один из самых крупных в стране, – сказал инспектор высокомерно и, как бы набираясь храбрости перед лицом трудного положения, в котором оказались полицейские.

– И знаете, кто это? – продолжил он. – Не кто иной, как семья Регаладо! Так что можете убедиться, у кого президент имеет поддержку.

– Я всегда был убежден, что крупный капитал поддерживает Молину, – заметил Марсело. – Полагаю, семья де Сола тоже.

– Ну, как вам сказать… Конечно, полковник знает, на кого опереться. Дело в том, что есть толстосумы, которые никак его не принимают. Послушали бы вы, что они говорят против правительства! Вот поэтому нас поддержит народ.

– Что-то не верится, – засомневался Марсело.

– Ну, может быть, не сразу, постепенно, но мы этого добьемся, – слегка озабоченно произнес Усатик.

В период разногласий между правительством и землевладельцами, объединенными в Аграрный фронт и Национальную ассоциацию частных предприятий, мы с нетерпением ожидали развязки – недаром за границей было много комментариев, свидетельствовавших о существующем в стране напряжении.

Мы пытались вылавливать новости, переданные по радио или телевидению, и анализировали услышанное, чтобы составить себе ясное представление о происходящем.

В сентябре борьба становилась с каждым днем все острее, ибо срок, установленный для продажи участков земли, истекал.

«Наверняка, – рассуждали мы, – 15 сентября Молина выступит с речью, после чего станет ясно, по какому пути пойдет развитие событий. Вот тогда мы и увидим, будет ли он тверд, как и раньше, или уступит под нажимом землевладельцев».

По этому поводу у нас происходили долгие споры. Как-то доктор Мадрис сказал:

– Во всяком случае, если правительству удастся одолеть землевладельцев, эту олигархию, которая правила в стране столько времени, это, вне всякого сомнения, будет шагом вперед. – Затем добавил: – Но неизвестно, будет ли оно по-прежнему стоять на своем.

Выразил свое мнение и Валье:

– Я думаю, что правительство будет последовательно проводить свою линию. Вспомните, что сказал Молина первого июля: «Пламя национального преобразования вспыхнуло, и ничто и никто не сможет погасить его». Видимо, он чувствует себя достаточно сильным. Мне кажется, он взвесил свои возможности и считает, что это у него получится.

Со своей стороны я им заметила:

– Ну хорошо, правительство действительно имеет силу, но оно вызвало волну оппозиции среди очень влиятельных кругов, и это грозит стабильности в стране. И кто знает, до каких пор оно будет твердо?

– Да, – поддержал меня Марсело, – есть большая вероятность того, что правительство уступит давлению со стороны Аграрного фронта.

– Хотя, конечно, – добавила я, – здесь мы можем рассуждать много, не основываясь ни на чем.

– Хорошо бы нам послушать сегодняшнее выступление Молины, – сказал Марсело.

– Да! Хорошо бы, – согласился с ним доктор.

Позже пришел сержант Паломо с двумя другими жандармами и поочередно вывел из камер Валье и Марсело.

Как мне потом рассказал Марсело, полицейские хотели, чтобы они опознали фотографию одного из бойцов Революционной армии народа. Однако не преуспели в этом.

– Уж больно они расстраиваются, когда им не удается кого-либо схватить, – говорил Марсело.

– Они, очевидно, следят за домом, где живет этот человек, – так мне сказали по крайней мере, – вставил Валье.

– Скорее, я думаю, они хотели взять хитростью; ведь если б у них были все данные, он находился бы уже здесь, – рассуждал Марсело.

Затем Марсело рассказал, как он спросил сержанта Паломо, передавали ли по радио выступление Молины.

– Нет еще, – ответил тот.

– Когда будут передавать, сделайте погромче, чтобы мы могли послушать, о чем он будет говорить, – попросил его Марсело.

– А зачем ты хочешь его слушать? Почему тебя это так интересует? – спросил сержант немного удивленный, но не придавая просьбе Марсело особого значения.

– Чтобы знать, будет ли наконец аграрная реформа или нет. Сержант Навас говорит, будто Молина заявил, что ни за какие деньги не отступится. Вот и хотелось бы знать, так ли это.

Сержант Паломо слегка развеселился.

– Ап-чхи! – чихнул он вместо ответа, как бы показывая, что не придает всему этому особого значения.

Сержант уже уходил, когда Марсело, прежде чем его снова водворили в камеру, крикнул ему вдогонку:

– Так не забудьте сделать радио погромче, чтобы мы послушали выступление.

– Зачем тебе слушать это дерьмо? Все, что он говорит, – сплошное словоблудие. – И сержант Паломо повернулся к Марсело спиной, всем своим видом показывая, что данный вопрос его мало волнует.

– Смотри-ка! Так и сказал? – удивлялись мы, услышав рассказ Марсело.

– Карамба! – насмешливым тоном произнес доктор Мадрис. – Он не уважает даже собственного президента республики.

– Молина со своими доверенными людьми сел в лужу, – добавил Валье.

Снизу, где находились жандармы, доносилась лишь музыка, и послушать выступление мы не смогли, так как и они его не стали слушать.